Жидкие зеркала

      Непонятно. Что делать со своей гребанной жизнью — непонятно. Оно и раньше-то смутно представлялось — плылось как-то по течению, да и все. Но теперь сложнее, потому что даже отцу уже теперь непонятно. И уже даже отец, кажется, отчаялся.       Намджун хватает сумку за плотные ручки и нервно дергает ее с ленты транспортера. Отголоски последней ссоры с отцом, что так взбудоражила его перед отъездом во Францию, все еще полосуют по настроению. — Ты ни на что не способен! — орал обычно сдержанный глава семейства Ким. — Сколько в тебя ни вкладывай инвестиций — все без толку! Ты — самое бездарное из моих капиталовложений! Ну и еще много, чего орал. Неохота все вспоминать, да не особо и приятно, если честно.       Намджун только неуважительно хмыкал в ответ. А что он может возразить? Что отцовское «дело всей жизни» — управление крохотным отелем на Итевоне — никак его не вдохновляет? Что ему хочется посвятить себя чему-то такому …великому …большому …чтобы прям у-у-у-ух! — и сразу в анналы истории? Вот только он пока не знает, что это будет за «у-у-у-ух!», а потому вынужден бесславно напиваться в оживленных ночных клубах Сеула в поисках себя? Ну да, отмазка так себе… И Юнги с Чимином говорят, что так себе. Но Намджун чувствует в себе силы, таланты, энергию кипучую, только вот русло, куда все это богатство применить, никак не нащупает. Поэтому вынужден щупать пока нечто иное, сладко пахнущее парфюмом и немного алкоголем. Все в тех же ночных клубах. И сказать бы Намджуну, что он не один такой, мечущийся в творческом поиске, но он-то думает, что как раз один.       Зарабатывать на жизнь текстами — вот это, вроде, получается. Но отец почему-то не считает это талантом, да и на дело всей жизни, по мнению предка, это не тянет. — Ну хорошо, ну попробовал бы себя в журналистике, в писательстве, я не знаю… — устало вздыхал отец. — Но вот этот твой рэп…. Это как-то несерьезно!       И Намджун пообещал, что попробует, и в поисках новых впечатлений купил билет в Париж. И вот он в Париже, и новых впечатлений сразу с порога на него как-то не навалилось. Как и журналисткой или, там, писательской прыти.       И что делать теперь в этом самом Париже, тоже непонятно. Не именно в данный момент, а вообще, в глобальном смысле.       А потому Намджун со злостью кидает сумку в багажник такси и отправляется в отель. А по пути нервно злится сразу на всю окружающую действительность. Открывает блокнот в смартфоне и пытается накорябать первые впечатления, а из первых впечатлений — все та же беспомощная злость на отца и никакого пока что парижского духа. После сверкающего поверхностями Сеула с его панорамными окнами и широкими улицами крохотная, но страшно дорогая комнатушка в парижском отеле кажется просто издевательски уютной. Намджун вообще не фанат достопримечательностей, но этот отель, выходящий окнами на набережную, сам и есть достопримечательность. Во всяком случае, об этом скромно блестит табличка на здании, которую, понятно, Намджун прочесть не может, да не особо и хочет.       Девушка с ресепшена поясняет: здесь в начале Второй Мировой войны происходили какие-то важные и не шибко приятные события, за которые французам теперь стыдно. В подробности Намджун вдаваться не планирует, и девушка, умничка такая, понимает это по его тщательно сдерживаемому зевку.       Владельцы отеля — скромная корейская семья, весь персонал отеля — тоже корейцы, и это крайне удобно: и поймут, и посоветуют, и денег займут, если припечет. Как умудряется при этом отель быть таким французским до рези в глазах — непонятно.       Намджуну неожиданно нравится эта французскость. Он как подросток на выданье фанючит на шторы, красные в клеточку, и на такое же покрывало в номере на кровати. А на маленький, такой французский балкон он внутренне даже попискивает от восторга. Он запищал бы и внешне, но девушка с ресепшна еле слышно мается от скуки, стоя позади него с ключами, и была бы совсем не против, если б новый впечатлительный постоялец перенес бы уже свою эмоциональную задницу через порог, пожелал насладиться номером и отпустил бы уже ее досматривать сериал в интернете.       Первым делом Намджун выходит на балкон, распахивается широкой улыбкой навстречу шумящему где-то за домами Парижу, достает сигарету и затягивается с таким удовольствием, что женщина, поливающая у соседнего дома цветы в больших горшках, недвусмысленно косится на вьющийся дымок. — Не угостишь сигареткой? — откуда-то слева глубокий бархатный голос заставляет вздрогнуть от неожиданности.       На уровне балконных перил в лучах вечернего солнца искрит рыжими прядями макушка парня, балансирующего на деревянной лестнице, прислоненной к стене. — Ким Тэхён, — макушка проворно перебирается через перила и буквально сваливается вместе со всем остальным телом с навязчивым грохотом в первый умиротворенный парижский вечер Намджуна. — Узнал, что ты из Сеула, и решил познакомиться. Люблю Сеул. У меня друзей там куча. — А по обычной лестнице ты познакомиться не мог? — уточняет Намджун, доставая из пачки сигарету. — Отец запрещает мне доставать постояльцев, — примащивается задницей в пыльных шортах на плетенный столик Тэхён. — Я навязчивый. И еще я проблемный. Так что нет, не мог. Уточняет: — Курить, кстати, тоже запрещает, так что, если что, это ты курил. — Ты хоть совершеннолетний? — морщится весело Намджун.       Тэхён, как выясняется, сын владельца отеля. Он очень кратко и живописно инструктирует Намджуна, куда и как можно добраться с этой узкой улочки, чтобы осмотреть достопримечательности. — Только не тащись сразу Эйфелеву башню смотреть, — предостерегает неискушенного туриста. — Груда металла, ничего особенного.       Намджун проникается, но спустя полчаса уже топает в направлении знаменитой конструкции.       И, да, Эйфелева башня его особо не впечатляет. Вернее, его собственные представления о ней оказываются романтичнее, чем соображения элементарной логики. А элементарная логика гласит: «лицом к лицу лица не увидать», и, стоя у подножия огромной башни, ты не увидишь даже самого подножия целиком. Впрочем, размеры, безусловно, да.       Зато впечатляют очень неплохой кофе и лучше, чем роскошные булочки в кафе неподалеку от устремившегося в небо гиганта. Там Намджун и проводит остаток вечера, отметив галочкой в своем блокноте первую осмотренную достопримечательность. — Прежде чем ты выставишь меня за дверь, сообщаю: у меня с собой много пива! — заявляет Тэхён, вваливаясь в номер Намджуна. И сверкает глазами так, что ясно: половину этого «много пива» он выпил уже по дороге сюда.       Намджун едва успевает в пижаму после душа облачиться, как наследник гостиничного бизнеса уже грозно реет над столиком с пивом и закусками, намереваясь, видимо, на деле продемонстрировать свою вышеупомянутую навязчивость. Стрекочет как сорока, прихлебывает пиво на уютном балкончике, водружает на перила босые ноги, чем загораживает приятный вид на разномастные крыши Парижа.       Манера Тэхёна начинать рассказ с описания парижских памятников архитектуры и заканчивать сеульскими друзьями, протанцовывающими жизнь в клубе «Синдром», поначалу чуток напрягает, но с каждой новой бутылкой пива даже забавляет и умиляет местами. — Сам Лувр не особо интересен, если честно, — с умным видом раздувает назидательно щеки Тэхён, — Самое интересное — очередь в этот Лувр отстоять. Там такие иной раз экземпляры встречаются! Недавно видел парня, который, стоя в очереди, открыл свой тотализатор и принимал ставки на то, есть у Венеры «блядская дорожка» или нет. Прикинь, придурок?       Намджун фыркает, орошая смехом вперемешку с пивом потрепанные перила. — Гениальный придурок, надо сказать! — растягивает до ушей свою странную улыбку Тэхён. — Он неплохие бабки успел поднять на этом деле.       И на этой позитивной ноте «много пива» красноречиво заканчивается. — Внизу на ресепшене есть автомат, — рекламирует Тэхён. — Хочешь, спустимся? Только тихо. Отец если меня запалит — хана! — Да я уже понял, — усмехается Намджун. — Кстати, а почему ты не говоришь мне «хён»? — Бро, расслабься от всей этой формальной поеботины, ты в толерантной Европе, — хлопает его по плечу неформальный кореец, весь покрытый европейским налетом как булочка глазурью.       По лестнице спускаются тихо, на цыпочках, создавая неимоверный пьяный шорох, граничащий с грохотом. Благо, на этажах безлюдно, а стойка регистрации и вовсе легкомысленно пустует.       Тэхён не затыкается ни на минуту, попутно проводит экскурсию по отелю, тычет пальцами в разные двери и закоулки, поясняет, в каком закутке сейчас зажимается со своим бойфрендом девушка-дежурная, а какие комнаты пользуются наибольшим спросом у постояльцев в сезон фестивалей и праздников. — Сюда вот вообще заходить нельзя, эта комната у нас под запретом, — машет рукой на строгую внушительную дверь под самой лестницей. — А что там? — неосторожно провоцирует Намджун любителя нарушать запреты.       Ключ стаскивают со стойки регистрации, распахивают со зловещим шипением дверь, — и в нос ударяет спертый воздух, насыщенный стариной как корейская забегаловка чесночными ароматами.       Тот факт, что электричества в комнате нет, не особо и сюрприз, и Намджун включает фонарик на смартфоне. Обычная комната, заставленная старинной мебелью. Шкафы, пуфики, потрепанные книжные полки, сваленные в углу. И красивое зеркало в массивной раме в самом центре комнаты. Пыльное, местами сильно облезшее, но красивое. — И почему под запретом? — трогает виньетки зеркальной оправы Намджун. — А хрен его знает, — низко шепчет Тэхён. — Та старушка, которая подарила отель моему отцу, поставила условие — сюда не входить, ничего отсюда не выносить и вообще не трогать. Прям так было в договоре и прописано. Там еще было: не трогать памятник в саду на заднем дворе и передавать отель по наследству только представителям семейства Ким. Короче, чтобы отель только нашим потомкам принадлежал. Даже если они будут самыми дальними. — Вот и у моего отца такие же заморочки: чтоб семейное дело не ушло из семьи — и пиздец! — возмущается Намджун, и продолжает исследовать комнату. — А это что за дверь?       Кованая железная дверь, еле приметная в самом углу комнаты, кажется, выходит на улицу, во внутренний дворик или в сад, но настолько наглухо и давно закрыта, что паутина покрывает ее откосы даже не сеточкой, а плотным стеганным полотном. — Не открывается ни фига, я проверял, — подходит тихонько сзади Тэхён и упирается подбородком Намджуну в плечо. — Она раньше вела в тоннель. Ну, знаешь, все эти катакомбы под Парижем? Говорят, что сюда какое-то из ответвлений вело, в эту комнату. Потом, правда, тоннель засыпали, после войны уже. Якобы представлял угрозу инфраструктуре города. Смешно. До этого десятки веков не угрожал, а тут вдруг стал…