***
— Есть пульс! — крик медсестры стал чётче. — Действуем аккуратно, не заденьте ничего! Счастливые возгласы хирургов слились в один. Не хотелось верить, что я был совсем безнадежным пациентом, потому что после всяко не смогу избежать посттравматических последствий. Не буду ходить под себя всю оставшуюся жизнь — уже огромное достижение после поцелуя с машиной. Я попытался открыть глаза и тут же зажмурился, когда хирургическая лампа атаковала меня ярчайшим светом. Из-за разноцветных бликов я некоторое время не мог увидеть вообще ничего. — А ты молодец, парень! — улыбаясь, прогудел огромный мускулистый мужик. — Сейчас мы тебя немного подлатаем. Может, даже ходить сможешь. Я криво улыбнулся в ответ уголками губ. Лучшее, что мне говорили в жизни. Я не мог повернуть голову к окну в операционной, каждое движение и так давалось слишком острой болью чтобы продолжать, да и вряд ли Лену пустили бы сюда. Надеюсь, с ней всё в порядке, и она больше не плачет. Не надо. Всё позади. Моя история наконец-то подходит к концу. Иголка шприца проколола многострадальную вену. Я поморщился — неприятно, но не более. — Не волнуйтесь. Это просто снотворное. Сейчас мы будем приводить в порядок ваши кости. Тонкий голосок медсестры постепенно затихал. Я лежу на старой советской кровати в домике вожатой. Часы мерно тикают на столе, по комнате расползаются пятна закатного солнца. Сегодня был тяжелый день, очень тяжелый, наполненный самым разным. С трудом преодолевая сопротивление век, я приподнялся. В комнате стояла девочка и задумчиво смотрела сквозь дверной проем на мельтешение зелени снаружи. Под белым воротником был завязан красный, как небо вечером, галстук. Девочка обернулась. Скромная улыбка появилась на её лице, зелёные глаза отчего-то сияли. Как два огонька, указывающие мне путь вперед. — Спокойной ночи. И тебе, Лена. Больше сопротивляться снотворному не мог. Исполненный самого настоящего счастья, я закрыл глаза и уснул…***
Я подобрал самый плоский камешек, который нашел, и, прицелившись, запустил его в воду. Шлеп-шлеп-шлеп. Подпрыгнув на гладкой поверхности последний раз, камень с негромким бульканьем ушел вниз. — Ха, всего три! Я шесть раз спокойно делаю, — прокомментировала мои успехи девочка с короткими черно-фиолетовыми волосами, сидя на каменном ограждении набережной и болтая ногами. Издалека ее можно было спутать с типичным для своего времени подростком. Не очень-то теплые лучи поздно-осеннего солнца отражались от озера и создавали видимость ряби на воде, но она совершенно не резала глаза. Я не без труда нашел еще один плоский камень и пригнулся, заводя руку. — Эй, дай мне фору! Ты же знаешь, у меня все еще проблемы с координацией. Шлеп-шлеп-шлеп. Подлые камни как назло не желали отскакивать в четвертый раз. — Поэтому я тебя вытаскиваю сюда каждый вечер, иначе совсем за компом загнёшься, — парировала Лена. — Смотри, как надо! Она соскочила с камня и подошла ко мне. Не глядя взяв свой снаряд, Лена лихо замахнулась и запустила его под острым углом. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп… Я точно насчитал четыре, а дальше рябило солнце. — Семь! — довольная улыбка появилась на её лице. — Врешь, максимум пять было, — недовольно пробурчал я и потянулся. Даже такие простые действия все еще отдавались внутри неприятными ощущениями, но мне постоянно твердили, что скоро это пройдет. Чудо, что я вообще выжил после той аварии. — Странно… — протянула Лена, следя за медленным падением темно-красного диска. — Ты о чем? — А… Да так, мысли вслух, — она неловко улыбнулась. — Опять о лагере думаешь? — я уже знал её наизусть. — И да, и нет, — она загадочно пожала плечами. Память — бессердечная и стервозная штука. Вот только помнишь всё в обстоятельствах, как не проходит и недели, и ты можешь назвать разве что незначительные отрывки. Я забыл этот лагерь, забыл, как страшный сон… но отчего-то иногда грустно. Когда я еще не мог ходить, восстанавливаясь после операции, Лена постоянно сидела рядом, и мы обсуждали всё, что можно. Оказывается, она действительно запомнила тот адрес, который я написал ей на билете, но, как и у меня, её воспоминания о лагере ограничиваются лишь особо эмоциональными отрывками. Я никогда не рассказывал ей о причине возникновения шрамов на руке, а она была слишком воспитанной, чтобы спрашивать такое. Между нами это в каком-то смысле стало нежелательной темой, и мы жили так, словно рубцов не было вовсе. Наверное, это правильно. Несмотря на растущую с каждым днём пропасть в воспоминаниях о тех летних днях, мы продолжали строить самые абсурдные теории и представляли обитателей Совёнка в реальной жизни — в конце концов, это весело. Может быть, сейчас Славя, Ольга Дмитриевна, Ульяна идут по набережной, не замечая два силуэта у самой кромки воды, идут в университет, школу, просто гуляют. Почему нет? Все равно мы не смогли полноценно объяснить существование лагеря или найти его на карте. А ещё мне перестал сниться один и тот же сон каждую ночь. С тех пор, как встретил Лену, я ни разу не увидел те невообразимо далёкие ворота с пристроившейся совой сверху. И та девочка, которая, похоже, как раз была Юлей, больше меня не посещала. Словом, Совёнок больше никак о себе не напомнил. — Это уже не важно, — отрезал я, помолчав. — Мне нравится моя жизнь, и не надо никаких мифических лагерей с давно ушедшими в прошлое пионерами. — Я тоже так думаю, — прошептала Лена и положила голову мне на плечо. Так мы стояли, пока тусклое осеннее солнце не скрылось за линией горизонта. Город поглощали серые и темные краски. Развернувшись, мы вышли на тротуар и утонули в свете невысоких фонарей, ограждавших озеро, которое однажды чуть не стало для меня могилой. Я иногда думаю, что было бы, если б я тогда доехал до своей конечной остановки? Лагерь всегда берет к себе и отпускает вовремя, да? Теперь уже все равно. Я посмотрел на неприметное окно своей маленькой квартирки в типовой застройке, и едва заметно улыбнулся. Моя история — история человека, получившего второй шанс — подошла к концу.***
У каждой истории есть начало. У каждой истории есть своя канва, синопсис, содержание, ключевые моменты, прологи и эпилоги. Каждая история оставляет у нас в душе частичку себя. Из этих частичек складывается наше воображение. Мы учимся по-другому смотреть на мир, оценивать его с разных сторон, и каждый раз открывать что-нибудь новое. А потом… Мы начинаем писать истории сами. Чтобы рассказать остальным, что мы не успели, не смогли, или побоялись сделать. Чтобы они прожили свою жизнь чуть лучше, чем мы. Но в одном мы бессильны. Мы не можем оставить историю неоконченной. У каждой истории есть конец. В том числе и у этой.