Я вернусь

Энлиль       Я понял, что он будет моим, едва его увидел. Молодой человеческий мужчина сидел в кресле капитана нелепого звездолета и делал все, чтобы выиграть безнадежный бой с целой сворой кораблей противника, превосходящих его по всем параметрам, начиная с технических и заканчивая физическими. Наги, древняя раса воинов, не чета людям, как и их корабли. Попытка уйти от моих слуг гиперпрыжком, как и следовало ожидать, провалилась, но капитан землян даже зубами не скрипнул и продолжил бой с удвоенным энтузиазмом, чем вызвал во мне очередной приступ уважения. Почему он такой один? Почему?! За все время существования остальное человечество так ничему и не научилось.       Я похоронил надежду создать что-нибудь стоящее вместе с этими землянами — очередным провальным экспериментом, сожравшим самого себя. Звездолет, десять человек экипажа и три сотни пассажиров — вот и все, что от него осталось. Ненадолго осталось. Люди, уничтожившие собственную планету, не имеют права на жизнь. — Мой Бог, через две минуты корабль землян будет уничтожен, но там три сотни человек, половина из которых женщины и дети. Вы не можете вот так запросто…       Я развеял наглеца в пыль. Никто не смеет указывать мне, что делать, а что нет. Однако внести коррективы в планы все-таки придется. Если бы я не увидел капитана, то не пошевелил бы и пальцем, но он менял если не все, то многое: уничтожать тех, за кого он так отчаянно сражался, было бы откровенной глупостью. — Экипаж телепортировать в тюремные камеры, людей погрузить в анабиоз и отправить в Серую Туманность, а капитана…       Я вгляделся в его сосредоточенное лицо — ни капли паники или отчаяния, лишь гордость на грани гордыни, разум и вера в свои силы. То, что нужно. Он всколыхнет во мне эмоции, что покрылись вековым пеплом безразличия, заставит обратить на себя внимание и, может быть, вернет к жизни надежду, с которой я распрощался много тысячелетий назад. — Великий Энлиль? — На капитана я надену ошейник Личного Раба сам. — Мой Бог, осмелюсь напомнить: у вас уже есть Личный Раб, — рискнул здоровьем наг, занявший место развеянного в пыль наглеца. — Действительно, — спохватился я. — Значит, пришло время его сменить.       Прикусил левый край нижней губы, останавливая время, и оказался на Первой Планете в спальне своего Дома. Парень, спавший посредине не самой маленькой на свете кровати, пошевелился, просыпаясь, увидел меня и расцвел в улыбке, фальшь которой я чувствовал изо дня в день. — Мой любимый Бог, вы сегодня рано. — Я сегодня поздно, — сказал я и поманил его пальцем к себе.       Раб послушно спустился с кровати и встал передо мной на колени, преданно глядя мне в лицо. Я провел по его светлым волосам рукой. — Сколько ты прожил рядом со мной? — Двадцать шесть лет, три месяца и восемь дней, — ответил он в надежде, что такая точность меня порадует. Он ошибся. — Ты считаешь дни, а это значит, что я для тебя не любимый Бог, а тюремщик. Мне это надоело.       Я притянул его к себе за ошейник и открыл замок. Парень смотрел на меня, и на лице его сменилось целое море эмоций, начиная с радости и заканчивая ужасом. Я отследил все до единой и насладился ими сполна. Свобода — это миф, раз за разом разбивающийся о реальность. Жаль, что люди понимают это слишком поздно. Всегда поздно! — Мой любимый Бог! Не бросайте меня. Пожалуйста! — отчаянно вцепился в мою ногу бывший раб. — Не отдавайте нагам, я не выдержу и дня в этом безумном городе. — Хочешь жить — умей вертеться, — покачал ошейник в руке я и вышвырнул бывшего раба на улицу.       В Город, который занимал всю поверхность двенадцатого острова на Первой Планете. Красивый человеческий мужчина без Хозяина здесь и минуты не останется. С нагами шутки плохи, особенно, когда дело касалось крайне редко попадавшихся им в руки людей. Они любили их во всех смыслах этого слова: обожали заниматься с ними сексом, кололи своим ядом и пили кровь, становясь наркоманами, играли их чувствами и забавлялись от всей души. Что поделать. Мои верные слуги — все в своего обожаемого Бога, который, как ни странно, выглядел человеком, а не нагом. Может, поэтому они любили людей так сильно?       Я задумался о Вечном, но понял, что отвлекся, и, разорвав пространство, шагнул прямо на капитанский мостик звездолета землян, встретивший меня гробовой тишиной, которая бывает только в стазисе. Здесь нет времени, бытия, жизни или смерти. Здесь есть то, из чего я и мне подобные создают расы, планеты и целые Вселенные. Только Боги могут существовать в Мирозданье: думать, жить, творить и умирать.       Я подошел к капитану и поднял его лицо вверх, пальцами лаская огрубевшую от солнечных ожогов кожу на гладко выбритом подбородке. Ничего, это мы исправим. Вгляделся в темно-синие глаза и вдруг понял, что он понимает, что происходит. Думает и видит! — Ты станешь уникальным рабом, землянин, — сказал я, развеивая на нем одежду. Зрачки в его глазах расширились до предела, когда он увидел ошейник в моих руках. — Не переживай, я хороший Хозяин. — Я. Не. Раб.       Три судорожных вздоха и три слова на выдохе. Невероятно! Я поежился в предвкушении. Он уже разбудил мое любопытство. Что же будет дальше? — Я. Шангрила. — Давать имена Личным Рабам запрещено, — провел пальцем по его четко вырезанным губам я. — Как и любить их.       Что-то нечитаемое промелькнуло в глазах упрямого землянина и исчезло без следа, а я наклонился, поцеловал холодные уста безответным поцелуем и прикусил губу, отправляя нового Личного Раба Домой. …       Библиотека. Что в этом слове? Для остальных Богов — ничего, а для меня — все, хоть я и один из них. Собрание книг в моем Доме давно уже превысило все мыслимые размеры, но кого это волновало? Только не меня, ибо здесь хранилась мудрость всех моих экспериментов. Я проводил в безлюдных залах большую часть времени, листая страницы и вчитываясь в строчки в надежде понять, в чем моя ошибка. Почему созданные мною миры и расы в конечном счете уничтожали себя? Раньше или позже, в одиночку или прихватывая с собой целые галактики, раз за разом неизбежно и безвозвратно. Я не вмешивался в их жизнь, не подкидывал проблем и не предлагал легких путей, отдавая их судьбы им на откуп, но результат всегда был одним и тем же. Это не давало мне покоя. Чего не хватало моим созданиям, чтобы созидать, а не разрушать?       Уверенные шаги разорвали тишину Библиотеки и нарушили мое уединение. Кто бы это мог быть? Ни один наг, не говоря уже об остальных, ни за какие блага Вселенной не посмел бы нарушить мой покой и войти в Библиотеку без разрешения. Обнаженная фигура раба промелькнула в проходе между стеллажей, и я незримой тенью последовал за ним. Неожиданно, что и говорить.       С того дня, как я надел на него ошейник и силой притащил в свой Дом, прошла неделя, которую я практически не заметил. Когда еда, сон и секс — это удовольствия, а не жизненная необходимость, поневоле начинаешь забывать о времени, которое бесконечно. Боги не считали его вовсе, но не я. С тех пор, как новый раб появился у меня Дома, я отмеривал каждое мгновение.       В тот первый день я овладел им сразу, как только пришел в спальню. Он сопротивлялся до последнего, но я был неумолим. Передо мной невозможно устоять, и я не хотел тратить время зря. Только не с ним! Человеческий век короток, да и уговаривать такого, как он, бесполезно. Куда проще пришпилить его к постели, привязать руки и ноги к столбикам основания веревками и погрузиться членом глубоко в беспомощное тело. Да, унижая и причиняя боль. Да, настойчиво и жестоко. Да, слишком быстро для первого раза. Но, несмотря на это, абсолютно правильно. Я чувствовал это всем своим существом.       Мой новый раб любил смешивать боль и наслаждение так же сильно, как я — его причинять и дарить. Он кончил от жестоких ласк под утро, доказывая мою правоту делом. Сполз с постели на пол: раздавленный осознанием своего падения, но по-прежнему гордый и упрямый, свернулся в комок и уснул. Я не стал затаскивать его обратно в надежде на то, что он вернется в мою постель сам. Раб не спешил. На шестую ночь я сотворил для него пушистый теплый ковер, на котором он смотрелся невинным агнцем, и оставил в покое. Хочет спать на полу? Пусть спит.       Я проскользнул вглубь Библиотеки Тенью. Раб дошел до стеллажей с книгами землян, взял несколько штук в руки, прислонился к дереву полки лбом и надолго замер, а потом неожиданно сполз на пол. Я смотрел на него в полном недоумении до тех пор, пока не услышал сдавленный всхлип и не увидел влажную дорожку на щеке и мокрые ресницы крепко зажмуренных глаз. Что-то больно кольнуло меня в сердце. Этот невероятный человек не думал о себе, а думал о тех, кого с ним больше нет и никогда не будет. Мало кто способен на такое. — Твой экипаж ждет решения своей судьбы в тюрьме Первой Планеты. Твои пассажиры в анабиозе в Серой Туманности. И те, и другие до сих пор живы. Тебе стоит волноваться не о них, а о себе, — сказал я, воплощаясь рядом с ним. — Кто дал тебе право заходить в Библиотеку и читать мои книги?       Если бы он сказал хоть слово, я бы его простил, но он стиснул челюсти и расправил плечи, чем вывел меня из себя. Никто не смеет мне перечить! Тем более молча! Я забрал у него книги, поставил их на полку, а потом заставил его взять мой член в рот и довести меня до оргазма языком и губами. Раб был расстроен, зол и неопытен, но все это заводило меня до сладкой дрожи в коленях. Я держал его за шелковые иссиня-черные волосы, жестоко имел в рот и смотрел в глаза, не давая отвести взгляд или зажмуриться. — Ты. Мой. Раб. Запомни!       Я вбивал слова, зная, что они канут в бездну его гордости и упрямства без следа. Такие, как он, никогда не будут ничьими рабами. Разве что по собственному желанию. Эта мысль поднялась к моему кипевшему гневом разуму из далеких глубин души и поселилась в нем раз и навсегда. Я не смогу сломать или подчинить этого упрямца, но кто сказал, что это единственный способ получить желаемое?       В тот день в Библиотеке я связал запястья моего раба за спиной, поставил его на колени, прикрепил руки к щиколоткам, заставляя выгибаться назад дугой тисового лука, а затем спустился по широкой груди языком, губами и руками, возрождая к жизни его полумертвый член. Раб пытался сопротивляться и разодрал веревками запястья в кровь, но ничего не смог поделать со своим взбунтовавшимся телом. Я добился своего и впервые в жизни попробовал сперму человека на вкус, а потом уронил его лицом в пол, раздвинул колени, взялся за связанные руки и ноги и отымел с таким пылом, что порвал ему анус. Он не проронил ни звука, высушил все свои слезы и едва не раскрошил зубы. Мне пришлось пойти на уступки: — Я разрешаю тебе находиться в моей Библиотеке и читать все, что пожелаешь.       Я провел по совершенному мужскому телу рукой, залечивая порванное, поцарапанное и побитое. Развеял веревки, поднял раба на ноги за ошейник и посмотрел ему прямо в лицо. Он отвел взгляд, опустил голову и спрятал благодарность за молчанием. …       Ангелы, демоны, оборотни, вампиры… Я перелистывал записную книжку, но думал не о них, а о том, кто сидел возле моих ног и плевать хотел на меня и мои творения. Стоял поздний вечер, огонь в камине полыхал, отбрасывая блики на мебель и погружая кабинет в уютный полумрак. Любимое кресло стояло совсем недалеко от него, так что я чувствовал не только тепло моего раба, но и жар вечного пламени, который зажег когда-то в порыве творческого вдохновения. Почему сейчас я не могу создать ничего подобного? Почему те, кого я сотворил в единственном экземпляре развлечения ради, живут вечно, а те, за кого я брался всерьез и позволял размножаться, умирают?       Саламандра свернулась в огненное кольцо, насмешливо сверкая на меня янтарными глазами, а я опустил руку на голову раба, который этого даже не заметил, потому что читал книгу Падшего Ангела Люцифера и был от нее в немыслимом восторге. Невероятный человек! Всего за три месяца он разобрался в Библиотеке, прочитал самое интересное из того, что было написано человечеством, существовавшим на других планетах и в другие времена, а потом принялся за остальные мои творения, непостижимым образом выбирая лучших из лучших. Я не вмешивался, не помогал, но и не мешал. Просто смотрел и терялся в догадках. Зачем ему все это?       Раб закончил читать, закрыл фолиант и ласково провел пальцами по корешку, пробуждая во мне зависть и злость. Почему он дарит свою нежность ей, а не мне? — Ласкай меня так, как эту книгу, — поднял его лицо к своему я.       Он, секунду назад бывший доступным и расслабленным, закрылся от меня веками и незримым непробиваемым щитом, заставляя жалеть о том, что в те времена, когда я создавал первого человека, свобода воли казалась мне важным условием существования человечества. — Не заставляй меня наказывать тебя сверх меры, — сказал я и добавил всего одно слово, зная, что благодаря ему получу желаемое: — Пожалуйста.       Раб вздрогнул от неожиданности и ожил: скользнул руками под мою тогу, поднял бедра и прогнул спину так, чтобы я смог дотянуться до его ягодиц ладонями и оставить на них красный след Хозяина. Я так и сделал. …       Панорамное окно в спальне занимало три стены из четырех. Когда я создавал свой Дом, то хотел, чтобы весь мир лежал у меня под ногами, ведь я Бог. Раньше мне этого хватало, но не теперь. Раб, лежащий на пушистом ковре у кровати, зашевелился и сел, прислоняясь к ней спиной и приковывая к себе все мое внимание. За прошедший год я изучил его тело вдоль и поперек. Каждый изгиб налитых силой мышц, все до единой родинки и шрамы, татуировку звезды на предплечье и даже странный орнамент, покрывающий правую руку от ключицы до кончиков пальцев. Я мог нарисовать своего саббо с закрытыми глазами, настолько он врезался в мою память.       Много воды утекло за то время, что он был моим. Я приучил его к мужскому сексу. Я вынуждал его стонать в голос и кончать от того, что имел так глубоко, как только возможно, но заставить отвечать на вопросы и смотреть мне в глаза так и не сумел. Я ломал его, стирал ему память, пытал у него на глазах членов его экипажа, но ничего не добился. Это раздражало меня, выводило из себя и заставляло чувствовать эмоции гораздо острее, чем мне того хотелось.       Я срывался на нагах, создавал монстров и убивал их, устраивал цунами и ураганы, ругался из-за этого с Богами, мечтал оторвать упрямому саббо голову и не хотел ждать вечность, чтобы его приручить, но, несмотря на это, так и не позволил себе довести его до черты, после которой дороги обратно не существует. Мне нужна была его осознанная покорность, а не бессмысленное обожание!       Саббо поднялся на ноги, подошел к стеклу и уперся в него лбом и руками. У меня в который раз перехватило дыхание от того, настолько он был хорош. Ошейник, цепочка по позвоночнику до бедер, тонкий кожаный ремень чуть ниже талии и еще одна цепочка, теряющаяся между поджарых ягодиц. Почему он действует на меня, как красная тряпка на быка? Я Бог, а он всего лишь человек. В чем секрет его безмерного обаяния? Первый луч солнца выглянул из-за горизонта, омывая совершенное тело человека светом, и снес меня с постели. — Саббо, — накрыл его собой я. — Сегодня ровно год, как ты стал моим рабом. Помнишь об этом?       Он отрицательно помотал головой, а я насладился шелковыми вихрами на лице и только ему одному присущим ароматом. Вжался в крепкое тело сильнее, скрутил его руки на пояснице, оставляя упираться в стекло лбом. — Я хочу сделать тебе подарок.       Он послушно прогнулся в талии, подставляя ягодицы моему члену. Я не стал мешкать: потянул за бедра к себе, удерживая его руки, вошел в податливое тело и принялся наслаждаться, вбивая в стекло то медленно — то быстро, то глубоко — то на самом входе. Так же, как и много раз до этого. Саббо стискивал кулаки, скрипел зубами, но в итоге все равно стонал от наслаждения, подмахивал и кончал раньше, чем я. Иногда я наказывал его за это плетью и жестоким трахом, а иногда прощал и выстреливал глубоко в него, все чаще ловя себя на мысли, что в этот момент хочу стонать его имя. Вслух. — Оуумммм, — застонал саббо, сжимая меня в себе судорогами оргазма.       Я обнял его, поцеловал в плечо и потянул за ошейник, вбиваясь максимально быстро. Он тяжело дышал открытым ртом, облизывал губы и стискивал освобожденные руки в кулаки на оконном стекле. — Я выполню одно твое желание, если ты будешь разговаривать со мной, — выдохнул ему на ухо я. Прикусил мочку, сдерживая оргазм из последних сил. — Слышишь? — Когда мы одни, называй меня по имени.       Хрипловатый низкий голос разрушил плотину моей воли вдребезги. Я знал, что он будет так же великолепен, как и его хозяин. — Шангрила… — застонал я, держась за ошейник так, что саббо захрипел. Кончил глубоко в него, навалился ему на спину, вдавливая телом в стекло, и выпустил ошейник из ослабевшей руки. — Почему ты любишь трахать меня здесь? — спросил он, когда смог нормально дышать.       Я услышал звук его голоса, но не стал вдумываться в смысл того, что он сказал. Какая разница? Важны не слова, а интонация. Эмоции просачивались сквозь них, как вода сквозь песок, и в них не было ненависти, лжи или притворства, а была печаль, упрямство и самоуважение. Это обрадовало меня так, что я испугался. Почему мне так важно знать то, что саббо чувствует? И какого черта мне недостаточно того, что я узнал? — Почему ты любишь трахать меня здесь? —  упрямо повторил Шангрила, и мне пришлось сосредоточиться. — Потому что ты любишь это место. — Я ненавижу его, — заскрипел зубами он. — Я смотрю на мир под ногами и чувствую себя Богом, а потом приходишь ты и делаешь меня рабом. Мало того! Мне нравится то, что ты со мной делаешь, и я проклинаю себя за это. — Что плохого в том, что ты мой раб?       Шангрила повернулся ко мне лицом и впервые посмотрел в глаза. Я поцеловал его за это немедленно, а он запустил руку в мои волосы и ответил на поцелуй так, что на мгновение я ему уступил. Позволил прогуляться языком по рту и смять губы жестокими губами. — Что хорошего в том, что ты мой Хозяин? — Ты будешь жить молодым, полным сил, беззаботным и прекрасным вечность. — А я этого хочу?       Вопрос поставил меня в тупик мнимой простотой и несомненной искренностью, заставляя взглянуть на ситуацию с его точки зрения. Мне не понравилось то, что я увидел, а потому мой ответ даже мне показался глупым и напыщенным, но другого у меня просто не нашлось. — Этого хочу я.       Шангрила грустно улыбнулся и опустился на колени, утыкаясь лбом в мой живот. Выдохнул в пупок, взял в руку поникший член и через пару минут заставил меня тяжело дышать от накатывающих одна за другой волн наслаждения. Я держался до последнего, но когда он принялся играть с моим членом языком, не выпуская его изо рта, не выдержал: зажал его волосы в кулаке, фиксируя на одном месте, и жестоко отымел, погружаясь в горло по самые яйца и наслаждаясь судорожными попытками вздохнуть или глотнуть слюну, что наполнила его рот до предела. Кончил глубоко в горло, привел в порядок за секунду и закинул на постель. — Я почти захлебнулся, — тихо сказал Шангрила, впервые обнимая меня по собственной воле. — Тебе нравится это «почти», — рассмеялся ему в грудь я, прикусил сосок и провел рукой по его напряженному члену. — Ты любишь смешивать боль и удовольствие, а мне нравится их тебе дарить.       Он промолчал, а я еще долго ласкал его член рукой, но так и не позволил ему кончить.       С этого дня все между нами изменилось. Шангрила перестал сбегать на коврик по ночам, за это я позволил ему выходить в Город и навещать свой экипаж. Он засыпал на моей груди по вечерам, мучил нелогичными вопросами о Мирозданье по ночам и пил ароматный кофе по утрам. Я обнимал его, отвечал и творил, не замечая, в какую глубокую бездну падаю. Шангрила улыбался — и мир вокруг расцветал причудливыми узорами. Грустил — и небо рыдало дождем за ним следом. Я не выпускал его из виду, позволял целовать и ласкать себя так, как хотел он, и получал от этого невероятное удовольствие. Наги, что населяли мой Дом, глядя на это, прониклись священным восторгом и выполняли все, что Шангрила им приказывал, не задумываясь ни на секунду, забавляя нас усердием и широкими улыбками на суровых лицах. Я понял, что это было счастье, только когда все потерял. …       Церемония проходила в одном и том же месте, сколько я себя помню. Ан не оставил к ней особых требований, но никому и в голову не приходило что-либо менять, так что правила, как и состав участников, всегда оставались одними и теми же. Исключением были Личные Рабы, которые сопровождали Хозяев и служили развлечением в те моменты, когда на нас наваливалась скука. Двенадцать Богов, Тринадцать Домов и вечное ожидание того, кто ушел на поиски смысла всего сущего и не вернулся.       Творец, который создал всех… В том, что он покинул нас, была моя вина. Хорошо, что об этом знали только мы двое. Боги не простили бы мне этого, а я бы не позволил им мне отомстить. Кто знает, чем закончилась бы наша битва?       Я был последним и самым любимым творением Ана. Он говорил мне это не раз, но я ему не верил, потому что пока он был с нами, мою жизнь кроме как адом назвать было сложно. Творец не давал мне покоя ни днем, ни ночью, заставляя выполнять немыслимые требования, менявшиеся со скоростью света. Большую часть времени мне искренне хотелось его убить. Часто бывало так, что утром он метал в меня молнии и проклинал, в обед отправлял с поручениями, вечером соблазнял, ночью заставлял молить о сексе и любви, а утром все начиналось сызнова.       Я перепробовал все на свете, начиная с проклятий и заканчивая признаниями в любви, но на все мои попытки прийти хоть к какому-нибудь общему знаменателю, Ан отвечал одно и то же:  — Ты не понимаешь, что происходит, Энлиль. Не понимаешь! А я хочу, чтобы ты понял. Чтобы пришел ко мне и сказал то, что я хочу услышать, не голосом, а сердцем.       Он доводил меня до безумия до тех пор, пока в один прекрасный день я не пришел к нему и не сказал, глядя прямо в темно-синие бездонные глаза самого красивого существа в Мирозданье:  — Я ухожу в Потерянные Земли, Ан. — Из-за меня? — спросил он, и я почувствовал накативший на него ужас всей своей растерзанной душой. — Да. Ты сделал все, чтобы мне стало все равно, жить или умереть. Я хочу спокойствия и забвения.       Ан обнял меня так, что чуть не сломал ребра. Уткнулся губами в висок и прошептал так тихо, что я едва расслышал:  — Ты так ничего и не понял. Мое сокровище. Мое любимое творение! — Так объясни! — Это невозможно объяснить, — взял мое лицо в руки он. — Это можно только почувствовать. — Что это? — закричал я, заходясь в банальной истерике. — Чего ты хочешь от меня?! Скажи, черт бы тебя побрал!!! — Любви.       Его ответ обрушился на меня, как лавина. Безумие какое-то! — Я признавался тебе в любви тысячи раз! Ты глухой?! — Ты говорил, но не любил, Энлиль. Ты не знаешь, что это такое — любовь. Я сам не знал, пока не сотворил тебя. Моя вина в том, что вы, всемогущие Боги, не понимаете главного закона Мироздания, — сказал Ан, проводя по моей щеке пальцем. — Любовь — смысл существования всего сущего, а ты — смысл моего.       Мне было все равно, что он говорит. Я не верил ни единому его слову и мечтал только о том, чтобы он оставил меня в покое. Наверное, Ан это понял, потому что замолчал надолго. Я терпеливо ждал. Мне нужно было знать его к моему решению отношение, чтобы добиться своего. Так или иначе. — Я довел тебя до последней черты, но так ничего и не добился, — наконец сказал он. — Мне нужно время, чтобы понять, в чем моя ошибка. Мыслить адекватно, глядя на тебя, невозможно, поэтому в Потерянные Земли уйду я.       Наверное, радость на моем лице проступила слишком явно, потому что Ан мигом растерял всю свою рассудительность и устроил мне адскую порку. Я говорил ему все, что он хотел услышать, давал мыслимые и немыслимые обещания, но он не верил, и только когда я пробулькал порванным горлом: «Я ненавижу тебя, чудовище», он угомонился. Обнял меня, поцеловал в висок и выдохнул едва слышно, развеивая мое едва живое сердце в пыль: — Рано или поздно, но ты, как и я, познаешь любовь во всем ее чудовищном великолепии и поймешь меня, Энлиль. Поймешь, простишь и... вернешь. Без меня твоя жизнь будет пуста и уныла, хочешь ты того или нет.       Я запомнил этот жестокий урок навсегда, а Творец ушел в Потерянные Земли на следующий же день, прикрываясь поисками смысла бытия и оставляя на прощанье Три Завета.       Первый: Проведение ежегодной Церемонии, на которой двенадцать Богов обязаны были собираться в полном составе, чтобы провести целый день в огромном мраморном зале, слушая заунывное пение Жрецов. Смысл этого действа мы так и не поняли, а потому со временем нелепое мероприятие превратилось в обычную развратную пьянку.       Второй: У каждого Бога появлялся Личный Раб, который становился его неотъемлемой частью и должен был находиться при нем неотлучно. Однако его нельзя было любить, и ему категорически запрещалось давать имя, ибо нет человека равного Богам.       Третий: Наказание, которое накладывалось на Бога, посмевшего нарушить Второе правило: уход в Потерянные Земли. Вернуться из них было невероятно сложно, ибо там, на краю Вселенной, ткань Мироздания была слишком тонка, чтобы существовать в одном образе долго. Как найти дорогу Домой среди бесконечного множества Отражений? Не потерять себя? Не сойти с ума? Одиннадцать Богов, нарушивших Правила, знали ответ на эти вопросы, но не рассказывали об этом даже под пытками, ибо знание обошлось им слишком дорого.       В главном зале Великого Храма я ничего нового не заметил. Тринадцать тронов по большому кругу, черные мраморные стены, центральная площадка с жертвенником, пыточного вида стул для Жреца и широкая полоса скатерти с едой и вином между ним и тронами. Почти все Боги уже собрались, так что шум стоял отменный. Все спешили похвастаться новыми игрушками, творениями и рабами. Я в этом обезьяннике никогда не участвовал, а потому прошел на свое место и принялся устраиваться. Целый день на троне в истинном обличии — это не шутки.       Энки подошел ко мне первым. Я знал, что так будет, ведь наша вечная вражда хоть и подернулась дымкой усталости, но все еще жила. Он был сильнее меня физически, а я его — морально, да и мозгов мне, в отличие от него, было не занимать. Как и чувства стиля и красоты. Его рабы, слуги и творения не могли сравниться с моими, и этот неоспоримый факт постоянно выбивал его из колеи. — Нарываешься на неприятности? — сказал Энки вместо приветствия, рассматривая моего саббо с явным вожделением. — Почему твой раб одет? — Потому что я так захотел, — пожал плечами я и потянул за цепочку ошейника, заставляя Шангрилу опуститься на колени возле моего трона. — Это запрещено правилами! — Докажи, — насмешливо посмотрел на него я.       Он грязно выругался, но с ответом не нашелся. Да, мы запрещали Личным Рабам носить одежду, но никаких законов или правил на сей счет изначально не было.       Я вспомнил об этом, когда увидел Шангрилу на улице Города, одетого в мои штаны. Я высек его за это плетью и заставил кончить несколько раз подряд, доводя до грани, за которой его ждало безумие, но вовремя остановился. После того случая Шангрила не разговаривал со мной больше месяца, и тогда я сотворил для него штаны: черные, кожаные, литые — они облепляли его ноги второй кожей и едва прикрывали бедра, оставляя на виду косые мышцы живота и ложбинку между ягодицами. Я сходил с ума, когда видел, как четко они обрисовывают его возбужденный член, и готов был заниматься с ним сексом круглосуточно.       Шангрила лукаво улыбался, отвлекал меня вопросами о смысле жизни и уставал слишком быстро, так что однажды ночью я незаметно, но очень серьезно покопался в его теле на уровне нейронов. Это повысило его жизнеспособность и выносливость в сотни раз, делая подобным Богу, а наши постельные забавы теперь длились ночами напролет. Я даже создал в спальне специальный уголок, в который мы забирались, когда нам не хватало адреналина. Кандалы, жестокие игрушки, ножи и многое другое ждало там Шангрилу с распростертыми объятиями.       Он принимал наказание с радостью. Я знал это, видел, чувствовал и делал все, чтобы его не разочаровать: рисовал багровые следы на его спине кнутом, баловал анус цепочкой стальных шариков, а член — кольцом, не дающим ему кончать. В его сосках постоянно жили аккуратные стальные серьги, с которыми я играл крошечными молниями. Эта забава для Шангрилы была одной из самых любимых, и иногда я доводил его до оргазма баловством: поцелуем и парочкой хорошо рассчитанных разрядов. — Твой раб хорош, — возникла рядом со мной Инанна, отрывая меня от бессмысленного любования саббо. — Я хочу с ним позабавиться. Позволишь?       Я открыл рот, чтобы отправить ее к чертовой матери, но Шангрила поднял голову и кинул на меня предостерегающий взгляд, который мгновенно вернул мне разум, но поверг в смятение чувства.       Саббо прочитал о рабах все, что только возможно, сразу, как я разрешил ему брать книги из Библиотеки, а потому прекрасно знал, что Личный Раб — это вещь, у которой нет желаний, мозгов или стремлений. Личный Раб — это тот, кто ублажает Хозяина, выполняет его прихоти и служит разменной монетой. У Личного Раба нет имени, ибо нет человека равного Богу. Тем не менее, в эту ловушку попались одиннадцать Богов из двенадцати, за что и понесли заслуженную кару. Они посмели дать Личному Рабу имя, отнеслись к нему, как к равному, и не захотели делить ни с кем. И только я был исключением. Был. До того момента, как в мои руки попал Шангрила.       Я понял это лишь тогда, когда кивнул Инанне и схватил саббо за волосы, поднимая его лицо вверх. — Доставь Госпоже максимум удовольствия.       Поймал беззвучное «Нет» поцелуем, усмирившим вспыхнувшее в груди неистовое бешенство, и выпустил его из рук. Я отдам Шангрилу Богине ненадолго. Десяти минут хватит. Пяти! И ни минутой больше! — Прямо здесь, Раб. — Энлиль, шутишь? — беззаботно рассмеялась Инанна. — Зачем тебе это? Снова хочешь посмотреть на меня в деле? — Или на него? — встрял в разговор Энки. — Ты к нему неравнодушен? — Мой раб любит мужчин, а не женщин, — пожал плечами я, беря себя в руки. — Не хочу, чтобы он облажался. — Он справится, — хищно улыбнулась Инанна, и я понял, что на некоторое время Шангрилу отдать придется. Я не мог позволить себе потерять его навсегда. — Взамен я отдам тебе моего. — Надолго? — показательно обшарил взглядом ее Личного Раба я.       Улыбнулся похотливо, надеясь, что этим отмел от себя любые подозрения. Если Боги догадаются, насколько Шангрила мне дорог, нам обоим конец. Я вспомнил, какими возвращались из Изгнания Боги, и с трудом проглотил ком, застрявший в горле. Только этого мне и не хватало. Вернувшись оттуда, Боги ненавидели всех и вся очень долго. Я знал не понаслышке, сколько времени им понадобилось, чтобы обрести хотя бы часть былого величия. А ведь где-то там до сих пор бродит Творец, попавший в Потерянные Земли из-за меня. Кто знает, что он сделает со мной, если мы встретимся вновь? Я не питал иллюзий на сей счет, потому что за это время его Великая Любовь наверняка превратилась в Ненависть. — Месяца на три-четыре. Думаю, нам обоим хватит времени, чтобы хорошенько поразвлечься, — сказала Инанна. — Согласен, — вежливо улыбнулся я. — Проведем этот вечер со своими рабами, а на выходе обменяемся.       Инанна заняла свое место, Жрец завел Великую Песнь Богов, а я схватил Шангрилу за волосы и ткнул лицом в мой пах. — Не переживай, мой Бог, — зашептал он, откидывая полы моей тоги и обхватывая руками бедра. Облизал стоящий колом член, обвел головку языком, поиграл с соленой дырочкой на конце, заставляя меня сжимать челюсти и его волосы. — Она не получит и половины того, что я дарю тебе. — Половины?! — едва слышно зашипел я, насаживая его на себя до самого паха. — Я убью тебя, если узнаю, что ты подарил ей хоть каплю, слышишь? Ни слова! Ни взгляда! Ни вздоха!       Шангрила вырвал голову из моих рук и посмотрел мне в глаза — обещая, умоляя и превращая дикого зверя моей души в ручного котенка. — Убью, — ласково прошептал я, стирая с его лица слюни и слезы пальцами. — Знаю, — сказал он.       Вернулся обратно, облизал головку моего члена языком, поиграл с уздечкой и засосал так, что я тут же кончил.       Я держал руку на голове сидящего у моих ног Шангрилы до последнего. Играл с шелком волос, любовался на его плечи, на мускулистые руки и татуировку, на ноги, обтянутые черной кожей, и заставлял себя смириться с неизбежным. Три месяца без него. Много это или мало? Тогда я не знал, да и выбора у меня не было. Я вспоминал все те случаи, когда Боги влюблялись в Личных Рабов, свои издевки, издевательства и недоумение их неадекватным поведением. Мне припомнят все до последнего слова и сведут с ума до того, как Потерянные Земли утянут меня в свои бесконечные лабиринты, если я выдам себя. — Я вернусь, мой Бог, — прошептал Шангрила, едва отзвучали последние звуки Молитвы Успокоения.       Что я мог ему ответить? Ничего. Убрал руку с волос и проводил взглядом, представляя себя пустотой. Без эмоций. Без памяти. Без жалости и сожалений. Личный Раб Инанны упал передо мной на колени, и я сосредоточил внимание на нем. …       Приглашение на вечеринку в дом Инанны лежало на моем письменном столе третий день. Оно было не первым, и, я уверен, далеко не последним. Я сжигал их, не читая. Это не удивляло никого, кроме меня самого. Четыре месяца прошло с того дня, как Шангрила стал Личным Рабом Богини, а я так и не нашел в себе сил увидеть его в чужих руках. Мой новый раб был послушен, красив, услужлив, но при этом окончательно и бесповоротно сломан. Я проверил это в первый же день, пригласив в свой Дом офицеров армии нагов. Раб обслужил всех, не моргнув глазом даже тогда, когда они закупорили ему рот членами. Бахрома, что была у нагов вместо головки, залепляла горло намертво и не давала рабу дышать, но ему было все равно, жить или умереть. Не знаю, зачем я спас ему жизнь. Серые глаза, в которых не было жизни как таковой, повергали меня в уныние. — Господин? Я могу развеять вашу тоску?       Я поднял на раба взгляд. Постучал пальцами по столу и понял, что если Шангрила вернется ко мне таким, я уничтожу Инанну, чего бы мне это ни стоило. Сотру ее из Мироздания начисто. — Как долго ты продержался, прежде чем сошел с ума?       Раб упал на колени и уткнулся лбом в пол, подставляя мне задницу. Я достал из ящика хлыст и огрел им его по спине. Для начала. — Два месяца, — простонал он, прикрывая голову руками. — Кем ты был до того, как попал к нам? — Президентом одной из планет Содружества.       Тонкий свист хлыста, красная полоса на спине, долгий мучительный стон и ответ. Что нужно сделать с человеком, чтобы он мог думать только тогда, когда его мучают?! Я спросил его об этом. Услышал ответ и внял мольбам отчаявшегося. — Спасибо, мой Бог, — прошептал он за миг до того, как я развеял его в пыль.       Безмерное облегчение в человеческих эмоциях вывернуло меня наизнанку и уронило на колени. Да, мы Боги, кто спорит? Наше право миловать или наказывать, но с каких пор мы перестали помнить о первом и начали возводить в культ второе? Я взял себя в руки, поднялся с пола и отправился на вечеринку. …       Дом Инанны, в отличие от моего, кишел жизнью, нагами, людьми, мебелью, растениями и животными. Суета, гам, запах секса и диких оргий заставили меня брезгливо приподнять бровь и полы тоги. Мало ли какая зараза может к ней прицепиться. — Ты все-таки пришел за своим рабом сам, затворник, — встретила меня насмешкой Инанна. — Я уж думала, он тебе не нужен. — Я твоего развеял, — вежливо ответил я. Она рассмеялась. — Ты подсунула мне сломанную игрушку, так что я даже не буду извиняться. — Ты столько раз возвращал сломанными мои, что счет еще долго будет в твою пользу. — Где мой раб? — не стал пускаться в прения я.       Инанна спустилась с трона по спинам лежащих на полу мужчин, я подал ей руку, и мы направились в сторону казематов, в которых в свое время я провел немало времени. — Ты вспоминаешь о нас, Энлиль? — неожиданно остановилась Инанна.       Коридор, что расстилался по обе стороны от нас, был пуст. Каменная кладка, холод подземелья и глубокая тишина окутала нас плотным коконом вечности. Я поднял взгляд на Богиню, напоролся на горящие огнем глаза, но не дрогнул ни единым мускулом. Обойдется! — Это было очень давно. — Скажи, почему у нас ничего не получилось? Мы ведь любили друг друга. Прожили вместе немало лет… — А потом ты выпила мою силу и пытала в этих вот казематах, — подсказал я. — Ты про эту любовь спрашиваешь? — Да! — Мне такая любовь даром не нужна. — Ты не понимаешь, Энлиль, — вскинула голову Инанна. — Я хочу, чтобы ты по-настоящему любил меня, а не просто снисходительно трахал в перерывах между очередными великими экспериментами! — Ты имела в виду: я хотела, чтобы ты любил меня, не так ли? — вежливо улыбнулся бывшей жене я.       Она проглотила все, что хотела сказать, развернулась и пошла дальше, а я на мгновение прикрыл глаза, собираясь мыслями. Не может быть! Этого просто не может быть. Если Инанна все еще любит меня, то рано или поздно постарается прибрать к рукам. Я устрою Армагеддон, но никогда больше не позволю ей даже прикасаться к себе, не говоря уже о сексе или одном Доме на двоих. Мне хватило прошлого раза.       Инанна была первой из Богов, кто попался в ловушку Личного Раба. Ее любовь стоила ей четырех тысяч лет блуждания в Потерянных Землях и юности. Теперь истинный облик Богини был далеко не так прекрасен, как ей бы того хотелось. Я пожалел ее, приютил и помог прийти в себя после возвращения, а она решила, что я в нее влюбился. Мне было все равно, так что я был не против свадебной церемонии, которая нас здорово развлекла, и жизни в одном Доме, полной неразберихи, оргий и бесконечного секса.       Я пропустил тот момент, когда все изменилось, и понял, что дела плохи, только когда Инанна начала убивать моих Личных Рабов, едва они появлялись в наших покоях. Оргии, вечеринки и увеселительные мероприятия сошли на нет, так что такая жизнь быстро мне надоела, и я отправился в путешествие, прихватив с собой раба, которого Инанна убить не успела. Она мне этого не простила: застала врасплох в одном из моих миров, высосала все силы и утащила в те самые казематы, по которым мы сейчас шли.       Я сбежал из них, едва получил небольшую передышку. Обрел былую силу и отомстил, развеяв Богиню по ветру в одном из созданных ею миров. Это было больно и унизительно, но не смертельно, а я получил развод в связи с временной смертью супруги. Судя по всему, Инанне этого оказалось недостаточно. Это повергло меня в глубокие раздумья, которые помогли не думать о том, ради кого я сюда пришел. — Забирай, — открыла дверь в пыточную Богиня.       У меня было время подготовиться, так что я не стал развеивать в пыль трех нагов, которые трахали Шангрилу во все щели. Дождался, пока они закончат, напьются его крови и отползут спать в дальний угол, и только потом начал снимать с него кандалы: он был распят между потолком и полом на цепях, порезан когтями нагов в хлам, исколот их жалами и практически мертв. Я не стал его лечить, аккуратно уложил на пол и посмотрел на Инанну так вежливо и безразлично, как только смог. — Спасибо, что не убила. Я с ним еще не наигрался. — Не за что, — скривилась Инанна и покинула пыточную в великом разочаровании.       Я усмирил бешено стучащее сердце, убрал грязь и кровь с Шангрилы взмахом руки и провел по нему пальцами, залечивая все от и до, убирая новые шрамы и оставляя старые. Коснулся губами немигающих, стеклянно-бессмысленных синих глаз, умоляя смежить веки, и…       Я разнес бы все там к Праотцам, если бы за миг до Армагеддона Шангрила не прошептал:  — Я вернусь, мой Бог…       Это заставило меня вспомнить об осторожности. Я подхватил саббо на руки, движением ресниц свел с ума нагов, заставляя их кидаться друг на друга в лютой ненависти, и вышел из пыточной в коридор. Заскрипел от досады зубами, но был вынужден поставить Шангрилу на ноги. Ему было все равно стоять, лежать или трахаться, потому что его со мной не было. Ну, а мне… Я Бог, и не имею права носить на руках раба, даже если хочу этого больше всего на свете. — Иди за мной, — приказал ему я и двинулся Домой.       Этот путь я буду помнить до конца своих дней. … — Нееетт!!!       Я накрылся подушкой с головой, зная, что это не поможет. Шангрила выл раненым зверем каждую ночь целый месяц, а я ничего не мог с этим поделать. Телом он был абсолютно здоров, другое дело разум. Моя ненависть к Инанне росла не по дням, а по часам. — Мой Бог…       Шангрила заплакал, и я в который раз рванулся к нему, сидящему на ковре возле постели. Лег так, чтобы мои губы касались его волос, но не позволил себе до него дотронуться. Любое прикосновение превращало саббо в ледяную безмозглую глыбу. — Шангрила…       Теплый воздух моего дыхания коснулся его шеи, и я приготовился к отчаянному рывку прочь, но он неожиданно перестал лить слезы и откинул голову на постель, закрывая глаза. — Шангрила…       Я коснулся его щеки своей и провел пальцами по волосам. Легко. Едва касаясь, чтобы не спугнуть тот проблеск разума, что осветил его измученную душу. — Мой Бог, ты здесь… со мной. Я сумел. Я вернулся. К тебе.       Шангрила прошептал это беззвучно, но я услышал и не смог больше терпеть: обхватил дорогое лицо руками и поцеловал в губы так, как делал всегда. Он не ответил: вздрогнул всем телом и, в первый раз за месяц, уснул без кошмаров, криков, попыток убить мучителей и прочих прелестей того, кого мучили слишком долго. Я замуровал дверь, затащил его на постель, обнял, прижался к его спине грудью, к ягодицам пахом, к ногам ногами, поцеловал в шею, да так на ней лицом и остался. … — Сотри мне память, мой Бог. — Нет.       Шангрила зарылся лицом в подушку, подставляя мне спину и ягодицы. Я не замедлил воспользоваться приглашением: сел сверху, обхватив бедра ногами, вклинился между крепкими половинками членом и начал неспешное движение. Потянул за ошейник, выгибая его к себе, поцеловал в перевернутые губы, насладился ответом, хриплым полузадушенным дыханием и позволил дышать нормально, наматывая на кулак шелковые волосы. Причиняя боль руками, а блаженство членом. — Еще, — простонал Шангрила, будя во мне зверя: ласкового, опытного, жестокого и похотливого.       Я связал его руки за спиной красивыми узлами, поставил на колени, утыкая головой в постель, и выебал его в откровенно подставленную дырочку, добавляя жару шлепками по ягодицам, которые через пять минут полыхали жаром и стали полностью красными. Я бы продолжил дальше, но Шангрила выгнулся подо мной, простонал:  — Энлиль… пожалуйста…       И я развеял веревки, вернул белизну коже и поднял его к себе. Вошел до упора, до смятых яиц, лизнул в ухо:  — Шангрила…       И окунулся в хлынувшие от него эмоции с головой.       Мы упали на постель выжатыми, как лимон. Я бездумно перебирал его волосы, а он терся о меня ягодицами, напрашиваясь на ласку. Получил ощутимый шлепок, но ластиться не перестал, так что я прижал его к себе спиной и принялся теребить колечки в сосках. — Ты вернул мне разум. Зачем? — спросил Шангрила, водя по моей руке пальцами и разгоняя мурашки по всему телу. — От скуки.       Разве я мог сказать ему, что хочу слышать его разумные речи? Что мне безумно не хватало ярости, мольбы и разума в прекрасных синих глазах? Что он дорог мне, как никто в целом мире? Если я скажу это вслух, то своими руками вложу в ладони слабого человека мощнейшее оружие против себя. Зачем мне это?       Шангрила развернулся ко мне лицом и положил на мою щеку ладонь. Я закрыл глаза, не в силах сопротивляться ласке. Его губы коснулись моих, раскрывая, уговаривая, зазывая в мир, где я мог потерять себя. Почему я позволяю это? Почему останавливаюсь в жестоких играх, стоит ему простонать мое имя, умоляя не переходить грань, за которой боль удовольствия перерастает в пытку? Почему я больше не могу называть моего саббо рабом? Почему?! — Почему ты боишься ласковых прикосновений?       Хороший вопрос! Может, потому что все чаще они напоминали прикосновения Ана в те мгновения, когда он любил меня и дарил мне, ненадолго утонувшему в любви к нему с головой, неописуемое блаженство? Понимание накрыло меня девятым валом, и я перестал сопротивляться очевидному. Глупо спрашивать небо, если знаешь ответ. Еще глупее бороться с собой, ведь любовь, как степной пожар, подгоняемый ураганом: или ты горишь, или осыпаешься пеплом. Я не был готов ни к тому, ни к другому, но меня никто не спрашивал.       Шангрила мягко прижал меня к постели. Навис, поцеловал крепко, почти жестоко, вынуждая отреагировать. Я напрягся для рывка, но он лизнул мои губы тихим смехом: — Мой Бог, ты похож на девственницу, отданную на растерзание бандитам.       Я от такого неожиданного определения растерялся, чем Шангрила и воспользовался: заставил ответить на поцелуй и пополз по мне вниз, касаясь так нежно, будто я и вправду был хрупкой малолетней девицей. Я хотел остановить его. Я даже попытался! Но Шангрила просочился сквозь пальцы, как вода, и растекся по мне, обволакивая собой и превращая в самое ранимое существо в Мироздании. — Я не боюсь прикосновений, — запустил руку в шелк его волос я. — Ты боишься меня? — Да.       Он сжал руку на моем бедре, спрятал лицо за гривой волос, а потом поцеловал меня в солнечное сплетение и сполз вниз, заставляя обнимать его ногами за талию, а руками за плечи. — Шангрила? — В моем сердце женщина, Энлиль, — уперся лбом в мою грудь он. — Я не могу любить тебя так, как ты того заслуживаешь. И я не хочу больше тебя обманывать. Только не после того, что ты сделал для меня.       Ветер унес огонь по степи далеко вперед, оставляя меня на пепелище, а Шангрила прижался ко мне так, что стало трудно дышать. Обхватил руками под спину, заставляя выгибаться навстречу. Поднял голову и посмотрел мне в лицо. — Я просил тебя стереть мне память. Ты отказался. Почему? Тогда, в самом начале, ты стирал ее по десять раз на дню, но потом все равно возвращал. Зачем? Я спрашиваю, но не хочу знать ответы на эти вопросы. Это слишком больно. Ты — моя боль. Ты — мое наслаждение. Я читал книги, мой Бог. Я знаю, что сделают с тобой остальные, если ты действительно полюбишь меня. Не хочу быть причастным к этому даже краем. — Я умнее их всех вместе взятых, — вгляделся в виноватые синие глаза своего сердца я и увидел в них расставание. — Но ты меня провел. Я знал, что ты не дашь мне скучать, и оказался прав. Поздравляю, Шангрила, ты добился своего. — О чем ты говоришь? — О том, ради чего ты сделал то, что сделал. Я верну тебе и твоим людям свободу. Знай — земляне заслужили второй шанс только благодаря тебе. Отныне ты за них в ответе, а не я. — Энлиль, — зажмурился Шангрила. — Не надо… Не говори так! Мне не по себе. — Еще бы тебе было по себе! Ты заставил меня влюбиться в себя, зная, что в итоге я буду вынужден тебя отпустить. Либо из любви к тебе, либо из страха за собственное существование. — Почему я чувствую себя подонком? — Потому что ты не подонок, — ответил я, играя с шелком волос того, кто украл мое сердце. — Ты понимаешь, что твой фокус не прошел бы с другими Богами? — Да. Я увидел шанс на спасение в твоих глазах, — виновато-упрямо сказал он. — В тот день, когда ты забрал меня с корабля, ты сказал о рабах ровно столько, сколько мне нужно было знать, чтобы придумать план спасения. Я не думал, что ты окажешься… таким.       Этот ответ поразил меня до глубины души. Все это время, с самого начала Шангрила играл со мной! Я хотел взорваться яростью, ненавистью или бешенством, но только закрутил торнадо из белого пепла и едва в нем не утонул. Невозможно ненавидеть того, кого любишь по-настоящему. Даже Ан не смог нарушить главный закон Мироздания, что уж про меня говорить. — Ты не ошибся в своих расчетах. Я восхищаюсь тобой. Не каждому дано обмануть своего Бога и остаться при этом в живых. — Накажи меня за это, — сполз до моего паха губами Шангрила.       И я наказал, распяв его на постели. Веревки, что держали запястья и щиколотки, натягивались до предела, когда он рвался ко мне в безуспешной попытке обнять и поцеловать. — Энлиль, пожалуйста! Позволь прикоснуться к тебе!       Я глядел на него, запоминал все мелочи до единой и наслаждался каждой секундой. Я был в нем так глубоко, как только возможно. Смотрел в умоляющие синие глаза. Заставлял биться в оргазмах. Хотел позволить ему все, что угодно… но так и не развязал веревки. …       Шангрила стоял у окна, упершись в него руками и лбом. Обнаженный. Беззащитный. Ждущий меня. Как можно быть таким, не любя? Я обнял его, прижался к ягодицам пахом, а он выдохнул с таким облегчением, что у меня защемило сердце. Кого он обманывает? Зачем? Я чувствовал его любовь ко мне во всем, что он делал.       Меня разрывало на части от желания вытрясти из него душу и показать ему правду, но я молчал, потому что отныне прекрасно понимал того, кто безумно любил меня. «Невозможно объяснить, можно только почувствовать», — сказал тогда Ан. Он был прав, так что я принял решение, стоившее мне очень дорого: отпустить Шангрилу в надежде на то, что однажды он поймет, насколько сильна его любовь ко мне, и вернется. Сам. И тогда я никому на свете не позволю нас разлучить. — Сегодня экипаж твоего звездолета переведут в лазарет, — сказал я, убирая его руки на поясницу и связывая их у локтей и запястий веревкой. Узлы легли ровными рядами и выгнули Шангрилу вперед. — Завтра корабль будет готов к старту. Три сотни твоих пассажиров лежат в анабиозе на одной из планет Серой Туманности. Я сделал ее пригодной для жизни. Не повторяйте своих ошибок, ибо третьего шанса не будет. — Мой Бог, моя благодарность не имеет границ, — виновато прошептал Шангрила. — Как и твоя боль, — потерся носом о его ухо я. — Ты почувствуешь ее не сразу. Она придет следом за эйфорией и поглотит тебя без следа. Впрочем, ты любишь смешивать боль и наслаждение, так что все может закончиться не так уж и плохо. Время расставит точки в нашей истории, Шангрила, а не мы. — Не говори так! — зажмурился он. Поднял лицо к потолку. — Ты знаешь правду о нас, мое человеческое чудо, — раздвинул членом тесную глубину его тела я. Взялся за ошейник рукой. Щелкнул замком… — Оставь его. — Шангрила, — растерялся я, выгибая его к себе. — Зачем тебе мой ошейник? Отныне ты свободен, как ветер. — Пока он на моей шее, я буду помнить все, что со мной произошло. Я буду помнить о нас, — прошептал он мне в губы. — Пока я жив, у тебя будет лишь один Личный Раб. Я.       Я спрятал эмоции за жестокостью: опустил его на колени, намотал волосы на кулак и жестоко трахнул в рот, заставляя молчать. Если он скажет еще хоть слово, я не смогу отпустить его, и это станет началом конца. Шангрила понял меня и сделал все, чтобы эту ночь мы оба не забыли никогда. Я менял кнут на губы, плеть на пальцы, нож на язык. Я рисовал на его теле узоры защитных оберегов, наполнял его спермой, продлевая молодость и жизнь на сотни лет, а он бился в моих руках, молил меня обо всем и ни о чем, и ронял соленые капли слез на постель. Я собирал их в алмазные грани и прятал в складках бытия, чтобы чуть позже собрать для себя браслет в память о том, кто изменил меня раз и навсегда. …       Космопорт кипел, бурлил, суетился и не обращал внимания на то, что творилось в его глубинах. Как всегда. Махины межгалактических лайнеров, хищные веретена Скитальцев, дредноуты, танкеры, почтовики — чего здесь только не было. Огромное количество рас, видов, обликов, размеров и вариантов жизни, но при этом так мало красоты! Почему тупые, жестокие, чудовищные даже на вид Чужие выжили, а мои прекрасные крылатые ангелы нет? Что знал безголовый Энки и чего никак не мог понять я?       Мимо меня прошмыгнула стайка оборотней Инанны. Почему раса, у которой в голове был только секс, существует больше десяти миллиардов лет, а мои умные демоны уничтожили две галактики и сгинули в Черной дыре всего за два миллиона? Где справедливость? Я сравнивал со своими творениями всех, кто попадался мне на глаза, но не нашел тех, кто был бы лучше моих. Не понимаю. Не понимаю!       Что-то рухнуло в глубине звездолета землян, я метнулся туда и поспешил вытащить Шангрилу из-под тряпичного завала. — Ты со мной, мой Бог, — облегченно выдохнул он, зарываясь носом в мою невидимую шею. — Я знал, что обниму тебя еще раз перед уходом. — Обманщик, — запустил руки в его волосы я и обрел тело. — Ты специально обрушил на себя эти тряпки? — Не совсем, — улыбнулся Шангрила, обнимая меня за талию. — Можно я поцелую тебя? — Нет, — сказал я, наматывая его волосы на кулак и открывая своим губам его шею. Лизнул вверх от кромки ошейника по кадыку до подбородка, до уголка губ, до… — Последний раз, Энлиль, возьми меня, я умоляю тебя, — простонал Шангрила, гуляя по мне руками.       Я заставил его открыть глаза. Посмотрел в них, вкладывая во взгляд душу и сердце, увидел мгновенно намокшие ресницы и отступил на шаг назад. — Нет, мое человеческое чудо. Последнего раза не будет. — Почему?       Я не стал отвечать и пошел к выходу пешком, просто чтобы потянуть время. Еще чуть-чуть! Несколько мгновений рядом со своим сердцем. Шангрила не хотел замечать очевидное, а я не собирался ему об этом говорить. — Мой Бог! — странно севшим голосом позвал меня Шангрила.       Я обернулся. — Ты надеешься, что я вернусь? Сам? Добровольно? — Да, — ответил я и растворился в воздухе.       Древний звездолет землян не интересовал даже Странников, что уж говорить о Страже Космопорта, так что когда к нему подлетела санитарная тарелка Центрального Госпиталя, никто не обратил на это никакого внимания. Шангрила стоял у трапа: властный, гордый, сильный и свободный. Десять человек высыпали на площадку и со всех ног бросились к нему. Я висел неподалеку и читал их эмоции. Радость. Неверие. Надежда. Облегчение. Желание. Я впился в высокую стройную женщину глазами, а она подождала, пока народ уберется внутрь корабля, и бросилась в объятия Шангрилы. Он подхватил ее, закружил, поцеловал в губы долгим поцелуем, а на меня накатила такая сильная волна счастья, что пробила все мои щиты и едва не уронила на колени. — Он любит ее, Энлиль, — раздался рядом со мной насмешливый голос Инанны. — Я вижу. — Не думала, что твои страдания доставят мне столько удовольствия. Я так рада, что пришла сюда сегодня. — Я не рад. — Знаю. Теперь ты понимаешь, каково было мне любить тебя без ответа? — Чего ты хочешь от меня? Говори прямо! — Ты знаешь.       Я повернулся к Богине лицом и понял, что мои опасения были не напрасны. Огонь в ее глазах не оставлял мне шансов на спокойную жизнь, а крепко сжатые губы — на милосердие. — Ты готова отправить меня в Потерянные Земли, если я не покорюсь тебе? — Да, я расскажу всем о твоей любви к тому, кого любить запрещено, но… — Но? — Ты умеешь притворяться лучше, чем кто бы то ни было, Энлиль. Искупай меня в своей любви, заставь поверить и уговори отпустить тебя. Это хорошая сделка.       Звездолет Шангрилы беззвучно поднялся в воздух и в считанные секунды исчез с наших глаз, а я вдруг понял, что смысла в моей жизни больше нет. Все мои миры уничтожили сами себя, сердце разлетелось по выжженной пустыне белым пеплом, а моя последняя надежда покинула меня навсегда. Какой смысл обманывать себя и других, жить и бороться? — Присмотри за моим Домом. — Не смей! — бросилась ко мне Инанна.       Я выкинул ее в другой мир, призвал Нити Миров и шагнул в Потерянные Земли в поисках покоя и забвения. 22.11.14