Засуха

      Гектор проснулся под одеялом, натянутым аж до его подбородка. Ясный солнечный свет безудержно врывался в комнату, создавая лучистый контраст теней и бликов на всевозможных предметах. Утренний лучик проскальзывал по столу, протискиваясь через кривоватое стекло зелёной бутылки и грани перевёрнутых стопок, как мог огибал всклокоченные края засаленного пергамента, в который заворачивалась еда, и с размаху бил прямо в нос Гектору, одновременно прожаривая его глаза сквозь опущенные веки. Из-за несносного обилия света и кипящего чувства настоящего пекла на лице, как раз-таки и пробудился заспавшийся музыкант. Только ему удалось разлипить спаянные глаза — тут же зажмурился и натянул одеяло уже на лоб.       — Проснулся? — спросил Эрнесто с некоторой толикой осторожности, заслышав с кровати шорох.       Де ла Крус, судя по всему, уже бодрствовал достаточно долго, успев полностью одеться и повязать на шею атласный платок. Только куртку от костюма чарро он проигнорировал — ни к чему она была сейчас, да и жарко в ней слишком. Но Эрнесто явно собирался выходить, и даже написал записку Гектору на случай, если тот проснётся во время его отсутствия. Однако де ла Крус не спешил и стоял напротив окна, о чём-то размышляя и вглядываясь вдаль. Вид с улицы его не впечатлял, но завораживал своей угнетающей желтизной. Слепящее обилие солнца сомнительно скрашивало всё это, лишь немного освещая тёмные закоулки в подсознании Эрнесто. Его мысли вырисовывали занимательные цветастые фигуры на бесстрастном фоне в оттенках охры. Даже небо будто бы состояло из песка и служило де ла Крусу полотном, по которому он проводил веткой в попытке написать что-то разборчивое и осмысленное. Но увы, он только больше запутывал себя всё новыми и новыми шифрами.       Ривера выглянул из-под одеяла и, защищая зрачки сдвинутыми бровями и приопущенными ресницами, смог разглядеть подбоченившуюся фигуру своего друга. Он наблюдал за ним долго и очень тихо, нарочно не выдавая факта своего пробуждения. Вот Эрнесто приложил руку к подбородку и шумно втянул воздух носом, а потом отошёл от окна и взглянул на столешницу секретера. Там лежало много бумаг: стопка конвертов, черновики Гектора и письма сложенные пополам — Эрнесто медленно отвернул угол одного из них, обнажая перед трепетным пятнышком света чернильные строчки. Они были выведены почерком более привычным для него, чем его собственный.       Ривера приподнялся на руках, и край одеяла теперь спустился до его пояса.       — Доброе утро, — сипло произнёс он.       Рука де ла Круса рефлекторно отпрянула от письма.       — О, Гектор! — пролепетал Эрнесто поворачивая голову к другу. — Давно не спишь?       В ответ прозвучала зевота.       — Я так и думал, — продолжил он. — Если что, уже не совсем утро, а нам надо так много дел великих совершить!       — Чего? — переспросил Гектор на фоне второго зевка. Он-то и на ясную голову не всегда понимал, что говорил Эрнесто на волнах спонтанного пафоса. А де ла Крус часто любил задавать эксцентричный тон обыденным словам и заурядным явлениям.       — Мы не станем дожидаться назначенного вечера! — повысил голос Эрнесто де ла Крус, делая нерасторопные шаги к центру комнаты. — Мы покорим этот скучный городишко прямо сегодня! Раскрасим его в яркие цвета! Разбудим каждую сонную муху и заставим её жужжать под наши гитары! — Он вскинул правую руку вверх и будто схватил что-то, сжимая в белеющем от напряжения кулаке.       "Он поймал муху?" — подумал Гектор Ривера в своём воспалённой сознании.       Эрнесто словно услышал его немой вопрос и с изумлением обернулся на него. Гектор сидел на кровати в каком-то вегетативном состоянии и держался за голову правой рукой.       — Дружище, с тобой всё в порядке? Ты как?       — Сойдёт, — вяло ответил Ривера.       — Не желаешь ли выпить ещё разок? — насмешливо пропел де ла Крус.       — Ой...       Эрнесто подошёл к нему, пытаясь сохранять на своём лице улыбку и задор. Но провалился — он не смог спокойно смотреть на друга. Гектор выглядел так, будто его избивали или морили голодом: его субтильное туловище истощилось ещё больше, угловатые черты лица ещё сильнее заострились, под глазами залегли тёмные круги. Засосы, царапины... Де ла Крусу не хотелось его рассматривать. Но противоречивые чувства ожесточённо боролись в нём — чем-то определённо ему всё это нравилось. Чтобы хоть как-то скрыть своё замешательство, он задал Ривере штатный вопрос:       — Как спалось?       — Не помню, — промямлил тот.       Эрнесто не поверил свои ушам.       — Ты... Ничего не помнишь?       Гектор покачал головой.       — Совсем ничего? Ничего из того, что мы делали вечером?       — Ну, мы пили...       Эрнесто де ла Крус в душе обрадовался, но не удержался ещё уточнить:       — И ничего больше?       Гектор Ривера помолчал. И не просто так! Он окончательно проснулся — его глаза загорелись, а уста распахнула дьявольская улыбка.       — Помню, и забывать не планирую.       Крохотные надежды Эрнесто с треском развалились. Губы его онемели и кровь ушла из рук.       — Гектор, это нужно забыть, — как можно мягче произнёс он.       — Хорошо, — кивнул Ривера, не опуская уголки губ. — Но даже если мы не забудем — а мы не забудем — это отправится прямиком в копилку наших общих тайн. А это здорово!       — Никогда этого не понимал, — насупился де ла Крус.       — Но это же так сплочает! — воскликнул Ривера, подняв руки перед лицом.       — Хе-хе, может быть.       "Сомневаюсь, — подумал Эрнесто про себя. — Этот балбес, хоть и на удивление всем, умеет хранить секреты, но в порыве скверных чувств у него ко всем чертям слетают все ящечки. Он как огромная картотека — с виду надёжная, но попробуй сдвинь, приложив хоть какие-то усилия... Ох, он в себе так много хранит! Лучше б это всё горело. Иногда мне хочется его попросту убить из-за информации, которая может уничтожить меня... Нас".       — В любом случае, мне нравится, твой настрой! — отбросив всторону чёрные мысли, похвалил друга де ла Крус. — Ты стал больше похож на себя! Текила действительно способна исцелять.       — О, да-а! —неоднозначно протянул Ривера.       Друзья засмеялись. Но шутки были всего лишь параллельны реальности — никак с ней не пересекаясь.       Эрнесто сказал Гектору что нужно поторапливаться, но для начала ему стоит привести себя в порядок, да и вообще — надо подготовиться. Де ла Крус спустился вниз и попросил таз с водой, а когда вернулся, стал чистить обувь и настраивать гитары, сев на кровать спиной к Ривере — чтобы самому не смущаться, и его не смущать. Как-никак, при свете дня и на трезвую голову всё выглядит иначе.       Гектор наклонился над тазом и зачерпнул ладонью немного воды. Брызнул ей на шею, разгоняя влагу по другим участкам тела. Снова зачерпнул — снова вылил на себя. И так он сделал несколько раз, пока не стал мокрым от шеи до колен. При контакте с водой следы человеческих выделений, засохшие чешуйками на коже, вновь превратились в слизь. Ривера поморщился и взялся за обмылок, пытаясь извлечь из него пену. Намыливаться для него сейчас было не особо приятно: он обнаружил на своём теле болезненные синяки и даже ссадины, а в причинных местах жгло и щипало от мыла. Всё это, да ещё под бесконечный вой расстроенных струн, стремительно угнетало Гектора, заставляя его стыдиться и жалеть о сказанных давеча словах. "Не хочу я об этом помнить! Лучше забыть! Забыть!" — рычал он внутри себя и наружу это выходило недовольным пыхтением. Гектор усиленно и чрезмерно энергично тёр свою кожу, нисколько не боясь лишний раз травмировать её. Он даже царапал себя ногтями, будто пытаясь отодрать прямо с шкурой какую-то невидимую, но страшно въедшуюся грязь. О, боль уже не волновала его! Скорее, вдохновляла и приказывала жить, запрещая думать обо всём, что может принести душевные страдания. Физическая боль на дух не переносила конкуренции.       — Тебе стоит заменить вторую струну, — заговорил Эрнесто. — Так истёрлась... Мне её даже страшно натягивать.       Ривера остановился, глядя в затылок де ла Крусу.       — Мне бы вспомнить, куда я перекладывал струны, и остались ли они у меня вообще, — сказал он ему с деловитым налётом на голосе и посмотрел на свои руки — под ногтями скопились частички кожи, пропитанные кровью. Гектор быстро окунул пальцы в таз и сполоснул их.       — У меня есть струны, — спокойно произнёс Эрнесто. — Но ты, как закончишь, сам посмотри на эту струну — может, ты решишь, что она запросто переживёт этот день.       — Я думаю, что мне лучше сегодня никуда не выходить, — пробурчал Ривера.       Де ла Крус обернулся к нему в полоборота.       — Как!? Уже второй день?       — Мне не здоровится.       — Гектор! Надо пройтись, чтобы стало лучше! Так ты совсем скиснешь здесь!       — Да какая разница, скисну ли я здесь или нет!? — выпалил сквозь зубы Ривера. — Уже ничто не запоршивит сильнее меня. Я похож на!.. на... — Он плеснул пригоршню воды себе в лицо, замочив волосы и распространяя повсюду брызги.       Де ла Крус сорвался с места и застал своего друга в пресквернейшим состоянии — тот стоял, ссутулившись, прижав ладони к лицу. Не двигался, не издал ни единого звука, — но это пугало больше всего.       — Гектор, посмотри на меня!       Никакой реакции. Тогда Эрнесто схватил его за руку и потянул.       — Отстань! Не трогай меня! — выпалил он, откачнувшишь всторону.       Де ла Крус тут же отпустил его.       — Прости, я просто беспокоюсь...       Ривера открыл лицо и с хрипом выкрикнул:       — Неправда!       — Что?..       — Ты лишь хочешь, чтобы я чувствовал себя слабым и зависимым от тебя!       — С чего такие выводы?!       — Мне не нужна жалость — вот что!       Эрнесто вдруг рассмешило такое заявление.       — Хе-хе, конечно! Ты сам себя вечно жалеешь.       — Вот уж нет! — кипел Гектор.       — Вот уж да, ха-ха!       — Заткнись и не смотри на меня так.       — Как? — де ла Крус наигранно хлопал глазами и продолжал усмехаться — его давний друг в наглеже и пене, с яростью, не соответствующей его образу, никак не мог восприниматься всерьёз.       — Не смотри на меня вообще — отвернись!       — Ой, можно подумать, я не ви...       — Хватит!       Каждый гневный выкрик Гектора делал его только ничтожно маленьким и смешным в глазах Эрнесто. Так было всегда. Так продолжается долгие годы. Словно исторически сложилось, будто все чувства Гектора не существенны, как и он сам. Будто все его протесты бесполезны, а недовольство не имеет должной подоплёки. Как будто это всё детские капризы и пустое нытьё. Ривера хоть и перерос де ла Круса, но всё равно остался мальчишкой, которому хочется взъерошить волосы или дать подзатыльник. А уж подростковые перепады настроения точно навсегда останутся с ним. Для Эрнесто он никогда не станет взрослым, даже если это случится на самом деле. Поэтому он только расплывался в улыбке и снисходительно на него смотрел, как на бьющуюся об оконное стекло муху. Сейчас происходило всё то же самое, но в какой-то момент Эрнесто прервал насмешку. Его улыбку точно смахнули с лица, и он стал внимательно, даже вдумчиво и мрачно, всматриваться в Гектора. Его глаза искрились под нависшими бровями; вода и пот ручьями бежали по щекам и лбу; некоторые капли, казалось бы, вытекали прямо из глаз. Слёзы? Или это Эрнесто только показалось? Но он стушевался и почувствовал вину. Сердце закололо так, будто в грудь насыпали стекла.       — Дай мне спокойно смыть с себя это дерьмо, — огрызнулся Ривера.       Де ла Крус молча отступил и погрузился в свои мысли: "Ужасное начало дня. Будто утро после войны, а не глупой пьянки. И Гектор со своими заскоками... Если так ещё дальше будет продолжаться, я просто не вынесу".       Они сразу же пошли в то кабаре. Обговорили необходимые вопросы, поулыбались во все зубы владельцу заведения — толстенькому мужичку, шире которого наши герои улыбнуться так и не смогли. Ничего сверхъестественного не произошло, ничего особенного и примечательного не возникло. Кантины и кабаре всюду одинаковые, их хозяева — тоже. Даже разговоры не отличаются, несмотря на разные условия.       Потом напарники походили по городу, останавливаясь на углах, чтобы порепетировать и одновременно заинтересовать собой малочисленных прохожих. Все здравомыслящие люди сейчас сидели дома, и Эрнесто с Гектором, стирая последний пот со лба, решили, что пора кончать с предпоказом.       Возвращались в свой номер они совсем измученными. На этот раз ни играть, ни пить им не хотелось.       — Спокойной ночи, Гектор.       — Спокойной ночи, Эрнесто.       Глаза стали привыкать к темноте, распознавая голубоватые очертания знакомых вещей. Де ла Крус не стал их смыкать — спать ему совершенно не хотелось. Поэтому он начал разглядывать всё, что можно было разглядеть и пристально вслушиваться, улавливая незнакомые скрипы и жужжание насекомых. Как что-то оглушающее на фоне всего этого прозвучал шорох с кровати Риверы, а потом — и шёпот. Гектор частенько молился перед сном, но молитвы у него были странными, не христианскими. Это были, скорее, разговоры с самим собой, мысли вслух или даже творческий порыв. Собственное ритмичное гудение под нос в связку с отголосками недосказанных слов для Гектора подобно плачу новорождённого — он вскакивал с кровати и бежал к окну, как к единственному источнику света, который не потревожит ни его "дитя", ни сон лучшего друга. Если Эрнесто просыпался или попросту не успевал к тому времени заснуть, то сквозь зевоту просил Гектора вернуться в постель и закончить утром. Тот не слушался и даже огрызался в ответ.       Но по ночам он писал не так уж часто. Как Ривера сам признавался, перед сном он загадывал желания и молился об их исполнении. Прошептав их, он мгновенно засыпал, а не выпрыгивал к окну, как в случае с песнями. Однако у этого ритуала была одна странность, суеверие. Мол, если кто-то расслышит желание, то оно не сбудется. В таких случаях Эрнесто либо молчал, либо специально подкалывал друга, заканчивая моралью: "Вот ты сам усложняешь себе жизнь. Раз решил заниматься детскими глупостями, то хотя бы думай про себя", а Гектор неуклонно отвечал, что его собственный голос придаёт ему уверенности.       Вот и сейчас звучали ночные мольбы, наивные, как лепет ребёнка перед иконой. Но их нельзя было разобрать — мечтальный музыкант очень хорошо над этим постарался. Слова едва отлетали от кончиков губ, потрепавшись об зубы, оставляя свою бо́льшую часть под языком. О, это нельзя назвать даже шёпотом! Это призраки мыслей, не имеющие тел. Одна только фраза смогла воплотиться и выпорхнуть как птичка из клетки:       — Помни меня.       Она прозвучала без спросу — ей самой захотелось быть громче всех остальных. И пусть она произнесена была нараспев, её появление было столь неожиданным, что сам де ла Крус — частый свидетель ночных ритуалов своего друга — не понял её предназначения.       — Что? — переспросил он.       Ответ — тишина.       — Это ты мне?       — Ничего, — запоздало ответил Ривера с нотой мрачности и раздражения.       — Мне тебя помнить не приходится, хе-хе! — усмехнулся Эрнесто и подложил руки под голову.       Гектор удручённо вздохнул.       — Ой! Ну что ты! — сквозь улыбку воскликнул де ла Крус. — Если вдруг что-то... случится... Ну, там, в силу обстоятельств, мы долго не сможем видеться, — то, да, я буду тебя вспоминать каждый день-деньской!       — О, нет, Эрнесто, забудь!       — Тебя?       — Не-е-ет, ты вообще всё не так понял, — расстерянно промолвил Ривера, а затем прибавил: — Да и не надо было ничего понимать.       Эрнесто тутже успел поразмыслить и выдал:       — А! Случайно, это не было твоим ночным желанием?       — Ну-у...       — Ха-ха! Извини, брат!       — Не совсем, — договорил Гектор.       — Желание-желание! — издевался над ним Эрнесто. — При чём, самое адекватное из тех, которые мне доводилось когда-либо слышать от тебя!       — Что в нём, по-твоему, адекватного? — недоверчиво спросил Ривера, но смущения и озлоблённости в нём поубавилось.       — Ну а кому не хочется того же? — возразил де ла Крус. — Так что, прости, если тебя забудут из-за меня — из-за моего чуткого слуха!       Гектор сдавленно усмехнулся.       — Вот околесицу ты несёшь! — прыснул он, едва не срываясь на смех.       — Это ты меня научил говорить всякий вздор, — сказал Эрнесто.       — И верить в него! — предсказуемо закончил Ривера. ‌      В своей кровати де ла Крус представлял себе как тот нравоучительно поднял указательный палец в знак весомого закрепления собственных слов. Он не стал поворачивать голову, чтобы хоть на мгновение удостовериться, так ли это было на самом деле. Он продолжал смотреть на блёклый потолок, спасая на его поверхности яркие краски свои невесомых фантазий. Их мог сдуть любой ветерок, поломав им бумажные крылья и смешав их с грязью. Эрнесто не мог этого допустить, но неизбежно допускал разрушающие мысли. Они как хлорка разъедали красочный образ босоногого поцанёнка с потёртой гитарой и удивительным, огромнейшим миром внутри. Оставалось белое полотно с начерченным на нём острым профилем взрослого человека, чей внутренний мир теперь под строжайшей заставой. Эрнесто больше не мог переходить эту границу, словно он где-то потерял пропуск. Вот только где? И когда? ‌      Де ла Крус наблюдал за своим другом как за погодой: сам он сидел в своём душном доме, а за окном бушевал ветер, лил дождь, пробивалось солнце. Сплошные перемены, и только Эрнесто сидит в замкнутом пространстве, вспоминая погожие дни и с горечью осознавая, что воздух уже никогда не будет прежним. Гектор перестал ему доверять. При всей своей ясности и открытости он постоянно что-то утаивал от Эрнесто. Это было нормально, однако де ла Круса это не устраивало. Ему хотелось большего, ему хотелось получить от Гектора всё.       ‌"Боже, как вернуть, как вернуть былое? — стучало в висках Эрнесто. — Лучше бы Гектора не было вовсе, чем вот так. Как будто я принадлежу ему, но при этом совсем ему не нужен. Это больно, это не справедливо. Такого не должно было быть! Что я делаю не так? Что МЫ делаем не так?" ‌      — Гектор, ты спишь? ‌      — Ещё нет. ‌      Де ла Крус встал с постели и присел к другу. ‌      — Что такое? — спросил Ривера. ‌      В ответ Эрнесто прижался к нему наваливаясь всем телом. Гектору перехватило дыхание, но он не брыкаться и протестовать. Он просто положил руки на широкую спину своего товарища и похлопал по ней. ‌      — Я люблю тебя, — промолвил Эрнесто, ища губами местечко, на котором можно оставить самый ласковый след. ‌      — Уйди.       ‌Одно слово ошпарило как сковородка, но де ла Крус лишь приподнялся и посмотрел в лицо Риверы — безобразное из-за густых теней и оттенка отвращения. Эрнесто захотелось плакать, но вместо этого его руки изо всех сил сжали одеяло. Гектор моргал и тоже смотрел на него сначала с негодованием, а потом с недоумением, сменившимся сопереживанием. ‌      — Эрнесто, я тебя тоже люблю, но всё это лишнее, — объяснился Ривера.       ‌"Лучше бы Гектора не было вовсе, чем вот так".       — Браво! Браво! — кричали со столиков, заливаясь овациями.       На сцену летели цветы, не пойми откуда взявшиеся в такую безурожайность и засуху. Де ла Крус и Ривера низко кланялись, взявшись за руки и вдыхая запах цветов идущий с пола. Но стоило им сойти, всё прекратилось, забылось. Лишь пара человек лично похвалила их на прощание. И друзья в одиночестве размеренным шагом направились обратно в номер.       Что ж, это был не конец — впереди их ждала столица Мехико!       — Эрнесто, спасибо тебе за всё, — смущённо проговорил Гектор после долго молчания.       — Ты так говоришь, словно прощаешься!       — Может быть, — мрачно усмехнулся он в ответ.       Эрнесто остановил Гектора, перегородив ему дорогу собой.       — А ну-ка оставь этот пессимизм! Помни о нашей цели! — скандировал ему де ла Крус, сжимая у сердца кулак.       — Я помню, но... Я не могу ничего обещать. — Голова Гектора была опущена, на своего друга он не смотрел.       — Глупости всё это! Не поддавайся минутным помутнениям!       — Увы, я такой человек, — пожал плечами Ривера. — Я поддаюсь любым помутнениям, даже если я, хе-хе, не пьян.       — Ты пьян своей мелонхолией!       Гектор поднял голову и повысил свой голос:       — Прекрати, Эрнесто! Эта твоя навязчивая опека выглядит просто смешно! Мне нельзя высказывать мысли вслух, чтобы ты не закатил истерику!       — Ты считаешь моё беспокойство истерикой?       — Да! А беспокоишься ты только о себе! Уж я-то тебя знаю!       — А как же моя забота, Гектор!?       — Ха! Твоя забота не бескорыстнее взятки! "Гектор, не унывай — лучше порепетируем, чтобы ты не зря тратил время"!       — Я такого не говорил!       — Ты можешь вообще молчать, чтобы я тебя прекрасно понял! — прорычал Ривера и продолжил его дразнить. — "Ой, Гектор, не грусти — вот тебе текила! Тебе не хватает твоей жены — так я собой тебе её заменю!" Жду не дождусь, когда ты будешь пытаться заменить мне мою дочку! Уверен, ты на всё способен, больной ублюдок!       — У тебя слишком сильно разыгралось воображение, поэтишко! — процедил сквозь зубы Эрнесто.       — О! Гляньте-ка, чем он решил меня оскорблять! — развёл руками Гектор, обращаясь к пустой улице. — Да только я больше не поэт и не композитор. Я вообще никакой не музыкант, хоть и на гитаре бренчу. А всё потому, что ты из меня все соки высосал!       У де ла Круса в самом прямом смысле зачесались руки. Он пламенно желал прямо сейчас заткнуть своим кулаком наглый рот брызжащего слюной "поэтишки", чтобы вместо этих пакостных слов из него вылетали зубы и кровавые ошмётки. Эрнесто хотел не просто заткнуть его — он хотел разбить ему лицо в мясо, проломить череп. Обезобразить его! Ослепить! УБИТЬ! Расправиться с ним, доставив ему как можно больше боли: потащить за волосы, ударить коленом в живот и отшвырнуть на твёрдую землю, а затем бить ногами, как грустного, вонючего бродягу, до тех пор, пока тот не перестанет скулить и биться в агонии. Тем пьяным вечером де ла Крусу не было так сладко, как сейчас, представляя своего милого друга в крови и дорожной пыли. Эрнесто де ла Крус сейчас не просто воображал, а убеждённо считал, что избивать Гектора будет гораздо приятнее. "Он просто балласт, от которого надо избавится! Неблагодарный мешок с костями! — пережёвывал обиду де ла Крус и проглатывал её комком гнилой ненависти. — Гектор всегда доставлял мне одни неудобства, но он хотя бы уважал меня. Теперь ему ничто не помешает поглумиться надо мной. Зараза!" Эрнесто много чего хотел ему высказать прямо в лицо и даже прибегнуть к насилию. Он с трудом смог остаться в здоровом рассудке и только выпалил:       — В итоге ты меня обвиняешь в своём творческом кризисе! Прекрасно!       — Конкретно в этом не обвиняю. Но это очень даже может быть!       Ривера кипел, и в то же время испарялся. Было видно, что ему порядком надоела это стычка, хотя ему больше всего хотелось её продолжать. Поэтому он просто молча ускорил шаг и оставил де ла Круса за собой.       "Как всегда начал за здравие, а закончил за упокой, — подумал Эрнесто, глядя в спину своему другу. — Сначала за всё поблагодарил, а потом обвинил во всех бедах. Куда ветер подует, туда и летит этот дурак! Готов поклясться, что когда мы дойдём до трактира, он меня снова станет любить и обожать. Надоело это мне, если честно". Де ла Крус был зол, но уже не гневался и не мечтал о жестокой расправе со своим взбалмошным товарищем. Ему даже стало жаль его.       Уходящая фигурка мариачи таяла во тьме пустынных дорог. Её походка больше не была темпераментной и нарочито быстрой, как с самого начала. Гектор откровенно плёлся, еле поднимая ноги, из-за чего шаркал подошвой об землю. Он смотрел вниз и явно сосредоточено рефлексировал. Смотреть вниз полезно и рефлексировать, порой, тоже, но это всё плохой знак. Когда Гектор мечтал — а мечтать он любил — или когда его настигало вдохновение, он смотрел только вверх. Именно на небесах живут музы, и все гениальные мысли даруются свыше. Вряд ли Гектор замечал такое за собой, когда творил, зато Эрнесто был хорошим сторонним наблюдателем.       "Он больше ничего не напишет. Даже если он вдруг умрёт, то ничего не изменится. Всё пропало, — решил де ла Крус, будто бы подбадривая себя раздутой безнадёжностью. — Но я от него не оторвусь, пока не получу от него всё. Надеюсь, это случиться очень и очень скоро... Какое глупое утешение я себе придумал! У Гектора сегодня так, а завтра по-другому! Только... Это возможность перемен к лучшему меня уже совсем не радует. Кажется, я тоже перестал по-настоящему радоваться. Может, меланхолия заразна? Но я уверен, что у меня другая болезнь. Я чувствую это. А своего старого друга я не чувствую — его уже, считай, нет". Гектор был зелёным оазисом в его жарком сердце. Но наступила засуха, и Эрнесто ничего не смог сделать, чтобы спасти свой цветущий уголок. Вместо похолодания и дождей, он пригнал песчаные бури, а полуденное солнце окончательно убило всё. Осталась одна пустыня, наполненная звенящим зноем, и сухие останки некогда сочных стеблей и листьев. Де ла Крус чувствовал в груди небывалую пустоту и сухость. Будто бы Риверы никогда там и не было, точнее чувств к нему. Будто бы очень хотелось пить. Но пить нечего — всё испарилось. "Он больше ничего не напишет. Но я не оторвусь от него, пока не получу от него всё".       Да, глупое утешение придумал для себя Эрнесто — Гектор обязательно бы написал ещё много новых песен, а получить от него всё он бы просто так не смог. Однако реальность оказалась с причудами, и уже очень скоро де ла Крус стал выступать один. Конец.