Ведьма

Утро было шумным, визгливым и поздним. Ведьма сбежала от него, гомонящего голосами соседок и девушек из стаи Черепа, пахнувшего приторными духами, потом и загаром. Оно уже почти передало все полномочия полудню. В замаскированном кармане длинной юбки лежали разбитые наручные часы и нож. Она передаст их, уйдёт, и всё закончится. Ведьма не верила в это. Просто не могла поверить. — Поберегись! Ведьма успевает отскочить, а вот Быку и Слизню, идущим за нею к площадке перед лифтом, повезло меньше — тех сбили с ног мелкие колясники и пронеслись дальше. — Ох, какая неудача! Зрители, что же вы столбом стоите? Готовьте носовые платки, вытирайте слёзы и сопли, потому что вы присутствовали при знаменательном моменте — первой аварии первых официальных, мною спонсированных гонках на колёсах, вот это я понимаю, зрелище! Вот это… Бык прервал восторженную речь Вонючки, схватив того за плечо и швырнув на пол. Душа первого требовала немедленной мести, чего он не смог бы добиться от сбившей его пары умчавшихся колясников. — Ну и сколько ты вложил в спонсорство, мелкий? — вопросительно протянул Слизень. — Убива-а-ают! Убивают и гра-а-абят! — завопил Вонючка. — Да ты же ничего не вложил, какой из тебя спонсор? — воскликнул приблизившийся мелкий белобрысый колясник. — Сам же взял с них деньги. — Так и есть! Зато я проспонсировал допинговые утяжелители на коляски для каждого и честно взвалил на себя открытие тотализатора! С каждым сказанным словом Вонючка приближал надвигавшуюся кару в виде Быка и Слизня — у них было плоховато с чувством юмора, впрочем, как и у всех маврийцев, включая Ведьму. Но да — она не хотела их разборок с Вонючкой. — Думаю, что тебе бы пора прекратить паясничать, — спокойно улыбнулась Ведьма, подходя к центру разборок. — И как следует извиниться. Вообще-то не ему нужно было извиняться, но Вонючка немедленно подчинился: — Нижайше прошу прощения за причинённые неудобства! Как спонсору колясочных гонок, мне следовало развесить объявления о предстоящем событии, дабы никто из случайных свидетелей не пострадал. Я не смел ранить вышестоящих. Осталось пожелать им и вам удачи, о, прекраснейшая, и пусть они никогда не забывают, что есть на свете такие несчастные и недостойные, как я! Подхалим, любящий поживиться и не любящий отвечать за последствия. Сомнений о том, каким именем его окрестить, у Ведьмы не было. — Не тебе желать нам удачи, Вонючка. Вот только теперь правильнее называть тебя Шакал Табаки. В глазах Табаки загорелся огонь — угли его глаз трещали красными кораллами, — а его дыхание замерло. Новая кличка ему понравилась. — Нижайше благодарю крёстную за оказанную честь! Клянусь, что не посрамлю честь своего нового имени! Наивный. Кличка не всегда закреплялась, а если такое случалось — на это всё равно нужно время. Но он слишком долго жил с «Вонючкой», чтобы помнить. А может и помнил. Может, он просто устал от «Вонючки». Бык и Слизень успокоились, отпустили Табаки, лишь коротко ругнувшись и чуть пнув коляску, посчитав конфликт на этом исчерпанным. К Табаки подбежали наблюдавшие за этой сценой вдалеке Чумные, и только теперь Ведьма отвернулась и направилась дальше. И останавливалась каждую минуту. Вот разговорилась с Тёлкой по поводу наглого поведения Стрелки: — Может, уже проклянёшь её нормально? — А я уже, — натянуто улыбнулась ей Ведьма. — В таком случае проклятия у тебя стали какими-то слабыми — вчера она только лишь проехалась жопой по лестнице да зацепилась чулками о гвоздь. Теряешь хватку. — Да? А я-то ворожила на заражение крови и перелом шеи, — задумчивым голосом соврала Ведьма. — Повезло ей с амулетами… А ещё она спросила Лиса про Мавра: — Вожак ещё не выходил из спальни, с ним всё нормально? — Возникла небольшая заминка, на обеде он будет. Кстати, твоё предложение насчёт амулета для меня ещё в силе? Ненадолго задумавшись, Ведьма ответила: — Да, конечно. Зайди ко мне за полчаса до обеда — всё будет готово. И ещё, и ещё, и ещё… Это её последний шанс попрощаться. С Домом, состайниками, Черепом. Со всеми. Насколько она мечтала об этом моменте и настолько же боялась его завершить, желая растянуть до бесконечности. Первый этаж. Где-то во дворе под старым дубом смеялись вместе две стаи. Пили что-то горячительное, шутили — впервые за долгое время небо не давило тучами; чистое и необъятное, оно звало всех к себе. Даже злое солнце на день подобрело, касалось бледной кожи, обнимало. А вот и ветер поднялся, зовя поиграть старших так, словно им снова по десять лет, словно у них в глазах снова злая откровенность и зависть к недосягаемым старшим. На первом — никого, все стекаются во двор, насладиться последним днём, потрахаться в куче мусора, напиться до беспамятства, впервые поговорить с теми, кто всю жизнь стоял на другой стороне шахматной доски, чтобы ночью без всякой жалости поставить фигуре другого цвета шах и мат. А вот и прачечная. Ведьма окунулась в запах хлорки, закрыла за собой дверь и села на свёрнутый спальный мешок. Она пришла чуть раньше оговорённого времени. Ведьма закрыла глаза и принялась ждать. Но ждать не пришлось. — Хорошо, что ты уже здесь, — произнёс Череп, заходя в прачечную. — У меня мало времени. — Тогда и я не буду тянуть, — ответила Ведьма, доставая нож и разбитые наручные часы. — Нож держи всегда при себе и не показывай его никому, даже из своих. — А это зачем? — Это? Ещё один амулет, — с улыбкой соврала Ведьма. — Чтобы мы всегда были вместе. Не против надеть его? — Ну спасибо хотя бы на том, что это не ужасно смущающее нечто типа подвески «Ч плюс В — навсегда», — сыронизировал Череп, наверняка ссылаясь на какую-то бородатую шутку своей стаи. — Это всё? — Ещё кое-что. Ты найдёшь меня на рассвете следующего дня, до этого момента даже не пытайся. — Какие мы загадочные! Хорошо, я рад, что ты знаешь безопасное место на эту ночь. — А я думала, что тебя больше порадует моя уверенность в тебе. — Она меня не радует, а скорее шокирует, — пожал плечами Череп, враз растеряв всю напускную уверенность. В его глазах читалось: «Как ты можешь верить в меня тогда, когда я сам в себе практически разуверился?» Ведьма могла только обнять его в самый последний раз. И нет в этом никакой магии. Возвращалась бы она к нему спустя столько кругов снова и снова, не будь они связаны? Очаровывалась бы? Они отступили друг от друга, Череп взял из её рук нож и наручные часы, спрятал их, повернулся и ушёл. Вот и всё. Ведьма подошла к спальному мешку, развернула его и достала всё спрятанное: иглы, мотки нитей, большой кусок замши, ножницы, деревянные гребни — здесь это больше ни к чему. Тем более что она пообещала Лису амулет — сделает его в спальне. Из чего же его сделать? Да и осталось ли у неё что-то стоящее в спальне?.. Хотя, наверное, найдётся. Да, крошечный осколок угля, гладкого и острого, так что даже страшно порезаться. И тополиный пух. А ещё игральный кубик… И всё вокруг исчезло — Ведьма вернулась в пустую спальню, бросилась к шкатулке со всем содержимым будущего амулета — не было больше фонового шума вроде далёкого смеха снаружи или шума проезжавших мимо Дома машин. Ведьма знала, что сейчас у неё получится один из её самых лучших амулетов. Этой ночью Лис выживет. Странная сосредоточенность начала отступать, едва Ведьма закончила зашивать замшу и принялась за верёвку на шею. Раздался стук в дверь. — Заходи. — Ведьма сидела на полу, спиной к двери, так что не посмотрела на зашедшего, делая последний узелок и отрывая ненужный конец нити. — Закончила? — спросил Лис, обходя её и садясь на пол. — Да, — ответила Ведьма, наконец, поворачиваясь к Лису и надевая тому амулет на шею. — Ты сильный и удачливый, а это сделает тебя ещё сильнее и удачливее. — Спасибо, — произнёс Лис, пряча амулет под футболку. — Но он вышел сильнее, чем я думала. Не знаю, хорошо это или плохо, но он умиротворяет, как губка впитывая негативные мысли и помыслы. Так что ему по душе люди последовательные, вдумчивые, серьёзные, не рубящие сгоряча, руководствующиеся разумом, а не чувствами — в общем, нужно соответствовать, чтобы амулет работал в полную силу. — Разумно. Так и буду поступать — руководствоваться не чувствами, а разумом. Ведь я целую ночь подавлял в себе эмоции, в попытках осмыслить это твоё чёртово предательство. Хлопок двери, громкие шаги сзади, но Ведьма ничего не успевает сделать — ей завязывают глаза, сильные руки до боли стискивают плечи, а большой кусок замши запихивают в рот. Остаются звуки. Тяжёлые шаги. Звон её металлической коробки и раздавшийся следом грохот — бисер, кора, крошки от полудрагоценных камней, стекло. Всё наверняка рассыпалось по полу — тяжёлые шаги начали звучать одновременно с хрустом. И голос. Страшный из-за своего спокойствия голос Лиса звучал громче, чётче, Ведьма расчленяла каждое изменение тона и интонации. — Сначала, когда Тритон пересказал мне твой разговор с Мавром, я просто не мог в это поверить, — показное спокойствие переросло в праведное возмущение. — Я попросил его пока никому не говорить, решил, что лично должен убедиться в твоём предательстве, прежде чем предпринимать что-то — Тритон ведь мог что-то неправильно расслышать или не понять контекст разговора. Но зрелища того, как вы оба заходили в спортзал, было достаточно — наличие окон и пусть слабого, но освещения в коридоре первого этажа сыграло против вас, голубки, — понижение тона и плавный переход от праведного возмущения к злорадному предвкушению. Сколько человек было здесь? Судя по всему, не меньше трёх, с учётом Лиса. Все ходячие, все парни. Девушки ещё не знают? Её соседок здесь не было, когда она вошла — в этом не было ничего необычного… Но, чёрт, когда из спальни уходили все, то последний из уходивших закрывал комнату — ключи были у всех. То есть они ушли с расчётом, что совсем скоро придёт Ведьма. Значит, ушли совсем недавно. Если они знали, то Лис им что-то рассказал. Но всю ли правду? Вряд ли, если бы рассказал — об этом уже знал бы весь Дом, и до спальни она бы не дошла… —… Но самым страшным было не твоё предательство, а то, что ты заколдовала Мавра. Ведьма тонула в тишине непонимания. О чём это они? — Мавр всевидящ и всемогущ, всегда видит чужие намерения, распознаёт ложь. Он давно знал всё о тебе, сука, но продолжал молчать — нетрудно догадаться, что это из-за твоей магии. — Глубокий вздох. — Как второму в стае, мне приходилось решать сложные вопросы, но чтобы настолько — никогда. Ты оказалась права, кстати — руководствуясь разумом, а не чувствами, можно достичь большего. Шаги. Холод лезвия на шее. — Изначально я хотел твоей публичной смерти, естественно, предоставив Черепу место в первом ряду, но, подумав, решил, что это не приведёт к необходимому результату, особенно учитывая заколдованного тобой Мавра. — Из голоса Лиса исчезла вся, даже тщательно скрытая злоба. Отличительные черты Лиса — наблюдательность и сообразительность. Но маврийцы далеко не так умны, как кажется на первый и даже на второй взгляд. Слушая затянувшийся монолог Лиса, Ведьма пыталась решить, как ей действовать. Вырваться не представлялось возможным, как и победить. Даже если бы у неё получилось каким-то чудом, — а чудеса имеют свойство изредка случаться — всё равно риск погибнуть слишком высок. «Чёрт, забудем про эти варианты. Серьёзно, только в глупых книжках и фильмах, которые так обожает Череп, герой побеждает превосходящих числом противников. Стоп. Череп…» Ведьма медленно, боясь потерять ход мыслей, перебирала свои вчерашние размышления о том, как остановить Черепа и не дать ему погибнуть — что-то внутри билось, подсказывая, что ответ о том, как ей сбежать, находился там. «Так, сначала я подумала его отговорить. Затем был вариант совместного побега. Запереть его. Спрятать на той…» Ведьма дошла до этой мысли в тот момент, когда Лис прижал к её шее лезвие. Вот оно. Ведьма могла перенести их всех в Лес! Могло ли получиться? Она никогда не призывала Лес в присутствии посторонних, да и он был на неё в обиде, но выбора не было. «Из всех, кто осведомлён о ситуации, помимо Мавра, останется только Тритон — он трусоват, уверена — он перепугается, узнав об исчезновении Лиса, так что о нашей с Черепом связи, возможно, заговорят нескоро — и нож Черепа успеет пропитаться им, активируется и защитит». Решение найдено. Главное — суметь затащить в Лес всех присутствующих. — Давай заканчивай, обед уже скоро, — раздался над головой голос Быка — он держал её за плечи и звучал спокойнее, чем ожидалось. — Никто ещё случайно не слушал его? — За дверью никого, — так, это голос Креста. Крест стоял у двери, Бык держал её, а Лис играл роль палача. Сейчас она могла перенести двоих — интересно, получится ли за один раз? — и вернуться за Крестом, или же рискнуть, рвануть к нему — Бык с Лисом, естественно, побегут за ней — и перенести сразу троих? Последнее сложнее, но в первом варианте у Креста есть возможность убежать. Мгновение, и холодившее шею лезвие исчезло. Сейчас или никогда! Одним резким движением Ведьма вскочила, и затылок пронзила боль — есть, она ударила Быка головой в челюсть! Бросилась к Кресту, сдирая повязку с глаз, следом — топот Лиса и осатаневшего Быка. Ведьма позвала Лес. И закричала, провалившись во тьму. Вдох. Она разлепила веки. Сухая трава, на которую упала Ведьма, пронзала тело стальными иглами, шорохи раздавались сиреной, и свет, откуда здесь так много света?! Выключите его, пока глаза не выжег! Выдох. Что-то огромное билось внутри неё, билось со всей дури, ломая рёбра и позвоночник, избивая лёгкие, желудок. Они рвались наружу через рот, пачкая горло и рот кисло-горькой желчью, солёной кровью и безвкусной слизью, мешающей сглотнуть желудок и лёгкие обратно, туда, где метавшееся по туловищу глупое сердце добило бы их в фарш. А затем пробило бы рёбра, прорвало кожу и вознеслось к этому выжигавшему глаза свету. Это был бы хороший конец всему. Только в голове ничего не болело, не стучало — она была огромной, но невесомой, как вот эта вот стрекоза в половину её роста. Толчки внутри медленно ослабевали, и Ведьма смогла разглядеть её. Красивая стрекоза, брюшко переливалось лазурным, лапки Ведьма не могла разглядеть, их было много, и они кончались на месте её плечей и груди. Вот стрекоза поднялась в воздух, и шорохи, громкие, как сирена, начали звучать над головой, изломанные ноги насекомого были в длинных шипах, запачканных чем-то красным, а крупная подвижная голова была головой то ли крысы, то ли пса… Чем-то таким, с шерстью, ушами, удлинённой мордой и мелкими чёрными глазами. Осталось вспомнить, почему маленький замшевый мешочек на шее этого нечто выглядел столь знакомым. В тот момент, когда сердце прекратило попытки пробить рёбра, а желудок с лёгкими улёглись, Ведьма схватилась за этот мешочек на длинной верёвке, свисавший с шеи этого нечто. Оно оскалило зубы, запачканные кровью. «Моей». Ведьма со всей силы рванула это нечто вниз, завалила на землю, придавив телом, и вцепилась зубами существу в шею, предварительно сдёрнув с неё мешочек — Ведьма не знала почему, но он бы точно помешал. Шерсть скатывалась, забиваясь между зубов, и вполовину не таких острых, как у существа, но солёная влага уже просачивалась на язык и капля за каплей вместе с кровью Ведьма начинала вспоминать. Что-то ещё мешало, продолжая впиваться в тело, хотя уже не так сильно, и Ведьма, пусть и не отрываясь от шеи этого… Лиса, освободила руку и начала ощупывать это что-то, изначально показавшееся ей стальными иглами. Твёрдые и острые, чуть крошащиеся в руках, тёплые, влажные и липкие. Кости. Бык и Крест?.. От потери крови Лис ослаб, и Ведьма отстранилась от него. Ведьма никому не пожелала бы такой смерти — быть медленно выпитым. Поэтому, выбрав камень покрупнее из тех, что лежали совсем рядом, Ведьма разбила им голову Лиса. «В добрый путь. Ты был неплохим человеком». Поднявшись, Ведьма оставила три трупа наверняка затаившимся неподалёку падальщикам — уж они умеют устраивать пышные похороны — и направилась к домику. Этот был её любимым — словно созданным из корней деревьев, в самом сердце Леса, рядом с родником, дававшим жизнь главной реке. Она пролезла сквозь корни, избегая тяжелой входной деревянной двери. И снова: тыквы, шкафы, спрятанные за ними картины, никому не нужные сокровища и сотни сломанных часов. Ведьма легла на проржавевшую койку, спрятала под неё шляпу и позволила клещам, комарам и прочей живности пить её кровь — у неё не осталось сил даже отогнать их. Хотела спать. Не могла заснуть. Шакал мог появиться в любой момент, это должно стать их последней встречей. Слишком сильно она задержала время, не передавая полномочия Шакалу, так что неудивительно, что Дом не простил. Ни разу за прошлые девятнадцать кругов их с Черепом не раскрывали. И ладно бы только здесь, может ли быть, что и в дальнейшем о них всегда будут узнавать? Возможно. Да кого она обманывает? Скорее всего. Она отдавала кровь не только комарам и прочим, налетевшим из-за близости к воде, паразитам, но и корням. Сквозь неё прорастали корни Леса, и Ведьма ничего не могла с этим сделать. Превращалась в один из кирпичиков Дома, в один из листиков, которые сожрут гусеницы, в кору деревьев, ту часть, где обосновались жуки-короеды. Это было её наказание. Не за то, что просто ошиблась, потянув время, а за то, что воспользовалась Домом и Изнанкой, своим особым положением ради личных целей. Так что теперь пользовались ею. Выкручивали, выжимали соки, пока где-то неподалёку выжимали последние соки из костей у Лиса, Быка и Креста. Вот и конец, вот и… — Эй, ты что же? Всё ещё отдыхаешь? Нечего валяться, сегодня я хотел провести с тобой побольше времени, да и рассказать есть о чём. В общем, слушай… Шакал Табаки сверкал далеко посаженными друг от друга желтоватыми зубами. И это была самая красивая улыбка за все жизни Ведьмы. Красивая до слёз и животворящая. Шакал пришёл чуть раньше, чем слишком поздно. Предотвратил её смерть. Каждое его слово становилось каплей энергии. А говорил Шакал очень много, долго и обстоятельно, использовал речевые обороты и тропы, капель живых слов стала ручейком. —… Представляешь, сегодня я устроил крутейшее соревнование, наконец-то эти заносчивые индюки хоть чему-то обрадовались и хоть в чём-то поучаствовали! А гвоздь программы знаешь что? Гонки! И на них случилась просто отпаднейшая вещь, ты не поверишь! Гонщики врезались в старшаков, а влетело мне! И почему страдать всегда должны наиумнейшие и наипрекраснейшие, такие как я?.. Но не эта вещь отпадная, ты слушай дальше. Рядом оказалась Ведьма, ну, я рассказывал тебе про неё, по ней ещё Кузнечик прётся, ну так вот, она защитила меня от них, а затем дала новую кличку, представляешь?! Я теперь Шакал Табаки, больше не хренов Вонючка! Не, я, конечно, люблю и уважаю тебя, дружище, но твоё время кончилось, осталось посреди пелёнок, игрушек и детских шалостей, теперь настало время Табаки! — Вот как. То есть теперь мне называть тебя Шакалом Табаки. Длинноватая кличка, боюсь не запомнить, — усмехнулась Ведьма, наконец, поднимаясь с койки. — Да ладно, офигительная ведь кличка! Шакал Табаки, или просто Шакал, или просто Табаки — как надо звучит любой из вариантов! — Тогда могу тебя только поздравить. Ведьма сдула с лица длинные седые пряди, и последние спустя пару мгновений снова оказались на лице. Прокашлявшись — она боялась, что в самый последний момент подведёт голос, — она спросила: — Тебе нравится здесь, Шакал Табаки? Хочешь остаться здесь? — Ты что, шутишь?! Да я обожаю это место и все штуковины, здесь так много всего, и столько нового появляется во время каждого моего прихода. Я бы тут жил, я бы жил тут вечность! Ответ принят. Ведьма почувствовала, как с души свалилась целая гора, не меньше, чем Джомолунгма. Почувствовала, как стремительно жизнь стала утекать и насколько мало осталось времени. Она достала из-под кровати свою широкополую шляпу с крысиными черепами, надела её и впервые за много жизней вышла через дверь. Табаки, коротко взглянув на шляпу — где он её видел? — быстро позабыл о ней и, обойдя манекены, залез в сундуки и обнаружил прекрасные серебряные и золотые подзорные трубы. Почему он их раньше не видел?.. Тиканье. Табаки вздрогнул. Как давно он не слышал этого ужасного звука?! Он медленно поднял голову и обернулся. Все часы шли. Шли назад. Секундная стрелка капала невыносимыми звуками. От десяти к девяти, от девяти к восьми и дальше. Невыносимые звуки волокли за собой больные минутные и полудохлые часовые стрелки. Когда Табаки поднялся, они все начали скрежетать — секундные стрелки слетели, а спустя мгновение и минутные. И с бешеной скоростью теперь вращались назад только часовые стрелки. Скрежет. Внезапный и острый, он вонзился в Табаки болью, болью, болью! — Хватит, хватит, прекратите! — он пытался перекричать скрежет, но без толку. Шакал схватил стоявший рядом с сундуком манекен и понёсся к часам. К тому моменту, как он добежал, настала гробовая тишина — часы остановились, — но Табаки это не остановило. Он разносил часы, бил их, сначала тяжелым манекеном, но он развалился на части спустя несколько ударов, и Табаки продолжил избиение плечевым суставом манекена. У будильников выбиты стёкла и железные внутренности, из часов с кукушкой торчали спицы и бестолковые деревянные птахи… Табаки успокоился, только уничтожив все находившиеся здесь часы. Да, вот теперь он бы здесь с радостью остался. А на деревянном полусгнившем полу переливались в невидимом для глаза свете тысячи шестерёнок…