***
- Ему промыли желудок, поставили капельницу, сейчас он спит. Вы как раз успели, еще бы каких-то десять минут - и заказывайте место в колумбарии, - врач не в тему улыбнулся. - Вот визитка хорошего психолога. А вот психиатра. Не оставляйте все просто так, могу поспорить, у него затяжная депрессия. - Откланявшись, врач удалился, а я остался стоять. С этими дурацкими бумажками в руке, абсолютно опустошенный. Затяжная депрессия. Вроде бы это не стало особым открытием, но нам всем почему-то казалось, что у Хосока просто ебанутый характер, и сам он обычный интроверт. А тут вот какой поворот. Меня мучили жуткие угрызения совести из-за того, что я раньше ничего не заметил и не предпринял. Имею ли я после этого право говорить, что люблю его? Или мне обязательно нужно оказаться в такой ситуации, чтобы это понять и начать что-то делать? Моя обычная ненависть к себе вспыхнула с новой силой. Решив, что не выйду из больницы, пока Хосок не придет в себя, я быстро обломался - менеджер буквально силой вытащил меня оттуда, оставив рядом с ним какую-то женщину из стаффа. Едрить-колотить, концерт из-за таких "пустяков" отменять ведь никто не будет. Фанаты ни в коем случае не должны догадаться, что что-то не так, поэтому нужно как обычно, скрывать под маской веселости и безразличия свои истинные чувства. Еще одна репетиция в зале концерта. Было буквально девять часов утра. На выходе стоял человек из стаффа, следивший за тем, чтобы никто (то есть я) не сбежал. Из-за того, что никто толком не мог собраться, репетиция заняла больше времени, чем предполагалось. Менеджер объявил, что Хосока не будет (да ладно, блять), поэтому мы просто сообщим фанатам, что ему нездоровится. После окончания репетиции у нас оставалось около четырех часов до концерта. Понимая, что больше не могу находиться далеко от него, я рванул из окна какой-то каптерки, чуть не сломав ногу. Но мне было плевать, что будет со мной. Я чувствовал, что должен находиться рядом, что именно сейчас он в этом нуждается больше всего. Прибежав в больницу, которая находилась не особо близко, я побежал туда, где в последний раз был Хосок. Вот только его там не оказалось. Женщина из стаффа сидела, шерстя телефон, и с абсолютным равнодушием отчеканила: - Да, очнулся. Вышел в туалет. Недолго думая, я сразу же рванул в сторону туалета. На душе было как-то совсем неспокойно. Оказалось, что не зря. Проверяя кабинку за кабинкой, я обнаружил, что закрыта только одна. Спросив несколько раз, кто там, но так и не дождавшись ответа, я пошел на крайние меры - просто выбил дверь. Да, тот день был слишком шокирующим для меня. Этот дебил сидел на крышке унитаза, захлебываясь слезами и полосуя запястье чем-то вроде скальпеля. Кровь аккуратными каплями разукрашивала пол. Только вот это было слишком. Выхватив этот скальпель из его рук, я стал просто неистово трясти его за плечи. Какого хуя он творит?! В общем, это я у него и спрашивал бесперебойно, матерясь на чем свет стоит. Зажимая запястье, я потащил его куда-то к медсестрам, а те, растерявшись, сначала не знали, что им нужно делать. Перебинтовав Хосоку половину руки, одна из медсестер отошла, чтобы кому-то позвонить. Видя, как он плачет, я тоже плакал, а мое сердце... Казалось, что оно уже разорвалось. Я просто сел рядом и обнял его. А этот дебил вот что сказал: - Даже умереть не дают, собаки. И не дадут. Я не дам. Понимая, что сейчас заводить разговор о чем-то бессмысленно, так как это может навредить ему еще больше, я просто продолжал обнимать его, а он был настолько слаб, что даже не пытался высвободиться. Или ему так было легче.Глава 3.
18 января 2018 г. в 22:09
До того момента я не думал об этом достаточно серьезно, это была словно странная одержимость, влюбленность, но я не думал, что все так усложнится. Прошло уже две недели с тех пор, как я перестал по ночам маяться чепухой, вслушиваясь в его дыхание. Наш график заметно уплотнился. Новые фотосессии, концерты, фансайны, еще больше репетиций, снова не стало времени ни на сон, ни на отдых.
И вот практически два часа ночи. После репетиции концерта мы все приехали в общежитие, жутко уставшие, отмотавшие больше 10 часов в холодном помещении, голодные. Еще не успев зайти в дом, Намджун уже набирал номер круглосуточной службы доставки. Вставать через четыре часа, но поесть все же нужно. Добравшись до постели, я сразу же завалился, моему примеру последовали все. Почти все. Хосок так и не вошел в комнату. Моя кровать стояла как раз напротив выхода, поэтому я видел, как он направился в туалет. Окей, ничего необычного.
Парень с доставки еще не успел пересчитать деньги, как парни уже принялись есть, а Хосока все не было видно. Прошло около получаса, он что, уснул там на унитазе? Почему-то очень сильно забеспокоившись, я встал и пошел колотить в дверь. Ответа не последовало. Так как у нас замок на двери в туалет был сломан еще до того, как мы заселились в это общежитие, я рискнул приоткрыть дверь, но тут же остолбенел.
Хосок лежал посредине, ужасно бледный. Я не сразу заметил пустую коробку из-под таблеток, так как был слишком шокирован. Отойдя по минимуму, я тут же бросился на колени рядом с ним, тряся его изо всех сил, но он не приходил в себя. Увидев наконец эту проклятую коробку из-под таблеток, я выругался и заплакал так, как в последний раз.
Сбежались остальные. Намджун, как самый собранный из нас в стрессовых ситуациях, уже набирал номер скорой, макнэ-лайн стали в ряд с открытыми ртами, Джин тоже плакал, все знали, как он привязан к Хосоку. От шока я не сразу догадался проверить пульс, просто сидел, держа его в объятиях, и ревел в три ручья. Но это дыхание... Мне не нужно было проверять пульс. Пусть и слабое, но именно это дыхание я услышал бы всегда и везде.
Скорая приехала довольно быстро. Прилетевший тут же менеджер пытался запретить мне ехать в больницу, если об этом инциденте кто-то узнает, это может стать крахом для группы. Но я не мог не поехать, поэтому, вооружившись кепкой, маской и курткой с капюшоном, влетел в машину скорой помощи, едва вырвавшись из крепкой хватки Намджуна.
Держа Хосока за руку, я всю дорогу до больницы вслушивался в его дыхание. Теперь мне это не казалось ни странным, ни смешным. Только лишь страшным. И только тогда я осознал, что не просто одержим его дыханием, улыбкой или еще чем-то. Осознал, что люблю его. Вот так, по-настоящему. Понял, что все это время думал и о его проблемах, только вот какого черта я даже не попытался поговорить с ним? Стеснялся? Вот теперь получи и распишись. Возможно, все могло бы повернуться по-другому. Я ведь видел, что у него не все в порядке, да, я переживал об этом, но этого оказалось чертовски мало. Я никогда ни во что не верил, но именно там, в машине скорой помощи, я молился, чтобы человек, которого я люблю, выжил.