Жидкие зеркала

      Сжимая плотно спелёнутый бумагой букет лилий, следя глазами по скользящему по граням ограды последнему закатному солнечному лучику, Намджун волнуется, как не волновался даже на первом свидании. Он мнется, переступая с ноги на ногу, но потом все же решается и толкает тяжелую калитку ограды внутреннего садика. Намджун не был здесь до знакомства с Сокджином, и панически избегал этого места весь сегодняшний день. Но вот вечером решается.       Калитка открывается без скрипа. Пестрый гравий на дорожке сопровождает его шаги вязким шуршанием. Лунный свет блестит на жёстких гранях гранита и, прячась за облаками, гаснет. В свете садовых фонариков это место кажется сказочным.       Посреди сада в центре сочного зеленого газона поблескивает светлое гранитное окно. У окна сидит светлый гранитный человек. Он сидит, откинувшись головой на оконную раму, будто о чем-то задумавшись. — Я помню, как его рука появилась из-за шторы на двери, как он дернул меня за руку и втащил к себе в комнату, — раздается позади Намджуна тихий голос Натали. Женщина ступает мягко на дорожку, шурша гравием. — Я помню, как мне было страшно смотреть на его озабоченное лицо. Я помню, как он тяжело дышал, когда пытался открыть ту дверь, и как радостно заплакал, когда, наконец, открыл. Я помню, как он толкнул меня в тот тоннель, и как за мной захлопнулась дверь и стало темно. Я только лица его не помню. Совсем. Единственное воспоминание о тех днях, которое я бы хотела пронести с собой через всю жизнь, память безжалостно стерла.       Натали с трудом наклоняется и кладет на гранитный подоконник большой малиновый леденец на палочке. Намджун сжимает ее руку. Сухая узкая ладонь мелко дрожит в его крупных длинных пальцах.

***

      Улетает Натали рано утром, и весь персонал отеля вытягивается по струнке, провожая ее. Даже сам господин Ким почтительно стоит навытяжку. — Спасибо, мои дорогие, — ласково прощается с каждым за руку Натали. — Судьба ли мне приехать сюда в следующему году или нет — неизвестно. Здоровье уже не то. Да мне и так было позволено прожить гораздо больше положенного.       Она напоследок оборачивается, оглядывает отель. — Берегите его, ладно?       И уже совсем было садится в машину, как ее останавливает подлетевший и запыхавшийся Намджун. — Подождите, Натали. Подождите.       Господин Ким встревоженно останавливает парня, но тот почтительно кланяется и просит всего одну минутку.       Старушка Натали поднимает на него взгляд.       А Намджун протягивает ей фотографию.       Старую, чуть пожелтевшую, но прекрасно сохранившуюся. Он возился с ней в фоторедакторе всю ночь, чтобы она стала такой, будто выпала из какого-нибудь альбома сороковых годов. А потом обегал весь Париж в поисках студии, которая сможет напечатать ее на картонной основе. — Вот, — протягивает он фото Натали. — Я нашел для вас. Это Сокджин.       С фотографии на свою маленькую Натали с улыбкой смотрит ее сказочный принц в зеркальной оправе.

***

      Сеул встречает Намджуна пасмурным небом. Отец коротко обнимает сына, похлопывая по плечу, берет его багаж и направляется к автомобилю. — Ну как тебе Париж? — с улыбкой интересуется он. — Говорят, тот, кто побывает в Париже хоть раз, не забудет его никогда. — Это правда, папа, — печально улыбается Намджун. — А как твои успехи в писательстве? — смеется отец. — Ты хотел попробовать себя в путевой журналистике. Или что, до сих пор непонятно, как дальше жить?       Намджун поворачивается и смотрит на родной профиль отца внимательно, пристально. — Понятно, — твердо говорит он. — Я хочу писать песни.       Отец усмехается и отводит взгляд, разглядывая вывески за окном. — Это очень важно для меня, отец, — продолжает Намджун. — Это будут такие песни, тексты которых не стыдно будет назвать стихами. В которых я смогу рассказать о людях и событиях, важных моему сердцу. Я смогу рассказать о тебе. О том, как ты начинал наше семейное дело с нуля, как во всем себе отказывал ради того, чтобы в нашей семье был всегда мир и достаток. Я смогу рассказать в своих песнях о себе и о таких же как я молодых людях, которые не могут найти свою дорогу в жизни. А еще я смогу рассказать о любви, о добре и о зле. И о том, что побеждает в нашей душе тот волк, которого мы кормим.       Господин Ким удивленно вскидывает взгляд. — Ты хорошо говоришь, сын, — легонько хлопает он его по плечу. И смеется. Так. По-доброму. — И я хочу, чтоб ты знал, папа, — серьезно продолжает Намджун. — Чему бы я ни посвятил свою жизнь, ты можешь не беспокоиться за наше семейное дело — я сделаю все, чтобы твои труды не пропали даром.       Отец смотрит на сына пристально. — Ого! — выдыхает он. — Мне приятно это слышать. Могу я спросить, что так повлияло на твой образ мыслей?       И Намджун бы мог рассказать отцу о честных жидких зеркалах и малиновом варенье, о желтых звездах и керосиновых лампах, о том, как зло распадается на множество подленьких мелких осколков, и о том, как не хочется быть мутным слабым отражением самого же себя. Но вместо этого говорит: — Один очень хороший человек напомнил мне, что каждый мужчина отвечает перед этим миром за свою семью, дом, за все, что есть важного в жизни. Я мужчина, отец. И поэтому я сделаю все, что смогу. И, может быть, немного больше.