even if your back is turned

Если есть что-нибудь, что Эдогава может с уверенностью сказать о По — а он может сказать с уверенностью много вещей о По, потому что никогда не допускает ошибок, — то это будет факт, что он постоянно стесняется. Стесняется, стесняется, стесняется. Решившись навестить Агентство, он все еще заглядывает в дверной проем, дабы увериться, что ему можно войти, хоть и бывал здесь неоднократно. Он по-прежнему ненавидит разговаривать с людьми на публике, даже если они — обслуживающий персонал, чья работа заключается в ежедневном общении с такими, как он, рядовыми посетителями. А когда Эдогава распускает руки– — Рампо! — шипит По и отмахивается от загребущей конечности. Детектив неохотно убирает ладонь, напоследок очертив пальцами упругую мягкость. –лицо Аллана сменяет пятьдесят оттенков красного, и он злится на него, всякий раз. — У тебя классная задница, — говорит Рампо, пожимая плечами. — Ты бы тоже полапал, не будь она твоей. — Я бы не стал, — отвечает Эдгар. — Как ты мог заметить, я тебя не трогаю. — Моя не так хороша, как твоя, — парирует Рампо. К сожалению, его зад и впрямь довольно плоский. Эдогава сам по себе тощий и считает, что работа над собственным телом — удел тех, кто использует любую часть оного, кроме мозгов. По прячет спину за плащом большую часть времени — редко случается, что он его не надевает, но сегодня погода слишком жаркая, чтобы в нем было комфортно — однако у него действительно отличная задница, притом, что он тоже не особо мускулистый. — Это — это так, но… — Щеки Аллана по-прежнему залиты румянцем. — Во всяком случае, делай это только наедине, если ты в принципе должен это делать. — Хмм… Я могу согласиться на такое условие.

▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁

Приятнейшая из деталей ощупывания задницы По, когда они наедине, заключается, безусловно, в том, что Эдогаве не нужно останавливаться на достигнутом — особенно, если он делает это, уже приникнув к губам Аллана требовательным поцелуем. Учитывая их разницу в росте, практичней всего заниматься этим на кровати. Эдгар вздрагивает, почувствовав руку на своих ягодицах, но возвращается мыслями к поцелую достаточно скоро. Рампо гладит его — сперва нежно, почти осторожно, затем чуть более настойчиво — и наслаждается томными вздохами, что слетают с тонких губ. Эдогава убирает руки неохотно, но с пониманием, что таким образом существенно облегчит задачу для Аллана — раздеть его. Не прикасаться к нему и целую минуту приемлемо, если это означает, что в итоге он окажется голым в постели с По; почти все приемлемо, если это означает в итоге оказаться голым в постели с По. Одежда Эдгара более изящна и тем сложна — Рампо ворчит о том, сколько кнопок да застежек может уместиться на одной лишь рубашке — но в конце концов он тоже становится обнажен, и Эдогава продолжает. Он кусает и посасывает кожу на шее, не стесняется оставлять розовеющие, наливающиеся бордовым пятна: Аллан все равно не носит блузы с низким воротником, зато будет краснеть, встретившись взглядом с Рампо, пока отметины не сойдут. Эдогава опускается ниже, целуя чувствительные места на груди По; его руки прослеживают изгиб позвоночника, мнут ягодицы. Эдгар едва справляется с тем, чтобы скоординировать свои движения, пока ищет лубрикант в выдвижном ящике кровати, и он дважды роняет вещь из рук, прежде чем Рампо, наконец сжалившись над ним, поднимает тюбик. Эдогава щедро льет смазку себе в ладонь и, когда Аллан становится на колени и локти, замирает, чтобы полюбоваться открывшимся видом, а затем проникает одним пальцем внутрь. По очень чувствителен здесь; он дрожит и задыхается, ощущая, как Эдогава растягивает его одним, двумя пальцами. Рампо мог бы довести его до экстаза, просто массируя нужную точку, и, возможно, он когда-нибудь так и сделает, но сейчас у него в планах другие забавные вещи для них. Он торопливо смазывает себя, пристраивается и начинает входить. Независимо от того, как ему жарко и туго, как ему хорошо внутри, Эдогава никогда не бывает невнимательным к партнеру настолько, чтобы позволить себе двигаться быстрее, чем тот может приспособиться. Он медленно, сантиметр за сантиметром, погружается в тесное нутро и ожидает, когда выровняется дыхание По и когда он, обернувшись, кивнет. Тягуче-плавное движение назад, затем вперед. Затем еще один толчок, уже с большей силой. И еще. И снова, и снова, пока они не достигают ритма, который устраивает их обоих. Аллан громкий в постели. Рампо находит это милым, особенно, если сопоставить это с тем, насколько тихим и застенчивым По обычно является; ему нравится слышать собственное имя в сочетании с 'да', 'пожалуйста', и 'о боже о боже'. Иногда Эдгар пытается заглушить стоны, уткнувшись в подушку, но сегодня он позволяет добраться им до чужих ушей. Эдогава не такой шумный, однако он никогда и не молчит: бессловесные вздохи срываются с губ, перемежаются с надрывным дыханием. Его пальцы впиваются в бедра По достаточно сильно, чтобы оставить синяки; Аллан подается назад, когда Рампо толкается вперед, и удовольствие захлестывает их с каждым движением. По невероятно красив большую часть времени. Как сейчас, с блестящей от пота кожей, дрожащий и стонущий, он великолепен, и единственное, о чем жалеет Рампо — он почти никогда не видит его глаз. Эдгар обычно приходит к финалу первым, и этот раз не исключение — его спина изгибается, когда он марает простыни белесым вязким семенем. Рампо не слишком отстает и вскоре достигает пика с чужим именем на губах. Эдогава покидает обмякшее тело и безвольно плюхается на кровать, По растягивается на простынях рядом с ним. Кожа липкая от пота и других веществ, и это откровенно грязно, но никто из них, кажется, не в силах шевельнуться в ближайшее время. — Я убирал в прошлый раз, — говорит Рампо после нескольких минут, проведенных в ленивых обьятьях. — Твоя очередь. — Я убирал предыдущие два раза, — напоминает ему По, зевая. — Но одним из них был мой день рождения, поэтому он не считается, — отвечает Эдогава. — …Я полагаю, — вздыхает Аллан и медленно встает с кровати, чтобы найти полотенце. Рампо приподнимается на локте и бесстыдно осматривает задницу По, когда тот идет.