the lucky ones

Высокий человек вытирает кровь с меча чужим плащом. Бросает плащ на землю, где его моментально заносит снегом. Как неаккуратно, думает Уголек, мама бы такого в дом не пустила, а потом вспоминает, что больше нет ни дома, ни мамы. Похлопав свою огромную черную лошадь по спине, высокий человек поворачивается к Угольку. Его лицо ужасно, но это не новость: Уголек уже видел его, когда человек спрыгивал с коня и обнажал меч. Спрятавшись за бревном, пока высокий человек методично убивал людей-с-запада, Уголек мог поразглядывать его со стороны. Перестать задыхаться, как кролик в силках, унять дрожь в руках. То не было сражением между высоким человеком и людьми-с-запада: то было казнью. Уголек бы порадовался, но теперь, когда убийцы его матери исходят на снегу паром из вспоротых животов, высокий человек поворачивается к нему. Черное пятно среди красных луж и ослепительной белизны сугробов. Глаза его мутные, почти белые, лицо — лицо долго лежавшего в снегу мертвеца. Застрявший в его грудной клетке меч кажется старым и ценным, словно место ему в королевской сокровищнице. Черные кожаные одежды скрипят на морозе. Высокий человек чуть присаживается на корточки, чтобы приблизить лицо к лицу Уголька, и Уголек отмечает с отстраненным любопытством, что меч в груди ему совсем не мешает. — Что ты здесь делаешь, мальчик. Его дребезжащий шепот еле слышно за воем ветра. Уголек не знает, что подталкивает его отвечать таким же шепотом: — Это люди-с-запада, сир, — человек носит меч, даже два, если считать тот, что в его груди, и одет как дворянин, а значит, лучше не скупиться на вежливость, — они приходят зимой, когда у нас нет сил защищаться, грабят и убивают, я пришел из псарни, видите, сир, а деревня уже дымилась, и моя мама… Тут язык его подводит. Он просто стоит и дрожит от холода, и руки кажутся такими тяжелыми, а голова — такой пустой. Он стоит перед высоким человеком среди остывающих трупов, и понимает, что ему всего тринадцать, и что если высокий человек захочет убить и его, то он это сделает. — Это… не место для детей, — говорит высокий человек, глядя своими молочными глазами куда-то мимо него, в глубь леса. Он задумчив. — Как тебя зовут? — У-уголек, — выдавливает Уголек. Только теперь наконец к горлу подкатывают запоздалые слезы. Человек удивлен. — Уголек? — За мои волосы, — поясняет Уголек и указывает на свою жесткую черную шевелюру, чувствуя себя ужасно глупо. — У моей мамы они светлые, и в деревне прозвали… Высокий человек медленно протягивает руку к его волосам и почти неуверенно треплет Уголька по голове. У него тяжелая ледяная рука. Уголек пожалел бы его за неловкие, как у ребенка, движения, если бы не видел, с какой звериной практичностью человек расправился с отрядом из десяти. Не в силах дышать или двигаться, Уголек украдкой смотрит человеку в лицо. Глубокие шрамы и морщины иссекают его, как канавы — поле. Он весь белый, и старый, и мертвый. И улыбается краем рта. Улыбка эта кажется чем-то, на что смотреть нельзя, и Уголек вместо этого смотрит на старый меч, пропоровший грудную клетку высокого человека насквозь. На клинке тонкий слой снега — намело. — Вы убьете меня, сир? — Замерзшими губами выговаривает Уголек. Это очень бытовой вопрос. Человек задумчиво переводит глаза на него. Удивительно, но только теперь Уголек замечает искру льдистой синевы в правом глазу. Левый остается молочно-белым. — Залезай на лошадь, — приказывает он, немного подумав, и Уголек знает, что ослушаться приказа нельзя: в болезненном шепоте слышно власть и металл. Лошадь человека горячая, живая, мокрая от пота и снега, и двигается рваными рывками, к которым Уголек никак не может приноровиться. Заснеженный узор леса проносится мимо с бешеной скоростью, от которой накатывает тошнота. Чтобы не сблевать себе на руки, Уголек зажмуривается и спрашивает: — Куда мы едем, сир? Человек, сидящий сзади и придерживающий его, отвечает не сразу. Лица его Уголек не видит, но знает, что он все еще улыбается своей кривой, нечеловеческой улыбкой. Наконец, хмыкнув, он говорит: — На запад.