Сказанья Ворона

Медив был мертв достаточно долго для того, чтобы потерять счет собственному времени; этот факт был гораздо более очевиден, чем людям могло бы показаться. Воспоминания, их отголоски, были заполнены болью и кислотно-зеленым пополам с бледно-синим. Медив был мертв достаточно долго для того, чтобы все, что ему оставалось о Кадгаре — мутные воспоминания. Реальность, как и любая сторона жизни, была беспощадна и жестока; реальность была такова, что его ученик, вероятнее всего, мертв. Рассветное солнце касается белого штормградского камня, окрашивая его в кроваво-красный. Медив щурится, ощущая себя до дрожи неуместно в столице — уже заново отстроенной, но все еще хранящей в себе отголоски военных разрушений. Его ошибки били наотмашь; его ошибки останутся с ним навсегда. Медив поднимает взгляд к холодному камню, окрашенному в ярко-алые лучи занимающегося солнца. Он был мертв достаточно долго, чтобы оставить при себе только воспоминания и имя на холодном камне Аллеи Героев. О визите в сумерках, когда никто не видит даже тени, напоминает лишь воронье перо на постаменте. * * * После Хиджала Медив понимает, что совершенно не знает, что делать со своей новообретенной смертной жизнью. Медив вообще не знает, что ему делать. Впервые он чувствует всю бессмысленность своего существования без долга, на алтарь которого положил всего себя; впервые он чувствует себя потерянным инструментом, который больше нельзя использовать. В столицу он не возвращается. Гонка за исправлением собственных ошибок подошла к логическому концу. Он исчезает из людского поля зрения достаточно быстро и надолго; по крайней мере, так люди пусть и думают. Мир прекрасно обходится и без него. * * * То, что Кадгар жив, Медив узнал довольно быстро — слухами полнится земля; он не знает, какая именно сила гонит его проверить это. Вернее, знает, однако надежда — крайне опасная штука. Надежда порождает привязанности. Его встречает рассвет — пасмурный и угрюмый, однако сотканный из влажного запаха трав и потрескивания магии. Его встречает непривычно гудящий жизнью город; он старался держаться от людей подальше, а теперь сам оказался рядом с ними. Его интересовал человек, который когда-то смотрел на Каражан — с восторгом и благоговением, — а теперь носил титул Архимага. Время и реальность беспощадны, а потому Медив наблюдает издалека. Он не уверен, что есть вещи, которые люди способны ему простить. * * * Чем дольше Медив наблюдает за ним, тем сильнее удивляется. Кадгар сохранил в себе огромное количество юношеских черт — глупо шутит, когда нервничает, частенько задумчиво кусает губу, частенько суетится и все так же любит книги. Однако некоторые черты в нем… изменились. И Медив с удивлением узнает в ученике себя. Атиеш — не то, что вызывает у него удивление. Разрушенный артефакт можно восстановить и очистить, и, строго говоря, именно Кадгару он мог бы доверить эту реликвию. Атиеш просто перешел к новому владельцу. Куда больше Медива волнует то, что Кадгар… Его копирует. И это вызывает у него крайне противоречивые чувства. Зачем?.. Медив понимает, что на Кадгаре отпечаталось очень многое; жизнь потрепала его — ведь по сути, тот был еще очень молод, когда тяжелая и жестокая реальность разорвала его на части, оставив только усталость. Однако он не понимает, зачем тот берет от него то, что причиняет ему боль. Он мог бы остаться воспоминанием — потерянным, проклятым и забытым. Однако с горечью, бывший Хранитель понимает, что Кадгар ведет себя так по причине. Он в него верил. Это осознание бьет с пугающей болью где-то под клеткой ребер. Он верит в него до сих пор. И хранит эту болезненную, едкую память о прошлом пополам с верностью, в себе. Медив думает, что вряд ли сможет простить себе то, что сотворил с мальчишкой. Медив понимает, что Кадгар держит вес мира на собственных плечах, и не знает, куда от этого деться. Медив с ужасом понимает, что тот испытывает. И этого он ему желал бы в последнюю очередь. И тревога внутри него взорвалась, оставляя место лишь оглушительной тишине без звука — несмотря на сотни людей. Мысль была короткой, четкой, но не произнесенной вслух «Так нельзя, Верный» С крыши здания беззвучно вспорхнул черный ворон.