Я вернусь

Шангрила       Первая Планета стремительно исчезала с экранов радаров, люди вокруг танцевали, пили шампанское и орали песни. Ядвига стояла рядом со мной, обнимая за талию, а я улыбался, кивал и прятал лицо в ее светлых волосах. Мы спасены. Все триста десять человек! Мало того, у нас есть целая планета, чтобы начать жизнь заново. Что может быть лучше? Память услужливо нарисовала смятую постель и едва прикрытого простыней Энлиля — Бога, давшего нам второй шанс вопреки своему решению, нашей природе и даже мне. Я был искренне ему благодарен если не за все, то за очень многое. — О чем думаешь? — прижалась ко мне Ядвига. — О Боге, — улыбнулся я. — Если бы не он, нас бы давно не было в живых. — Забудь про это чудовище, — нахмурилась она и легко подтолкнула меня к выходу из рубки управления. — Мы свободны благодаря тебе, а не ему! И это надо отпраздновать.       Я не стал с ней спорить. Сегодня великий день, который не стоило омрачать философскими рассуждениями о том, кто кого спас и почему. Мы дошли до каюты, упали на кровать и принялись наверстывать все, что упустили за два года вынужденного воздержания. Она хранила верность мне, а я… я так и не набрался смелости забраться в совершенное тело моего Бога членом. Только пальцами: осторожно, плавно, ласково и очень глубоко. Так, чтобы он закрывал глаза, подавался мне навстречу и прикусывал краешек своей идеальной нижней губы. — Шааан, — прикусила мое плечо Ядвига. — Что с тобой, милый? Не думай о делах и проблемах. Только не сейчас! — Прости, — покаялся я и повесил на дверь в Библиотеку своего мозга надежный замок, оставляя Энлиля бродить по бесконечным залам в одиночестве.       Ядвига просяще поцеловала меня в губы, провокационно провела ладошками по спине и бедрам, и я вспомнил, что значит быть мужчиной. Каково это — подчинять, заставлять умолять, нырять возбужденным членом в теплую влажную глубину, ловить судороги оргазма и изливаться глубоко в тело. Она стонала подо мной, подставляя рукам высокую грудь, плоский живот и влажные складки, но мне этого было мало. Я сошел с ума, превратившись из уравновешенного человека в беспощадный жадный член, так что даже после того, как обессиленная оргазмами Ядвига уснула, я не остановился. Вертел ее на постели, как куклу, имел во все щели и наслаждался видом покрасневшего растянутого колечка ануса, раздолбанного моим членом влагалища, следами засосов на груди и опухшими губами. Безумие отпустило меня только через несколько часов.       Я пришел в себя, увидел, что натворил, и отнес Ядвигу в лазарет. Она была без сознания, так что я смог подлатать самое очевидное без всяких помех. Я как раз заканчивал лечить анус, когда наше уединение было нарушено. Док Джонс, могучий лысый негр, болтун, циник и отъявленный извращенец, возник в дверях лазарета и немедленно обшарил нас внимательным взглядом. Точнее, небрежно прошвырнулся по Ядвиге и приклеился ко мне намертво. Я искренне порадовался тому, что надел любимые кожаные штаны. — Оторвался, да? — А ты бы не оторвался? — виновато огрызнулся я, накрывая жену простыней. — Я не был с женщиной два года! — Ты изменился, капитан, — подошел ко мне Док. — Разреши осмотреть тебя?       Я пожал плечами и послушно выпрямился. Джонс обошел меня кругом, заглянул в глаза, распяв их пальцами так, что я матерно выругался, тщательно изучил матово-черный ошейник, сросшийся с шеей намертво, стальные колечки в сосках на моей груди, прощупал мышцы спины и положил руки на мои бедра. — Джонс? — напрягся я.       Обернулся и увидел то, что видеть не следовало: Док не успел спрятать ни полные безумного желания глаза, ни возбужденный член, ни тяжелое дыхание того, кто замер на самой грани и ждет лишь повода, чтобы сорваться. — Ты и раньше был красив, но теперь ты вне всяких законов и правил, — прохрипел Джонс и схватился за ширинку рукой, вытаскивая член из брюк. — Твой Бог сделал из тебя падшего ангела. Это невыносимо! Ошейник… проколотые соски… эти гребаные кожаные штаны, которые подчеркивают то, что должны скрывать… — Док, ты спятил? — Да! Из-за тебя! Ты знаешь, что происходило в нашей тюрьме после твоих последних визитов? Мы трахались, как кролики! Хорошо, если рядом был постоянный партнер, как у некоторых, а если нет? Никто не мог сопротивляться этому безумию. Никто! — Даже она? — побледнел я, глядя на Ядвигу в растерянности. Не может быть. Этого просто не может быть! — О, Господи! Шан, чтоб тебе в Аду гореть! Тебе и твоему проклятому Богу! Эти ямочки на пояснице… ложбинка между ягодиц… черная кожа под ней и узкие бедра…        Горячие губы уткнулись мне в лопатку, могучие руки обхватили за талию и прижали меня ягодицами к возбужденному члену. Док дернулся пару раз в экстазе, шумно выдохнул и крепко обнял. — Капитан, прости, но я должен был это сделать. — Что «это»? — решил уточнить я, не делая попыток освободиться.       Мне было не до него: Ядвига очнулась и смотрела на нас широко открытыми глазами, в которых плескалась вина. Два года. Целых два года она спала с кем-то, а я даже не подозревал об этом! — Кончить с тобой в обнимку и рассказать о том, что ты сводишь нас всех с ума. Ладно я, старый извращенец, но остальные! Ты должен знать всю правду до того, как снова примешь на себя командование. — Слушаю.       Док помолчал, собираясь с духом, потерся о мое плечо лбом, провел руками по прессу и продолжил:  — Ты видел, какой была наша тюрьма, капитан. Шикарный пансионат, а не тюрьма. У нас было все, кроме свободы, и, если бы не твои визиты, многие из нас наверняка забыли бы о том, что мы — последние выжившие земляне, и наш долг найти и вернуть к жизни тех, кто лежит в анабиозе. Первый год, что мы прожили в тюрьме, был наполнен страхом, неверием и постоянным ожиданием смерти. Мы навсегда запомнили те дни, когда твой Бог приходил за одним из нас, чтобы пытать на твоих глазах. Ты глядел на наши мучения, стоя на коленях с рабским ошейником, с безмерным спокойствием и отрешенным безразличием на лице. Бог пытал нас, но смотрел на тебя. Только на тебя! Он хотел сломать тебя ценой наших мучений, но ты молчал и плевать хотел на всех нас вместе взятых. Неужели в тебе ни разу не шевельнулась жалость? — Я мучился вместе с вами, Джонс. С каждым из вас! И Энлиль это знал. — Оно того стоило, кэп? Стоило?! — Да, потому что он отпустил нас! — Мы не знали, чего ждать от вас обоих, так что когда ты пришел к нам сам, без него, все решили, что твой Бог добился своего, а ты проиграл и сдался. Что мы мучились зря! Ты приходил к нам все чаще, сиял все ярче и не желал видеть то, что у нас происходило, потому что твои думы были далеко. Это бесило всех еще больше. Ты говорил, что надо подождать, что Бог отпустит нас сам, но ребята не верили ни единому твоему слову, ненавидели тебя и готовились к побегу. — Даже так…       Свинцовая усталость навалилась на мои плечи и придавила к полу намертво. Я верил тем, кому верить не следовало. Я сделал все, чтобы спасти нас всех, и что получил взамен? Предательство. Десять человек — последние представители погибшей планеты — оказались не сливками общества, а мусором, который выкинула на берег гигантская волна жизни. Почему я решил, что они будут благородными рыцарями и верными принцессами? Наивный глупец! Боль ударила прямо в сердце, но наткнулась на щит любви моего Бога и откатилась. Пока Энлиль помнит обо мне и любит, меня не одолеть никому. — Почему вы не сбежали? — Все в очередной раз изменилось, когда ты пришел к нам в этих чертовых штанах, с загадочной улыбкой на губах и сияющими звездами глазами. Ты стал другим. Иным! Похожим на своего ослепительно прекрасного Бога настолько, что перед тобой хотелось упасть на колени. С этого дня все в прямом смысле слова сошли с ума. — Не преувеличивай. — Нечего преувеличивать, капитан. Близнецы-пилоты, которые чтили Библию истово и неуклонно, переспали друг с другом, а через пару месяцев затащили в свою постель нага. Кастро, наш добродушный асексуальный кок, соблазнил Стефани, запер ее у себя в комнатах, занимался с ней садо-мазо и выпускал только тогда, когда к нам приходил ты. Я пытался поговорить с ней, но она не стала меня слушать! Та, что всегда люто ненавидела подчинение и насилие, с улыбкой на лице носила рабский ошейник и выполняла все приказы Кастро, как послушная собачонка. Старший механик, боцман и астрофизик перестали мечтать о побеге и принялись думать о том, что было бы неплохо остаться на этой планете навсегда. Да, мы не могли покинуть наш особняк, но приходить к нам в гости мог кто угодно, так что уже через пару месяцев они обзавелись подружками, и ни одна из них не была человеком. Ни одна! — А Ядвига? — спросил я Дока, глядя любимой женщине в глаза. — Наш лингвист, Толли. Он всегда к ней неровно дышал, а когда началась вся эта заварушка, предпринял решительные шаги. Твоя жена держалась до того дня, когда ты засиял. Она верила тебе наравне со мной, пыталась образумить остальных и говорила, что у тебя есть план, о котором мы ничего не знаем. Что ты единственный можешь спасти нас и тех, кто пребывал в анабиозе. В тот страшный день, когда ты пришел к нам без своего Бога, сияя его светом так, что слепило глаза, Ядвига шагнула в объятия Толли, едва ты вышел за ворота нашей тюрьмы. — А ты? — повернулся к Доку лицом я. — Почему ты говоришь «они», а не «мы»?       Он недовольно поморщился и тяжело вздохнул, явно намереваясь соврать. — Джонс, — ласково улыбнулся ему я и прихватил за тщательно выбритый подбородок, вынуждая смотреть в глаза. — Кэп, ну ты и сука, — заморгал он. — Не дави на меня! — А ты не ври мне, — провел по его щеке носом я.       Он застонал и сломался:  — Я мечтал трахнуть тебя с первого дня знакомства. Да я на этот корабль пошел служить только из-за тебя! Знал бы ты, чего мне стоило занять место вашего доктора. Я никогда не верил в то, что человечество сможет выкарабкаться из того дерьма, в котором увязло по уши, так что просто доживал свой век рядом с тем, на кого у меня хуй встает моментально. Я дрочил на тебя и кончал от одного твоего вида в купальных плавках, так что ничего для меня так и не изменилось. Я верю в тебя, и остался бы рядом с тобой при любом раскладе. Остальные это прекрасно знают. — Веришь в меня?       Слышать подобное от прожженного циника и махрового эгоиста было очень странно, но теперь, когда я перестал прятать голову в песок, разглядеть настоящие эмоции окружающих меня людей не составило никакого труда. Док говорил правду. Может, это была не совсем правда, но он искренне в нее верил, а это уже немало. — Удивил, да? — смутился Джонс и отвел глаза. — Да. Ты слишком циничен и умен, чтобы верить. — Мне не остается ничего другого. Я хочу быть к тебе как можно ближе, но знаю, что ты никогда не полюбишь меня и не займешься со мной сексом. С этим я давно уже смирился. — Ты мой верный слуга, и тебе этого вполне достаточно? — предложил компромисс я. — Неплохой вариант, — согласился Джонс. — Теперь, когда ты сияешь так, что на тебя смотреть больно, мне даже дрочить не придется. Может, все время в гондоне ходить, чтобы трусы спермой не пачкать? — Извращенец, — хмыкнул я и отодвинулся от него подальше. — Сотри сперму с моей спины и никогда больше не лапай меня без моего разрешения. — Заметано, — проурчал Док, стирая с моей поясницы следы своей невоздержанности влажной салфеткой так, что у меня в паху потяжелело. Лукавый мерзавец! Смирился с тем, что я с ним никогда не пересплю? Ага, как же! — Джонс, голову оторву! — рявкнул на него я и выгнал из лазарета взашей.       Когда я вернулся обратно, Ядвига сидела на кушетке подстреленной птицей и плакала. Что мне теперь с ней делать? С ними со всеми? Простить? Моя гордость немедленно подняла голову, а мысли унеслись далеко в будущее. То самое, которое следовало изменить. Как его менять, если прошлое сидит в людях на бессознательном уровне? Какое будущее смогут построить предатели? Точно такое же, как и прошлое. — То, что рассказал мне Док, правда? — спросил я Ядвигу, так и не приняв решение. Мне нужно было время, чтобы подумать. — Да, — всхлипнула она и зарыдала пуще прежнего, но меня ее слезы больше не трогали.       Я вспомнил Энлиля в те моменты, когда он думал не обо мне или о сексе, а о судьбах своих миров, и пошел его путем. Спокойствие и абсолютная ясность сознания погрузили меня в мир взвешенных решений, аргументированных доводов и неоспоримых доказательств. Эмоции отступили так далеко, что от них осталось только слабое эхо — эхо любви моего Бога, которое придало мне уверенности в своих силах. Я разберусь в этом бардаке и не позволю человечеству начать самоубийственные игрища снова. За эти два года я совсем забыл, кто есть люди, какие они, чем дышат, о чем думают и чего боятся. Обычные люди, а не мудрецы, ученые, политики или вселенские плуты, чьи трактаты я читал, сидя у ног Энлиля. Сто цивилизаций кануло в лету, оставляя мне пищу для размышлений. Так много всего сказано, так много путей исхожено и так мало в итоге достигнуто.       Решение пришло яркой вспышкой гениального озарения. Мой Бог не вмешивался в дела своих творений, не указывал, не поучал и ничего не требовал в благодарность за то, что позволил им существовать так, как они того хотели. Свобода воли и осознанный выбор — вот его фундаментальная установка. Он был неправ. — Шан, милый мой, прости меня! — не выдержала долгого молчания Ядвига. — Я люблю тебя! Я сошла с ума от ревности, когда увидела тебя счастливым. Ты просто сиял! И я подумала, что ты влюбился в своего мучителя и теперь забудешь о нас. Обо мне! Мне плевать на Толли, Шан, я хотела вернуть тебя обратно ревностью. Думала, что ты заметишь, как он смотрит на меня, как обнимает, когда ты приходишь к нам, но ты ничего не увидел. — Ты спала с другим, чтобы привлечь мое внимание? — спросил я.       Мне не нужен был ее ответ, но мне нужна была она сама. На время. Одиннадцать человек: девять мужчин и всего две женщины, у которых есть номинальный хозяин. Осталось вывести из строя анабиозные установки, и тогда год в консервной банке под названием «Надежда» превратится в ад. Мне даже не придется ничего делать, потому что если я прав, а мой Бог нет, то люди все сделают сами, и к тем, кто ждет нас в Серой Туманности, я доберусь в гордом одиночестве. — Шан, я люблю тебя! Что мне еще оставалось?       «Ждать и верить», — хотел ответить я, но вовремя остановился. — Ничего.       О чем говорить с человеком, который искренне не понимает, что поступил неправильно? Ядвига нарушила свои клятвы, но тут же нашла себе оправдание. О какой любви она говорит? К себе? Зачем выяснять отношения, если все и так понятно? Ядвига сказала: «Я люблю тебя», и, случись подобное два года назад, я бы ее простил. Поверил словам и слезам, набил морду Толли и затрахал бы любимую, но неверную женщину до изнеможения. Тогда, но не сейчас. Теперь я знал разницу между любовью, в основе которой лежит страх одиночества, эгоизм и желание обладать, и любовью, за которой стояло лишь одно: желание сделать счастливым того, кого любишь. Мой Бог, тот, что полюбил меня так быстро и так ярко, был скорее демоном, чем ангелом, и тем сильнее было мое восхищение им и его решением. Он отпустил меня, зная, что я не вернусь. Подарил мне целый мир и триста человек в придачу. Изменил мое тело, чтобы я смог увидеть результаты своих усилий через сотни лет, и, чего уж там, сделал меня Богом. Пусть маленьким и жалким, но на фоне простых людей могучим и совершенным. — Шан, я сделаю что угодно, лишь бы ты простил меня, — забралась ко мне на колени Ядвига. — Что угодно?       Мне стало интересно. На что готова пойти женщина, чтобы удержать возле себя нужного ей мужчину? — Я позволю тебе все, что захочешь, в сексе, — зашептала мне в волосы она.       Я вспомнил ее страшную нелюбовь к анальному сексу и с трудом скрыл ухмылку. Да, детка, дорого тебе это обещание обойдется. С некоторых пор желание залезть членом в чью-нибудь задницу стало моей навязчивой идеей. — Хочешь, мы заведем ребенка.       Я вздрогнул. Ядвига была категорически против детей, ведь история человечества подходила к концу, но я… Иногда я уплывал мыслями в свое детство и вспоминал отца, наши походы, посиделки и даже разборки. Я любил его и хотел однажды точно также прогуляться со своим сыном по осеннему лесу, скатиться с самой высокой в мире горы на лыжах или посидеть вечером за бутылкой хорошего шотландского виски. — Я буду верна тебе до конца наших дней. Что бы ни случилось. Клянусь!       Вот это она сказала зря. Я вынырнул из воспоминаний и посмотрел ей в глаза. — Однажды я уже слышал это обещание, Ядвига. — Шан, мне не нужен никто, кроме тебя. Теперь я знаю это совершенно точно! — Я правильно понял, что если я брошу тебя и найду другую, ты до конца своих дней так ни с кем и не переспишь? — Да.       Ядвига замешкалась с ответом на долю мгновения, но этого хватило, чтобы в очередной раз увидеть правду. Она найдет мне замену очень быстро. Это окончательно развязывало мои руки, оставляя в голове лишь один единственный вопрос: «Как я мог быть так доверчив и слеп?»  — Пойдем в каюту, детка. — Ты простил меня, Шан? — Да, — ответил я и умиротворяюще улыбнулся.       Иногда прощение и равнодушие суть одно и то же, особенно для того, кому не нужно ни то, ни другое. Ядвига ни на секунду не пожалела о том, что сделала, а мне было на это наплевать, так что мир был заключен, а потом успешно отмечен в постели. Я вылез из нее только через сутки, отымев жену во все щели от всей души, и отправился вершить великие дела, оставляя ее на попечение безотказного и чертовски ехидного Джонса. Он осмотрел Ядвигу, расхохотался, сказал: «Капитан, в следующий раз выеби так меня», и попросил два дня носа в каюту не совать, чего я, собственно, и добивался.       Вывести из строя анабиозные капсулы оказалось легче легкого. Старший механик Спарк вместе с астрофизиком Кину, боцман Степаном и Толли пили в кают-компании вторые сутки, Кастро со Стефани трахались у себя в каюте, Ядвига и Док были заняты, а близнецы-пилоты торчали в рубке управления, так что помешать мне осуществить задуманное было некому. Я благополучно отправил в космос вместе с мусором контейнер фрейзона, что служил основой жидкости для заморозки тел, и с чистой совестью отправился в рубку. Год нашего путешествия к новой родине начался. …       Звезды сияли, манили и дразнили меня изо дня в день. Я не вылезал из кресла первого пилота сутками в прямом смысле слова, почти не разговаривал и иногда напрочь терял связь с реальностью, растворяясь мыслями в Глубоком Космосе практически без следа. Мой Бог постарался на славу, когда переделывал меня под себя. Он думал лишь о том, чтобы продлить постельные игры, а в результате сотворил свое подобие. Пока я жил рядом с ним, мне и в голову не приходило думать о еде, сне или туалете. Энлиль не нуждался в этом совершенно, а я вспоминал только тогда, когда наги приносили подносы с едой в спальню или в Библиотеку. С тех пор почти ничего не изменилось. Мне вполне хватало часа сна в сутки, пары яблок в неделю и похода на горшок раз в пятилетку.       Я откинулся в кресле, прикрыл глаза, подставляя лицо свету звезды класса А, мимо которой мы пролетали, и возблагодарил Энлиля за его переделки. Тело и Разум. Спальня и Библиотека. Как показательно! В этом суть моего Бога. Он искренне не понимал, что между ними существует кое-что еще — эмоции. Кто бы знал, каких усилий мне стоило хранить молчание целый год, ведь я был вовсе не таким бесчувственным и равнодушным, каким хотел казаться. Да и как можно остаться равнодушным? Ум Энлиля, как и его красота, не имели равных даже среди Богов. Это понимали они, но этого не понимал он.       Однажды это его погубит, а меня не будет рядом, чтобы ему помочь. Эта мысль приходила мне на ум все чаще и чаще. — Энлиль…       Я прошептал имя вслух и обхватил голову руками. Полгода в космосе в маленькой, тихоходной, радиоактивной консервной банке нагоняли на меня тоску несмотря на то, что страсти у нас бушевали нешуточные. Тень от солнечных батарей легла на мою руку, и я вспомнил…       «Раннее утро. Солнцу еще далеко до первой башни Города, а я лежу рядом со своим Богом и не могу отвести от него глаз. Он спит, распластавшись на постели, как беззаботный ребенок, и кажется осколком незримого совершенства. Последнее и самое лучшее создание Творца. Как описать то, для чего нет слов? Энлиль мерцает среди черных простыней божественным алмазом. Он выше, сильнее и больше меня, но при этом изящнее, стройнее и благороднее.       Я меняю позу, чтобы прикоснуться к косточке на его бедре губами, а он беспокойно стискивает цепочку от моего ошейника, что намотана на его ладонь, и хмурится, разом теряя ангельскую невинность и наливаясь жестокой красотой дьявола. — Я рядом, мой Бог, — шепчу я и выцеловываю влажную цепочку по косточке бедра к пупку, а от него вниз. — Шангрила…       Энлиль расплывается в улыбке, и я поспешно закрываю глаза, спасаясь от нестерпимого света, которым начинает сиять его совершенное тело. — Смотри на меня.       Я послушно поднимаю голову и смотрю в его невероятные глаза. Кажется, в них живет целая вселенная: темно-синяя, почти черная бездна полна сияющих искр, и, если не отводить взгляд, то можно разглядеть даже галактики. — Займись моими яичками.       Энлиль разводит передо мной ноги, и все обрывается у меня внутри от этой обманчивой покорности. Она сводит с ума! Я склоняюсь над его пахом, прогибаясь в пояснице и поднимая ягодицы как можно выше. Провожу рукой по налившемуся жизнью члену и облизываю головку, зная, что он обожает это. Но сейчас я нарушаю его приказ. Намеренно. Хлесткий удар ладонью по ягодице заставляет меня стонать от накатившего удовольствия. Жар растекается по телу и заставляет поджимать пальцы на ногах. Еще! Я хочу еще! — Я что сказал?       Мой рот полон его членом, так что я невнятно бурчу и ползу руками по его бокам до сосков, а потом по груди и прессу обратно. Он довольно вздыхает и потягивается, как кот на солнце. Прогибается в талии, подставляя моим губам пресс и пупок. Я немедленно ныряю в него языком, потираясь подбородком о член и ни на минуту о нем не забывая. Властная рука забирается мне в волосы, наматывая их на кулак, и я понимаю, что шутки кончились. Послушно спускаюсь по члену языком и беру в рот яичко. — Шангрила, — довольно стонет Энлиль.       Я теряю всякую осторожность: сосу яички, катаю их во рту одно за другим, щекочу языком, а пальцами глажу кожу между членом и анусом, пробираясь в раскрытые ягодицы все дальше. Смелее. Глубже. Выпускаю кожаный мешочек и ползу губами и языком по гладкой коже к анусу, неосознанно поднимая бедра моего Бога выше, разводя его ноги еще шире. — Не смей, — обреченно выдыхает Энлиль.       Сжимает кулак в моих волосах, причиняя долгожданную боль, и подается навстречу наглым пальцам, что проникли глубоко в его невероятно нежное и податливое тело. Розовое колечко плотно обхватывает меня, и я теряю контроль: врываюсь в него тремя пальцами в бешеном ритме, насаживаюсь на его член ртом и получаю то, что хотел — жестокая рука держит мою голову, пульсирующий энергией член бьется в мое горло, не давая ни дышать, ни глотать, а мои пальцы играют с огненным протуберанцем в анусе моего Бога. Кто не выдержит первым?       Я держусь из последних сил, постепенно теряя сознание от наслаждения и нехватки кислорода, но в самый последний момент Энлиль сдергивает меня со своего члена, и я с размаху падаю на его грудь своей. Натыкаюсь членом на его член, губами на его губы и кончаю, а он выпивает мой стон и смеется мне в волосы:  — Хорошая попытка, Шангрила, но тебе меня не переиграть.       Громкий шлепок. Горящая ягодица. Теплый сгусток энергии наполняет мою задницу до предела, и я соглашаюсь со всем, что он пожелает, лишь бы эта сладкая пытка не кончалась целую вечность»       Далекий звук выстрела и крики заставили меня очнуться, но не сдвинули с места. Сколько я провел в мечтаниях? Кто знает? Здесь, в космосе, только стрелки хронометра отмеряли часы и минуты. Время утекало сквозь пальцы, но никому до этого дела не было. Я аккуратно обтер обмякший член салфеткой и облегченно откинулся в кресле. Ничто и никто не сравнится в сексе с Энлилем. Наивный! Я думал, что смогу обойтись без его жестоких ласк и мучительных уроков, но время шло, воспоминания вспыхивали в памяти все ярче, а следом за ними, из самых далеких и пыльных уголков моего сердца поднималась тоска. Раньше я знать не знал, что это за зверь, а потому называл тоской легкую скуку и неудовлетворенность жизнью. Глупец.       Маленький жестокий звереныш поселился во мне и разминал лапы, гуляя по нервам, не выпуская когтей, ласково и даже чуть игриво. Я пытался избавиться от него, но он и не думал уходить. Рос не по дням, а по часам, начиная причинять мне боль. Ту самую боль, о которой говорил мой Бог. Звереныш смотрел мои сны, пожирал скуку, вытаскивал наружу тщательно скрываемое недовольство, согревал нарастающее бешенство и любовался на одиночество, которое все чаще поглощало меня бездонной Черной Дырой.       На корабле было десять человек, но я больше не был одним из них. О чем разговаривать с теми, кто не видит дальше собственного носа? Кто не хочет ничего видеть! Я смотрел им в глаза и читал их мысли, как открытую книгу. Безопасность, комфорт, секс, еда и развлечения. Мой Бог был прав, когда хотел покончить с нами одним махом. Человечество перестало жить и просто влачило существование, доживая свой век в войнах, лжи, разврате и предательствах. Научные открытия, использованные для убийства себе подобных, космические корабли, созданные ради наживы и порабощения всех, кто попадется нам на пути, и невероятная духовная пустота — вот и все, что нам осталось в наследство от когда-то великих предков.       До встречи с Энлилем я не прочитал ни одной книги, которая заставила бы меня задуматься о смысле жизни, о сути вещей и явлений, о звездах или о самом себе, а ведь я считался лучшим из лучших. Высокомерный павлин, ни черта не понимающий в жизни. Чем глубже я погружался в себя, тем меньше понимал, почему мой Бог полюбил меня. Да что там! Вообще обратил на меня внимание! Шум в глубине корабля затих, и черный звереныш тоски снова запутал меня в клубке накативших воспоминаний.       «Я стою, упершись лбом и руками в панорамное окно нашей спальни, и смотрю на Город под ногами. Ночь. Дождь. Дороги фонарей. Капли стекают по стеклу, а за моей спиной возникает мой Бог. Целует в плечо с татуировкой, мягко вжимается в меня телом, складывает руки на моих бедрах и устраивает щеку на затылке. — Грустишь? — О чем ты думал, когда создавал Город и свой Дом? — спрашиваю я. — Здесь совсем нет деревьев, травы и воды. Только бетон и камень. Это неправильно. — Почему? — улыбается мне в волосы Энлиль и проводит рукой по моей груди, застревая на колечке в соске.       Я невольно поджимаю задницу от удовольствия, и он немедленно вжимается в меня пахом. Короткие разряды яркого, как свет, блаженства от настойчивых пальцев покалывают мои соски, проходя сквозь сталь кругами. — Ты Бог, ты создаешь жизнь, а в этом Городе только не-жизнь. Наги не в счет. — Разве? — неожиданно отпускает меня Энлиль.       Разворачивает к себе лицом, и я вижу, что он не на шутку разозлен. Звезды в его глазах вытесняют черноту, и я понимаю, что еще чуть-чуть, и мне несдобровать. Беру в руку висящую на груди цепочку от ошейника и молча наматываю ее на его ладонь. — Шангрила? — в его голосе нешуточная буря и далекие раскаты грома. — Я не понимаю. Покажи мне. — Показать? Хорошо.       Я смотрю в его лицо и с облегчением вижу, что самая жуткая гроза миновала. Мой Бог хмурится в раздумьях, а потом прикусывает краешек нижней губы, и мы оказываемся на крыше космопорта. Холодный дождь мгновенно пробирает меня до костей, а Энлиль развеивает на мне штаны и с силой бросает в лужу, что собралась в одном из углов. Я падаю и сдираю ладони и колени в кровь о мрамор, из которого сделано здание. — Моли и, может быть, она ответит тебе, слепец, мнящий себя зрячим!       Жестокая рука наматывает мои волосы на кулак и топит лицо в воде, член врывается в задницу раскаленным мечом и кромсает внутренности в хлам. Я не понимаю, чего Энлиль хочет от меня, кричу от боли, захлебываюсь, но он не дает мне потерять сознание. Выдергивает к себе за ошейник, заставляя хрипеть, и целует в губы, даря глоток воздуха, свободы и счастья. — Моли, Шангрила! — О чем, мой Бог?! — хриплю я. — О понимании.       И снова мое лицо по уши в воде, лбом на мраморе, а в заднице орудует член. Только на этот раз он не рвет меня на части, а ласкает, щекочет, подталкивает и согревает, заставляя собирать мысли в кучу. Мой Бог знает, что делает, понимаю я и подчиняюсь. — Помоги мне, — шепчу я в воду, в камень, в мертвую пустоту здания. — Умоляю тебя! Помоги мне понять моего Бога! Понять тебя, кем бы ты ни было.       Я захлебываюсь, но Энлиль снова выдергивает меня к себе, проводит рукой по лицу, стирая грязь, воду, слезы и кровь. Целует в перевернутые губы и входит до упора, выгибая меня дугой. Я стою, опираясь на мрамор коленями и ладонями, кровь раскрашивает лужу под нами в красное, но мне все равно. Боль переплетается с удовольствием и заставляет меня хрипеть на пределе сил:  — Пожалуйста! Я хочу понять!       Энлиль стискивает в кулаке мои волосы, и я ускользаю от накатившей боли в никуда, как вдруг мир вокруг нас меняется до неузнаваемости. — Так и знал, что она не устоит перед тобой, Шангрила, — смеется мне на ухо Энлиль, отпуская волосы и ошейник, но продолжая равномерно и очень глубоко насаживать меня на свой член.       Удовольствие накрывает с такой силой, что я растворяюсь в нем без следа, но жестокий шлепок по ягодице мигом приводит меня в чувство. Я открываю глаза и вижу чудо: вместо бетонного Города тысячелетний лес, горы, водопады и облака. — Ты удивил меня, человек, — говорит пустота, но я собираю кусочки божественной энергии, растекающиеся по мне от члена Энлиля, в единое целое и вижу перед собой прекрасную женщину. — Мой Бог позволяет тебе слишком многое. — Почему бы тебе не последовать его примеру? — улыбаюсь я, чувствуя, что она искренне рада со мной поболтать, но не может сделать это в открытую.       Все дело в нашем Боге, который по-прежнему орудует внутри меня и следит за моими эмоциями, как ястреб. Его ревность слепа и безрассудна, а нам не нужны неприятности. — Нахал, — хмурится Душа Первой Планеты. — Научись вежливо разговаривать для начала. Только избранные могут видеть меня настоящей, остальным вполне хватает иллюзий Города.       Она подмигивает мне и исчезает, а я улыбаюсь, добираюсь рукой до волос моего Бога и заставляю его склонить лицо к моему. Дождь смывает с нас непонимание и объединяет каплями, скатывающимися с него на меня. — Спасибо, мой Бог, — шепчу я и целую его в губы первым. Он обнимает меня и послушно целует в ответ. — Научишь вежливости? — Позже, Шангрила, — смеется Энлиль, и через мгновение мы оказываемся в нашей спальне. — Гораздо позже.       Он переворачивает меня на спину, входит снова, заставляя стонать в голос, и я забываю обо всех и вся, кроме него, до утра».       Дверь на мостик бесшумно отъехала в сторону, и я развернулся к ней лицом. — Тебе неинтересно, кого убили на этот раз, мой господин? — ухмыльнулся Джонс. Поправил бластер на поясе и уселся в кресло второго пилота, закидывая ноги на пульт управления звездолетом. — Астрофизика, — вернул ему ухмылку я. — Так нечестно! — надулся Док. — Вечно ты все знаешь, капитан. В следующий раз притворись, что тебе ничего не известно, ладно? — Зачем? — Чтобы доставить нам удовольствие разговором.       Я рассмеялся. Джонс был единственным человеком, с кем я мог нормально разговаривать. Его гениальные мозги, неистребимый оптимизм, цинизм и острый язык помогали ему находить темы для нашего общения, чему я был несказанно рад. Я искренне надеялся на то, что Джонс поймет мой замысел и сумеет сделать себя незаменимым. Участь остальных была предрешена, а вот насчет него я сомневался. Если он останется последним живым членом экипажа, я десять раз подумаю, прежде чем подниму на него руку.       Люди умирали один за другим, так что мне даже не приходилось вмешиваться в происходящие события. Слишком много всего интересного произошло с экипажем на Первой Планете, и это не могло не сказаться на их психике. Пауки в консервной банке не могут жить мирно по определению, так и люди, закинутые в глубокий космос в маленьком корабле, воспитанные на крови, сексе и насилии, были обречены на вымирание. Я не собирался им мешать, и именно в этом состоял мой план. Не вмешиваться. Так делал мой Бог и так сделал я. Они уничтожат себя сами. Никто из выживших не должен был узнать о местонахождении Первой Планеты, как и о том, что Творец и Боги все-таки существуют.       Вера во все времена была самым мощным оружием человечества. Вот только нашему Богу на нее было плевать. Мы верили в то, что он спасет нас, а он верил в то, что мы спасем себя сами. Порочный круг, который следовало разорвать раз и навсегда. Я собирался сделать для этого все возможное. Если бы экипаж узнал о моих планах, то наверняка обозвал бы Дьяволом во плоти и пристрелил, а потом сжег мой труп в атомном двигателе. Для надежности, чтобы точно не вернулся.       Из десяти человек за девять месяцев путешествия в живых осталось лишь трое. Обратный отсчет начал наш кок. Однажды он зашел в своих садистских игрищах со Стефани слишком далеко, а Джонс прибежал к ним в каюту слишком поздно. Смерть штурмана повергла всех в шок надолго. Кока заперли в гостевой каюте и принялись решать, что с ним делать дальше. Я в дебатах не участвовал — сидел и молча слушал, чем жестоко всех нервировал, а когда пришло время голосовать, высказался за решение кока пристрелить.       С перевесом в один голос (мой), Кастро был приговорен к смерти, но никто из членов экипажа не согласился привести приговор в исполнение и не попытался его спасти, устроив побег в спасательной капсуле. Вот она, демократия во всей красе: решение принято, но у всех спокойная совесть и чистые руки. Безответственные лицемерные трусы! Я привел приговор в исполнение у них на глазах немедленно: вскинул бластер и разнес свихнувшемуся садисту голову, забрызгав его мозгами половину каюты и всех членов экипажа, марая в крови и делая соучастниками убийства.       После этого случая Ядвига, ратовавшая за сохранение Кастро жизни громче всех, отгородилась от меня ментальной стеной и пошла искать утешение в разговорах с Толли. Я на их долгие посиделки в обнимку не реагировал, трахался с ней по максимуму и ждал, когда гнойник вскроется. Поначалу Джонс делал все, чтобы исправить ситуацию, но после того, как однажды он зашел очень далеко, а я не на шутку разозлился и схватил его за горло, все изменилось. Не знаю, что Док увидел в моих глазах, но с того дня он на полном серьезе называл меня «мой господин» и, как и я, не вмешивался в разборки до тех пор, пока не становилось слишком поздно.       Так или иначе, но через четыре месяца нашего путешествия выяснилось, что Ядвига беременна. Это событие привело растрепанные нервы экипажа в относительный порядок. Тишина, мир и всеобщая любовь царили на корабле до тех пор, пока не выяснилось, что ее ребенок не от меня, а от Толли. Это оказалось полнейшим сюрпризом для всех без исключения. Я долго не мог поверить в то, что жена пала настолько низко, что пользовалась моими долгими сидениями в рубке управления и трахалась за соседней стеной с другим. Наш с Ядвигой безобразный скандал, который я затеял специально, чтобы подкинуть дров в почти угасший костер недовольства и потрепать всем нервы, слышали, наверное, даже за пределами корабля. Я припомнил все ее клятвы и обещания, данные мне на алтаре и повторенные всего несколько месяцев назад, а она обвинила меня в том, что я не тот, за кого себя выдаю, и потребовала вернуть ей ее мужа.       Я вспомнил, что беременных женщин нельзя нервировать и тем более бить, признал ее правоту, отказался становиться тем, кем был на Земле, и отправил жену в объятия растерянного и чертовски виноватого любовника. Больше месяца на корабле висела зловещая тишина, которая закончилась весьма печально. Ядвига потеряла ребенка, а через пару недель черной депрессии покончила с собой, наглотавшись снотворных таблеток. Толли, как настоящий Ромео, последовал за ней через неделю, и из экипажа в живых осталось шестеро, не считая меня.       Следующие три месяца прошли в относительном покое, который нарушили старший механик и боцман, явившиеся ко мне в каюту с оружием. Механик приставил бластер к моему виску и потребовал возвращаться на Первую Планету, а боцман сковал меня по рукам и ногам наручниками, предварительно стянув черные кожаные штаны, которые с некоторых пор были моей единственной одеждой, и сказал, что я слишком красив, чтобы быть их капитаном, но зато идеально подхожу на роль любовника. Я не стал сопротивляться слишком уж сильно и наотрез отказался давать пароли для смены курса, за что был изнасилован обоими. Насладился жестким сексом, по которому безумно соскучился, дождался, когда Док и братья пилоты меня освободят, и с чистой совестью выкинул насильников в открытый космос без скафандров. — За что братья хотели убить Кину, Док? — спросил я, памятуя о том, что Джонс хотел поболтать. — Во-первых, он украл у них приличную дозу нагьего яда, который им был вместо наркотика, и сбежал из их постели в мою. Ему, видите ли, надоело трахаться с теми, у кого два члена вместе взятые меньше, чем один мой. — Надо же, — протянул я, вспоминая тот единственный раз в лазарете, когда видел агрегат Дока в состоянии полной боевой готовности. Он был однозначно больше и толще моего, но после члена Энлиля все остальные казались мне пипетками. — Ты все пропустил, капитан, — продолжил Джонс, качаясь в кресле. — Ты просидел здесь больше месяца, который я провел в нирване. Сегодня братьям надоело терпеть наше самоуправство, и они пришли забирать Кину обратно. Я предложил устроить групповуху — они согласились. Мы славно повеселились вчетвером, но потом, когда мы с братьями увлеклись друг другом, этот чокнутый наркоман добрался до нагьего яда и вколол себе лошадиную дозу, оставляя близнецов практически без всего, вот они его и пристрелили. — Что будет дальше? — посмотрел в лукавые глаза Джонса я.       Он поднялся с кресла, подошел ко мне и наклонился так, что коснулся лбом моего. Провел руками по плечам, легко поцеловал в губы и прошептал:  — Без наркотика братья сойдут с ума через неделю, и, если мы запрем их в каюте, убьют друг друга. Тогда мы с тобой останемся одни, мой господин. Ты ведь этого хотел? Чтобы никто не смог рассказать остальным о Первой Планете и о Боге, чьи надежды мы не оправдали. Ведь так? — Да. Но остаешься ты, Джонс, — провел рукой по его гладко выбритому черепу я. — Что мне помешает убить тебя? — У каждого Бога есть свой Личный Раб, — улыбнулся мне в губы Док и выпрямился, поднимая меня следом за собой. Я переплелся с ним руками и ногами. — Ты мой Бог, Шангрила, а я твой раб. Я не до конца понял твои планы насчет человечества, но мне кажется, ты изведешь его под корень. Тебе понадобится помощник, палач, слуга, друг… — И любовник? — хмыкнул я, наслаждаясь жадными руками на своей заднице.       На безрыбье и рак рыба, а лететь нам оставалось без малого два месяца. Да и вряд ли меня теперь заинтересуют женщины. Моя жена и мой Бог постарались на славу. — Все, что захочешь, мой господин, — запустил руку в мои штаны Джонс.       Сжал ягодицу, потерся ребром ладони между двух половинок и засосал меня до потери пульса сочными негритянскими губами. Я позволил ему жестоко выебать себя прямо над пультом управления, а потом принялся за него сам.       Братья перегрызли друг другу глотки через три дня, оставляя нас с Джонсом одних, и мы принялись трахаться, как заведенные. Даже черный звереныш тоски спрятал свои лапы и затих, настолько я увлекся этим нехитрым занятием. Джонс пил меня, как младенец грудь матери, заставлял кончать только в него и хорошел на глазах. Наливался силой и светом, делался выносливее, подрастал членом и становился аристократом с правильными чертами лица и идеальными пропорциями тела. Все это заводило меня безмерно и заставляло трахаться с ним чуть ли не круглосуточно, что делало Джонса самым счастливым человеком во вселенной. …       Небольшой солнечной системы мы достигли точно в срок. Звезда класса В вначале своего пути, шесть планет на ее орбите, на одной из которых лежал челнок с тремястами землянами, которые ждали освобождения из плена вечного сна, и Серая Туманность, надежно спрятавшая галактику, солнце и планеты от чужих глаз в своем сердце — вот наш новый дом. — Капитан, что мы будем делать дальше? — спросил Джонс, смачно втрахивая меня в пульт управления.       Я ловил кайф от большого и очень настырного члена в заднице и прогибался в талии, чтобы добавить себе хоть немного боли. За два месяца мы раздолбали друг другу задницы до предела, а позволять Джонсу связывать меня, бить плеткой или резать ножом я не собирался. Эти игры только для моего Бога, за день с которым я отдал бы сейчас половину жизни. Док обнял меня, покрыл засосами плечи, умоляя о разрядке. Я подмахнул задницей, а он кончил, развернул к себе лицом, упал на колени, взял мой член в рот и выпил меня досуха. — Ты видел данные зондов-разведчиков. В этой системе две планеты, пригодные для жизни, — сказал я, когда натянул любимые штаны. Джонс поцеловал меня в плечо с татуировкой, прижался к моей спине грудью и затих. — Одна Ад, вторая Рай. Ковчег с людьми лежит в Аду. Как ты понимаешь, мой Бог никогда и ничего не путает. Он хотел, чтобы только лучшие из лучших смогли однажды попасть с одной планеты на другую. Из Ада в Рай. — Но? — обдал мое ухо теплым воздухом Джонс. — Что лучшее в человечестве, Док? — грустно улыбнулся я. — Женщины? — Дети, — ткнул его в бок локтем я. — Мы перенесем капсулы с детьми в Рай и оставим их там до поры до времени. — А взрослые?       Я повернулся к Джонсу лицом. Он заглянул в мои глаза и побледнел. — Моисей водил свой народ по пустыне 40 лет только для того, чтобы поколения сменили друг друга, Док. Мы не будем водить наш народ по пустыне. Мы дадим ему шанс выжить на новой планете и проживем с ним его историю, которая окончится гибелью всех людей без исключения. Ты знаешь это не хуже меня. Они обречены нашими предками, хоть и не знают об этом. Другое дело дети. Они начнут жизнь по другим законам, в других условиях и с другими Богами. — Как скажешь, — согласился Джонс и сжал меня в своих медвежьих объятиях изо всех сил. — Я твой с потрохами, ты же знаешь. — Знаю, — схватил его за мускулистую задницу я. — Через пару дней наш затянувшийся медовый месяц закончится, так что не будем терять время. Вряд ли мы когда-нибудь еще сможем так смачно потрахаться.       Я сделал все, чтобы свести Дока с ума за те три дня, что мы провисели на орбите Шестой планеты. Мне это удалось. Он поклялся в любви, верности и послушании всем сердцем, а на мою ладонь легла незримая ментальная цепочка с ошейника моего вечного раба и Великого Пророка Джонса. Новый Бог — новые правила.