Ведьма

Только пройдя несколько кварталов до сквера, Ведьма, хлюпая полными воды кроссовками, опустилась на мокрую от недавнего дождя скамейку и позволила себе развернуть измятый тетрадный лист. Ведьма ещё несколько секунд смотрела в пространство перед собой — на покосившиеся скамейки вдалеке, ржавый фонтанчик напротив и серо-зелёную стену деревьев, — прежде чем опустить взгляд. «С тех пор, как ушёл Седой, больше некому предсказывать погоду. Зная о погоде, можно корректировать планы под неё, а с этим солнце-туман-дождь-сбивающий с ног ветер почти никто, кроме Летунов, не покидает Дом. Раздражает, да? Тухловатое начало письма, знаю, но, как мы и договаривались, буду писать первое, что приходит на ум, ничего не исправляя. Сейчас постараюсь подправить впечатление. Вчера вот дочитал библиотечную «Планету людей» — никогда такого не чувствовал, чёрт, почему мы не делали этого раньше? Очерки классные, я не особо люблю нагромождение слов, но у этого парня такие естественные и при этом такие классные метафоры — и ты понимаешь, что он имел в виду, так, словно находишься в его голове! А с твоими заметками возникло такое чувство, что мы читали вместе. И дождь тогда стучал по подоконнику, и рядом никого, только мы вдвоём. Знаешь, я тоже написал там кое-какие мысли, так что почитай, если хочешь». Ведьма ненадолго прервала чтение, посмотрев на схематичный, почти детский рисунок поезда под абзацем, с повисшими над ним крошечными галочками. Птицы? Нет, самолёты. «Помнишь о чём мы говорили в последний раз? Знаешь, я всё говорил и говорил, но теперь я понимаю то, что даже не знаю, как ты ко всему этому относишься. Мне кажется, что без восторга, но почему-то всё равно продолжаешь молчать. Поговорим об этом при встрече? Ладно, пора заканчивать писать о серьёзном. Что думаешь о субботнем фильме? Знаю-знаю, напишешь, что сюжету открутили винты от протезов ног, но уж идея-то необычная. Как думаешь, смогли бы мы зайти так далеко? Сегодня прачечная будет занята — я узнавал — так что встретимся в раздевалке». Ведьма, улыбаясь, разглаживала измятую бумагу. Казавшиеся пустыми мысли, выливаемые на бумагу — они значили куда больше, чем на первый взгляд. И не в плане содержавшейся в них информации. Письма были основным источником, по которому они могли узнавать о жизни друг друга, ведь как порой сложно сказать вслух те вещи, что читаются и пишутся на бумаге. Череп называл в письме место, а она — время, и, несмотря на то, что удобнее было бы действовать наоборот, они годами шли по этой схеме. Ведьма даже не знала, почему она до самого конца так хорошо работала. Ведьма вертела несколько раз прочитанное письмо, грела бумагу руками. Вздохнув, она щёлкнула зажигалкой и поднесла её к письму. Маленькое обжигающее сердечко сразу же охватило смятую бумагу и меньше чем за минуту перестало биться. Спустя лишь пару мгновений после его смерти пепел смешался с грязью под когда-то белыми кроссовками Ведьмы. Вот и всё. Ведьма поднялась и направилась к Дому, небо над головой опять грозилось пролить дождь. Словно лето прошло лишь за день, наступила осень, а выпуск пролетел, не начавшись. Словно всё теперь будет как раньше. Сеть от забора зацепилась за кофту, когда Ведьма пробиралась обратно. Дождь хлынул спустя несколько секунд после того, как она вошла в Дом. — Ну неужели совсем-совсем никто не знает об этих вещах? Младшие колясники фыркнули и отъехали от Вонючки как от прокаженного, Хромой передёрнул плечами и отвернулся. Ржавая птичья клетка, ржавые цепи, деревянные палочки. Эти вещи никому не были нужны, и только в чёрном взгляде Вонючки тихо шипели и потрескивали угольки. Усмехнувшись, Ведьма сняла кроссовки болотного цвета с прилипшими травинками — а ведь были белыми — и начала подниматься на второй этаж босиком, держа их перед собой. В столовой между столами справа и слева пролегла невидимая, но ощутимая граница — как на шахматном поле. Её не нужно прочерчивать, чтобы знать, с какой стороны начинается территория второго игрока. — Не повезло с погодой? — насмешливо спросила Стрелка севшую за стол Ведьму. — Не всё можно предсказать. — Учитывая недельное безумие природы, можно было бы догадаться не надевать белые кроссовки. Ведьма промолчала. К письму в кармане куртки Кузнечика никогда нельзя быть готовым — Ведьму окружали не просто не дураки, а не дураки с хорошим чутьём. Особенно на предателей. По большей части её спасали от раскрытия две вещи. Первая — она среди тех, кто пробыл в Доме дольше всего, а вторая — постоянство во вкусах и привычках. Долгое время она не понимала, что окружающие очень любят постоянство в безумном и всё время меняющемся мире. Постоянство одного человека превращается в инструмент всей стаи. Будь то гордость, эгоизм, смелость или вкусы в одежде — всё это может стать необходимым оружием на рассвете завтрашнего или послезавтрашнего дня. А когда человек постоянен, пусть и в чём-то одном, ему приписывают постоянство и в чём-то другом. Просто так. «Не дураки с хорошим чутьём, — усмехнулась Ведьма про себя. — Но умными их всё равно не назвать». Хотя, учитывая поставленную Ведьмой цель — не ей упрекать кого-то в скудоумии. Ведьма уставилась в тарелку. Содержимое, в виде недоеденного супа с редкими овощами на поверхности, укоризненно смотрело на Ведьму в ответ. «Неужели я сделала всё, что могла? Разве это и есть мой предел — спасти одного, отвернувшись от остальных? Даже не попытавшись ничего сделать?» Она оторвала взгляд от тарелки и осмотрелась. Шум, разговоры, музыка, надрывающаяся через несколько столов от неё, бумажные фонарики и прочие фигурки из цветной бумаги — столько пульсировавшей энергии в каждом из присутствовавших. Трудно поверить, что все они не улетали с криками в бездну звёзд, разрушая потолки и оконные стёкла, а разбивали друг друга, променяв жизнь на мир тишины и червей. Каждый раз из двадцати. Смогла бы она одна предотвратить смерть их всех? Нет. Одна — нет. Ведьма посмотрела на широкий стол на другом конце столовой. Мавр запихивал в себя неимоверное количество еды — раз в пять минут Дрозд подходил к окошку за добавкой, — активно работал челюстями и фиолетовыми руками, а чёрные глаза, тонувшие в распухшем лице, смотрели прямо перед собой. Только Мавр. Только он смог бы предотвратить агрессию со стороны их стаи, пусть даже шансов на то, что он согласится, почти не было. Ему плевать на всех в той же мере, в какой остальным не плевать на него. Но никто не был бы равнодушен к такому количеству смертей. Они не знали того, что творили, к чему всё это идёт, каждый раз на каждом круге становясь невинными. Она могла бы рассказать Мавру — он бы поверил, а если бы получилось подключить Черепа… «Невозможно. Мавр, может, и поверит, но не согласится. Череп не поверит, да и вряд ли сможет убедить — не уверена, что он обладает столь же сильным влиянием среди своих, как Мавр. Пусть это всё бесполезно, нельзя не попробовать хотя бы раз. Нельзя смириться с неизбежностью почти сотни смертей. Да и что мне терять?» Решено. Она должна попытаться, тем более, что завтра для неё всё должно было закончиться. Ведьма отложила приборы и ушла в спальню, по дороге туда выбросив в забитое пластиковыми бутылками, обёртками, пустыми ампулами и использованными шприцами мусорное ведро свои кроссовки. Плевать на суеверия, на то, что в коридоре были видевшие эту сцену череписты, плевать. Это уже паранойя. Единственный, кто был чудотворцем среди черепистов — Седой — уже давно сбежал от всей этой ереси. Хотелось бы ей последовать его примеру. Переступив порог комнаты, она направилась к кровати — хотелось упасть и забыть этот день. — Думаешь, мы позволим натащить к кроватям грязи?! — возмутилась Тёлка. В четыре руки — вместе с Пуговицей — они сняли с неё шляпу, кофту, юбку и втолкнули в душевую так быстро, что Ведьма пришла к осознанию происходившего только регулируя напор и температуру воды. Ладно, возможно, она действительно немного запачкала юбку, когда, не обращая ни на что внимания, шагала прямо по грязи и сидела на мокрой скамейке. Ладно, возможно, она действительно немного испортила кофту, когда пробиралась через сеть… «В общем да, они в своем праве». Сняв бельё, Ведьма зашла под бьющую в плечи и голову тёплую воду. Ей нравилось просто стоять под душем по полчаса. Правда, потом приходилось мыться с мылом за три минуты, когда больше не получалось игнорировать бьющихся в дверь соседок. Было странно. Смотреть ей в глаза из-за глупых суеверий немного побаивались даже свои, так что Ведьму поразило, что Тёлка и Пуговица отбросили её шляпу и сняли с неё одежду, ни секунды не сомневаясь. Словно забыли о своих суевериях. Ведьма хлопнула себя по щекам, плеснула шампуня на ладони и начала мылить голову, а затем увеличила температуру воды и запрыгала, уклоняясь от горячих струй и снова залезая под них. Кожа покраснела, налилась жаром — особенно щёки — и даже немного закружилась голова. Смытая пена от шампуня и мыла забивалась в угол душевой, словно намеренно игнорируя слив. Выскочив из душевой и не выключив воду, Ведьма принялась вытираться немного влажным от пара полотенцем. Немного промокнув им волосы, она бросила его на мокрую плитку, посмотрела на охваченную паром душевую ещё немного, а затем перекрыла воду. Пар исчез менее чем за минуту, но зеркало всё ещё не отражало то, что называлось реальностью. Обычно поэтому Ведьма всегда мылась под еле терпимой горячей водой — прикреплённое жидкими гвоздями зеркало нельзя просто снять и выбросить в окно. Но, будучи затуманенным, оно теряло все свои свойства. Она не смотрелась в зеркала, всегда отворачивала от них взгляд. Лжецы, они отражали девушку, что пережила прошлой ночью самую кровавую ночь и смерть любимого, пятилетней девочкой, а мудрейшего человека Дома называли уродом. А ещё Ведьма раньше боялась, что зеркало однажды расскажет ей о старости. Но теперь осталось полтора дня до конца всего. Самое время взглянуть внушавшему страх врагу в глаза. Ведьма протёрла зеркало ребром ладони и посмотрела в отражение. Девушка как девушка. Длинные чёрные волосы, длинная шея. Вся она была длинная, вытянутая, слишком взрослая, и без разницы, пять ей или восемнадцать. Даже этот её стиль: длинные юбки, широкополые шляпы, просторные рубашки и кофты пастельных тонов — привет от отчаянно молодившейся женщины пенсионного возраста. Скромная женственность — удел таких вот дамочек. И не только одежда. Стиль речи, постоянное поджатие губ на вкусы ровесников… Она была глупой, боясь старости. Ведьма захохотала. — Для полного образа настоящей ведьмы не хватает только седых волос. И длинного носа. И… черт, и много всего другого. Эй. Я не вожусь с тобой, юная особа, — обратилась Ведьма к отражению с полушутливым пренебрежением. — Знаешь, как ты мне за эти двести пятьдесят с лишним лет надоела? Видеть каждый день твоё самовлюблённое вечно молодое лицо перестало быть пределом моих желаний ещё сто лет назад, милочка. Показав средний палец отражению, Ведьма подняла полотенце, повесила его и вышла из душевой, прихватив с собой грязную одежду и бельё. Она уничтожила свой страх. А значит — уничтожила все зеркала. — Сначала она хотела в спальню грязь принести, теперь воды… — Тёлка закатила глаза, раскинувшись на кровати и широко раздвинув ноги в чулках. Сидевшая у окна Пуговица хмыкнула, но не подняла взгляд, занятая чрезвычайно важным делом — пришиванием тридцать восьмой пуговицы на едва прикрывавший грудь топ — самую часто носимую из вещей. Если это стиль молодых девушек, то она бы хотела остаться старухой. Хотя сама же вышла к ним голой. Сделав несколько шагов, Ведьма упала на свою кровать и повернула ногу, чтобы рассмотреть пятку. Ей нравился контраст чёрной ступни и ещё покрасневшей распаренной кожи тела. Ступни стали грязными всего от пары шагов, разделявших душевую и кровать — вряд ли притащенная с улицы грязь изменила бы хоть что-нибудь. Никогда не бывшие чистоплотными соседки. Затишье. Зверьки настороженно подняли уши, вытянулись во весь рост, не моргая, уставились в пространство. В окно били капли-ножи. Небо потемнело, угрожающе нависнув над Домом, грозясь обрушить шторм ножей на Дом. Обед закончился только недавно, но время побежало вперёд, не оглядываясь, тиканье часов стало треском стирающихся в пыль шестерёнок. Вечер летел не птицей, а сделанной из железа машиной, одной из тех, на которой желал летать Череп. «Пилот». Звучало красиво, романтично и почти невозможно. Мечта Черепа была таковой, бесспорно, но, если бы Ведьма рассказала бы об этой его мечте тому же Кузнечику, тот рассмеялся бы ей в лицо. Для него, для других младших и большинства старших не существовало выпуска. Пропасть, обрыв, край земли. Смерть. А у Черепа была мечта вне этих стен. Не сказки о полётах под луной на мётлах или история самого большого фейерверка, который поднимет их к небу, чтобы разлететься в их руках сотней пронзавших тело огней. Железные машины летают в небе, возят спешивших на отдых или на работу людей — никаких чудес. Ведьма бы удивилась, знай об этой его мечте кто-то, кроме неё. А ещё она — незыблема. Постоянная этого мира. Разными путями, но каждый раз Череп приходил к ней. Врагом этой мечты был, такой же, как и у Ведьмы, страх и ненависть к зеркалам. Насмехаясь, оно отражало его сильным, надёжным, справедливым и сдержанным. Не выделявшим себя в стае. Решавшим проблемы товарищей по мере сил. Не просто сильный — он был самым сильным со своими без пяти двумя метрами в восемнадцать лет. Когда чистая физическая сила превосходит определённый уровень, она начинает подавлять волю. А вместе со справедливостью, сдержанностью и спокойствием она вызывает уважение у ровесников и дрожь восторга у младших, вроде мечтателя-Кузнечика. «Вот к чему надо стремиться, вот кем я стану, когда вырасту», — так они и думают. Череп молча принимал каждое из невысказанных, но витающих в воздухе положительных мнений, а сам ненавидел свою силу. В его спальне не было ни одного зеркала, что могло бы с издёвкой отразить высокого и мощного в плечах абсолютно здорового парня. Которому никогда не стать пилотом из-за пяти сантиметров лишнего роста. Ведьма не говорила с Черепом об этом, а в редких письмах Череп продолжал писать о своей мечте, как о чём-то решённом, как о чём-то, что было лишь вопросом времени. Иногда Ведьме казалось, что он искренне верил в то, что всё получится. Он жил в своей мечте, как некоторые обитали в мире снов или в наркотическом дурмане. Череп, как и Ведьма, уничтожил все свои зеркала. Только к счастью ли?