Побороть нельзя сгореть

Диана хмурится, когда видит вырывающуюся из рук санитаров девушку, глаза которой неистово горят драгоценным рубином. Её бросает в дрожь тот факт, что, чёрт возьми, этот взгляд — не искусственный, это не линзы, это — природный цвет глаз. Мутаций, конечно, произошло достаточно под конец двадцать первого века, но не настолько же. Она вздыхает и устало трёт переносицу, отходя от окна в своём кабинете, принимаясь за бумажную волокиту. Пока её не вызывают в срочном порядке к той самой пациентке. Она смотрит на настенные часы, которым чёрт сколько стукнуло уже в этом году, накидывает белый халат, поправляя его на плечах, берёт планшет с парой чистых перчаток и выходит из своей персональной крепости, предварительно выключив свет тихим хлопком. Она быстро находит нужную палату, равнодушно оглядывая комнату. Во-первых, стены в ней мягкие; во-вторых, девушка до сих пор сопротивляется, но делать это сложно оттого, что на ней смирительная рубашка и тот факт, что её просто приковали к столу. Времена идут, средства не меняются совершенно. Но это не была бы больница Кавендишей, если бы не что-то новое, более гуманное для людей с подобным заболеванием. Она просит холодным, почти безжизненным голосом дежуривших принести оборудование, поправляя перчатки на руках и убирая волосы в высокий хвост — чтобы не мешались. Кавендиш открывает на планшете уже составленную карточку новоприбывшей, вчитываясь в информацию неспешно, даже с некоей пофигистичностью в синих глазах. Снова трёт переносицу, когда понимает, что её мимолётные гипотезы были верны. Девушка перед ней — забирающий соулмейт, ещё не нашедший отдающего. Девушка переводит взгляд на напряжённое тело, что пытается порвать тиски и вырваться. Подходит ближе, когда сотрудники приносят то, что она просила, и помогают надеть четыре браслета на сопротивляющуюся «Ацуко Кагари». Браслеты идеально легли на руки и ноги с тихим «щёлк». Диана благодарит работников, после чего те уходят, впрочем, не далеко: стоят за дверью, чтобы в случае необходимости зайти внутрь. Блондинка в свою очередь продолжает манипуляции, полностью игнорируя резкие рывки шатенки, её громкие, полные недовольства, стоны и мычания сквозь маску. Кавендиш нажимает что-то на экране, и на руках и ногах бунтующей появляется что-то светящееся. Цвет приятный, успокаивающий, переливается, словно северное сияние. Оковы спали, щёлкнули усмирительные ремни на кушетке, и Кагари вскакивает, чтобы… Чтобы понять, что ничего больше делать она не может. Тело будто парализовало, единственное, что в её власти — поворачивать голову. Диана садится рядом, чтобы ощутить просто невероятный жар, который, оказывается, всё это время был в комнате. «Какого чёрта…». Она хочет открыть рот, чтобы начать беседу, но встречается с взглядом пациентки. И огонь захватывает её всю. Планшет падает на мягкий пол с тихим, почти неслышным звуком, Диана отшатывается от Кагари, словно ей кто-то влепил пощёчину. И быстрым шагом удаляется из палаты, чуть не заехав дверью по лбу сотрудника.

***

Диана пьёт антибиотики на протяжении почти четырёх дней. Она просто заглатывается таблетками, сиропами и порошками, забывая их банально запивать, морщась от горечи, что сводит челюсть. Диана не может ходить нормально, о «подумать» и речи идти не может совершенно. Под глазами появились синяки, всегда аккуратно уложенные волосы теперь лились платиной на плечи неровно и мято. Она совершенно не может ничего сделать со всем этим, потому что чёртовы гены пришли в движение, потому что они перестали спать. А лучше бы спали. Диана понимала, что её тело будет сходить с ума до тех пор, пока она снова не встретится с той самой девушкой. Гормоны счастья, грусти, влюблённости и депрессии — всё это сводит её в могилу, прямо по наклонной, на просто бешеной скорости, собирая по пути все ямы, камни и ветки от голых деревьев. Кавендиш даже дышать становится больно. Ей хочется сделать с собой хоть что-то, чтобы это всё просто заткнулось. Чтобы её тело заткнулось и перестало вытворять весь этот кошмар с её разумом, который, кажется, тоже начал тускнеть из-за всех эмоциональных взрывов. Огонь внутри льда, чувства внутри Дианы. Всё одно — она сгорает. И не выдерживает уже просто на тринадцатый день, хриплым голосом прося санитаров привести в свой собственный кабинет «Ацуко Кагари». И они приводят, после чего Кавендиш рявкает на них в непривычной манере. Двое мужчин уходят очень быстро. Далее она просто некоторое время борется с желанием вскочить с кожаного кресла и прижать шатенку, что стоит перед её столом, к… да хоть к чему-то! Потому что это уже просто невозможно, нереально чувствовать всё это раз за разом, двадцать четыре часа в сутки, каждую минуту и всё одновременно: любовь, страсть, злость, ненависть, влюблённость, трепет, нежность, наваждение, ностальгию, апатию, глубокую депрессию. Диану клинит, она упирается тяжёлым взглядом в красные глаза, видя в них, надо же, опустошённость и панику. Ацуко нуждается в ней так же, как и она сама нуждается в Ацуко, но девушка упрямо сидит на месте, нервно вдыхая воздух. Девушке, что стоит напротив Дианы, нужно вернуть огонь, что теперь сжирает айсберги внутри. Ацуко дёргается на месте, ловя на себе пронзительный горящий взгляд, но это явно было ошибкой. Или спасением для обеих. Диана срывается с места, притягивая к себе соулмейта, грубо прижимая к столешнице. Нажав тут же на монитор, что высветился перед ней, окна закрываются, и в кабинете медленно загораются успокаивающие светильники, которые Диана тоже выключает, после чего снимает осточертелые очки и швыряет их куда-то за спину. Слышится тихий «щёлк», и на руках Кагари те самые браслеты, а после и сияние, которое парализует её тело, но лишь частично. Словно неожиданные аксессуары притягивают её магнитами к столу, не давая возможности убрать куда-то руки. Диана в свою очередь мешкается, ибо мозг её неожиданно заорал во все оставшиеся силы, что «это не законно, тебя посадят, Кавендиш!». Но её талию обвивают чьи-то худые ноги, и блондинка просто шлёт своё сознание куда подальше. Огонь злорадно шипит на рёбрах, а Ацуко, услышав его рокот, лишь тянется к нему как можно ближе, давая волю горячим рукам, которые рвут на ней домашнюю футболку и застёжку лифа, отбрасывая всё в ту же сторону, в которую полетели очки. Поцелуи доктора грубые, ненасытные, до одури тёплые, и шатенка пытается не стонать каждый раз, когда уста касаются её тела. Но она не выдерживает, когда Кавендиш кусает шею, грудь и внутреннюю сторону бёдер — на последнем она срывается в крик, полный обожания. Диана не помнит, когда подобная близость доставляла ей столько эмоций. Поэтому она на подсознательном уровне хочет увеличить и наличие ощущений, пусть это и противоречит тому, что она изначально хотела сделать. Её длинные пальцы касаются аккуратной груди, сжимают соски — грубо, резко; целует она также, если не ещё более глубоко, заставляя девушку под собой считать взрывающиеся звёзды на краю сознания. Кавендиш проводит руками по талии, высчитывая рёбра, спускаясь к паху, чувствуя, наконец, как холод разливается в ней привычной рекой, омывая почти полностью расплавившиеся айсберги. В глазах мерцает не уголь, а кристаллы льда, и Кагари думает, что так даже лучше, подмечая задней мыслью, что наконец-то стало привычно-горячо. Длинные пальцы входят резко и неожиданно, они холодные, с ноготками, от которых дорожка крови становится немного шире. Но она вскоре прекращается, а толчки — нет. Шатенка уже не сдерживается, ей не нужно, ведь сковывающий лёд ушёл. Она кричит, выгибается навстречу доктору, пытаясь сделать прикосновения там ещё глубже и быстрее. И «доктор» понимает её, припадая зубами к узким плечам, кусая исступлённо, оставляя кровоточащие следы, заставляя Ацуко Кагари кричать ещё громче и произносить своё имя, которое, наконец, стало приобретать краски. Диана вытирает окровавленные немного пальцы салфеткой, смотря на обмякшее тело на своём столе. Кагари переводит дыхание после четвёртого (или пятого?) раунда. Её искусанная грудная клетка вздымается высоко. В кабинете невероятно жарко впервые за долгое время. Кавендиш берёт соулмейта на руки, накидывая на девушку свой халат, садится вместе с ней на заднее сидение личного автомобиля и отвозит к себе, чтобы продолжить, потому что льда ещё не совсем достаточно. Холодный особняк тоже вскоре наполняется теплом, если не жаром.