***
Каждый день подобен сегодняшнему. Незадолго до рассвета, когда Нью-Йорк еще дремлет, глаза открываются сами по себе. Вокруг идиллия: туманная заря, тишина и безлюдье, непривычное для мегаполиса. Прекрасное время, наполненное размеренностью и спокойствием. Оно идеально подходит для того, чтобы ненадолго уйти в себя, поразмышлять о чем-то, пока за окном не вспыхнут первые лучи солнца… Они ловко пробираются сквозь тюль и шторы, залетают в комнату, щекотливо греют шею, подбородок, затем поднимаются к лицу и настырно лезут в глаза, заставляя окончательно проснуться и спрятаться от их прикосновений в тени. Поднявшись с кровати, Эрен едва не падает обратно — икры неумолимо сводит, свежие раны на руках ноют, уже зажившие — рьяно чешутся, виски прошивает болью, от которой дрожь проходится по телу. Но он не падает и даже не меняется в лице. Молча вздернув голову и тем самым будто смахнув боль, Эрен направляется вглубь квартиры по коридору. Кухня встречает сквозняком и кромешной тьмой. Закрыть окно, выпить таблетки, раскидать по шкафам бинты и склянки с лекарствами — все действия выучены и отработаны, они привычны и не занимают много времени. Это кажется естественным, как для других — завтрак по утрам. За окном постепенно светает, на кухне царит подсвеченный изнутри полумрак. Вскоре его размывает пламя зажигалки — совсем ненадолго, на долю секунды, но болезненная пульсация в висках усиливается… Таблетки подействуют еще нескоро. В зубах зажата сигарета. Курение стало эдакой традицией, обычаем, не таким уж важным, но приятным. С него начинается — и им же заканчивается — любой, даже самый бесполезный день. Подумать только, пара затяжек может заменить кофе утром, неплохо подбадривая. Позже, глубокой ночью, сигарета спасает, когда в аптечке вместо таблеток снотворного находится пустой блистер. Дым заполоняет сознание, помогает расслабиться и мирно заснуть. Так и сегодня, ритуал не остается в стороне. Дым постепенно наполняет легкие, от него мутнеет сознание, голова становится легкой-легкой, будто ее накачали гелием, а тело наоборот — тяжелым, неповоротливым, будто залитым бетоном. Свесив ногу с подоконника, Эрен бездумно рассматривает окна дома напротив, пока бычок тлеет между пальцев. Немногим позже он направляется в ванную. Там, в деревянном комоде ручной работы, лежит единственная его радость: лезвия, иглы, осколки, маленькие ножи, скальпели, скарификаторы и гордость коллекции — старинный римский кинжал. Один лишь взгляд на него заставляет сердце трепетать, а губы — застыть в неестественной, усталой, но довольной улыбке. Кровь и боль ни разу не подводили, и Эрен знал: не подведут никогда. Они стабильно подпитывают его, бодрят и помогают набраться сил, заставляют тонуть в ощущениях, в болезненно-сладкой истоме. В истоме, что каждый раз приобретает новые оттенки, несет за собой мучения и, как вознаграждение, причину проснуться этим утром. Сегодняшняя причина — испортить еще одно лезвие. Одно движение рукой, и острые зазубрины впиваются в кожу. Они расчерчивают ее, разрывая, и через мгновение из ряда бледных полос проступает кровь. Она выделяется алыми жемчужинами на коже, стремительно стекает по предплечью к кисти, скатывается поразительно ровно, словно опасается выйти за контур, и еще через секунду забрызгивает плитку. Боли нет — лишь глухие отголоски в мышцах да пощипывание на коже; как и нет морального дискомфорта. Внутри — сплошная пустота. Изредка она наталкивается на смятение, желание снова почувствовать хоть что-то, но преграды ни в одном, ни в другом не видит. Любые сомнения отметаются сразу, как только в зубах оказывается сигарета, а под языком — таблетка успокоительного. Как считают окружающие, ситуация складывается жутковатая, но Эрена все устраивает. Полная окурков пепельница, постоянный холод в квартире, алые разводы на плитке в ванной, одиночество, боль — все устоялось в его жизни, как норма. Это не могло не повлечь осуждения в обществе, однако он знал, на что шел, когда решил принять нового себя и осознанно сделал выбор. Не в пользу социума, разумеется. Сложилась идиллия: выплеснув порцию недовольства и ничего не получив взамен, общество игнорирует Эрена — он игнорирует в ответ. И этот факт его тоже устраивает. Мелодичный звон будильника разбавляет тишину… Значит, стрелка миновала отметку восемь. Подняться на ноги, выкинуть лезвие, промыть рану и бегло осмотреть свои руки — снова рутина, не стоящая внимания. Действия механические, неестественно быстрые и четкие, по-настоящему заученные с годами. Мысли — совсем далеко от реальности, где-то в районе данного накануне вечером обещания прекратить… Это. Ненадолго, хотя бы на пару дней, только для небольшой передышки, чтобы очистить голову и больше не воспринимать слова друзей о зависимости на личный счет — не более!.. Что ж, обещания и гроша не стоили, и все из-за чего?.. Нет, дело не в «мании», не в «зависимости», Эрен не болен, он в этом уверен. Причина… В плохом сне, в голоде, в головной боли, в моральном дискомфорте — не важно. Выходя из ванной, Эрен тут же выметает эти мысли из головы, упрямо игнорируя неспокойно бьющееся сердце. Он снова один, и ему комфортно. Это главное. Уединение помогает принять себя со всеми своими особенностями. Широко шагая, он направляется в спальню. По приходе замечает кровавое пятно на простыни, но слепо отмахивается, решив побеспокоиться об этом завтра — нет смысла стирать белье, если вечером оно снова будет в крови, ведь так?.. Эрен подходит к шкафу, на ощупь находит нужные вещи и переодевается так быстро, как может, только бы не смотреть лишний раз на свои руки… Если это изуродованное нечто можно назвать руками. Он ненадолго останавливается, бездумно наблюдая за дрожью в пальцах — мелкой и нервной. В мыслях зациклено одно: «Уродство, уродство, уродство…». Из этого состояния его выбивает визгливый лай с улицы. Эрену знакомы эти вопли — они оглушают каждый раз, стоит молодой девушке с третьего этажа выйти на прогулку со своим терьером, жутко противным, харáктерным и визгливым щенком. Передернув плечами, Эрен быстро закрывает окно, заглушая лай, натягивает толстовку и выходит из комнаты, захлопнув дверь с излишней для спокойного человека резкостью. В гостиной он хватает с дивана рюкзак, телефон и наушники, натягивает капюшон на глаза, в коридоре накидывает на плечи куртку. После неторопливо выходит из квартиры, по лестнице спускается на первый этаж, догадываясь об очередном ремонте лифта, и неспешно направляется к ближайшей станции метро. На часть оставшихся денег Эрен покупает билет и, едва попав в переполненный вагон, прячется от шума за музыкой. Сознание постепенно наполняется незнакомой мелодией, незатейливой, но достаточно интересной, чтобы заворожить своими переливами. Он лениво смотрит на табло в конце вагона, ожидая показа местного времени, и, когда на экране загорается неутешительное «8.33», устало вздыхает. Приходится признать, что сегодняшнее опоздание будет совсем уж неприличным… Совесть неохотно пихает в бок, недовольно-сонным взглядом просит придумать оправдание правдоподобнее пробок в метро или рожающей кошки. Но взгляд безразличия куда выразительнее, и оно побеждает, убедив в напрасности переживаний. Никто ведь не захочет делать замечание, так зачем волноваться? Скептичное отношение к учебе — одна из главных проблем Эрена по мнению окружающих, ведь «учеба — это твоя работа, как можно так беспечно к ней относиться?». Учителя называют его поход к образованию «наплевательским», а самого ученика — бездарем. Но сам Эрен решительно не согласен с этим. В конце концов, ему было не так уж все равно — он лишь расставил приоритеты, и учеба оказалась в последних строчках списка. Собственное спокойствие и какая-никакая стабильность были важнее. Непростая ситуация в семье и проблемы с психикой — отличные причины для поверхностного обучения, да и отметки на уровне «С» Эрена устраивали. Дядя же, его вынужденный попечитель, оценками пасынка не интересовался. Из этого вытекал вопрос: зачем стараться, когда единственная цель в жизни — с горем пополам дожить до двадцати пяти? К тому моменту, как Эрен добирается до гимназии, часовая стрелка минует девятку, а минутная — шестерку, будто с сожалением показывая: один из спаренных уроков по итальянскому он пропустил и теперь опаздывает на второй. Совесть снова пытается сделать хоть что-нибудь: лениво пинает и колет под ребрами, но в голове по-прежнему пусто — никаких сожалений. Единственная мысль: «Все равно всем плевать», — и это оправдание оказывается достаточно весомым, чтобы Эрен с легкостью отбросил сомнения. Под гнетом полупрезрительных взглядов, которого достойны разве что пьяницы из Бронкса, он направляется на второй этаж. Эрену не нужно прикладывать усилия, чтобы убедиться в своем спокойствии — ему явно все равно, он сталкивается с подобным ежедневно и вполне способен игнорировать чужое внимание… Вопреки своим мыслям, юноша все же натягивает край капюшона до предела, полностью закрывая глаза. Ему приходится задержаться перед массивной дверью, с гравировкой «28 А» на ней, в предчувствии чего-то дурного — волнение постепенно поднимается вверх, от желудка к горлу, пока не царапает своими когтями глотку. Эрен около минуты стоит возле порога, прикрыв глаза, чтобы убедиться — это всего лишь игра воображения, не более. Он без стука входит в кабинет — как бы сказали педагоги, «врывается», но делает это довольно тихо, и все же своим появлением прерывает урок. Выразительные взгляды, впившиеся в спину, дают об этом знать. Смотря четко в пол, Эрен (как ему кажется) незаметно пробирается к своему месту за последней партой третьего ряда. Рвано выдохнув, он плюхается на стул, достает карандаш и клочок тетрадного листа, вешает портфель на железный крючок и собирается по обыкновению улечься на соседний стул, как взглядом сталкивается с начищенными черными туфлями. С мужскими туфлями, что довольно необычно, учитывая, что итальянский язык, насколько он помнит, преподает полуглухая старушка лет семидесяти. Это тут же приковывает его внимание и, несомненно, заставляет напрячься. Эрен неохотно поднимает взгляд на незнакомую фигуру. Сперва в глаза бросается низковатый рост, затем — спортивное телосложение, скрывающееся под костюмом, элегантным и не вычурным, не слишком простым, как у учителя химии, но и не пафосным, как у директора. Лицо у незнакомца аккуратное, с резкими чертами и аристократично-бледной кожей, в контраст смольным волосам, выбритым на затылке. Тонкие брови выразительно сходятся к переносице, серебристые с голубым отливом глаза прищуриваются, их взгляд прожигает своей холодностью. Бледные губы шевелятся — незнакомец пытается что-то сказать, но Эрен не разбирает слов. Атмосфера вокруг мужчины под стать ему холодная, отчужденная, но его вид дает понять — мирно беседовать он не намерен. Поэтому Эрен не снимает наушники. Вместо этого он выразительно показывает подошедшему третий палец, чем, кажется, только усугубляет ситуацию, и поудобнее усаживается на стуле, в надежде, что незнакомец уйдет по доброй воле. Однако он не успевает и моргнуть, как капюшон с треском сдергивают с его головы, а из ушей куда-то пропадает музыка. Свет столь внезапно ударяет в глаза, что, даже зажмурившись, Эрен видит белые пятна перед глазами. За секунду в голове, кажется, взрывается не меньше сотни петард, отчего едва утихшая боль возвращается. Во рту пересыхает, а руки сами сжимаются в кулаки, и только здравый смысл не позволяет ринуться в драку, вовремя напомнив: «В прошлый раз это плохо кончилось». Вокруг, вопреки ожиданиям, — гробовая тишина. Лишь многочисленные взгляды одноклассников помогают вспомнить, что они с незнакомцем не наедине. Мужчина молчит, но красноречивый взгляд оказывается лучше любых слов. Поняв, что беседы с ним не избежать, Эрен решает не оттягивать момент и начать первым: — Что случилось? Он спрашивает об этом без особого интереса, лишь бы спровадить незнакомца — настроения устраивать беседы по душам сегодня не было. — Прости?.. Ты у меня об этом спрашиваешь? Грудной голос обманчиво спокоен, скептичный взгляд добавляет мужчине шарм, но что-то в его виде портит холодный образ. Брюнет делает маленький шаг назад, будто отступая, чтобы получше рассмотреть юношу, но при этом никак не показывает интереса. Эрен этого не замечает. Он бездумно парирует: — Ну да. А разве нельзя? В ответ тишина в классе, до сего момента весьма спокойная, становится натянутой. Мужчина же резко выдыхает, то ли выплескивая усталость, то ли сдерживая злость. — Нет. Прости, ты не в том положении сейчас, чтобы задавать такие вопросы, — после короткого молчания отвечает он. Его голос отдает большей холодностью, чем раньше. Он замолкает ненадолго и продолжает с нажимом: — Вместо подобных вопросов с твоей стороны будет правильнее объясниться и попросить прощения. В чем причина твоего опоздания? Опасность, полыхающую из груди мужчины, не учуял бы только дурак, а Эрен таким не был. Здравый смысл несмело предлагает сдаться: прилежно извиниться и вернуться к своим делам, когда коротышка остынет. Однако гордыня тут же заставляет его заткнуться. Вместо того, чтобы поступить разумно, Эрен поступает, не изменяя себе, — вспоминает гениальный сериал и не менее гениальную шутку из него. — Да я просто не хотел приходить. — Как финальный штрих, он закидывает ногу на парту — обычно юноша себе такого не позволял, но бровь брюнета недоуменно взлетает вверх, что становится для него лучшим одобрением. — Ты откуда вообще взялся? Незнакомец по-прежнему не ведется на провокации: он не ругается и не принимается читать морали на повышенных тонах, выражение его лица тут же возвращается к отчужденному, взгляд сквозит холодностью и единственная эмоция, которой Эрену остается довольствоваться — усталость. — Во-первых, к старшим лучше обращаться на «вы». Во-вторых, будь добр, сядь, как подобает. Так будешь у себя на кухне корчиться, а в аудитории нужно сидеть с прямой спиной и ногами под партой, а не на ней, — спокойно замечает мужчина. Брезгливо ухватившись за плотную ткань джинсов, он скидывает ногу ученика на пол. — Ну, и в-третьих, я — Ривай Аккерман, твой новый учитель итальянского языка и куратор. А ты, я так понимаю, Эрен Йегер? Поведение незнакомца, представившегося Риваем, забавляет. Горло щекочут надоедливые смешинки, и Эрену приходится постараться, чтобы голос оставался ровным: — Допустим. — Не очень удачное знакомство с новым учителем, не находишь, Эрен? — Вместо ожидаемой злобной речи Ривай говорит вежливо, весь его вид источает ледяную правильность. — Так что предлагаю следующее: ты сейчас поднимешься, выйдешь из кабинета, постучишься, извинишься за опоздание, и войдешь в аудиторию, как положено, а я, так уж и быть, закрою глаза на твое фееричное… Эрен перестает слушать учителя на середине фразы. — Меня и без этого цирка все устраивает — не собираюсь ничего делать, — перебивает он и, подняв упавшие на пол наушники, сдувает с них пыль. — Раз уж на то пошло, скажи спасибо, что я вообще пришел. Как я уже сказал, особого желания не было. Этим Эрен ставит точку в разговоре. Он собирается вновь заткнуться наушниками, но не успевает — учитель ловко вырывает провода из его рук элегантным, легким движением, без какой-либо силы. Вместо восхищения грацией это вызывает лишь злость. Резкий вопрос слетает с языка раньше, чем Эрен решается себя остановить: — Ну что еще? Его голос пышет недовольством, взгляд впивается в глаза напротив. В них — по-прежнему пустота, однако спокойное выражение лица сменяется слегка надменным. — Ты считаешь такое поведение подобающим для ученика гимназии? — Строго интересуется Ривай, что сперва выбивает из колеи. Спустя мгновение, когда суть вопроса уже не кажется Эрену такой удивительной, она забавляет. — Абсолютно, — усмехается он и пытается вернуть свои же наушники себе. Из этой попытки ничего не выходит — учитель с прежней грацией прячет провода за спину, так, чтобы Эрен при всем желании не смог их достать. — Я так не думаю, — параллельно отвечает он. — Попрошу передать твоим родителям приглашение на встречу в восемь вечера в этом же кабинете. Обсудим с ними наши с тобой разногласия. В его глазах напоследок отражается презрение, следом за которым приходит покой. Такой же нерушимый, как и мгновение назад. Ривай картинно отбрасывает наушники на пол и твердым шагом направляется к доске. Натянутость молчания, повисшего в классе, как раз достигает своего пика, когда в голове раздается — и с каждой секундой делается все громче — монотонный гул. Учитель одним предложением вышиб весь воздух из легких… Дыхание становится неровным, сердце болезненно сжимается, ощущаясь в груди булыжником, кровь вскипает — но это лишь на мгновение, на ту секунду, которая по привычке уходит на обуздание эмоций. В следующий миг все возвращается на круги своя, и гул куда-то пропадает — в голове не остается ничего. — Мне их с того света позвать? — Слова неконтролируемо срываются с губ. Они балластом повисают в воздухе, заставляя Ривая застыть около доски. В первые мгновения ничего не происходит, и Эрен уже порывается покинуть кабинет, наплевав на многочисленные обещания директора выкинуть его из школы, если он еще раз поведет себя «недостойно», когда учитель все же оборачивается. Он недоверчиво заглядывает в зеленые глаза, но в них ничего не находит. Его взгляд сталкивается с натянутой улыбкой и заинтересованно вскинутыми бровями. За полным скепсиса взглядом Эрену удается скрыть боль, фантомную, но невероятно сильную, что причиняют зажившие шрамы на руках. Сейчас они противно ноют, будто слова учителя заново их вскрыли. Первый порыв — убежать. Вернуться домой в тихую, холодную квартирку, где в полном одиночестве и кромешной тьме он сможет делать все, что захочет, но Эрен остается на месте, не меняясь в лице. Он терпит, хоть мания рвется наружу, царапая ребра когтями. Приходится сжать пальцы до побелевших костяшек, напрячь каждую мышцу, чтобы успокоиться, прийти в себя раньше, чем из глаз брызнут слезы. — Прости, не хотел быть бестактным. Учитель бросает извинение совершенно неискреннее, после чего возвращает внимание — свое и учеников — обратно к доске. Скрипя мелом, Ривай продолжает записывать громоздкие предложения на смутно знакомом языке. Эрен пытается отвлечься, рассматривает завитушки каллиграфического почерка, но взгляд невольно рассеивается, мечется по кабинету в поисках чего-нибудь острого — чего-то, что смогло бы заменить нож. Пальцы нервно теребят рукава толстовки, дыхание припирает, требуется все больше усилий, чтобы справляться с дрожью. Нервным движением Эрен вновь натягивает капюшон. Темнота… — Все в порядке, — шепотом отвечает он, будто пытаясь убедить себя в этом. Учитель, размеренно объясняя новую тему, его не слышит. Сразу после Эрен в спешке поднимает с пола наушники и вставляет их в уши, сбегая от давления бархатистого голоса. Громкость музыки он настраивает на максимум и, не вслушиваясь в слова песни, наслаждается лирическими переливами скрипки… Проходит минута, две, а сердце по-прежнему взбалмошно колотится в груди. Музыка, как было раньше, не помогает отвлечься от реальности, не дает ни на секунду забыть о сильнейшем желании. Однако она поддерживает костер здравого смысла, не давая ему погаснуть, а Эрену — сорваться с урока, направиться в туалет и разбить кулаки о керамическую плитку стен. До крови и оглушительной боли. Кожу пробирает зуд, голова становится неимоверно тяжелой от одной лишь картины, детально отразившейся в сознании. Ощущения переполняют изнутри, теснят органы и взрываются, отчего жжение, кажется, пробирается глубоко под кожу. Подавить желание оставить новые шрамы на теле становится все сложнее, Эрен ощущает, как разум постепенно капитулирует. Все это напоминает ему начало «пути», первые месяцы (тогда еще) мании, полной боли и безысходности, лишенной всякого удовольствия. Эрен хорошо запомнил то время на грани отчаяния. Он помнил, как сходил с ума, помнил, как медленно, но верно терял контроль. Он помнил, как попросил Армина, одного из немногих, кому он доверял, помочь, помнил, как Арлерт запер его в комнате и ушел домой, особо не заботясь о последствиях. Помнил агонию, безумную дрожь, помутнившийся рассудок, бордовые круги перед глазами и фантомную боль в мышцах, а дальше… Ничего. Вместо реалистичных воспоминаний — пустота, будто та самая агония выбила из него жизнь. В памяти осталось лишь одно: пробуждение в ванной, сидя на полу с окровавленным ножом в руке и парой свежих ран. Остальное для Эрена осталось в неведении. Сидеть смирно не получается, и он слегка покачивается на стуле, закутавшись в толстовку. Звонка на перемену все нет. Эрен с силой тянет капюшон вниз, он старается глубоко дышать, но выходит через раз. Холодный пот скатывается по спине, пока свет, кажется, выжигает слизистую глаз. Юноша пытается успокоиться — все тщетно. Музыка в наушниках прерывается — исчезает так внезапно, что Эрен вздрагивает, — и в заветное мгновение тишины он слышит голос, приглушенный и неуверенный — совсем слабое и тихое: «Эрен?..». Это ненадолго приводит в чувство. Вдохнув поглубже и собравшись с мыслями, он снимает с себя капюшон, не обращая внимания на подрагивающие руки. Свет ламп ударяет в глаза, но на сей раз дискомфорта не приносит. Едва проступившие слезы отступают, холод, в последний раз дыхнув в ключицы, растворяется в тепле аудитории, и кажется, мгновенье назад Эрен и не хотел себя изувечить. Он неспешно выравнивает дыхание и, подавив всякие сомнения, поднимает взгляд как раз в тот момент, когда зов повторяется, на сей раз немного громче: — Эрен! Учитель внезапно оказывается рядом, глазами на одном уровне с Эреном. Он, положив руку юноше на плечо и волнительно наклонившись, обеспокоенным взглядом смотрит прямо в душу. Это разом выдергивает из мыслей и возвращает в реальность, помогает сконцентрироваться на окружающем пространстве, а не на внутреннем беспорядке. Немного придя в себя, Эрен взглядом цепляется за беспокойство в глазах Ривая, пытаясь тем самым его оттолкнуть. Тихо откашлявшись, учитель отстраняется и делает шаг назад, больше не нарушая границ личного пространства. Когда тот отходит, наушники, вновь бесцеремонно выдернутые из ушей, выпадают из рук на пол — из них до сих пор гремит, оглушая, музыка. — Что-то не так? Эрен считает, что вопрос прозвучал достаточно твердо и неуважительно, чтобы учитель быстрее потерял интерес и вернулся к своим делам. На самом же деле, «недовольная» интонация скорее походила на жалостливую, а резкость вопроса пропала, когда голос юноши дрогнул на последнем слове, будто ученик вот-вот расплачется. Ривай ожидаемо не ведется, однако виду не подает. Вместо этого он пристально вглядывается в выражение лица Эрена, будто пытается найти в нем что-то эдакое, однако, так ничего и не обнаружив, тяжело вздыхает. — Ты, наверное, заснул. Звонок прозвенел несколько минут назад, твои друзья уже ушли, — с профессиональным спокойствием заключает учитель. Юноша теряется. Осмотревшись по сторонам и увидев вокруг лишь пустующие стулья, он скомкано кивает и в спешке скидывает вещи в рюкзак. Суматошность его действий не укрывается от Ривая, как и нервный, мечущийся из угла в угол в взгляд. Как и подрагивающие руки, и чрезмерная торопливость… Мужчина обеспокоенно оглядывается. Он, недолго думая, уточняет: — С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь? — Да, все в норме. Можешь не переживать. — На этот раз вранье выходит действительно правдоподобным: не подводят ни слова, ни голос, хотя «все в норме» под собой скрывает готовую разлететься в щепки голову, затрудненное дыхание и недавно пережитую агонию. Однако учитель по-прежнему не отводит взгляд. После минутной тишины, когда Эрен уже поднимается со своего места, мужчина снисходительно говорит: — Иди-ка ты домой — тебе явно нужно отдохнуть. Учителей я предупрежу, не волнуйся. Вдумчивое беспокойство и смятение в голосе заставляют Эрена, ненадолго задержавшись, проводить взглядом куратора, который неспешно направляется к учительскому столу. Юноша хочет поскорее отправиться домой, в обитель студеного покоя и тишины, но взгляд будто приклеился к лицу Ривая, забывшего о существовании ученика за заполнением каких-то бумаг. Вместо стоящего ответа — благодарный кивок. Посчитав, что этого достаточно, Эрен наконец отводит глаза в угол и направляется к выходу из кабинета. Когда он оказывается в дверях, чужой голос заставляет обернуться снова. — Прости еще раз, — на сей раз куда более искренне извиняется учитель, не отрывая сосредоточенного взгляда от бумаг на столе. — Если бы я знал, следил бы за языком. Почему-то вместо ожидаемой злости и ехидной насмешки над преподавателем внутри — покой, сродни тому, что Эрен ощущает в ванной, уродуя кожу рук до неузнаваемости. Уголки губ хотят глупо подняться вверх, но он быстро подавляет этот порыв. Вместо улыбки Эрен бросает через плечо: — До свидания, — и спешно покидает аудиторию.***
Время по пути к дому пролетает незаметно, будто нелепый бег занял не полчаса, а пару мгновений. Все вокруг кажется слишком расплывчатым, неестественным, тротуарная плитка будто уплывает из-под ног. Попав в подъезд и поднявшись на нужный этаж, Эрен не с первого раза попадает ключом в замочную скважину — руки мелко дрожат. Он буквально врывается в квартиру, едва успев захлопнуть за собой дверь, и после, особо не заботясь о чистоте, в обуви вбегает в ванную. Возле желанного комода он бессильно валится на колени. Темнота, холод… Не хватает только двух компонентов. Ослабшими руками Эрен открывает первый ящик, достает из него осколок стекла, слепо замахивается и оставляет на ладони порез, длинный и глубокий, отчего тело прошивает болью. Под тяжелыми веками она горит, взрывается, будто сотня фейерверков. Следом из глубины груди вырывается стон, полный блаженного облегчения. Кровь хлещет из ладони, подражая фонтану на площади. Она алыми водопадами стекает на плитку и оставляет череду новых узоров, сложившихся из крупных капель, но Эрен не смотрит — привычное зрелище. Сил едва хватает на то, чтобы подползти к раковине и дотянуться до пачки сигарет на ее краю. Непослушные пальцы с трудом выуживают одну, рыскают по карманам в поисках зажигалки, найдя, достают ее и чиркают колесиком. Теплое пламя вздымается в воздух, освещая и согревая окровавленные руки. Тепло и свет посылают мурашки по коже, пока сознание ненадолго уходит на покой. Сигарета истлевает в считанные мгновения — всего пара затяжек, и неописуемое удовольствие встречает свой логичный конец. Пока Эрен промывает рану, задумчиво следит за тем, как кровь смешивается с ледяной водой и витиеватыми разводами стекает в канализацию. Красиво… Обработать порез — снова рутина, дело привычки. Пара мгновений — и ладонь перебинтована, а сам Эрен возвращается в спальню, понурив плечи. Не удержавшись на ватных ногах, он падает на широкую кровать. Мысли покидают голову, растворяясь в веянии сквозняка.***
Гробовую тишину нарушает стук в дверь. Он эхом разлетается в стенах пустынной квартиры и отдает противным гулом в ушах. Сощурившись, Эрен приподнимается на локтях и с подозрением вглядывается в темноту — туда, где должна быть прихожая. Удивление вспышкой тепла согревает изнутри — гости в его доме бывают нечасто. За последние три года, не считая Армина и Микасы, что вечно путаются где-то под ногами, к нему приходил разве почтальон с письмами из налоговой. Иногда приходили соседи, но их Эрен не впускал из принципа, врачам и пьяницам он даже не открывал дверь. Поэтому звонок пробуждает щекотливое любопытство. Тем временем стук с каждым разом становится настойчивее, что заставляет с неохотой встать и, потягиваясь, направиться в прихожую. По дороге к входной двери стук не утихает, что несомненно нервирует, однако подогревает интерес. Эрен поправляет капюшон нервным движением и, даже не посмотрев в глазок, открывает дверь. В этот момент в его голове, кажется, происходит короткое замыкание. Иначе объяснить, почему он в секунду забыл, где живет, почему стоит в чьем-то подъезде, и кто этот человек, не получается. — Ривай?.. Появления учителя Эрен ждал меньше всего. Говорить удается спокойно, однако попытка спрятать любопытный взгляд проваливается с треском. Мужчина стоит неподалеку от лифта, лениво подпирая стену. Он скептично оценивает внешний вид ученика: взгляд медленно опускается с головы к ногам, после вновь поднимается, однако замирает, едва дойдя до середины бедер. Безразличие в нем тут же сменяется беспокойством. Эрен не сразу понимает, что к чему, но вопрос учителя расставляет все по своим местам: — Что с рукой? — В дополнение куратор дергано кивает в сторону перебинтованной ладони. Его резкость с головой выдает скрываемый страх. Быстро среагировав на слова Ривая, Эрен натягивает рукава толстовки так, чтобы полностью скрыть кисти рук от цепкого взгляда. Пожалуй, это самая глупая промашка за все шесть лет его пребывания в подобном состоянии… Остается лишь надеяться на проницательность учителя. Допрос с пристрастием вряд ли будет кстати — стоящего объяснения у юноши нет. — Порезался, — сухо бросает он, то ли пытаясь успокоить, то ли — усыпить бдительность. Учитель и не думает спорить, пускай холодный взгляд сквозит недоверием. Пока Эрен, затаив дыхание, ждет ответа, Ривай продолжает бездейственно стоять, выстукивая незатейливый ритм ботинком по полу. Это несомненно напрягает. — Пропустишь? — Аккерман не находит в себе решимости объяснить свое волнение, поэтому нелепо пытается увильнуть от темы. От холодности его тона бросает в дрожь, но взгляд… Эрен не может точно сказать, что в нем такого необыкновенного, но он… Другой. И только этого взгляда ему хватает, чтобы понять: Ривай явно что-то недоговаривает. Юноша лишь пожимает плечами: — У меня гости. Как-нибудь в другой раз. Он и не пытается скрыть вранье, напыщенно красуется лживой интонацией, словно гордясь ею, и Ривай явно не оценивает такое поведение. Пускай сам мужчина молчит, резкий выдох и тяжелый взгляд говорят за него. — Я просто пришел узнать, нормально ли ты добрался до дома и… — начинает объясняться он, но Эрен перебивает: — Как видишь, со мной все в порядке. Что-нибудь еще? В его голове крутится одно: «Это не то, что ты хочешь сказать». Он видит, что учителю не нравится такая бесцеремонность, однако замечаний по-прежнему не следует. Серые глаза неосознанно мечутся в сторону спрятанной ладони, и утонченное лицо застывает в отвращении, которое тут же сменяется жалостью, стоит Эрену нервно сцепить руки за спиной. Кажется, этот жест окончательно отговаривает учителя сказать то, на что он все не мог решиться. Ривай задумчиво мотает головой. — Вроде нет, — сухо бросает он. Эстетично скрестив руки на груди, он поднимает взгляд. Вот теперь, когда Аккерман стоит в столь красноречивой позе, да еще и смотрит так, будто в душу заглянуть хочет, он становится похож на типичного учителя. Что, к слову, не может не разочаровать. — Прекрасно. Тогда, разрешите откланяться, — парирует Эрен. Весь он сейчас — галимое раздражение, однако юноша не находит в себе решимости захлопнуть дверь без разрешения. Это взбешивает еще сильнее. Ривай снова колеблется: говорить или нет. Даже приоткрывает рот, обнадеживающе вдыхая, но, так и не собравшись с мыслями, нервно сжимает губы. От этого мимолетная обида обжигает изнутри. — Ну что ж, бывай, — неохотно прощается учитель и, махнув рукой напоследок, поворачивается к лестнице. — Увидимся в школе. Сам не зная, зачем, Эрен провожает мужчину хмурым взглядом. Напряженная спина напоминает каменную глыбу, скульптурные пальцы неосознанно впиваются в рукава пальто — учитель явно чем-то недоволен. Скорее всего тем, что не нашел в себе смелости. В последний момент решившись спросить, юноша первым окликает его: — Ривай! — Брюнет, шагнув на следующую ступеньку, застывает вполоборота к нему, вопросительно выгнув бровь в ожидании вопроса. — Это все, что ты хотел? — Эрен спрашивает аккуратно, почти настороженно, будто опасаясь чего-то. Учитель, на секунду задумавшись, растерянно пожимает плечами. Не желая выдавать правду, он тут же скрывается на лестничной клетке, оставляя ученика в недоумении. Ответить на вопрос, что это все-таки было, Эрену не удается. «Он странный», — отмечает про себя юноша, — «Очень странный». Эрен скрывается в квартире. Захлопнув входную дверь и закрыв ее на замок изнутри, он возвращается в ванную. Ловко лавируя в темноте, подходит к раковине, берет пачку сигарет, зажигалку и неторопливо идет на кухню. Там он усаживается на широкий подоконник, обхватив ноги руками, и зажимает сигарету между зубов. В тишине громко чиркает колесико зажигалки, темнота обрамляет ее слабый огонек, что обдает замерзшие ладони теплом… В кончиках пальцев приятно покалывает. Первая затяжка не вызывает ничего, кроме жжения в горле. Облако дыма вырывается в кухонную прохладу, постепенно растворяясь в ней и пропитывая стены едким запахом. Вторая затяжка чуть успокаивает, наводит порядок в сознании, расставляет мысли по полочкам. Третья незамедлительно идет следом, от четвертой в голове становится пусто, тело наливается приятной тяжестью, и глаза закрываются сами по себе. В постепенно поглощающем блаженстве Эрен не замечает, как расслабляется… Сколько проходит времени, Эрен не знает, но к тому моменту, как он приходит в себя, затекшие бедра и спина понемногу начинают неметь. По коже расползается зуд, шея противно ноет, и голова болит с такой силой, будто это не Эрен ежедневно глотает таблетки пачками. Зато сознание, отдохнувшее от мыслей, приятно обволакивает туманом. Страх временно отступает. В руках остается бычок, обжигающий кожу тлением, но вскоре он улетает куда-то на пол. Эрен спрыгивает с подоконника. Он направляется в спальню, а когда оказывается в нужной комнате, подходит к широкой кровати и падает ничком, прикрывая глаза. Пока онемевшие мышцы болезненно ноют, требуя движений, Эрен отчаянно пытается расслабиться… Безрезультатно. Грудную клетку сковывает удушьем — оно заставляет впасть в уныние, резко ощутить контраст легкости и безысходности. Думать не хочется ни о чем, но голова разрывается от ощущения пустоты. С тяжелым вздохом юноша поворачивается на бок, пытаясь найти удобную позу для сна, но и эта попытка проваливается с треском. Он лежит так несчетное количество времени, бездумно уставившись в потолок, едва посеревший от времени… Кажется, полчаса, если не больше, пролетает за пару секунд, не принося за собой ни намека на стоящий результат. Эрена воротит от собственного бездействия, понемногу он понимает: еще минута бессмысленного валяния на кровати, и нагрянет беспричинная истерика — придется вновь засыпать на таблетках. Голова раскалывается, будто вместо гробовой тишины слух атаковал тяжелый металл. Отчего-то в комнате становится душно и напряженно, несмотря на открытое нараспашку окно. В груди — горячо, как на огненной сопке, но тело понемногу пробирает холод. Сознание разрывает на части — внутри будто переговариваются одновременно тысячи голосов: от детского визга, до старческого шепота. Они твердят, твердят что-то неразборчивое — пустой набор слов, не имеющий никакого смысла. Хочется взвыть, заткнуть уши руками, но не получается — противный ком в горле не дает выдавить ни звука. Из-за омертвевших мышц — не пошевелиться. Перед глазами плывет: потолок постепенно размывается, мрачнеет; приходится зажмуриться до бордовых кругов, чтобы этого не замечать. Эрен пытается отыскать в сердце страх, но не находит его… Внутри, кроме опасения одинокой смерти, ничего — пустота, к которой он со временем привык. За годы одиночества она стала совсем знакомой, практически родной. Она безмолвно утешает, подталкивает к «правильному» решению и раз за разом направляет вглубь квартиры, в ванную — к деревянному комоду, к увечьям, к боли. Если постараться и собрать остатки воли в кулак, можно скатиться с кровати и кое-как доползти до шкафа. Там, насколько Эрен помнит, на подобный случай хранится старый галстук, что натирал шею еще в средней школе. Юноша и сам не понимает, зачем хранил его все это время, но раз за разом использует — помогает безотказно. Сесть удается с трудом: голова ватная, к спине будто привязали доску, не позволяя согнуться, на каждом плече — валун. Кажется, что ноги и вовсе слушаться не будут — подведут, стоит только подняться с кровати, и Эрен распластается на полу без сил. Но нет: спустя какое-то время ему удается, пускай проблематично, но твердо встать на ноги. Он даже задумывается о похвале за стойкость, но тут же отбрасывает эту мысль, насмехаясь над ней. Какая дурость! Не теряя времени, Эрен с горем пополам направляется к платяному шкафу. При этом со стороны он выглядит жутко забавно и нелепо… Взрослый парень, ростом под потолок, кое-как держится на ногах. Не может пройти три метра по прямой — коленки дрожат, как у олененка, ступни скользят по паркету. Он плетется бледным пугалом, едва ли не падая. Эрен невольно наблюдает за своим отражением в зеркале — от ужаса картины ему хочется прыснуть со смеху, но улыбка не трогает его лицо — так жутко раскалывается голова. Эта боль не напрягает, вовсе нет, скорее утомляет, выматывает, с ней хочется побыстрее разделаться, чтобы предсмертное состояние отступило, и обессиленное тело провалилось в глубокий сон. Детский галстук, забытый на пыльной полке, сам ложится в руку, легко обвивает влажную от пота шею. Ноги все же подводят — стоит едва нацепить несуразно маленькую вещицу, Эрен с грохотом валится возле шкафа, тряпичной куклой рассевшись на ледяном паркете. Собственная нелепость смешит, Эрену хочется обернуться и еще раз глянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться в театральности падения, но в голове по-прежнему роятся незнакомые голоса, что изводяще бормочут со всех сторон. Все это надоедает в момент, и на плечи тяжелым грузом оседает усталость. Ухватившись за кончик грубой ткани, Эрен уверенно тянет его в противоположную сторону, затягивая петлю как можно сильнее. Детский галстук не душит так сильно, как того хотелось бы, но шею сдавливает нешуточно — вспышка желаемой боли оглушает, и этого ему вполне достаточно. Дышать удается с трудом: путь к кислороду практически перекрыт, в груди начинает нещадно жечь, но чем меньше воздуха, чем сильнее жжение, тем сильнее удовольствие, верно?.. Поэтому, не раздумывая, Эрен затягивает петлю еще сильнее, до треска ткани накручивает галстук на кулак. И действительно: тело изнутри обволакивает чувство эйфории… Настоящее блаженство. По венам растекается леденящий душу холод, кажется, еще немного, и вместе с кровавым кашлем наружу вылетят легкие. От этого в груди расцветает чувство чего-то прекрасного и возвышенного… Прекращать не хочется. Словно еще чуть-чуть, и Эрен сможет без сожалений и задних мыслей убить себя. Вот она — та самая опасная, но от того безумно привлекательная грань. Когда кровь отливает от лица, и удары сердца становятся настораживающе медленными, онемевшие руки безвольно падают на пол. Петля расслабляется, и следом в грудной клетке взрывается фонтан непередаваемых чувств. Они, точно сильнейший наркотик, будут заставлять Эрена проходить через это снова и снова, раз за разом себя душить… Ему это по душе. Про себя Эрен отмечает: «Нужно будет купить нормальную веревку». Это — последняя осознанная мысль, мелькнувшая в голове в тот день. Пока юноша теряет счет времени, глаза закрываются сами собой. Неожиданно, но желанно в свои права вступает бессознательный сон.***
Утро встречает прокруткой заевшей пластинки: дрожь во всем теле, холодный пот, пробуждение от кошмара на рассвете, недокуренная сигарета — последняя в пачке, привычные мысли о быстрой смерти, их отрицание, мелодичный будильник, десять минут спокойствия, и вновь оно… По изученной схеме начинается тремор, ноги подводят, на лбу выступает холодная испарина, раны синхронно ноют и чешутся — все это сводит с ума, медленно, неторопливо, но верно. Эрену хочется обматерить себя последними словами, но сил нет — приходится сдаться и вновь вернуться в ванную, темную и ледяную, пропахшую кровью. Обещание взять перерыв снова забывается, когда на руках остаются три свежих пореза — глубокие царапины, кровь с которых льется ручьем. На этот раз в руках Эрена оказался скарификатор — безобидная с виду вещица, что в теории только прокалывает кожный покров и приносит наименьшее количество боли. Но Эрен никогда не был ординарным — он легко придумал, как использовать ее в своих целях: воткнув иглу в руку, он разрывал ей кожу до крови — так, что от боли перед глазами рассыпались звезды. Под закрытыми веками — слезы блаженства, внутри — пустота, на этот раз противоестественная, пугающая. Тело рассыпается на тысячи осколков… Новые ощущения, новая боль — единственные проблески в его однообразной жизни. Как только эйфория отходит на задний план, а боль ослабляет свои тиски, рутина, ненадолго остановленная, вновь продолжается: дезинфекция ран, пустое отражение в зеркале, на этот раз немного другое — с лиловыми синяками и красной полосой на шее… Эрен с отвращением накидывает капюшон на голову. Он возвращается в гостиную, неторопливо скидывает вещи в рюкзак, забирает со стола телефон, наушники и выходит из квартиры с ощущением, будто забыл что-то важное… Оно заставляет его с минуту простоять под дверью, размышляя, однако вскоре времени на раздумья не остается — ключ поворачивается в замочной скважине, и Эрен скрывается в тени лестничной площадки. До школы он добирается по изученному пути: скучные многоэтажки, парк, метро, предпоследняя станция, сквер, и вот он у знакомого здания, от одного вида которого настроение портится в момент. Желания заходить внутрь нет совсем, но есть необходимость, которая заставляет, сдерживая рвотный позыв, перешагнуть порог школы. Эрен неторопливо поднимается на третий этаж. Он как раз подходит к нужному кабинету, когда по школьным коридорам разлетается звонок. Юноша ненадолго замирает возле класса литературы, устало смотрит на закрытую дверь, но, так и не найдя в себе сожаления, пожимает плечами. Он тут же отправляется к кабинету итальянского языка. Плечи непроизвольно дергаются с отвращением. Мысли неохотно возвращаются к Риваю. Немного обдумав произошедшее, Эрен посчитал его странным. Не необычным, не интересным — именно странным учителем, который по началу будет активно выражать недовольство, делать замечания, стараться направить «на путь истинный», однако со временем мужчина сдастся. Так было всякий раз, и Эрен не сомневается: Аккерману не по зубам заученная схема. И все же есть в нем что-то, что не позволяет юноше смотреть на него свысока — что-то несущественно выделяет его среди окружающих. Эрен никак не может понять, что именно, и это несомненно его раздражает. Кабинет встречает привычно тускло и холодно, что немного успокаивает. Следом за юношей в класс понемногу прибывают ученики. Один за другим они заходят шумными компаниями, громко смеясь и обсуждая что-то наперебой. Всех их, как бы сильно не хотелось этого замечать, встречает Ривай: он холодным взглядом провожает каждого до его рабочего места и что-то отмечает в классном журнале, наблюдая за общим поведением. Эрена он какое-то время игнорирует — то ли просто не замечает, будучи занятым, то ли нарочно не хочет уделять внимание нерадивому, проблемному студенту. Лишь спустя пару минут, когда Эрен успевает вывалить на стол все необходимое и мирно усесться на неудобный стул, мужчина поднимает на ученика глаза. Ривай по-прежнему держит лицо, оставаясь той же бесстрастной статуей, какой успел запомниться за две встречи. Однако его взгляд усмехается, будто учитель увидел нечто забавное, что невольно привлекает внимание Эрена. Он нехотя задерживает взгляд на серебристых глазах. Он приходит в себя лишь тогда, когда прямо перед его лицом проходит Жан — ненавистный одноклассник. Настроение портится в момент. Но стоит «лошадиной морде», как его зовет сам Эрен, отойти, как взгляд снова падает на заинтересованное лицо учителя. Одноклассник оказывается полностью забытым. Юноша подпирает рукой подбородок и цепляется глазами за искру во взгляде Ривая. Учитель тут же это замечает. Поднявшись с места, он неспешно подходит к парте, стоящей чуть впереди ученического места Эрена. Какое-то время он просто стоит рядом, наверное, ожидая приветствия, однако юноша на это не реагирует — лишь, вскинув голову, наблюдает за куратором. Вскоре мужчина понимает, что дожидаться вежливости — занятие совершенно неблагодарное, и с тяжелым вздохом присаживается на краешек передней парты. Пантомимой он просит снять капюшон и отложить наушники в сторону, после чего скрещивает руки на груди, ожидая. А Эрену просто становится интересно. Пускай в наушниках играет любимая песня, своей атмосферой разбавляющая людность кабинета, пускай лень и нежелание требуют не рыпаться, он ставит мелодию на паузу, небрежно выдергивает наушники и откладывает их на парту возле себя. Капюшон слетает следом, сам по себе, однако Эрен не обращает на него внимания. Его заинтересованный взгляд все так же прикован к лицу нелюбимого учителя. Ривай не торопится начинать разговор. Уже было приоткрыв рот, чтобы сказать что-то важное, он так и застывает со странным выражением лица, непонятным, но забавным. Уставившись на ученика, как на нечто диковинное, он слишком сильно напоминает Эрену панду, только что потерявшую смысл своего существования. Поэтому, тихо прыснув, он не может сдержать едкий комментарий: — Погодку обсудить пришел? Учитель тут же отмирает. Неестественно выпрямив спину, он опускает плечи, вздергивает подбородок и смотрит сверху-вниз недовольно, чуть сощурившись. Явно хочет сделать замечание, возможно, попросить вести себя приличнее, однако сдерживается. Ривай решает никак не реагировать на провокацию, сохранив холодное выражение лица. — Не совсем, — уверенно отрицает он и, мотнув головой, откидывает челку со лба. Эрен с любопытством наблюдает за куратором, ожидая непонятно чего. Признаться честно, ему не столь важно, чем он заслужил внимание педагога. Единственное, что не позволяет ему опустить вопросительный взгляд — тяжесть в глазах Ривая. По ней видно: учитель понимает, как сильно успел надоесть за сутки знакомства, да и сам не очень хочет докучать, но почему-то беспокоится. Поэтому, пробежавшись мимолетным взглядом по остальным ученикам в классе, он чуть тише продолжает: — Хотел спросить, все ли у тебя в порядке?.. — Аккерман едва ли не шепчет, будто это какая-то секретная информация, чем вызывает лишь большее недоумение. Эрен вновь теряется. Он какое-то время только и может, что недоверчиво смотреть на учителя, пока в голове зреет весьма справедливый вопрос: «Тебя переклинило на моем «в порядке», или ты каждого ученика так достаешь?», и чтобы не спросить об этом вслух Эрену приходится вспомнить все, что он знает о благовоспитанности. — Все в ажуре. Тебе не о чем волноваться, — отвечает он спокойно и осознанно, благодаря чему заверяет в своей правоте не только преподавателя, но и самого себя. Он закрепляет результат улыбкой — той самой, которую обычно рисуют на рекламных баннерах зубной пасты, неестественной и слегка натянутой. Сам Эрен считает, что она выглядит весьма уместно. Ривай, как и ожидалось, не ведется. Кажется, его слегка задевает равнодушие, получаемое в ответ на беспокойство, поэтому он раздраженно хмурится и чуть сильнее оттягивает рукава рубашки. — Правда? — Холодно переспрашивает он, будто ожидает получить опровержения услышанному. Эрен молчит — только пожимает плечами и продолжает нелепо улыбаться. — В таком случае, что с твоей шеей? В груди что-то болезненно лопается… Эрен не знает, что сказать. Сознание заполоняет паника. Он ждал чего угодно: разозленного замечания, упрека во лжи, допросов, которыми три года назад увлекалось его окружение, едких комментариев в свой адрес, возможно, каких-то угроз… Но точно не того, что абсолютно посторонний ему человек, которого, казалось бы, не волнует ничего, кроме его личных интересов, обратит внимание на такую мелочь. Бледно-алая полоса с лиловыми синяками, ее опоясывающими, — далеко не самое скучное и безобидное зрелище. Каждый бы ее заметил, но далеко не каждый бы осмелился спросить… То, что смелости набрался именно Ривай — едва ли не самый чужой человек из всех его знакомых, окончательно выбивает Эрена из колеи. Мысли понемногу гаснут, раздавленные злостью. Ранее любопытный взгляд загорается праведным гневом, и учитель сразу же это замечает. — Хотя, дай угадаю… — Он усмехается тихо, будто опасаясь, что кто-то услышит, но с прежней холодностью. — Это не мое дело, так? Жалость в его взгляде добивает окончательно. Затаенная обида и злоба обжигают горло, глаза застилают непрошенные слезы. Все, на что Эрен набирается сил — тихое: «Бинго», — после которого он быстро прячется в тени растянутого капюшона. Он вновь затыкается наушниками, включает остановленную песню и, скрестив руки на столе, кладет на них голову, лишь бы не видеть преподавателя. Того это, кажется, смешит. А, может, Эрен ошибается, однако в память врезается образ размытой, едва заметной улыбки, которую он вряд ли сможет забыть.***
Огромный торговый центр, в недрах которого спрятано отделение хозяйственных товаров — это широкие светлые коридоры, просторные помещения, яркие лампы и шумный скоп людей. Капюшон не спасает от слепящего блеска, наушники и надрывающаяся музыка в них не перекрывают гомон толпы — неприятный зуд расползается по коже. В мыслях Эрена мелькает одно лишь слово: «Мерзость…», и он ускоряет шаг. Веревки находятся слишком уж быстро: они сами бросаются в глаза, стоит юноше перешагнуть порог хозяйственной части. Красные, синие, желтые, серые, самого разного плетения и прочности — на любой вкус и цвет. Но именно та, которую он искал, стоит чертовски дорого — едва ли по карману. Естественного цвета, которого и должна быть веревка, крепкая, слегка шершавая, надежная, и ценник у нее соответствующий. Чтобы купить это несчастное убожество — хотя бы метр! — Эрену придется отдать все последние сбережения. Разумная часть упорно уговаривает: «Оставь деньги. Чем ты собираешься платить за квартиру?», но мании все равно. Она, как ребенок, увидевший дорогую безделушку — совершенно ненужную, которую она забросит в дальний угол через неделю-полторы, но оттого безумно привлекательную. Она твердит «хочу», хотя понимает, что покупать ее нельзя. Ее не волнует идея остаться бездомными, зато с веревкой за плечом — она сделала свой выбор и теперь уперто требует следовать ему… И Эрен, поддавшись, покупает не то, что дешевле, а именно то, что ей хочется. Он ненавидит себя, ненавидит свою слабость, но расплачивается за покупку и направляется домой. В голове неутешительно крутится: «Безвольный идиот».***
В полузаброшенной квартире прокурено, холодно и темно… Так комфортно, что дышать становится чуть легче. Обессиленно, прямо в обуви, Эрен навзничь падает на кровать, и в голове становится пусто. Все мысли разом отступают: о бесконечных долгах, об оплате за квартиру, о бесполезной покупке; на какое-то время юноша позволяет себе забыться и не думать вообще ни о чем — просто лежать и пялить в скучный потолок. Ему хочется провести так весь день: бездельничать, валяться на кровати, забыв о существовании целого мира… Но все планы рушатся вместе с тишиной — по квартире разносится громкий стук в дверь, столь яростный и настойчивый, будто некто, стоящий за ее порогом, намерен протаранить стену, если Эрен не откроет сию минуту. Юношу с головой накрывает чувство дежавю, и сперва он, переполненный уверенностью, что в подъезде его ожидает Ривай, хочет притвориться, якобы не слышал стука; но вскоре за грохотом следует женский голос — приглушенный, едва уловимый, но взбешенный… Он сразу понимает: на этот раз в гости пришла Микаса, и она явно чем-то недовольна. Всегда, сколько он себя помнил, Эрен мечтал об одиночестве, однако с годами мечта так и оставалась несбыточной. Вина в этом полностью лежала на плечах его преследователей, которые отчего-то до сих пор в него верили, когда, казалось бы, любой уже потерял бы надежду. Армин и Микаса всегда были единственными людьми, с которыми Эрен мог ужиться: с трудом и не без скандалов, но с натяжкой их отношения потянут на дружеские. Еще в детстве опасаясь открываться кому-то после смерти матери и пропажи отца, Эрен подпустил их к себе с большим недоверием, о чем теперь жалеет ежедневно. И все из-за нравоучений и наставлений на «путь истинный», которые в последнее время заметно участились. Пустые старания, успех которых им только снится, но друзья по сей день не опускают руки. Они напрочь отказываются признать правду: после шести лет лекций о «правильной жизни» и их сокрушительных неудач, на седьмой год чуда не произойдет. Пытаться исправить в человеке то, чем он живет — бесполезная трата времени, и Эрен не мог понять, почему они никак не перестанут?.. Еще один гневный комментарий расставляет все по своим местам. Эрен сразу смекает, что к чему: Микаса и Армин наверняка застали утренний инцидент в кабинете и теперь пришли читать ему нотации. И пускай юноша уверен, что лекция о вреде мазохизма надолго не затянется, выслушивать назидания не хочется. Он и без того знает, о чем пойдет речь. «Ты должен выкарабкиваться поскорее», «Все зашло слишком далеко, Эрен», «Ты не должен позволять себе подобного», «Когда ты уже одумаешься?», «Почему ты не хочешь снова стать нормальным?»… Он не раз выслушивал все эти выпады, не раз отвечал на них и отчаянно не понимал, зачем начинать все сначала? Разговор, не успев начаться, безвозвратно испортил ему настроение. Пока Эрен неторопливо идет к двери, в груди еще теплится надежда избежать конфликта. Но стоит ему увидеть разгневанную Аккерман и мрачного, как туча, Армина, вера в лучшее исчезает. Девушка уверенно отталкивает Эрена в сторону и самовольно заходит в квартиру. — Да, конечно, проходите, — устало вздыхает юноша, в который раз убедившись в бесцеремонности подруги. — Очень рад видеть вас, ребята, — едко добавляет и, захлопнув дверь, поворачивается лицом к нежелательным гостям. Ответом ему служит звонкая пощечина и грозный выкрик: — Ты совсем спятил?! Щеку обдает огнем. Совесть сперва просыпается, лениво толкает в плечо, нехотя просит извиниться и лишь после этого выставить обоих друзей за дверь, но ничего этим не добивается: внутри по-прежнему пусто. Эрен не чувствует ни вины, ни стыда. — Что снова не так?.. Эрен говорит совершенно спокойно, даже слегка лениво, но его слова становятся эдакой красной тряпкой для быка — подруга с каждым словом злится все сильнее. Взбешенная до невозможности, она яростно хватает юношу за локоть и, едва не разнося все на своем пути, утягивает его в ванную. Неслабым ударом кулака она проходится по выключателю, и тот, натужно треснув, позволяет тусклому свету залить комнатку. — Вот что, блядь, не так! — Истошно кричит Аккерман, указывая на пол пальцем, трясущимся от злобы… Как ни странно, на Эрена ее гнев не действует совершенно. Он безразлично пожимает плечами в ответ. — А мне кажется, красиво получилось. Кровавые разводы и вправду кажутся ему привлекательными. Микаса окончательно теряется. Ярость девушки превышает все нормы, выходит далеко за их пределы и оседает полным отсутствием мыслей. Кажется, еще немного, и Аккерман заплачет от бессилия, но девушка держится — не позволяет себе дать слабину. Следом в ванную проходит Арлерт. Он устало, с долей глубокой печали смотрит на пролитую кровь, размазанную по плитке, после прикрывает глаза, будто не хочет на «это» смотреть, и тяжело сглатывает… Но молчит. И внутренней твари это явно не по вкусу — ей так хочется, чтобы ее творение оценил хоть кто-нибудь, кроме Эрена. Она заставляет говорить дальше, особо не думая о смысле и о ценности своих слов, об их последствиях… И он говорит: — Произведение искусства, правда? — С саркастичной гордостью замечает Эрен, кивнув в сторону пола. Армин и на это не отвечает — лишь отворачивается и выходит обратно в коридор, не выдержав едкого запаха. На мгновение Микаса, стоящая по левое плечо, теряет дар речи: она просто смотрит юноше в глаза и пытается найти в них хоть что-то, что намекнет на несерьезность его слов… Но все попытки оказываются тщетны. — «Красиво»?.. «Произведение искусства», Эрен?.. — Она потерянно спрашивает, едва охрипшим от перевозбуждения голосом. — Ты окончательно сошел с ума?.. Наверное, сейчас ей, как никогда до этого, важно услышать четкое и уверенное «нет». В таком случае, придется солгать. Снова. Наблюдая за своим поведением, своими мыслями, своими желаниями в последнее время, Эрен нехотя задумывался о сумасшествии, выбраться из которого поможет разве что чудо. Лгать не только подруге — самому себе о своей же адекватности кажется юноше еще бόльшим бредом. Поэтому он честно отвечает: — Возможно. — Его губы невольно затрагивает улыбка. — Все возможно… — И в этот момент Аккерман понимает, что ее злость обращается пеплом. Так было всегда: Эрен вытворял какую-то бесноватую ересь, Микаса злилась до умопомрачения, после осознавала бесплодность своего гнева, на какое-то время терялась, а после успокаивалась и принимала произошедшее с любыми последствиями. Со временем «бесноватая ересь» становилась все серьезнее и опаснее, в основном для самого юноши — окружающих она редко касалась; но цепочка реакции подруги до сих пор осталась неизменной. Вот и сейчас она, выбившись из сил, устало садится на бортик ванны и отчаянно заглядывает в зеленые глаза. — Эрен, пожалуйста, прекрати, — вымотанная до предела, она тихо просит, уже и не зная, как ей стоит вести себя в этой ситуации. — Это ведь ненормально… Ну вот. Песня о понятии «нормальности». От лица Микасы она стара, как мир, что понемногу начинает раздражать. — Что именно? — Сухо интересуется Эрен, все еще держась невозмутимо. Девушка с охотой отвечает: — То, что тебе нравится происходящее. Это все-таки снимает с тормозов. — Прости, но с чего ты решила, что имеешь право называть мои вкусы ненормальными? Эрен пытается держаться ровно — на подругу нельзя повышать голос, она ведь хочет, как лучше!.. — но под конец уверенный тон сменяется хриплым, по-настоящему взбешенным, и Микаса это замечает. Однако ее умную голову (к сожалению, в такие моменты совершенно пустую) ни на секунду не посещает здравая мысль — самое время прекратить. — У любого спроси, — нервно огрызается она. — Думаешь, хоть кто-то тебя поддержит? Ее вопрос полон сарказма, на который стоило бы обратить должное внимание. Но золотое правило — игнорируй провокации — не дает этого сделать. Поэтому Эрен отвечает так же сухо: — Мне плевать на кого-то. Я спрашиваю конкретно о тебе. Это замечание в момент отрезвляет Аккерман. Улетучиваются и злость, и усталость разом, на их место приходит влюбленная встревоженность. Она голубыми брызгами взрывается в глазах, стекает вниз по серой радужке и оседает крупными слезами. Поднявшись на ноги, Микаса решительно подходит к другу, в порыве волнения она даже не замечает, как проходит по самому большому и красивому кровавому пятну — прямо-таки по гордости коллекции. Казалось бы, ненарочная небрежность, а Эрена передергивает, будто от удара током. В голове мелькает: «Можно было бы и поаккуратнее». Подойдя вплотную, девушка подхватывает его руки и ласково окликает: — Эрен… — Тихий шепот успокаивает, помогает обуздать беспричинную злость. — Ты знаешь, как много значишь для меня. Ты понимаешь, что и я, и Армин, и Ханнес будем любить тебя, несмотря ни на что. Ты — замечательный человек. Я знаю, каким добрым, чутким и ласковым ты можешь быть — я помню тебя таким! Но… В ее глазах балаган — вихрь эмоций. В обычно суровом взгляде умещается столько чувств, что дыхание перехватывает. Она смотрит тепло и открыто, будто умоляет открыться навстречу, на секунду отбросить панцирь и стать настоящим — ненадолго, всего на мгновение!.. Немые слезы говорят больше, чем все ее пламенные речи и нотации, в подрагивающих губах, кажется, застыли именно те слова, которые Эрен так хочет услышать: «Мне неважно, какой ты есть, я приму любой твой выбор»… Но их не следует. — Но то, что происходит с тобой сейчас… Это нужно лечить. Прошу, пойми это наконец. Упрек, будто ножом по сердцу. Эрен едва ли может различить, действительно ли в груди кольнуло, или то шалости больного воображения. — Я не псих, — он говорит, возможно, слишком грубо, после чего вырывает руки из нежной хватки, — чтобы меня лечить. Он изо всех сил пытается скрыть, насколько больно было это слышать. В памяти всплывает жуткое воспоминание… Когда он был совсем маленьким, Ханнес, так называемый дядя, принес черепаху. Откуда тот ее достал, и зачем притащил в дом, Эрену непонятно до сих пор, но выглядел дядя совершенно довольным, будто сотворил великое детище. Питомец вызывал у юноши лишь отвращение. Он и сам не помнит, было ли дело в том, что черепаха укусила его в первый же день знакомства, или в том, что ее Ханнес любил явно сильнее пасынка — они не поладили. Поэтому каждый день начинался одинаково: Эрен тайком пробирался в дядину спальню, доставал питомца из аквариума, протаскивал к себе в комнату и, открыв окно, высаживал черепашку на уличный подоконник, каждый раз надеясь, что к тому моменту, как Ханнес проснется и обнаружит пропажу, она уже исчезнет с концами. И так, раз за разом проделывая подобные махинации, это понемногу стало веселить. Было забавно наблюдать за тем, как сонный дядя первым делом проверял аквариум, как, ласково именовав племянника «непослушным засранцем», он обнаруживал пустой бассейн и направлялся на поиски — к слову, весьма краткосрочные, так как точное «место хранения» было найдено в первый же день. Было так весело, когда Ханнесу приходилось полностью высовываться из окна, чтобы достать неторопливо убегающую черепаху, а Эрену, в свою очередь, было доверено придерживать «искателя» за ноги. День за днем мальчик привык к питомице, но традициям не изменял ни разу. Пока однажды, высунувшись в окно, дядя не застрял там дольше обычного. Он стоял в одной пижаме, наполовину свесившись на улицу, где тогда лютовала зима, и старательно всматривался куда-то вниз. Казалось, ему было все равно и на холод, и на маленького ребенка, которого в любой момент могло продуть сквозняком — дядя тщательно что-то искал. Искал долго, пока не понял, что это бесполезно. На этот раз он закрыл окно без черепахи в руках. На его лице было непривычно суровое выражение, в глазах кое-как уживались сожаление и злость. Эрен отчаянно не мог понять, что происходит, и где положенная ему порция веселья. Вместо толкового объяснения дядя лишь скупо бросил: «Доигрался?» и, недовольно цыкнув, ушел в другую комнату. Мальчик так и оставался в неведении до тех пор, пока он не спустился во двор, чтобы, как обычно и бывало, запрыгнуть в машину к дедушке Армина и направиться в школу. На дороге его ждало жуткое кровавое пятно, размазанное по проезжей части. Тогда Ханнес, который каждый день провожал его до машины, не дал ему толком оглядеться и понять, что произошло. Только когда он вырос и случайно вспомнил о том происшествии, понял, что дядя соврал, сказав, что черепашка уползла через подоконники к соседям, — она сорвалась и упала на дорогу, где ее в скором времени настигла смерть под колесами автомобиля. Жуткая история… Каждый раз к горлу подбиралась тошнота, стоило вспомнить то утро. Даже сейчас, несмотря на обширный кровавый опыт, от одних мыслей вниз по позвоночнику стекал холодок. Но, как бы то парадоксально ни было, именно эта история стала для Эрена эдакой точкой старта — ведь с того утра вся жизнь пошла под откос. Вряд ли в этом виновата смерть простой черепахи, однако совпадение выдалось весьма и весьма зловещим. Сейчас он чувствовал себя той самой черепашкой. Его выставили на лютый холод, выкинули из окна, уронили на асфальт и каждым своим словом, точно весом многотонного автомобиля, раскалывают панцирь, ломают изнутри и размазывают. «Это нужно лечить» Три обыкновенных слова, а глаза предательски щиплет от накативших слез, что не утаивается от чуткого внимания собеседницы. Микаса пытается аккуратно положить руку ему на плечо: — Эрен, я не это имела в виду… — Но юноша тут же ее скидывает. Тряхнув головой, он проглатывает слезы. Ком в горле проглотить не получается, зато удается мастерски игнорировать, а понемногу накатывающее бессилие пока не страшно — оно далеко, еще есть время выпроводить всех, кому он кажется больным. — Не нужно, Микаса, — он старается говорить по-прежнему беззаботно, будто только что морально не опустился на самое дно. — Я все понимаю. Губы он растягивает в улыбке — той самой, которой обычно приветствует друзей для отвода глаз. Она не производит должного эффекта, и Эрен это видит: по грустному взгляду подруги, по ее виноватому выражению лица, по атмосфере, накалившейся до предела. Но сейчас, когда в памяти сплошь кровавые брызги, больше всех она нужна ему. — Да ничего ты не понимаешь! — Обессиленно вскрикивает девушка и, не давая вырваться, приобнимает за плечи. Кажется, еще немного, и она ударится в слезы. — Тебя всеми силами стараются спасти, вдохнуть в тебя чертову жизнь, а ты мало того, что ни черта не помогаешь, так еще и каждую нашу попытку выворачиваешь наизнанку! Так, как тебе хочется! Ее крик оглушает, и сдержаться все-таки не удается — слабость, пересилив на чаше весов, выплескивается наружу в одинокой слезинке. В голове наконец-то воцаряется пустота. Заботливо подхватив вспотевшие ладони, Эрен убирает их с собственных плеч. Улыбка становится заметно натянутой. — Не нужно кричать — у меня болит голова, — усталым, но понимающим шепотом просит он, лишь бы не выдать дрожи в голосе. В душе не остается ни злости, ни обиды на слова девушки, ведь она полностью права. Вот только осознавать это чертовски больно. — И вообще, думаю, вам лучше уйти. Я неважно себя чувствую… — Хочется говорить твердо и уверенно, но сил хватает только на убогую мольбу. Это, наконец, заставляет Микасу задуматься. В момент умерив пыл, она замолкает, не успев произнести ни слова поперек. Девушка внимательно смотрит в глаза, будто в душу заглянуть хочет, и в ее взгляде умещается столько немых просьб, столько переживаний, что юноше приходится первому неловко потупиться в пол… На это подруга лишь понимающе кивает. Ее любви (далеко не дружеской) хватает сполна, чтобы вновь простить ему произошедшее и не держать зла. Она безмолвно подходит и крепко обнимает на прощание, будто в последний раз. После нелепо мажет губами по щеке, точно извиняясь за то, что потревожила, и, оглянувшись, с тяжелым вздохом покидает ванную… Пара неразборчивых фраз, которыми перекидываются друзья по пути к подъезду, добивают Эрена окончательно — в груди становится беспросветно пусто. Когда дверь за гостями закрывается, вместе с глухим хлопком взрывается эта самая пустота, и по щекам градом начинают катиться слезы.Проклятая черепаха!
***
Вечер и ночь проходят в беспамятстве. Утро подкрадывается слишком неожиданно, отчего пробуждение выдается особенно тяжелым: с затрудненным дыханием, холодной испариной на лбу и жаждой, как у пустынного путника. Кажется, что лучше было не просыпаться вовсе. Таковы последствия редкого сна на таблетках — может, дело в отторжении организма, а может, в пустых предрассудках, но каждое утро после принятых препаратов знаменуется предсмертным душком. Без них зачастую не получается заснуть вовсе, а из двух зол, как известно, выбирают меньшее. Будильник звонит, как всегда, задолго после пробуждения, однако вместо устоявшихся планов Эрен остается в постели. Все потому что сил не хватает даже на то, чтобы сесть прямо, как полагается, а не расплыться по стулу уставшей лужицей. Выжатый и физически, и морально, он не находит в себе желания куда-либо идти, поэтому обещание Ханнесу прилежно посещать занятия тут же забывается. Он остается дома. Кажется, впереди столько свободного времени… Можно заняться всем, чем угодно! Например, убраться в квартире — в конце концов, сколько можно жить в свинарнике? Или отправиться на поиски новой работы — денег ведь совсем не осталось. Для этого нужно всего лишь подняться с кровати: сделать над собой небольшое усилие — заглушить боль в голове мириадами мыслей, и с новыми силами отправиться навстречу новому дню. Прекрасные планы!.. К сожалению, пустые. С этими мыслями Эрен остается в кровати. Он лежит, не задумываясь ни о чем — бесцельно считает время. Вот прошло десять минут от времени, которое стоило бы потратить на уборку… Уже полчаса… Практически час — пора вставать, не то времени не хватит даже на то, чтобы протереть пыль!.. Час… Полтора… Уборка отменяется с концами. Так нельзя. Кажется, стоит пролежать еще секунду, и мышцы онемеют окончательно, а кости застынут намертво. Нужно подняться — обязательно! — и хотя бы дойти до телефона, чтобы позвонить Марку, слезно вымолить у него второй шанс вернуться на прежнюю работу. «Что ты будешь делать, когда в квартире отключат воду? Оружием жажду не заглушишь!» — упрямо твердит здравый смысл, и Эрен охотно соглашается с ним. Но тело остается в постели, не желая поддаваться. В итоге, юноша лишь переворачивается на другой бок и продолжает бездумно разглядывать комнату. Сегодня как-то слишком холодно… Непривычно. Наверное, скоро придется доставать зимнюю одежду — как ни игнорируй свое здоровье, замерзнуть насмерть совсем не хочется… Значит, придется снова разбирать коробки. Черт… Так не хочется. Снова натыкаться на старые вещи, выкинуть которые не позволяет ни совесть, ни ностальгия, снова вспоминать убогое детство, снова всякий раз тяжело вздыхать, находя забытые фотографии в альбомах… Противное чувство. Еще час — а то и больше — пролетает за мгновение, будто его и не было. За окном, следуя за раскатом грома, начинает тихо шуршать дождь. Спальню обволакивает умиротворение и холод, и в душе ненадолго воцаряется покой. Но лишь на секунду — он испаряется тут же, стоит Эрену пошевелиться. В спину впивается столько игл, что в глазах темнеет от боли. Однако картинка быстро возвращается, пускай первое время кажется тусклой и размытой. Эрен рывком садится на постели и делает глубокий вдох, зажмурившись. В груди взрывается ряд фейерверков, в ушах раздается отчетливый грохот сердца, который замирает на мгновение… После по телу расползается приятная нега. Неторопливо, но верно, она охватывает каждый уголок, теплыми волнами омывая подушечки пальцев. Предсмертное состояние отступает. Так гораздо лучше… Позвоночник размякает, точно желе, спина расслабляется: хочется послушно откинуться на кровать и пролежать так, пока от бездействия не помутнится рассудок. Но Эрен не ложится. На этот раз он не позволяет себе ослабнуть — здравый смысл берет верх. «Не встанешь сейчас, не факт, что встанешь вообще», — сурово предупреждает он, и тело с неохотой поддается. С трудом Эрен поднимается с кровати. Убедившись в том, что земля не уходит из-под ног, юноша направляется в ванную. Умывается противно-ледяной водой, обрабатывает полосу на шее, меняет бинт на ладони, прихватывает пачку сигарет, с дурной головой бредет по коридору, одевается — и все это без единой задней мысли. В последний момент он решает взять с собой телефон — мало ли Микаса или Армин позвонят спросить о самочувствии? — но вовремя осознает: после вчерашнего звонить уже некому. Он выключает мобильник и оставляет его на консоли. Не в силах раздумывать над чем-то, Эрен понимает лишь одно: сейчас никого не хочется ни видеть, ни слышать. Хочется один день — всего один! — побыть наедине с собой, передохнуть от извечного «надо» и просто насладиться последними дождливыми днями октября. Поэтому, заперев квартиру и накинув капюшон, он направляется на крышу — туда, где его точно никто не достанет.