Царство теней.

— Из-за одного потерянного воина нельзя сдаваться в разгар битвы, Элли. Разве ты так и не усвоила это? — Стик, сухопарый, живое воплощение посоха бо из бамбука, которым не единожды гладил по хребту, руки за спину заводит, пальцы по-паучьи длинные сплетает в замок. Молчит. Глаза у него белесые, пустые, жуткие — тонкий контур радужки грязно-голубого цвета едва различим, только если пристально всматриваться. Но неизменно кажется, что направление взгляда считать легко можно, осознать, куда старик смотрит и что видит перед собой. Его мир соткан из всего, что чуждо ей. Общего между ними разве что принадлежность к Чистым — некогда, задолго до — и желание положить всему конец. Единая цель, вопреки, разводит по разным параллельным путям. — Ты никогда не понимал, что для меня он не просто очередная пешка в списке твоих воспитанников. — Отчего же? Понимал, — скрипучим голосом спорит сэнсэй, голову склоняет к левому плечу в ее сторону, чуткий слух позволяет считывать ритм сердечных сокращений без лишних усилий; превращает свою ученицу в открытую книгу, написанную привычным для незрячего Брайлем. Электра с нескрываемой злобой смотрит на жилистую шею, представляет себе пульсацию сонных артерий двумя алыми сплошными и наслаждение, с которым она катану кровью напоит, чтобы жадная боевая сталь затихла ненадолго, чтобы пальцы больше от желания головы рубить не зудели. — А вот до тебя никак не дойдет, что твои чувства к Мэтту Мердоку мешают увидеть все в истинном свете. — Серьезно, Стик? — она готова расхохотаться, в смехе, правда, зазвучат ноты отчетливой истерики: голос сорвет быстрее, чем переспорит старого упрямого осла. — Ты все говоришь и говоришь про свою войну, конца и края нет болтовне, а знаешь что? Ты был тем, кто мог спасти Мэттью, потому что он нуждался в тебе. Чем забивать нам обоим головы дрянью, без которой сам жить не можешь, ты должен был прикончить мастера Изо, но не позволить ему сделать это. — злится на себя, на общего с Сорвиголовой наставника, на трижды проклятую Руку. Обвинения бросает хлестко, на одном дыхании звучными, хоть и бесплотными, пощечинами, с остервенением и упрямой ненавистью атакует чувство собственной вины, притупляет его, с землей сравнять пытается. Только не помогает это все, способ выбрала откровенно фальшивый, эхо ошибок отголосками в сознании звучит, пулями навылет исчерчивает геометрически-неправильными контурами тело, добавляя на карту шрамов новые жирные точки. Пакт о ненападении с совестью расторгнут. — Он слаб и всегда таким был. — скулеж от жалости к себе, казалось бы, давно переросла, но каждое острое слово ударом на поражение. Прописные истины ненавистным голосом — это новый и новый разрыв плоти без предварительного обезболивания; скользкие от крови пальцы в пласте тканей и мышц цепляются за сосудистый пучок, нерв поддевают и натягивают его. Агония, от которой и два куба морфина не спасут. — Гнилую, пораженную паразитами ветвь необходимо рубить, прежде чем все дерево превратится в сухие щепки. Мэтт часто повторял: ей не стоит злиться на Стика. Просто он, их учитель, другой. Уверенным жестом вел пальцами по волосам и ласково, как если бы успокаивал потревоженного зверя, говорил: совсем ни к чему следовать выбранной для них другим человеком тропе. Может, и стоило бы заблудиться, потеряться без вести, чтобы обрести себя. Им обоим этого, пожалуй, слишком остро всю сознательную жизнь не хватало. Дети, втянутые за шкирку на поле боевых действий против почти бессмертного противника, о понесенных потерях забыть не могли, на кладбище регулярно присутствие отмечая новыми гранитными крестами. — Я тебе не позволю. Ты и пальцем не тронешь Мэттью. — Электра, — у Начиос ком в горле тошнотворный, но белый флаг поднимет если только для того, чтобы флагшток стальной на манер холодного оружия в грудь вонзить, средостение в кровавую кашу превращая, — если не остановить его сейчас, пострадает не только Нью-Йорк. Весь мир погрязнет в худших воплощениях грехов и пороков. — резким движением Стик хватает ее за предплечье до боли, не дает отстраниться, развернуться и уйти как можно дальше отсюда, насильно удерживает внимание на ночном городе, который из панорамного окна видно в деталях. — Тогда пусть этот мир заслуженно горит, — шипит в ответ Электра, безуспешно силясь отвести глаза от мегаполиса, впервые на ее памяти погрузившегося во тьму, несмотря на яркий электрический свет, льющийся из других окон. Даже воздух незнакомый, другой совсем; мог ли кислород стать токсичным соединением, голову туманящим не хуже ядовитых наркотических смесей? Руку вырывает, сквозь стиснутые зубы цедит, — ниндзя прикончат тебя быстрее, чем ты доберешься до него. А если нет, это сделает Анджела. — Поэтому ты единственная, кто может пойти. Мэтти доверял тебе даже после того, как ты его предала. В этом и заключалась его вечная проблема — слепая вера в тех, кто этого никогда не был достоин. На поршень давит, впрыскивает отраву в кровоток, ждет, пока подействует, пока смысл сказанного импульсами нервной системы отзовется. Начиос на сэнсэя смотрит как на умалишенного. — Я для него теперь не больше, чем потенциальная угроза. Та, кто раньше занимала его место в иерархии ордена. Sede vacante. Ни один из остальных даймё по собственной воле не признает чужака — к тому же, американца — шоуганом, за право стать единоличным лидером пришлось либо убить их, либо принудить склонить головы. Любого, кто попытается вторгнуться на с трудом завоеванную территорию, необходимо показательно казнить. Я бы поступала на месте Мэттью именно так. К чему крепостные стены, если на них нельзя развесить тела пораженных противников? — Он любил тебя, девочка, — Стик выходит из себя, выплевывая ту истину, о которой Электра себе старательно думать запрещала, ведь так проще, — да и что тебе теперь терять? Ты хочешь спасти его, надеешься достучаться до Мердока? Осталась только оболочка, а в ней заключен Зверь, ничего человеческого. Но ты ведь веришь, что сможешь пробиться, воззвать к тому, что было между вами, ты костьми за него ляжешь. Так иди в крепость мифической твари или докажи мне, что я неправ на твой счет. Потому что если не она, придут другие. Люк Кейдж, Дэнни Рэнд, Человек-Паук, Фрэнк Касл, Призрачный Гонщик и Лунный Рыцарь — бывшие союзники все до единого выдвинули Сорвиголове, чье прозвище некогда являло собой синоним закона и справедливости, вотум недоверия. Каждый из них готов поставить жизнь на кон за возможность вернуть городу заслуженный покой. Электру пробирает дрожь: волной изнутри поднимается ледяной сковывающий страх. Она как никто другой знает, что для клана больные односторонние игры с сознанием — развлечение на несколько часов; ниндзя способны воплотить каждый из кошмаров человека наяву. И Мэтт, всегда чутко реагирующий на любую угрозу оказаться в западне, бдительность потерял, стоило адептам культа аналогового Антихриста холодными пальцами его за горло взять. — Обещай мне, — слово Стика, на самом деле, равноценно разменной монете, оно пустое, раскатами зычного голоса лишь отдается без истинного смысла, но Начиос отчаянно ухватывается за любую возможность получить еще один шанс, — что если он и умрет, то от моей руки. Ни от чьей кроме. Мастер не спрашивает, хватит ли ей сил на это. Медленно кивает только. Электра больное желание сбежать на другой конец света перечеркивает. Не может теперь назад отступить, не после того, как подпись свою в конце договора оставила.