Ведьма

— Бинты, полотенца, несите что угодно! Ведьма, зажав живот руками, с ужасом смотрела на носившихся и надрывавших глотки Пауков. Рядом баюкала свою руку Соль, на полу лежал побелевший Бык — кто-то подложил ему под голову грязно-розовый рюкзак, в паре метров сидел, прислонившись к стене, Хромой. Ведьме хотелось повернуть голову, посмотреть назад, туда, куда уставился Хромой. Посмотреть на гору трупов, для которой в морге Могильника не было места. В последний раз посмотреть на Черепа, пока его не забрали. Ведьма прижалась к дрожавшей Соли. Короткие светлые волосы последней топорщились, как перья менявшего оперение птенца, левой ногой Соль стучала по полу, а культя правой ноги дрожала. Хотелось спать. Закрыть глаза, опустить руку и позволить внутренностям выпасть на ледяную белую плитку. И Ведьма заснула. Это был самый крепкий, самый спокойный, самый короткий сон. Случайный глоток воздуха, вырванный с боем тонущим человеком. Последние спокойные минуты младенца в утробе матери перед тем, как он осознает, что ему перестало хватать места. Последние секунды перед рассветом. И Ведьма проснулась. Тёплый, непроницаемый кокон одеяла, сопение с соседних кроватей, беспорядок в общей спальне, оглушающе громкий щебет птиц, прохладный, играющий с занавесками ветер, нашедший путь в спальню через приоткрытое окно, сладковатый запах, словно смесь запахов недавно сорванных трав и моркови, накрывал всех в спальне, как второе одеяло. На подоконнике медленно роняла свои ярко пахнувшие белые соцветия цикута в банке. Ведьма вскочила и побежала в уборную. Из зеркала на неё смотрела маленькая девочка, на тринадцать лет младше, чем была вчера. Она ясно помнила, как в её первый день в Доме девочки сбежали к ручейку неподалёку от Дома и нарвали много-много сладко пахнувших белых цветов. И в который раз она оказывается в этом дне? Слёзы обожгли холодные щёки. У маленькой зеркальной девочки лицо вмиг покрылось пятнами, а глаза опухли, стерев все следы нынешней и будущей красоты. Вот она — с красным носом, из которого не перестают течь сопли, поредевшими слипшимися волосами, искажённым лицом. Вот её истинное лицо. — А-а-а! Зеркало разбилось, а уши пронзила боль. Что это?! Испуганная до смерти Ведьма медленно подняла руки, провела ими по ушам и шее и поднесла их к лицу. Маленькие детские ладошки были в тёмно-красной крови. Ведьма больше не слышала щебета птиц. Только неясный гул и один-единственный голос. — Всё хорошо. Я здесь. Ведьма обернулась и посмотрела на Черепа, стоявшего в дверном проёме, — взрослого и мёртвого — таким он был, когда Ведьма заснула. Восковая кожа, заплывшие глаза, рана в животе, окрасившая его жёлтую футболку в бордовый цвет. Восходящее солнце создавало ореол света за его спиной, а запах цикуты кружил голову. Череп прикоснулся к ушам Ведьмы, провёл гигантскими ладонями вдоль шеи к плечам и обратно, собирая не перестававшую течь кровь. — Ты оглохнешь, но меня всё равно услышишь, ослепнешь — меня увидишь, умрёшь — я буду жить в тебе. Ты же этого хотела, да? Теперь мы всегда будем вместе. Череп улыбнулся, обхватив своими огромными руками шею Ведьмы. Хруст, боль и она снова засыпает. Но теперь уже с ним. Навсегда… Ведьма открыла глаза, захлёбываясь терпким влажным воздухом — неужели его всегда было так много? — Наконец-то проснулась! С хриплым сипением поднявшись и заправив спадавшие на лицо седые волосы за уши, Ведьма посмотрела на вислоухого большеглазого мальчика, разбудившего её стуком бус из колокольчиков и грецких орехов. — Ты была права, — воскликнул мальчик. — Эти бусы и правда отгоняют кошмары! Хотя, чего я удивляюсь — это же ты их сделала. — Когда пришёл? — Да только что! «Только что» могло означать минуту назад, час назад, день назад, месяц назад или любую дату по желанию. Этот мальчик не ладил со временем, относился к нему, как к предателю. Нервно оглядывался на сотни развешенных переставших работать часов, как на злейших врагов — Ведьма множество раз пыталась их чинить, некоторое время внутри домика даже раздавалось тиканье — как шажки множества маленьких неуклюжих зверьков, но часы снова останавливались. Ведьма вздыхала и снова по мере возможностей возобновляла их ход, но с тех пор, как встретила мальчика, прекратила попытки. Сложно заниматься тем, что ненавидит тот, кто стал ей по-своему дорог. Сложно чинить сотни часов, ведь она — Ведьма, а не Часовщик. — Хватит уже, — просипела Ведьма. — Они не кусаются. — О нет, ещё как кусаются! — проворчал мальчик, распахивая сундук с золотыми монетами и картами сокровищ. Несложно было прочитать его главный страх, даже не будучи чудотворцем — до дрожи в ногах он боялся постареть, опоздать, не успеть чего-то. От двух последних страхов Ведьма могла его избавить парой слов. Что же до первого… Никому из ныне живущих людей не удалось его избежать. Впрочем, рассказ про Бенджамина Баттона до сих пор оставался для Ведьмы самым страшным из всего ею прочитанного. А читала она много. Хотя, когда тебе больше двухсот пятидесяти, большая часть прочитанного ещё каких-то жалких три года назад забывается. Только история про Бенджамина Баттона спустя десятки лет после прочтения крепко держалась ядовитым корневищем, пускала стебли, раскрывала сладковато пахнущие маленькие белые соцветия солнцу и ливню. Иногда Ведьме казалось, что воспоминания — единственное, что у неё осталось. Ведьма долго смотрела в спину мальчика, которого на другой стороне называли Вонючкой. Не самое подходящее имя для будущего Хранителя. Он заходил к ней постоянно. Впервые за столько лет в стылое болото Дома попал новый поток свежей воды из источника. Пора уже старой пожухлой траве окончательно отдать себя земле, освободив место новой надежде. Пора уже перестать выискивать круги на воде, почти слившиеся с водной гладью вдалеке. Бросить в воду новый камень. И ей осталось произнести всего два слова. «Хочешь остаться?» Ведьма подошла к шкатулке и достала из неё нож. Плавно изгибающееся лезвие, отдалённо напоминающее перо, было заточено с обеих сторон. Оно пряталось в рукоятке и выскакивало с тихим щелчком. Смертоносный, как маленькая змея, из тех, чей укус парализует за пару секунд, а убивает менее чем за минуту. Это был самый красивый нож из всех, что держала Ведьма. — У тебя здесь и тыквы есть?! — воскликнул Вонючка так, словно это была самая потрясающая находка из всех. Мальчик доставал полые тыквы всевозможных размеров, не задаваясь вопросом, как они столько времени провели здесь, не перетерпев никаких изменений — словно их десять минут назад из земли достали. Откуда ему знать, что они здесь больше двух с половиной веков стоят? «А действительно, как? Как они сохранили свою свежесть? — размышляла Ведьма, медленно подходя к одному из шкафов, неподалёку от которого перебирал тыквы Вонючка. — Неужели он был так силён?.. Нет, ведь часы после его ухода сразу остановились. Значит, опять ты, Лес?» На левой дверце шкафа, к которому подошла Ведьма, сверху донизу тянулись кресты — шрамы на дереве. Кривоватые, чуть меньше ладони в величину. Ведьма, закрыв глаза, провела по ним рукой сверху донизу, считая вслепую. Девятнадцать. Ведьма открыла глаза, присела и двумя короткими движениями нацарапала ножом двадцатый крест. — Тебе не пора уходить? — Я же только пришёл! К тому же… — Мальчик осёкся, посмотрев в глаза Ведьме. — Нигде меня не любят, нигде я не нужен, о, бедный я! — Ты ведь и так проводишь здесь полно времени. — Откуда ты знаешь? Большую часть времени ты спишь! Ну и где в следующий раз будет твой домик, я столько времени трачу, чтобы найти его, дай хоть одну крошечную подсказку, где искать. Молчание. — Всё-всё-всё, понял, не дурак! — проворчал Вонючка и вышел. Деревянная дверь скрипнула, словно тяжело вздохнула одновременно с Лесом, что окружал домик непроницаемым кольцом. Ведьма не собиралась рассказывать Вонючке, что найти её домик во второй, третий и последующие разы он бы не смог без её молчаливого разрешения. Чего рассказывать — сам всё должен понять. Как в своё время, методом проб и ошибок, понимала всё Ведьма. Ведьма почувствовала, что время настало. Магия не терпела спешки опоздания и пустоты ожидания. Но даже спустя столько лет её продолжала тяготить эта жесткая пунктуальность. Вздохнув, она начала собирать и подготавливать нужные ингредиенты. Ореховая скорлупа, чешуя василиска, гвоздика, горсть земли, корень мандрагоры — всё это и не только Ведьма положила в шкатулку. Щелчок — лезвие спряталось в рукоятку. Нож отправился в шкатулку последним. — Все звёзды, когда-либо бывавшие над этой крышей, вся пена далёких морей, все корни, связанные друг с другом, оплетающие мир, вручите в мои руки все нити паутины этого почти ставшего гладью воды круга и всех, что родятся после. Нити паутины, расходящиеся, пронизывающие каждый нерв земли на каждом из бегущих по воде кругов до этого пусть останутся в минувшем закате. Все нити этого и последующих кругов — примите мои руки. И я сплету из вас, тысяч возможностей, верёвку одного-единственного пути. Вместе вы станете прочны так, как никогда не были нити прошлых кругов… Ведьма закрыла ставшую горячей шкатулку и спрятала её под подушку. Когда, прибравшись в доме, она снова прикоснулась к ней, жар, почти обжигавший руки, исчез, осталось лишь лёгкое прикосновение тепла — словно рассветный луч. Её молитва была услышана. Затем Ведьма выбралась через окно в дышащий тысячами лёгких, шуршащий тысячами ног, глядевший на неё тысячами глаз Лес. Всякий раз дорога к гнезду менялась, как менялось расположение её домика. И причина этого очевидна. Постоянная проверка сил и возможностей, твари, окружавшие её, меняются, но цель у них одна — сожрать при малейшем признаке слабости. А вот и старые кладки василисков. Десяток лет назад фениксы опять загнали василисков в самую глубь Леса, а сами, когда нерождённые василиски, как основной источник пищи, кончились, обратились в пепел. Едва василиски восстановят свою популяцию и вернутся на места прежнего гнездования, из пепла протянут головы первые птенцы. Самый красноречивый из всех примеров цикла жизни. Ведьма надломила пробитые в нескольких местах крепкими клювами яйца и забрала несколько обломков скорлупы. Нельзя было брать больше того, что тебе нужно. Ведьма, бесконечно устав от бесчисленного списка правил, уяснённых на собственной шкуре, продолжала их безукоризненно выполнять. Только после того, как она добралась до дома, на этот раз оказавшегося на пересечении мутно-жёлтых ручьёв, Ведьма позволила себе лечь на пол. Она устала. От запутанных дорожек, лиственной завесы от солнца, тройного дна в каждой причине дуновения ветра, магии, свирепой и бездушной, которую выдыхал Лес вместе с кислородом. Маленькой она засмеялась над словами Часовщика. «Конечно!» — так она ответила сразу на два вопроса: «Тебе здесь нравится? Хочешь остаться?» Ни об одном из сказанных слов она не жалела больше, чем об этом коротком слове. Слова обычно пусты, их приятно наполнять чем-то своим, но когда отдаёшь их другим, то они превращаются в обоюдоострый меч. Но не было никого, кто бы объяснил эту простую истину маленькой Ведьме. В свои первые годы Ведьма думала, что нашла счастье. Лес и дом, полный сокровищ — девочке, от которой отказались родители, больше ничего не было нужно. Десятки шляп, сундук с украшениями и золотыми монетами, миллионы вещей, таивших за собой миллионы возможностей перевернуть мир — всё это приносило интерес, вдохновение, оживление. Но не счастье. Счастье она чувствовала, грея руки о горячий чай, когда слушала страшную историю Соли, пока морской воздух бился в хлипкие окна, или когда Мавр-чудотворец забирал её боль, мыл почерневшие руки с воспалившимися язвами, или когда впервые дотронулась щекой до запястья Черепа… Просто и банально. Неинтересно. И в такой же степени непреложно. Человеку нужен человек. Ведьма достала спрятанную от глаз Вонючки под всеми цветастыми шляпами свою любимую — чёрную с крысиными черепами. Помнится, Часовщик тогда предупреждал, что она приносит несчастья. Надела её и, зажав в руке скорлупу, легла на кровать, закрыла глаза. И открыла их уже в прачечной. Не было больше запаха влажной земли и гниющей древесины, как и чудовищной смеси ароматов сотен специй. Только чуть царапавшие нос запахи хлорки и пота. Ведьме нравился первый этаж. Мало окон, мало лампочек, мало людей — только жители маленькой комнаты, окрещённой младшими «проклятой» — окна выходили в Наружность. Прачечная ей нравилась по трём причинам — это место меньше всего напоминало Лес из всех мест в Доме, на первом этаже всех интересовала в основном бильярдная, кинозал и склад, а не прачечная и, конечно, именно здесь чаще всего удавалось встречаться с Черепом. Ведьма подошла к старому спальному мешку, который сюда тайком притащил Череп полгода назад, отодвинула носком кроссовка завязанный в узел использованный презерватив под запыленную батарею, развернула и расстегнула мешок. Тут удобно было хранить всякую мелочь, да и Череп не возражал. Пять игл в маленькой коробочке, замша, нити, ножницы, деревянные гребни. Ведьма разрезала кусок замши, положила внутрь скорлупу василиска и зашила. Маленький мешочек размером в пол-ладони. Формально он не был нужен, но разве объяснишь?.. «Так, ладно…» Протерев глаза, болевшие из-за слабого освещения, Ведьма взяла гребень, сняла шляпу и начала расчёсывать волосы. Чёрное, стекавшее до пояса полотно волос окружало её щитом. Сильным достаточно, чтобы отразить взгляды, но не удар ножа. После того, как Ведьма вычесала волосы, поднесла к оставшимся на ладони волоскам зажигалку. Несколько десятков волосков затлели, зашипели, закричав о несправедливости судьбы, заметавшись. Судьба, в лице Ведьмы, смотрела на них и думала, что единственная причина их смерти в огне — суеверие. Почему бы не позволить им выжить, уйти, отделившись от остальных, почему обязательно их надо было сжечь?.. Легче говорить о себе, говоря о другом, да? Ведьма спрятала гребни, застегнула спальный мешок, свернула его улиткой, положила мешочек со скорлупой в шляпу, надела её и вышла из прачечной. Тени, стоявшие на страже, доложили о том, что мимо не проходил никто. До ушей доносился лишь тихий, почти неуловимый шелест из бильярдной на другом конце коридора. Поздней весной и ранним летом, когда на улице уже тепло, но дожди ещё не прекращались, люди Черепа выращивали галлюциногенные грибы. Примерно в это же время года, только по ночам, люди Мавра разжигали в пустом недоделанном бассейне костер и жарили на нём сосиски, пока Лис, Упырь или Шест рассказывали мистические истории, имевшие мало отношения к реальности и, тем не менее, захватывающие. Как так получалось, что лучше всего такое рассказывать получалось у тех, кому Лес никогда не откроет объятий, а не у Ходоков и Прыгунов? Ведьма не понимала. Она поднялась на лифте на второй этаж, влившись в поток сосредоточенных на себе людей. Площадка перед лифтом — нейтральная зона. Надвигавшийся с неотвратимостью поезда выпуск в этот раз и во все прошлые приносил с собой увеличение напряжения, драки, разврат. Но за считанные дни перед выпуском всё менялось — маврийцы и череписты подчёркнуто друг друга игнорировали. В день выпуска во все прошлые разы плотину тишины прорывало, но не так, как можно было ожидать — оживали разговоры между стаями, всеобщий смех, парни двух стай пили вместе, девушки двух стай менялись заколками и красили друг другу ногти. Всё это продолжалось до одиннадцати ночи. Улыбки исчезали — начиналась кровавая бойня, которая не заканчивалась до самого рассвета. Все предыдущие девятнадцать кругов шли по одному и тому же сценарию. Ведьма думала, что в этот раз всё должно было быть иначе. На всех прошлых кругах они становились последним выпуском Дома. Но круги расширились — появились младшие. Она подумала, что этот факт перевернёт привычный ход вещей. Стоило догадаться, что всё не будет так просто. Всеобщий страх стал лишь чуть менее угнетающим, но не исчез. За окнами воздух был душным и влажным, а в стенах Серого Дома, как и в прошлые разы, оставался сухим и удушающим. Одна искра могла уничтожить его, разрушить до основания. Вечером перед выпуском они просто запрут младших, как всегда делали на этом круге перед масштабной дракой. И всё. Осталось менее двух суток до выпуска. Ведьма шла с теми, кто стал ей роднее давно забытой семьи. Здоровые и калеки шли и катились рядом с ней, спокойно разговаривали — время внутригрупповых свар прошло, стая сплотилась вокруг Мавра, как планеты вокруг Солнца. Подошёл Лис, взглянул на случайных спутников Ведьмы, в следующее мгновение ускоривших шаг. Ведьма осталась стоять на месте. — Ты всё сделала? — спросил Лис. Ведьма кивнула. В этом не было необходимости, но да, она сделала. — У любого другого я бы самолично проверил содержимое, но… — Он поднял вверх указательный палец. — Не у тебя. И не в такое время. Всем нам нужны гарантии. — Даже Мавр не даёт гарантий. Прислушайся к моему совету и передай остальным то, что я скажу — среди всей нашей стаи Мавру угрожает опасность в наименьшей степени. Слова «позаботились бы лучше о себе» повисли несказанными. — Так пусть же эта маленькая возможность станет с твоей помощью ещё меньше. Я передам нашим твои слова, но, поверь, это лишнее. Тощий невысокий Лис поправил клочковатые, покрашенные в красный волосы и открыл дверь в комнату Мавра перед Ведьмой, чуть уловимо приподняв уголки губ. Второй, пусть от позиции Мавра его отделяет не менее тридцати обвалившихся ступеней. Ведьма вошла, и Лис вошёл за ней. Бык бросил короткий взгляд на вошедших и слез с верхней койки, уронив зелёные стекляшки, когда-то тщательно обтачиваемые морем, на пол, не заметив этого, очкастый Тритон за несколько секунд влез в коляску, а Соль отложила пасьянс в сторону. Только Гвоздь остался стоять неподвижно за спиной Мавра, как и стоял. Взмах фиолетовой руки. Ведьма кивнула — да, им можно остаться. Лис закрыл за собой дверь. Ведьма почтительно склонилась, сняла шляпу и достала из неё мешочек со скорлупой — самый сильный из талисманов на удачу. Она передала его в руки Мавра со словами: — Да защитит светящийся во тьме взгляд, да обратятся желающие смерти тебе и твоим детям в пепел. Правда она не сказала, что враги после обращения в пепел спустя некоторое время опять становятся собой, но это всё равно был лишь спектакль. Мавр принял мешочек и спрятал его в карман с самым серьёзным выражением лица. Они были неплохими актёрами. Остальные присутствующие громко вздохнули и вернулись к своим делам — Бык забрался обратно на верхнюю койку, Лис подсел к Тритону, шепотом что-то выспрашивая, Соль складывала рассыпавшиеся карты. Наивные. Только Гвоздь пристально посмотрел на Ведьму, чуть склонил голову и покачал ею из стороны в сторону. Он видел их притворство, но Ведьму это волновало меньше всего — не скажет. И его немота — самая незначительная из причин этой уверенности. Ведьма коротко посмотрела на Мавра, отвернулась к двери, надела шляпу, предварительно вынув из неё свёрнутый дважды листок, и вышла из комнаты. Точно так же, как два несказанных слова отделяли её от того, чтобы избавиться от бремени бесконечной жизни, два несказанных слова стояли между ею и Мавром. Она не имела на них права, не имела права даже думать о том, чтобы сказать их ему, но только у него было достаточно сил, чтобы воплотить их в жизнь. Два слова для Мавра. И два слова для Вонючки. Ведьма поспешно спустилась в облитый солнцем и недавним проливным дождём двор. Вокруг носились другие младшие ходячие, Вонючка — единственный колясник во дворе — громко жаловался на неспособность передвижения по грязевому месиву. И эта толпа народа — самая лучшая ширма от посторонних глаз. Спокойно, спокойно, спокойно… Прогулочный шаг, мокрая тёплая грязь на посеревших — когда-то белых — кроссовках. Глаза Кузнечика смотрят на Дом, её — на огороженную сетью Наружность. Они проходят мимо друг друга, очень близко. Достаточно близко, чтобы забрать из кармана свободных шорт свёрнутый в два раза листок и засунуть в него другой. Два коротких письма. Это чёртово число было чёртовым символом её жизни.