Самоконтроль. Или самогипноз.

      Дни бежали за днями, складываясь в недели, потом в месяцы…       Так или иначе, я потихоньку обживался в приютившей меня семье Дурслей.       С того момента, когда я впервые вошёл в этот дом прошло уже чуть больше двух лет. Стали ли мне за это время Дурсли вместе с Поттером родными? Нет. Не потому, что они были плохими людьми — это не так. И не потому, что я — неблагодарный, неспособный оценить проявленную доброту, что, смею надеяться, тоже неправда. Просто, несмотря на то что, по их словам, они все являются родственниками мне, я, наверное, уже давно вышел из того возраста, когда мог бы принять такое резкое увеличение количества родственников. Тем более, что в моём сознании понятия родственников уже давно заняты, совсем другими людьми.       Опять-таки, справедливости ради, то, что я не могу считать их всех своими родными, как это делают они в отношении меня, не значит, что я отношусь к ним сколь-нибудь хуже. Они скорее перешли для меня на уровень очень хороших знакомых, таких, к которым зачастую относишься лучше, чем к отдельным родственникам. На которых можно рассчитывать и к которым в случае каких-то проблем обратишься скорее, чем к кому-то из родных. Но которые — и это чувствуется — остаются, по сути, чужими людьми. И опять, справедливости ради, к ним из-за этого относишься лишь с большей благодарностью, так как у них нет даже той формальной обязанности помогать, которую некоторые приписывают существованию родственной связи.       Что ещё произошло за эти два года? Ну, Гарри ещё сильнее настроил против себя Дурслей. Глядя со стороны, могу сказать, что вины в этом что Дурслей, что самого Гарри, примерно поровну.       Старшие Дурсли вполне ожидаемо практически всё своё внимание уделяют сыночку — их обожаемому Дадличку. Гарри и мне — по остаточному принципу. Собственно, от нас им нужно главное — чтобы мы, во-первых, не мешались, то бишь не создавали на ровном месте проблем. И во-вторых — чтобы не позорили славное семейство Дурслей перед соседями, знакомыми, коллегами по работе и даже другими родственниками, вроде сестры Вернона Марджори Дурсль.       Лично меня такое отношение более чем устраивает. Собственно, мне было бы намного тяжелее, относись Дурсли ко мне более соответствующе моему текущему биологическому возрасту.       Но если я только тихо радуюсь тому, что, по сути, предоставлен сам себе и избавлен от излишне плотной опеки, то вот Гарри, вполне ожидаемо для ребёнка, хочет к себе большего внимания. Тем более, когда у него перед глазами есть замечательный пример младшего Дурсля, которого буквально душат своей опекой.       Что делает ребёнок, когда хочет привлечь к себе внимание взрослых? Угу, начинает творить хрень. В результате чете Дурслей волей-неволей приходится обратить на него внимания. Только вот радости им очередная разбитая ваза, измазанный пол, подранная одежда не прибавляет. Из-за чего Гарри получает выговор, лишение сладкого, равно как и лишение прогулок на улице. Из-за чего обижается лишь сильнее и начинает творить ещё большую хрень. Замкнутый круг.       Собственно, не могу не отметить некоторую сообразительность моего братца. Когда из-за серии проделок он уже с неделю не получал сладкого, до него дошло, что, в общем-то, никто не мешает ему ночью, когда все спят, тихо выбраться к холодильнику, и чуть-чуть, с краешка, чтобы никто не заметил, попробовать приготовленный Петунией для Дадличка торт. Тем более, что так получилось, что ночью он в своём чулане был единственный на первом этаже — все остальные спали на втором. Кухня тоже была на первом этаже. Красота же.       Вот только, кхм. Когда вопрос доходит до чего-то вкусного, у детей обычно не совсем верное понимание того, что значит «чуть-чуть» и «чтобы было незаметно». Нет, конечно же, они берут действительно совсем-совсем чуть-чуть. Но этого самого чуть-чуть берут по очень много раз. И если между каждыми двумя соседними состояниями разница действительно практически незаметна. То вот по сравнению с изначальным состоянием…       В общем, когда утром Петуния заглянула в холодильник, ей предстал основательно так погрызенный торт. Отреагировала она, на мой взгляд, излишне эмоционально. Хотя да, это вполне в её характере. Но над испорченным тортом она причитала долго. Виновный был назначен без каких-либо разбирательств, и, что удивительно, она угадала.       Впрочем, когда перед разъяренной тётушкой предстал Гарри, я слегка поменял мнение о его сообразительности. На щеке у него был не стёртый след от шоколадного крема. Нет, я понимаю — ночь, темно, ничего не видно. Но оставлять столь заметные улики…       После этого, когда спустился Вернон, тётя, всё ещё в крайне взвинченном состоянии, потребовала от него прикрутить на дверцу чулана снаружи щеколду, чтобы больше ночью мой братец не мог лазить в обход всех запретов в холодильник.       Дядя поворчал. Было очень хорошо заметно, что с утра, когда только-только встал, ему меньше всего хочется возиться с привинчиванием щеколды. С другой стороны, отказать разъяренной тёте — а она в гневе становилась той ещё фурией — он не смог. Да и аргумент в виде погрызенного торта Дадличка был для него достаточно убедительным.       Что я могу сказать? С одной стороны, Гарри сам виноват. С другой — не могу сказать, что и старшие Дурсли так уж правильно себя вели с ребёнком.       Со мной было проще. Я не создавал им намеренно проблем. Не требовал излишне внимания.       Нет, были моменты, связанные исключительно с моим физическим состоянием. Такие, как необходимость периодического обследования у врача, необходимость соблюдения некоего баланса в еде, необходимость время от времени пропивать курс различных витаминных препаратов, трудности с передвижением, да и вообще с любой физической активностью, равно как и с координацией… Много чего, по сути. Но хвала Дурслям, им хватает ума понимать, что ругаться или обижаться на то, что я физически не способен что-либо сделать — смысла не имеет. В отличие от ситуации с братцем, когда «может, но не хочет».       Собственно, именно этот момент меня окончательно убедил в относительной адекватности Дурслей в вопросах, касающихся отношения к племянникам.       Ко мне претензий не было.       И по всем необходимым врачам ездили, и все прописанные препараты покупали, и в вопросах еды рекомендациям врачей следовали. И да, на тему, что столько всего приходится из-за меня делать, вроде поездок по врачам и покупки лекарств, мне ни слова не говорили. Хотя будь они людьми похуже — более чем могли упрекать этим.       Братец же… После случая с тортом окончательно разобиделся и начал позиционную войну с семьёй Дурслей, в которой лично я играл роль третьей, нейтральной стороны.       Гарри вредил. Как мог, по-мелкому и крупно. Дурсли злились. Дурсли ругались. Дурсли прибегали к стандартным своим наказаниям вроде лишения сладкого и прогулок. Не действовало ничего.       Отдельной строкой шло противостояние моего братца и кузена. Что могу сказать… Братец старался, как мог. Но кузен был элементарно крупнее. И сильнее. И обладал безусловной защитой в лице тётушки Петунии. Впрочем, хоть кузен и был сильнее, Гарри был быстрее. И, чего уж там, хитрее.       В какой-то момент тёте творящийся бедлам надоел окончательно, и она предприняла попытку направить всю эту деструктивную энергию братца в сколь-нибудь конструктивное русло.       Признаюсь, успеха от этой затеи я не ждал. Ошибся.       Я не учёл, что так стремящийся получить побольше внимания братец, с этой точки зрения крайне положительно воспримет предложение тёти помочь ей по дому. Тут тебе и проявленное внимание, плюс к тому — так нравящееся детям чувство ответственности, будто им предложили некое действительно важное действо, которое крайне важно сделать. Ну и предлагать вечно стремящимся казаться взрослее детям занятия, которые, как они видели, обычно делали как раз взрослые… На удивление верный ход был.       Собственно, меня во всём этом противостоянии Дурслей с братцем больше всего забавляла реакция младшего Дурсля. Он завидовал. Настолько, что с крайним энтузиазмом начинал, и даже относительно успешно, попытки усложнить жизнь Гарри, насколько только мог. И капризы перед взрослыми, да.       Гарри переселили в чулан? Дадли, как я понял, закатил тогда истерику на тему «хочу такой же». Но его, в той или иной мере успешно смогли убедить в том, что его комната не хуже, а, скорее, даже лучше чулана будет.       Гарри дали такое интересное занятие, как подстригать кусты или следить за плитой? Дадли тоже хочет. Петуния его вроде бы пыталась убедить, что это занятие не для него, и вообще там нет ничего интересного, но, как мне кажется, не до конца. Во всяком случае мне было заметно, что недолюбливать братца Дадли стал после этого сильнее. И да, убедил Вернона отдать его в секцию бокса, чтобы получить преимущество в их личном противостоянии с братцем, который брал пока что скоростью и изворотливостью. И да, умудрялся зачастую уйти безнаказанным.       В общем, да. Дадли уже записали и скоро он начнёт ходить в секцию бокса. Петуния, если что, была против. Мол, он же может там пострадать. Но на этот раз Вернон совместно с применившим проверенную тактику — закатившем истерику Дадли — взяли верх.       Вообще, истерики Дадли — отдельная тема. Так как изображались они вполне осознанно. Тогда, когда нужно было получить от родителей что-то, что те давать не хотели.       Что я могу сказать? Старшие Дурсли сами виноваты. Так как в ответ на каждую такую истерику Дадли получал-таки желаемое, и даже, зачастую, что-нибудь сверху, вроде лишней пироженки, для успокоения. Надо ли удивляться, что столь действенный метод будет быстро взят им на вооружение?       Особняком в этом семействе иду я.       Я искренне горжусь тем, что за всё время умудрился наладить ровные и, в целом, положительные отношения со всеми членами этого семейства, включая Гарри. Что, в общем-то, учитывая противостояние Дурслей и Гарри было не самым простым занятием.       Я не создаю им излишних проблем. То есть не капризничаю, не требую исполнения своих хотелок, «такую же игрушку, как у того мальчика» и так далее. Редко обращаюсь с какими-либо просьбами. Как следствие — и я знаю это — если я сейчас о чём-нибудь попрошу старших Дурслей, то, в общем-то, мою просьбу скорее всего выполнят. И пока я этим не начну злоупотреблять, такая ситуация, скорее всего, сохранится.       Что ещё? Ещё был весьма примечательный случай, когда, самым краем, опять вылезли те странности с необоснованным отношение окружающих людей, что я наблюдал в самом начале, ещё в больнице.       Когда Дурсли собрались с сыночком в аналог детского мира — то бишь огромный магазин игрушек, чтобы выбрать ему подарок, нас с Гарри решили оставить под присмотром соседки. В общем-то, в отличие от Гарри я особо и не возражал. Я был крайне далёк от любителя ходить по магазинам.       Соседка была кошатницей. И в общем-то, это слово наиболее точно её описывает. У неё были кошки. Очень много кошек. Катастрофически много кошек. И никого кроме них для неё не существовало. Я даже рад, что всё её внимание оказалось уделено моему братцу, и именно он мучался, не знаю куда деться от изливаемых на него однотипных историй про жизнь каждой конкретной кошки из имеющихся в доме. И даже демонстрировались альбомы, заполненные похожими друг на друга кошачьими мордами.       Я не знаю, возможно, кто-нибудь из любителей котиков в интернете и оценил бы. Но опять-таки, даже те, кто любят рассматривать картинки различных котиков, обычно ценят в них именно пойманный момент. Когда оно всё выглядит либо мило, либо забавно. Здесь же… Я заглянул в этот альбом. Вот знаете, все кошки там были с одинаково угрюмым видом. Один в один, как будто их на паспорт фотографировали. Уныло.       Ну и, каюсь, не отношусь к особым любителям кошек. Собаки мне гораздо больше по душе.       Ладно, одна-две кошки — ещё нормально. Терпимо. Но больше…       Знаете, даже просто находиться в доме этой соседки было неприятно. Каждый миллиметр пропах кошачьим туалетом и бог знает, чем ещё. Кошачья шерсть — на всех мягких поверхностях, толстым слоем. Подранные стены, спинки диванов…       Я не могу понять только одно. Каким образом Петуния, чистюля и перфекционист до глубины души, могла доверить хоть что-то, пусть даже племянников, такой, как эта соседка. Насколько я знаю тётю, она не должна была и на пушечный выстрел подходить к этой тётке в затасканном, пропахшем потом и кошками халате. А случайно приблизившись — тут же скривиться и начать причитать на тему антисанитарии и чистоты. А уж чтобы сама предложила оставить с ней меня с Гарри… Я скорее поверю, что от одной мысли оставить нас здесь она начнёт причитать на тему того, как много всякой заразы мы подхватим от местных кошек, включая всяких паразитов вроде блох и вшей, и как потом вся эта гадость через нас сможет перебраться в её, вылизанный до идеальной чистоты дом, и даже, о ужас, сможет наброситься на её обожаемого Дадличка.       Ладно, хорошо. Допускаю, что люди со временем иногда очень сильно меняются. Всё бывает. Возможно, эта кошатница в прошлом была лучшей подругой Петунии, и вообще они за одной партой в школе сидели. И ради их хороших отношений тётя и закрывает глаза на её текущее положение стареющей кошатницы, не видящей мира за своими кошками.       Чтобы проверить, я даже решил спросить. Ради чего пришлось встать и подойти к Гарри с хлопочущей вокруг него кошатницей. Сделать это оказалось сложнее, чем ожидалось — снова накатила сильная слабость, а в момент, когда вставал с облюбованного кресла, на мгновение потемнело в глазах. Пришлось некоторое время постоять, приходя в себя и пытаясь отдышаться. Что сделать, почему-то, не получалось — что-то как будто мешало вздохнуть полной грудью.       Впрочем, за прошедшее время я уже привык к физическим недугам, а потому, плюнув на не самое лучшее самочувствие, пошёл в сторону соседки, подкладывающей Гарри очередной пряник к чаю.       Доковыляв до них, я, несмотря на непонятно откуда взявшуюся одышку и, в целом, тяжёлое дыхание, спросил-таки то, что хотел.       — Миссис Фигг… скажите… а как давно вы… дружите с тётей… Петунией?       Та в ответ на удивление недовольно зыркнула на меня. После чего с явным сожалением отвлеклась от своего текущего занятия — то есть демонстрации моему братцу очередной кошачьей морды в альбоме с подробным рассказом о жизненном пути этой самой морды.       — А, это ты, Джон. Да не дружу я с этой ма… мымрой худосочной. Правда же, Гарричка, кто в своём уме будет с этой высохшей воблой дружить? — Гарри радостно и согласно закивал, улыбаясь. — Вот и я говорю, что никто. Лучше, Гарричка, вот смотри, это мистер Лапка, а это — мистер Хвостик. Они так похожи, но так отличаются! Мистер Лапка всегда демонстрировал более смелый, более буйный нрав, в то время как мистер Хвостик…       Мне становилось откровенно сложно стоять. Не знаю почему, но я задыхался и чувствовал это. Тем не менее получить ответ на мучавший меня вопрос «Почему же тётя Петуния оставила нас с Гарри этой соседке, никак не вписывающейся в понятие тёти о порядочных людях?» мне в данный момент казалось важнее.       — Миссис Фигг… скажите… почему тогда… тётя… оставляет… нас с Гарри… вам?       — Почему-почему. Вот пристал же, скажи Гарри. Попросила я её об этом, понятно? Потому и оставляет.       Она ещё что-то продолжала говорить, но её голос, сливаясь в неразборчивый гул, ускользал от меня. Лёгкие горели, катастрофически не хватало воздуха. Сознание уплывало.       Что происходило дальше я впоследствии восстанавливал со слов Петунии.       На тот момент мобильные телефоны только начинали входить в быт. В семье Дурслей такой был один, у Вернона. Здоровый кирпич сиеменса, с выдвижной антенной, минимумом функционала, но, неожиданно, цветным, хоть и бледным экраном.       На моё счастье, Гарри номер запомнил. Если честно, не знаю, зачем. Но помнил.       И тогда, увидев, что я, захрипев, упал, он испугался и поступил единственно верным в той ситуации образом — подбежал к стоявшему у миссис Фигг в коридоре телефону и позвонил дяде.       Не знаю уж, чего они смогли понять из его едва ли внятных объяснений, но приехали. Я бы сказал — примчались. Так быстро, как смогли.       После чего, на моё счастье, Петуния буквально ворвалась в дом, застав соседку за попыткой напоить меня какой-то крайне сомнительной бурдой. Зная тётю, могу сказать, что скандал она должна была закатить знатный. Непонятная бурда крайне вовремя оказалась выбита тёткой из рук полусумасшедшей соседки, после чего разлилась по полу зловонной отвратного цвета массой. В общем, спасибо тёте, попытка моего отравления провалилась.       Успешно не дав сумасшедшей кошатнице меня отравить, тётя, беззастенчиво пользуясь силовой поддержкой дяди, забрала меня у помешавшейся соседки, после чего мы все вместе поехали в больницу.       По словам тёти, испугалась она тогда сильно. Так как, по её словам, при подъезде к больнице я уже практически не дышал.       В больнице сказали, что у меня случился астматический приступ. Спросили, не было ли у меня непосредственно перед приступом контакта с какими-либо сильными аллергенами.       Ответ, на мой взгляд, очевиден — кошачья шерсть. Тем не менее, как я понял, внятного ответа от тёти с дядей врачи не получили. Но тут хватило и того, что на мне самом нашли немалое количество этой самой шерсти, очевидно, приставшей ко мне, пока я сидел в засиженном кошками кресле.       В норму меня привели, прописали курс соответствующих лекарств, после чего, узнав, что раньше приступов не было, строжайше запретили контакт с любыми аллергенами, особенно с вызвавшей такую реакцию кошачьей шерстью. Потом, сказав, что сейчас ещё есть шанс не допустить развития полноценной аллергической астмы, прописали курс ещё одних таблеток, что, по их словам, в случае отсутствия контактов с аллергенами сейчас, может привести к тому, что в будущем у меня не останется такой аллергии или, хотя бы, она приобретёт куда более мягкую форму.       И когда я, наконец, снова оказался в доме Дурслей, я спросил, теперь уже у тёти, так мучавший мня вопрос.       — Тётя, скажи, пожалуйста. Зачем ты оставила нас с Гарри у этой сумасшедшей соседки?       — Я… — замерла тётя в растерянности. — Миссис Фигг может в случае чего присмотреть за моим племянником.       — Тётя… — я устало прикрыл глаза. — Тётя. Ты же была там. Ты же помнишь. Скажи, когда тогда ты ворвалась в её дом, спасая меня. То, что было там — это действительно то место, где можно оставить кого бы то ни было?       — Я… — выражение лица тёти становилось всё более и более растерянным. — Я… Я…       Ступор. Вот, что я сейчас наблюдал у тёти. Простой, очень простой вопрос, что я ей задал. Но составить примитивную логическую цепочку, чтобы ответить на него, у неё, почему-то не получается. Не «почему-то», конечно. А по вполне определённой причине.       Чьё-то вмешательство в её мышление.       Но сейчас, в этот конкретный момент, когда так явно проявляется идущий внутри неё конфликт между её разумом, мировоззрением, и привнесённым извне, я, надеюсь, могу вмешаться. Чуть-чуть помочь и так уже практически справившемуся разуму, усилить конфликт, а, как следствие — усилить отторжение навязанных вещей. Хотя бы одной.       — Тётя, — постарался максимально мягко обратиться к ней я, видя, что возникшее зависание уже начинает приводить к появлению раздражения, и ещё немного, и я буду послан, далеко и надолго. В конце концов, мозг действительно не любит, когда внутри него происходит «конфликт интересов», и старается избежать этого любым способом — например, избавиться от источника конфликта, или того, кто этот конфликт раздувает.       — Тётя, послушайте меня. — на моё счастье, она действительно переключилась на меня, перестав пытаться ответить на вопрос, на который у неё не могло быть ответа. «Почему она оставила нас этой соседке».       — Тётя, помните, вы нам всем рассказывали о пользе чистоты и о том, сколько много разной заразы может таится в плохо вымытых помещениях, грязной одежде и прочем?       — Да, конечно, — поджала губы тётя, возвращая себе уверенность и переключаясь на излюбленную тему. — Только последние отбросы могут позволять жить себе в свинарнике. И я не потерплю, чтобы вы шлялись по подобным местам и тащили потом эту заразу к нам в дом. Я уже много раз повторяла это твоему брату, но, похоже, бесполезно. Только к чему ты это сейчас?       Угу, начинает пытаться хоть что-то соображать. Хорошо, продолжим.       — Тётя, а что насчёт домашних животных?       — Нет, никогда. Я уже устала это повторять. В нашем доме никогда не будет этих источников вшей, блох и клещей. Не говоря о заразе похуже, вроде бешенства. Да и эта их постоянная шерсть, вонь, туалет по углам, и прочее. — Да, я знаю, тётя, твоё отношение к любым источникам нарушения чистоты комнат. И знаю как ты «любишь» сестру дяди, за её собак. Впрочем, могу предположить, что это у вас взаимно. Иначе бы она не тащила каждый раз собой аж по несколько собак. Но мы сейчас не об этом.       — Тётя, а знаешь ведь, есть люди, держащие дома по тридцать-сорок животных. — осторожно продолжил я.       — Ненормальные. — припечатала тётя.       — Полностью согласен. Тётя, можно вас попросить. Никогда, пожалуйста, в следующие разы, не оставляйте меня под присмотр какому-нибудь такому человеку, у которого будет двадцать-тридцать животных.       — Нет, конечно! О чём вообще речь?! — тётя от возмущения даже повысила голос. — О чём ты вообще говоришь? Да я даже на порог подобного притона никогда не ступлю! Подумать только, несколько десятков животных! Да это нужно быть совсем ненормальным, чтобы так жить. Это же ведь будет непереносимая вонь и полная антисанитария! Конечно же, никого из этого дома я никогда даже близко к подобному рассаднику заразы не подпущу. Я вообще не очень понимаю, как кто-то может жить в таких условиях!       Тётя… думали бы вы об этом раньше, до того, как оставить нас с Гарри сумасшедшей кошатнице… Ладно, продолжим.       — Точно?       — Конечно! — тётя возмущена. Тётя не понимает, как я вообще мог представить, что она отдаст нас такому человеку.       — Тётя, расскажите мне, пожалуйста, про нашу соседку, миссис Фигг.       — Мне вообще-то уже пора, давай после ужина поговорим?       Как нехорошо…       — Тётя, пожалуйста, ещё немного поговорим. Это очень важно, и это касается «странностей».       — Я, кажется, не совсем тебя понимаю… Ты что-то ещё заметил, как тогда в больнице?       — Тётя, это важно. Ответьте, пожалуйста, что вы знаете о вашей соседке миссис Фигг.       Тётя снова сдалась. Вообще, это уже выглядит ненормальным. Я был не в том состоянии, и, себе уж могу признаться — в действительности был весьма неубедителен в своих попытках разговорить тётю. Да, я специально упомянул «странности», упоминание которых всегда действовало на тётю, как красная тряпка на быка, но всё же… Мне начинает казаться странной даже собственная убедительность в разговорах со взрослыми.       — Я не так много знаю. Миссис Фигг переехала сюда относительно недавно, чуть менее трёх лет назад. С людьми особо не общается. Я ни разу не видела, чтобы к ней приходили гости. Совершенно не следит ни за своим внешним видом, ни за приусадебным двориком. — судя по виду тёти и то и другое было в её глазах страшнейшими преступлениями. — Вечно возится со своими котами… В общем, не самая приятная особа, но ничего необычного.       Угу-угу. Я бы даже поверил, если бы совсем немногим ранее тётя так яростно не высказывалась бы о людях, содержащих дома кошек/собак в огромных количествах.       — А как же то, что вы говорили про людей, у кого дома очень много животных?       — Ну да. Но мы к ней не лезем, пусть там хоть спит со своими котами, хоть ест из одной миски. Пока не зовёт нас в гости — всё хорошо.       — Тётя, а смогли бы вы оставить такому человеку нас с Гарри?       — Что? Нет, конечно. Я же уже говорила, никакой антисанитарии, вы же потом всю эту заразу сюда притащите! Да и ещё неизвестно, чем там эти её кошки больны. Что-то я не видела, чтобы она ходила с ними к ветеринару прививки делать. Там же ведь вообще всё, что угодно может быть!       — Тётя… — прервал я тётю, устало прикрывая глаза. — Тётя. Почему же вы тогда оставили меня с Гарри ей?       — Что? Причём тут… А. Миссис Фигг всегда может присмотреть за моим племянником. Мы с Верноном и Дадли ехали в магазин, выбирать подарок. Вас было не с кем оставить. А миссис Фигг всегда может присмотреть за моим племянником.       — Каким племянником? Мной? Или Гарри?       — Племянником… — голос тёти был тих, и общий вид стал каким-то бледным и болезненным. Ей было откровенно нехорошо, и это было видно невооружённым глазом. Но остановиться сейчас я не мог. Если я действительно хотел хоть до чего-нибудь дойти, мне нужно было продолжать. Чтобы не было этого «Миссис Фигг может присмотреть за племянником», вопреки всем обстоятельству, собственному отношению, да просто здравому смыслу.       — Тётя Петуния… Вы только что говорили, что никогда бы не оставили нас с Гарри такому человеку, как эта сумасшедшая кошатница, миссис Фигг. И она ведь действительно практически довела меня до гибели. Если бы вы с дядей хоть немного опоздали… Тётя, вы действительно считаете, что такому человеку можно доверять следить за детьми? Вы же только что говорили другое…       — Я… — тётя страшно побледнела, на ослабевших ногах дошла до стула, куда опустилась. — Я…       На тётю было страшно смотреть. Бледное, практически белое, без единой кровинки, лицо. Ошалевшее, потерянное и почти безумное выражение лица. И отчаянный взгляд, направленный на единственного человека поблизости — меня, полный отчаянно-безумной, но совершенно бездумной, рефлекторной надежды, что я подскажу решение, что уберёт идущий внутри неразрешимый конфликт. Но, к сожалению или счастью, но я, наоборот, сделал всё возможное для усиления этого конфликта. Так как именно в нём её возможное спасение от наведённого гипноза. Довести конфликт до такого уровня, когда его невозможно будем не заметить, чтобы, наконец, мозг увидел проблему и включил свои защитные механизмы, убрав наведённое гипнозом.       Я проследил момент, когда тётя окончательно потеряла сознание и начала сползать со стула на пол. Точнее, не было чётко выделенного момента, сокрее, плавное и, в общем-то, закономерное развитие её состояния.       Я сразу же подбежал к ней. Ну, подбежал — громко сказано. Скорее очень быстро подошёл.       Тётя была бледная, очень бледная. А ещё холодная. Не в смысле «совсем холодная», но температура точно была ниже нормальной для человека. Впрочем, нарушение терморегуляции вполне нормально для человека в обморочном или околообморочном состоянии. Как и неприятный, липкий холодный пот, ощущаемый на руке тёти.       Хорошо только то, что тётя практически сразу вернулась в сознание. И сразу же разревелась, вцепившись в меня. Я мало что мог понять и её сбивчивых фраз — у тёти была самая обычная, самая натуральная истерика. И я выступал тут скорее в роли подушки, в которую можно пореветь. Не то, чтобы я был так уж доволен такой ролью, но…       Я был рад. Я был искренне и полностью доволен тем, как поступил. Потому что из сбивчивых высказываний тёти я смог понять главное — больше никогда-никогда она не отдаст нас с Гарри Фигг. И прочим ненормальным. И ни в какую школу ненормальных не пустит. Ну, хотя бы меня — точно не пустит. Вот на этом моменте я насторожился. Что ещё за «школа ненормальных»? Выглядит, как способ не сильно вызывая подозрений забрать подопытных, то есть нас с братом, для дальнейших опытов.       А тётя продолжала говорить… Про каких-то сов и фениксов, про камины, хотя казалось бы, причём тут они. Про каких-то сектантов, про каких-то маньяков… А ещё в её сбивчивой речи звучали такие слова, как «магия», «волшебство», «чародейство». И что она никогда-никогда больше не отдаст меня никому из них, и не даст им влезать в нашу жизнь. И вообще, они переедут. И…       А я сидел и думал. Насколько велика вероятность, что моя тётя на самом деле тоже сумасшедшая. Просто хорошо притворяется. И действительно ли она верит в существование магии, или речь всё-таки о шарлатанах-гадалках. А может, ей и на эту тему мозги промыли, убедив в сущестовании невозможного?