Небольшая ссора.

      А метель всё бушует, заметая улицы, дома, машины и весь остальной город белым одеялом, ложась по периметру вещей, на которые опускает клубы снежинок. И только рыжий парень, что настойчиво бредет в ночи, только он, кажется, противостоит стихии в столь поздний час, оставляя с каждым шагом позади себя вмятины в идеально ровной — до Кашинских ног — полосе снега.       И нервы у него остались только в плейлисте в телефоне — музыкальная группа, сопровождающая мелодией его прогулку.       Он уже прошел парк и несколько улочек. Взгляд упал на фонтан, стоящий на маленькой площади, настолько маленькой, что ее таковой в серьез даже можно и не называть. Вспоминая наставления друзей, у которых он, кстати, и вписался на время пребывания в Москве, и которые гораздо лучше него знают город, он отмечает, что идти осталось недолго.       И уже седьмой раз на повторе у парня одна и та же песня — Нервы "этот город". Этот город, по которому он идет — для Кашина как раз интерпретация песни.       И правда, пройдя еще две минуты вниз по улице он увидел тот самый знакомый ему старый заборчик — черт бы побрал Данилу и этот самый заборчик, что он вообще есть в его памяти, понимании —, украшенный завитками, черный низенький заборчик.       Вдох.

А что это за песня, что греет твоё сердце;

      — Ха, мое бы сердце кто согрел.

А кто на моём месте улыбкой на твоём лице?

      — Хотел бы я знать. Начистил бы тому ебало настолько, что он был бы здесь, где я, только постояльцем.

К кому ты убежала, и с кем земля теплее?

— Москва южнее. Не намного, конечно. Но я вот не пойму — неужели мои рыжие волосы недостаточно греют, чтобы и в Питере было тепло, не учитывая погоду.

А ты мне обещала, что я пожалею

      — И я явно жалею.       — Ох как я блять жалею, что не привязал тебя к кровати, к стулу, не запер в ванной или спальне и не произнес эти ебучие слова. Сейчас же уже поздно.       Песня снова идет на повтор, а ноги несут к тому самому злосчастному заборчику, дабы зайти на ограду и попасть за тот самый заборчик, туда, что им обнесли.       Выдох.

Ты больше не захочешь всё начинать сначала,

      — Жаль нечего начинать сначала. Все кончено, game over.

А с кем ты пересмотришь наши сериалы?

      — С Хоффман, даю тату на свод, жопу на отстрапонивание.

Плачут мои вкладки, я фильмы не качаю —

      — Комп умер вместе со мной. И тобой.

У меня осадки, я по тебе скучаю..

      — Скучаю — не то слово. Лезу на стену, умирая от одиночества.       Вокруг меня — белое поле, как, впрочем, по всему городу. Отличает это поле от остальных только покосившиеся кресты, вбитые в землю рядом с могилами и надгробиями, с которых на меня смотрят тысячи человек. Умерших человек разных возрастов. Еще, конечно, обстановка тут будет угнетеннее остальных. Немудрено.       — Ну что, друзья, как вы тут? Умереть полностью, думаю, лучше, чем, умерев душевно, жить физически и всячески от этого страдать. Но я трус и слабак, чтобы умирать.       Ну вот, Лиза, я пришел проведать твоих друзей.       — Привет, Ксю, — я наклоняюсь к одному из надгробий, что стоит почти у выхода из этого мрачного места, отряхивая его от снега, который почти полностью его замел — несмотря на лютую метель вокруг кладбища растет лесок, да и в нем самом растет много деревьев, отлично справляющихся с ролью "закрывашек" могилок от бушующей въюги. — Надеюсь, тебе там хорошо, иначе я себе не прощу. Нашла себе мужика?       Не дожидаясь ответа, который и не получу — было бы гораздо более удивительно, если бы получил его непосредственно от Ксюши, того самого мужика или в приницпе кого-то, кто уже покинул наш мир — я поднялся на ноги и проделал ту же махинацию, что и с надгробием Хоффман, отряхивая от надоедливого снега уже надгробную плиту Танюхи, что тоже летала с вами на отдых. С ней я не разговариваю — слезы застилают глаза. Отойдя от второго надгробия я, достав из кармана телефон, убрал повтор на песне, которая играла у меня уже раз семнадцатый, оставив проигрываться ее последний раз.       Пройдя чуть вглубь я замечаю табличку, на которой красивым шрифтом написано — "— Ты че такой грустный? Хуй сосал невкусный?)".       Та самая надпись, которую ты и хотела себе на надгробие, моя русая принцесса.       Наклоняюсь и в третий раз смахиваю снег с надгробия. Слезы, стекающие по щекам, невозможно остановить, даже если бы на меня было направлено дуло пистолета. Хотя они не описывают и долю моих страданий, даже капельку моих душевных терзаний. Я слишком подавлен, чтобы встать на ноги.       — Ты не будешь против, Лайзка, если я облокочусь на твое пристанище?       В этот момент у Данилы Кашина, известного двадцатиоднолетнего блоггера-миллионника, милого рыжего парня с голубыми потухшими глазами и зияющей в душе раной в наушниках заиграла песня Нервов — "Самый дорогой человек".       — Вот он, мой самый дорогой человек. Вроде и есть, а вроде и нет.       Слезы, кажется, уже стекают по шее. Теперь холоднее в три раза, но парня это не волнует. Все равно он не в силах остановить этот ярый поток, топящий его.       — Все равно не утопит, Лиз. Это уже сделала ты.       А утром бабушка, пришедшая проведать своего мужа на кладбище, что стоит за маленьким парком — по дороге от кладбища к нему вы уведите на маленькой площади замерзший фонтан, а чуть дальше — одинокий фонарь, стоящий рядом со скамейкой —, которого похоронила совсем недавно, закричит, увидев бездыханное тело рыжего парня, лежащее рядом с могилой молодой девушки с милой улыбкой, которую она демонстрирует на фото, что напечатано на надгробии. Закричит и вызовет врача. Скорее всего для того, чтобы тот вызвал бригаду из морга, констатировав перед этим остановку сердца от обморожения.       Будем надеяться, что там, наверху, Лиза не уедет от Дани в Москву, а останется с ним в сыром и хмуром Питере, зато в объятьях любимого человека.