Не все двери открываются с первого раза

      Разве не здорово, что приходя в мир, человек имеет гарантию того, что он будет любим кем-то особенным и неповторимым? Разве не чудесно, что с самого рождения он знает, что есть кто-то, для кого его существование — самый большой подарок от холодной вселенной, и что на чужую любовь он всегда может ответить своей, не боясь при этом быть непонятым или отвергнутым? Разве не замечательна сама идея предопределения, и того, что всё, так или иначе, имеет смысл?       Определённо, это — и здорово, и чудесно, и замечательно!       Неоспоримой гарантией бесконечного счастья, которое поджидало абсолютно каждого человека на земле, являлась особая метка — имя соулмейта. Она, словно невидимая нить, связывала две родственные души, помогала им найти друг друга в огромном водовороте серой безликой толпы. Имя жглось и немного покалывало, если два предназначенных друг другу человека находились рядом; тянуло болезненно, когда оба соулмейта переживали неприятные чувства; ощущалось приятным холодком на коже, когда один скучал по другому; а в моменты интимной близости становилось ещё одной чудовищно чувствительной эрогенной зоной, прикосновения к которой запросто могли свести с ума.       Иногда казалось, что имя будто бы живёт своей собственной жизнью — оно могло и чесаться, и болеть, и щипать… Но одна его функция всегда оставалось неизменной: имя напоминало о единственном исключительном человеке, ради которого и стоило появиться на свет.       Каждый человек получал свою метку при рождении, и была особая романтика в том, что чаще всего имя родственной души проявлялось в том месте, куда должен был прийтись первый поцелуй, подаренный одним соулмейтом другому. Как несложно догадаться, частенько заветные буковки располагались на лице: клеймили губы, щёки, нос или лоб. Но порой бывало, что имена встречались в совсем уж экзотичных местах: в подколенных впадинах, на спине, пояснице или даже ягодицах. Иногда казалось, что некоторые люди намеренно соревновались друг с другом: в каком же месте оставить своему соулмейту самый странный поцелуй?       Однако не все желали выдавать имя своего избранника или избранницы. Специально для таких скрытных или излишне суеверных людей существовали особые средства, вроде тональных кремов, косметических пудр, или густых непрозрачных помад, которые были способны скрыть метку принадлежности одного человека другому… Дэвид никогда не понимал таких людей. Как можно прятать имя того, кто в будущем сделает тебя самым счастливым человеком на планете и заставит твоё сердце биться чаще?!       Именно поэтому у него никогда не возникало мысли как-то скрыть крохотные буковки, складывающиеся в звучное и красивое имя «Максвелл», выгравированное несмываемой татуировкой на его правой щеке. Наоборот, его хотелось показать всем и каждому, чтобы весь мир знал, что его родственная душа носит такое восхитительное имя!       Дэвид всегда был крайне романтичным человеком. Сколько себя помнил, его восхищала и поражала концепция связей душ. Он мог часами заслушиваться легендами об именных метках, рассуждать о происхождении соулмейтов, опираясь на более популярные теории в этой области, и просто выносить мозг ближним своими фантазиями на эту тему. Сама идея того, что Дэвид уже имел особенного для себя человека, повергала его в невообразимый восторг, как и мысль о том, что в этом мире он никогда не будет одинок.       С самого детства Дэвид ждал встречи со своим соулмейтом, которого он уже заочно безумно любил и обожал. Ему казалось, что тот — панацея от всех горестей и неудач; ключик к двери, открыв которую, Дэвид навеки обретёт вечное счастье. Он всегда высматривал нужного человека рядом; искал, полагаясь на чутьё и удачу, а когда не находил — не расстраивался, продолжая ждать и верить в то, что его родственной душе так же не терпится увидеться с ним.       …Ну, а пока вполне можно было обходиться именами друг друга и тёплыми грёзами о том, как хорошо им будет вместе, когда они всё же найдутся. Так, когда у Дэвида случались неприятности или настроение было особенно паршивым, он всегда мысленно обращался к Максвеллу, которого про себя ласково называл «Макс», уверенный, в том, что будь тот рядом, то понял бы и поддержал его, ограждая от всех проблем. Когда Дэвид, наоборот, был вне себя от счастья, то тоже думал о своей родственной душе, и обязательно касался имени подушечками пальцев: легонько, почти невесомо, желая хотя бы так поведать этому пока что незнакомому, но уже такому родному человеку о своей радости; поделиться хоть маленьким кусочком тёплых чувств.       Всю свою сознательную жизнь Дэвид ни на миг не выпускал из головы мыслей о своём соулмейте. Иногда они были явными, а иногда фоновой музыкой бурлили в подсознании…       Ну, а пока Макс не давал о себе знать, Дэвид старался хорошо учиться и развиваться, чтобы стать лучшим партнёром для своей второй половинки. В глубине души он надеялся на то, что Макс тоже постарается, и будет лучшим для него, и тогда они вместе, несомненно, станут самой прекрасной парой из когда-либо существовавших.       Нежно поглаживая собственную щёку, Дэвид частенько фантазировал о том, каким будет его соулмейт. Высоким или низким? Полным или худым? Что будет любить? Как будет двигаться и говорить? Какие у него будут привычки? Нужны ли будут ему очки? А какими талантами он будет обладать? Миллионы вопросов наводняли рыжеволосую голову Дэвида, и в его представлении Макс всегда был разным: то высоким блондином с атлетичным торсом и добрым нравом; то лёгким на подъём брюнетом с горящими глазами; то рыжеволосым пухлым тихоней, увлекающимся книгами и компьютерной техникой, в котором Дэвид своей лучезарной улыбкой и трепетным отношением несомненно раскрыл бы яркий потенциал…       …Но реальный Макс оказался не похож ни на один заранее созданный образ.       Подлинный Макс — злой, насупленный на всё черноволосый мальчишка, с острым, как бритва, языком и скверным характером. Однако самое ужасное даже не это, а то, что он оказался младше Дэвида на целых четырнадцать лет! В тот момент, как Дэвиду было целых двадцать четыре года, его родственной душе — всего лишь десять лет.       Это стало для Дэвида настоящим ударом. Жестокая реальность перечеркнула всю идеализированную картину его воображаемого райского мирка, поломала все установки, изувечила ожидания, принеся вместо огромного счастья горькое разочарование, отчаянное недоумение и панику.       Их встреча произошла там, где Дэвид совсем не ожидал найти свою родственную душу — в детском летнем лагере Кэмпбелл, в котором он работал вожатым. Это место было особенным для парня, он любил его так сильно, что едва не искрил от восторга, стоило только услышать его название или наткнуться случайным взглядом на лагерную эмблему. Именно здесь Дэвид чувствовал себя дома, а вовсе не в двухэтажном городском коттедже, где он жил всё остальное, свободное от лагеря, время.       Дело в том, что Дэвид был абсолютно зависим от природы. Он уже не мог представить свою жизнь без свежего воздуха, пропитанного запахом хвои, без хорошо просматривающегося звёздного неба над головой, без переливистого пения птиц по утрам, стрекота насекомых и успокаивающего шума леса. Дэвид, действительно, проводил прекрасное время в лагере Кэмпбелл: наслаждался весёлыми посиделками у костра со страшилками или песнями, творческой работой, и, конечно, вниманием детей, которых он старался развлечь из года в год. Вожатый всегда стремился подготовить для своих маленьких подопечных что-нибудь интересное. Любое мероприятие пытался сделать незабываемым и оставить в головах детей только хорошие воспоминания о лагере. Самой высшей наградой за свои труды он считал отнюдь не деньги, а заинтересованный огонь в глазах ребятишек, их искренние улыбки и полученный ими новый опыт. Из-за подобного фанатичного отношения к работе многие считали его странным, но Дэвид не обижался. Воистину, он болел лагерем Кэмпбелл, но даже не хотел лечиться. Он был счастлив здесь.       …Но всё его спокойствие рухнуло, словно замок из песка, когда началась новая летняя смена — первая в этом году, и жёлтый пропылённый автобус, заполненный детьми, остановился у ворот. Ничто не предвещало беды в тот, ставший знаменательным, день: солнце светило высоко в небе, орошая ласковым теплом всё живое, птицы весело распевались на ветках деревьев и порхали туда-сюда неуклюжими стайками, нежный приятный ветерок тихонько качал воды озера Сирени.       Дэвид, как обычно, был в прекрасном расположении духа, готовый к новым знакомствам и впечатлениям. Он и его помощница — молодая, но уже уставшая от жизни девушка по имени Гвэн, должны были встретить новоприбывших ребят, поприветствовать их, провести краткую экскурсию и оставить адаптироваться на месте самостоятельно. И всё правда шло как по маслу, ровно до того момента, пока вожатому не вздумалось проверить кэмперов и посмотреть на то, как те обустраиваются в палатках.       Ещё издалека Дэвид заприметил оживлённую возню. Все дети, так или иначе, были возбуждены: они галдели, словно стайка птенцов, делились впечатлениями, осматривали своё жилое место на ближайшие месяцы, исследовали окрестности, знакомились друг с другом… Все, кроме одного — невысокого смуглого мальчика, отбившегося от остальной группы. Другие ребята его, кажется, не замечали, так что он, ссутулившись и спрятав руки в карманы синей толстовки, с удручённым видом поднимал пыль, распиная ногами высокую траву. Остановив на нём свой взгляд, Дэвид натянул на губы самую располагающую улыбку из своего арсенала. Он ожидал, что среди детей могут оказаться менее контактные, и был готов ненавязчиво вмешаться, чтобы исправить эту ситуацию.       Вожатый без задней мысли подошёл к ребёнку, который усиленно его игнорировал, и даже не повернулся на звук чужих шагов. Памятуя о том, что тактильный контакт очень важен, Дэвид аккуратно положил ладонь на узкое плечо мальчишки, в попытке обратить на себя внимание… а в следующий же миг крупно вздрогнул от неприятного болезненного ощущения. Ему показалось, что тело прошибло мощным разрядом тока — от макушки до самых пят, заставив его едва ли не присесть от неожиданной фантомной боли.       Мальчик, до этого казавшийся абсолютно спокойным, вздрогнул синхронно с вожатым, а в следующий момент резко обернулся, врезаясь взбешённым взглядом своих распахнутых зеленых глаз в оторопевшее лицо Дэвида. Ребёнок выглядел таким шокированным, словно и сам во всей красе прочувствовал этот пришедшийся из ниоткуда «электрический» удар. А может, так оно и было?..       Внезапно метку на щеке Дэвида нещадно зажгло, и он заметил, как кэмпер, болезненно поморщившись, испуганно схватился одной ладонью за собственную шею, будто попытался прибить букашку, которая больно укусила его.       И этот жест… От его вида что-то внутри Дэвида оборвалось. Оно упало тяжёлым камнем на дно желудка и забурлило, отдаваясь неприятными токовыми импульсами во все части тела. Горло сдавило, словно от нехватки воздуха, а кишки в животе шальными змейками заплелись в клубок, как при чертовски сильном волнении. Однако, игнорируя все эти странные ощущения, Дэвид продолжил быть лучшим вожатым на свете.       — Эй, малыш, ты выглядишь немного грустным, — улыбнулся он, но губы отчего-то сводило дрожью, а голос звучал надломлено, — как насчет того, чтобы пообщаться с другими ребятами и завести новых друзей? Кстати… напомни, пожалуйста, своё имя.       — Макс… — начал неуверенно мальчишка, и на секунду, перед тем как закончить, его зрачки дернулись, переведя взгляд на буквы, выведенные на щеке вожатого несмываемым отпечатком, — …велл.       И с этим именем, слетевшим с детских пухлых губ, мир Дэвида раскололся. Он разлетелся на острые яркие осколки, которые засыпали быстро бьющееся сердце молодого мужчины, его горячие лёгкие, болтливый язык, кипящий мозг…       В тот миг, стоя перед мальчишкой, Дэвид не мог до конца понять масштабов настигшей его катастрофы; не мог полностью осознать, что только что нашёл того самого человека, которым грезил всю свою жизнь. Но в то же время чувствовал, что да — он обрёл свою родственную душу… только вот от этого, вопреки ожиданиям, было совсем не радостно. Скорее наоборот, даже как-то горько, и хотелось убежать поскорее… но, перебарывая себя, Дэвид всё же скорчил радостное лицо и несильно подтолкнул Макса в спину, к остальным ребятам, побуждая того влиться в уже образующийся коллектив.       — Что ж, Макс, думаю, тебе станет веселее, когда ты пообщаешься с кем-нибудь здесь! Ты же умный парень и наверняка понимаешь, как важно заводить новых друзей! Лето только началось, и все приключения ещё впереди, круто будет иметь рядом приятную компанию, как считаешь? — Дэвид говорил скороговоркой, совсем не думая о том, какие слова слетают с его языка. — Смелее, просто подойди к ребятам и заведи разговор. Уверен, всё будет замечательно, и вы обязательно подружитесь!       Только притулив Макса к какой-то смутно вырисовывающейся компании, состоящей преимущественно из мальчишек, Дэвид поспешил ретироваться, параллельно пытаясь переварить только что произошедшую ситуацию.       Весь оставшийся день прошёл для вожатого, словно в тумане. Парень до самого вечера как будто пребывал в неясном трансе. Дэвид беспрекословно, но отстранённо выполнял свои служебные обязанности. Улыбался на автомате, говорил общими фразами, давал привычные указания, а в это время все его мысли были заняты кудрявым смуглым мальчишкой, с которым он вдруг почувствовал глубокую связь, которой вообще не должно было быть. Он был оглушён произошедшим и теперь находился в том шоковом состоянии, которое встречается у человека, пережившего падение с огромной высоты, которое теоретически должно было его убить. Приземлившись, человек тут же поднимается на ноги, идёт, делает какие-то механические действия, вроде того, что проверяет в кармане ли ключи и сотовый телефон… Бедняга ещё не осознаёт до конца того, что случилось, и его организм тоже словно находится во сне — блокирует боль, страх, и ужас… чтобы спустя время, наконец, всё страшное осознание вылить ушатом на прояснившийся разум.       Это случается с Дэвидом позже в домике вожатых. Он забирается с ногами на свою кровать, заворачивается в тонкое одеяло, прикрывает глаза… и остаётся наедине со своими разрушающими мыслями и страхами. Те, словно голодные стервятники, дождавшиеся момента бессилия своей жертвы, тут же напали скопом, терзая его и без того вымученное сознание. Дэвид долгое время тщетно пытался убедить себя в том, что произошла какая-то ошибка, что этот незрелый кудрявый десятилетка — вовсе не его соулмейт. Мало ли в мире Максов? Но успокоения были бесполезны, ведь внутреннее чутье не обманешь, а оно указывало Дэвиду именно на этого мальчика, и, судя по хмурому, но понимающему взгляду последнего, что тайком подсматривал за вожатым весь день, тот тоже чувствовал эту связь. Дэвид не видел своего имени на ребёнке, но Макс особенно тщательно старался скрыть шею, и что-то подсказывало парню, что метка находится именно там, а значит, и его первый поцелуй должен будет клеймить это место… От одной только мысли об этом становилось дурно и противно.       Дэвид — не извращенец, не педофил! Он в жизни не имел никакой противоестественной тяги к детям, так что воспринимать десятилетнего мальчишку, как свою пару на всю жизнь, было просто невозможно! И это поселяло в душе Дэвида панику. Ему хотелось бить кулаками стены, истошно орать, плакать навзрыд и умалишённо смеяться над глупой и ужасной шуткой судьбы… но вместо всего этого, он лишь слабо улыбнулся Гвэн, которая, вскинув в недоумении бровь, поинтересовалась всё ли с ним в порядке, а получив совсем не внушающий доверия положительный ответ, просто пожала плечами, удовлетворяясь им, и бухнулась на свою кровать, отворачиваясь от Дэвида к стене. Парень, наверное, мог бы обвинить помощницу в безразличии, но вместо этого снова обратился к её лучшим чертам. Наверное, Гвэн просто слишком устала.       Заснуть в эту ночь Дэвиду так и не удалось. Он провозился на постели до самого утра, рассасывая в голове бесконечную ментальную жвачку. Имея положительную натуру, парень пытался найти хоть что-то хорошее в происходящем, ведь плюсы были обязаны быть даже здесь, но обнаружить их оказалось не так-то легко. В итоге, Дэвид просто понадеялся, что последующие дни хоть как-то смогут прояснить ситуацию и чуть лучше раскрыть ему неожиданно обретённого соулмейта. Может быть, Макс — прекрасный человек? Может быть, они с ним станут хорошими друзьями, без намёка на что-то романтическое? Может быть, всё ещё повернётся более удачной стороной, и Дэвиду не придётся переживать о том, что его соулмейт — десятилетний мальчик?       В конце концов, первое впечатление часто бывает ошибочным. Может быть, сегодня просто был не его день, и уже завтра всё прояснится, а тучи над головой Дэвида рассеются?.. Да, он хотел в это верить.       Но не оправдалось.       Очень скоро Дэвид понял, что Макс — совсем не тот человек, которого он ожидал увидеть рядом с собой в качестве партнёра по жизни, и дело было не только в возрасте. Этот мальчишка был невыносимым… Колкий, вредный, он вёл себя как маленький ублюдок, не считающийся с чувствами других людей. Постоянно дерзил, матерился, и в первое же занятие, которое проводил Дэвид, при всех послал его нахуй.       Таких, как Макс, обычно называют трудными детьми, и Дэвид пытался быть снисходительным, проглатывая прямые оскорбления и неподобающее поведение. В конце концов, он и сам в своё время был непростым ребёнком…       Однако, несмотря на всё нахальство, Макса нельзя было назвать безмозглым хулиганом, который устраивал беспорядок только потому, что мог. Он оказался на удивление умным, но циничным ребёнком, в существование которого Дэвид ни за что бы ни поверил, не увидь воочию. У Макса было мировоззрение тридцатилетнего уставшего от жизни мужика, а его пессимизм сводил вожатого с ума. Казалось, что этот низкий смуглый мальчонка с забавными кудряшками на голове — просто оболочка, в которой живёт злое и голодное до чужих страданий нечто, готовое впиться зубами в каждого: унизить, плохо подшутить, послать далеко и надолго. Макс был колючим, как кактус, и, неудивительно, что он не нашёл общего языка с другими детьми. Нет, он не был изгоем или, наоборот, задирой — просто держался обособленно. Но если дело доходило до вопроса пакостей вожатым, то тут другие дети единогласно признавали его авторитет.       Однако, опуская все нелицеприятные моменты, Макс, прежде всего, был кэмпером, который должен отдыхать и веселиться в лагере. И Дэвид, в первую очередь как вожатый, не мог остаться от этого в стороне. А потому он, по максимуму игнорируя зов истинной связи и грубые слова мальчишки, не позволял тому скучать: тормошил, побуждая идти и общаться с остальными детьми; постоянно оказывался рядышком, когда Макс пытался отлынить от очередного мероприятия; и даже предотвращал нелепые попытки сбежать.       В общем, так или иначе, благодаря различным казусам и стычкам, Дэвид начал сближаться с Максом. Кажется, ему одному не был безразличен этот вечно насупленный ребёнок, предпочитающий одиночество всеобщему веселью, ведь Гвэн, да и остальные дети решили просто не связываться с чужим сложным характером.       Конечно, вожатый не ставил себе целью опекать Макса как-то по-особенному только потому, что на его щеке было выгравировано имя мальчишки. Он знал, что не должен выделять себе «любимцев»… но оно получилось само собой.       Так, например, в моменты задумчивости Дэвид часто ловил себя на том, что из всех детей следил взглядом лишь за Максом, а делая ночной обход, всегда замирал на долгий десяток секунд у палатки, через приоткрытый полог которой рассматривал своего сопящего в подушку соулмейта. Частенько, собирая всех утром, выискивал взглядом в толпе сонных кэмперов макушку с всклокоченными чёрными кудряшками.       В какой-то момент, признав факт постыдного наблюдения, Дэвид попытался уделять меньше внимания Максу, но не удавалось — словно какая-то неведомая сила упрямо сводила их вместе, и вот они уже обнаруживали друг друга рядышком.       Впрочем, от близости родственной души вожатому становилось только хуже. С каждым жестоким словом и колким взглядом мальчишки, образ идеального соулмейта в голове Дэвида рушился всё сильнее, как и хрупкая надежда на благоприятное неодинокое и счастливое будущее.       Макс не был тем, кто делал Дэвида счастливым, не был тем человеком, от присутствия которого все проблемы мужчины решались автоматически. Скорее даже наоборот, ведя себя ужасно, мальчишка только огорчал его. Весь день от Макса были одни лишь нападки, и хотя вожатый мастерски сносил их: с лёгкой улыбкой на губах встречал чужую агрессию, и молча проглатывал очередное оскорбление, на душе всё равно было ужасно и гадко. И хотя Дэвид понимал, что он — взрослый парень, лидер в этой группе детей, педагог, что он должен быть неприступным и не поддаваться на очевидные провокации… что-то всё равно с каждым днём проседало в нём всё глубже и глубже.       Ангельское терпение иссякло к исходу второй недели. Нет, Дэвид не начал «расстреливать детей из автомата» или «вешаться на первой же попавшейся сосне», как представлял его нервный срыв ехидно ухмыляющийся Макс. Вожатый просто доработал свой день, а вернувшись в служебный домик, нашёл в закромах маленькую фляжку с коньяком и сделал пару размашистых глотков прямо из металлического горлышка.       Дэвид знал, что не положено, что за это его вполне могли уволить… но в тот же миг чувствовал, что без спасительного глотка он просто не справится с собой и действительно сорвётся. За эти пару недель он эмоционально устал больше, чем за всю свою жизнь. Это неожиданное нахождение соулмейта вместо яркого радостного события стало серьёзным ударом. И мало того, Макс ещё умудрялся делать всё, чтобы окончательно вывести вожатого из себя, и открыто демонстрировал отнюдь не симпатию, а лютую ненависть.       …Одного Дэвид не учёл, пытаясь забыться в алкогольном дурмане — его способна сломить и рюмка крепкого напитка. А потому Гвэн нашла его уже полностью раскрасневшимся и вяло хныкающим, сидящим у подножия собственной кровати.       — Боже мой! Дэвид, ты в порядке?! — она бросилась к нему, испугавшись того, что тот подхватил какую-то инфекцию, но слабый шлейф коньячного запаха, да так и не спрятанная на место фляжка, покоящаяся на полу, полностью разубедили её в этом. Взгляд девушки в один момент стал строже, и она едва ли не прошипела, — Ты с ума сошёл? Тебя попрут, если увидят, что ты пьян!       — Это он, Гвэн! — воскликнул Дэвид в ответ, обращая к ней немного мутный, скорбный взгляд. — Понимаешь, это он! Почему из всех людей это должен быть именно он?..       — Кто? — непонимающе вскинула бровь девушка, и эмоция негодования даже чуть отступила с её лица. Положив ладони на узкие плечи мужчины, Гвэн несильно встряхнула его, пытаясь привести в чувства. — Дэвид, какого хрена?! Ты можешь нормально объяснить, что происходит?       — Макс! — чуть не плача, бросил тот в ответ, тыкая пальцем в свою помеченную щеку. Однако Гвэн не поняла того, что Дэвид пытался ей донести. Она с внимательностью полицейской ищейки обсмотрела чужое лицо, но так и не обнаружила на нём ран или повреждений, а потому лишь снова встряхнула парня, повышая голос.       — Этот пиздюк снова что-то сделал с тобой? Давай я поговорю с ним! Его поведение уже ни в какие ворота не влезает! Мы можем позвонить его родителям, и…       — Нет… — пролепетал Дэвид, его брови изломались, делая взгляд крайне печальным. Глаза цвета зелёного океана уже были на мокром месте от пьяных слёз, а губы дрожали. — Он — именно тот самый… моя родственная душа, мой соулмейт…       — Подожди… — сказанное начало доходить до Гвэн лишь спустя десяток секунд. Её лицо вытянулось в смеси ужаса и удивления, а внутри, у самого сердца, словно что-то оборвалось. — Вот этот вот мелкий говнюк — твой соулмейт?       — Да, — кивнул Дэвид, смазано утерев глаза собственным кулаком.       Наверное, он был в силах сдержать себя от дальнейших слов, но просто не захотел этого делать. И без того хранимая две недели тайна давила на плечи — Дэвид всегда чувствовал себя так, словно обманывает Гвэн, когда что-то ей не договаривает. Теперь же, чуть раскрывшись, он не мог остановиться — ему нужно было облегчить душу, выговориться… а сделать это под вуалью лёгкого опьянения намного легче, чем на трезвую голову. Сейчас парень искренне смотрел на девушку, как на спасителя, способного хоть что-нибудь для него прояснить.       — Я не знаю, что мне теперь делать, Гвэн! — голос дрожал, срывался на высокие нотки, а его обладатель замотал головой, словно пытаясь отогнать от себя все неприятные мысли. — Я просто не знаю!.. Это не должен быть он! Это какая-то ошибка! Этого просто не может быть! Я отказываюсь принимать такое… такого Макса! Почему моим соулмейтом не может быть какой-нибудь обычный взрослый парень?       — Дэвид, не мы выбираем эти имена. — Гвэн стала звучать тише и вкрадчивее. Аккуратно, поглаживая парня по плечам, она пыталась успокоить его и остановить начинающуюся истерику. — Если честно, до сих пор неизвестно, кто это делает, но что точно неоспоримо — они никогда не ошибаются. И поэтому я хочу спросить тебя: ты уверен, — с нажимом выделила слово, внимательнее всматриваясь в поддёрнутые влагой глаза, — что правильно всё понял? Что именно наш лагерный Макс — тот самый?       Дэвид замялся на мгновенье, а потом тяжело кивнул, стыдливо отведя глаза.       — Имя начало гореть, и горит до сих пор. Особенно невыносимо, когда Макс рядом, — поделился он, шмыгая забитым носом. — И внутри что-то сломалось… будто пломбу срезали, и я теперь чувствую себя помеченным.       — Ох, блять… — неожиданно выдохнула Гвэн, серея лицом. Она бы высказалась ещё жёстче, если бы не жалостливый взгляд беспомощного друга, который просто не позволял озвучить всего того, что крутилось на её языке. — Дэвид, я знаю, что от тебя этот выбор не зависел, но… ты абсолютно точно не должен быть замешан в каких-нибудь криминальных историях в этом лагере. Потому что, будь Макс хоть трижды твоим соулмейтом, тебя посадят, если ты перейдешь границы дозволенного.       Вожатый так опешил, что на секунду одеревенел, переваривая услышанное, но уже в следующий миг бойко вскинулся всем телом. Резко отстраняясь от помощницы, он больно ударился спиной о подножье тяжёлой деревянной кровати, но даже не обратил на это никакого внимания. Сейчас в привычно спокойных зеленоватых глазах плескалось истинное неподдельное возмущение, а скулы парня побелели даже при хмельной красноте.       — Ты с ума сошла?! — заревел Дэвид, едва ли не впервые в жизни так страшно хмуря брови. — За кого ты меня вообще, чёрт возьми, принимаешь?! Чтобы я и с Максом!.. Да я никогда в жизни не причиню вреда ребёнку! Я умру скорее, чем!..       — Ты и сам знаешь, как работает вся эта соулмейтная хрень! — вспылила девушка так же резко, сильно встряхивая нерадивого вожатого. — Хочешь ты этого, или нет — тяга и влечение находятся вне твоего контроля! Даже если тебе кажется, что ты держишь себя в руках! Осознать не успеешь, как окажешься со спущенными штанами… и если такое случится, то это — тюрьма, Дэвид!       Парень не выдержал стылого огня в обращённом к нему суровом взгляде. Его глаза снова намокли, а сам он растерял всю свою воинственность: повержено склонил голову, затрясся от сдерживаемых рыданий, кусая собственные губы до уродливых трещин. Дожил — его считают грязным аморальным ублюдком, педофилом, способным надругаться над несчастным ребёнком. Слышать подобные обвинения от Гвэн — девушки, которую Дэвид искренне любил и считал своей верной подругой, было даже больней, чем получать самые изощрённые оскорбления, которыми его засыпали обожаемые воспитанники.       Гвэн тяжко выдохнула, рассматривая сгорбившегося, абсолютно потерянного человека. Было непривычно и неправильно видеть постоянно улыбчивого и оптимистичного Дэвида таким… Чувствуя, как сердце внутри стягивает жалостью, она снова успокаивающе погладила чужие плечи.       — Послушай меня, — начала девушка, склонившись чуть ближе, — ты не виноват в том, что всё так произошло, и в том, что Максу всего десять. Однако…       — Я же уже сказал, что всё в порядке! — агрессивно огрызнулся Дэвид, словно животное, загнанное в угол. — Я себя контролирую! Я не отбитый на голову извращенец! Я не моральный урод!       — Знаю-знаю, — заверила Гвэн, кивая головой. Черты её лица стали мягче, а в аметистовые глаза вернулось тепло, — просто должна была предупредить. На самом деле я доверяю тебе, Дэвид. Ты самый добрый человек в этом лагере, и я не думаю, что ты можешь обидеть кого-нибудь. Просто будь осторожен, ладно? Это то, что ты вполне можешь сделать. И лишний раз не трепись об этом, — она аккуратно ткнула подушечкой пальца в миниатюрные буковки на щеке парня, — чтобы не было лишних проблем.       …И всё же Гвэн просто-напросто заботилась о нём, даже когда говорила в лицо неприятные вещи. Она не хотела обидеть, просто предостерегала, поступала, как друг. Было немного совестно осознавать это, после того, как поднял на неё голос, но Дэвид справился со стыдом, одаряя девушку небывало печальным взглядом.       — Х-хорошо, — примирительно кивнул он, а в следующий миг оказался прижатым к чужому телу. Гвэн обняла его, и в этом жесте не было ничего сексуального — просто дружеская поддержка в сложный период жизни. Дэвид несмело обнял подругу в ответ, положив ладони на чужие выпирающие лопатки. А после, осмелев, позволил себе уткнуться лицом в перекат чужого плеча. Сейчас присутствие другого человека, его добрые слова и жесты были жизненно необходимы Дэвиду, иначе бы он окончательно сошёл с ума.       Друзья просидели в тишине пару минут, даря друг другу успокаивающее тепло и зыбкое, но приятное ощущение комфорта. Ровно до тех пор, пока уютное безмолвие не нарушил тихий и немного гнусавый голос Дэвида.        — Я… я так дезориентирован. Я уже ничего не понимаю, Гвэн.       Девушка хмыкнула, и, перед тем как ответить, чуть отстранилась, дабы видеть лицо собеседника. Её руки снова плавно легли на чужие плечи.       — Скажу честно — тебе не позавидуешь. Боюсь, в такой ситуации тебе придется ждать очень долго, прежде чем получить свою любовь. Но будь терпеливым, к Максу в том числе… — Гвэн вдруг на миг задумалась, а следом пропустила тихий смешок, осевший на губах слабой улыбкой. Она старалась согреть Дэвида положительным настроем, чтобы тот, как факел от спички, разгорелся своим ненормальным позитивом снова, и прекратил напоминать собой сгусток концентрированной печали. — …Но теперь хотя бы понятно, почему он с самого приезда изводил тебя больше всех.       В потухших глазах Дэвида впервые за вечер загорелись любопытствующие искры.       — Почему? — спросил он спустя несколько секунд раздумий, во время которых так и не нашёл ответа.       — Макс тебя так «дёргает за косички», Дэвид, — со знанием дела протянула Гвэн, с удовлетворением замечая, как друг начинает понемногу оживать. — Пытается привлечь твоё внимание к себе.       — Считаешь, мне нужно игнорировать его? — вопросительно протянул вожатый, на что девушка только покачала головой.       — Ни в коем случае, если не хочешь, чтобы он окончательно съехал с катушек и подпалил лагерь ко всем чертям в попытке обратить на себя твой взгляд. — Усмехнулась Гвэн, слабо хлопнув ладонями по плечам парня. — Как бы ни было странно, но, кажется, вас вместе свела судьба… Так что я не думаю, что тебе нужно что-то с этим делать. Просто будь снисходительным к Максу — мальчики часто дуреют, когда влюбляются.       — Ох, нет, — впервые за вечер губы Дэвида тронула слабая улыбка, — я думаю, что он такой занозой уже родился.       Гвэн рассмеялась, и парень, поддаваясь её тёплому настрою, тоже чуть посветлел лицом, хотя всё ещё оставался в не самом лучшем расположении духа. Ну, по крайней мере, это был уже хоть какой-то прогресс… и он явно мог стать ещё лучше.       — Не вешай нос, Дэвид! Всё придёт в норму, так или иначе, — Гвэн постаралась растормошить друга, похлопывая того ладонями по уныло опущенным плечам. — А пока выбрось всё из головы и отдохни. Я подменю тебя завтра с утра — отоспишься, и мир уже не покажется таким дерьмовым.       Только договорив, девушка завозилась и, наконец, поднялась на ноги. Протянула руку, намереваясь помочь встать и горе-вожатому, рассевшемуся прямо на холодном полу. Дэвид почувствовал острую благодарность, вкладывая свою ладонь в чужую.       Конечно, Гвэн было легко рассуждать насчёт его деликатной проблемы… ведь у неё имя «Питер» выведено на плече, и она не допускает даже мысли о том, что её соулмейтом может оказаться какой-нибудь несовершеннолетний сопляк. Однако Дэвид всё равно был безмерно рад её участию, как и пониманию, что у него действительно есть прекрасный друг, готовый поддержать в сложной ситуации.       Удивительно, но после этого разговора Дэвиду действительно стало лучше. К счастью, алкоголь хоть и пьянил его, но не стирал память, и уже на следующее утро, проснувшись с лёгкой головной болью, он был готов встречать новый день с улыбкой. И с этого мгновенья, словно по взмаху волшебной палочки, сносить Макса стало легче.       Дэвид привык к его колкостям, оскорблениям и подстёбам, а некоторые из них даже казались вожатому остроумными. Да и то, как мальчишка ершился, вправду было похоже на «дёрганье косичек». Наверняка, Макс просто стеснялся осознания того, что нашёл свою родственную душу. Раз уж Дэвиду этот факт было тяжело принять, то что говорить о десятилетнем ребёнке? Так что вся грубость и отвратительное поведение — лишь отрицание действительности, горькой правды.       Наверняка Макс не хотел быть связан с кем-то, вроде Дэвида, и тут мужчина его прекрасно понимал. Мальчишка тоже был по-своему напуган и разочарован — наверное, и он всегда представлял рядом с собой кого-то другого, например, своего сверстника, а вовсе не долговязого худого парня с рыжей копной озорно торчащих волос, который к тому же окажется его вожатым.       Когда в лагерь приехали Никки и Нил, все стало ещё лучше. У Макса наконец-то появились друзья и, смешно ли, но Дэвид был рад и горд им совсем по-отцовски. Теперь у Макса находилось больше интересных дел со сверстниками, и он постепенно начал быть частью лагеря Кэмпбелл. Это возносило Дэвида на седьмое небо, потому что как бы не корчил рожи Макс, как бы не фукал на очередное мероприятие или занятие, иногда в его глазах вожатый улавливал редкие, слабые, но всё же живые крупицы заинтересованности и веселья. Хотел того Макс или нет, но он понемногу начал наслаждаться лагерной жизнью.       Только вот, даже обзаведясь друзьями, мальчишка всё равно продолжил шнырять рядышком с вожатым и колоть того едкими фразочками. И если раньше Дэвид допускал мысль о том, что, может быть, Макс придирался к нему, просто потому что больше было не к кому, то теперь мужчина понял, что дело уж точно не в одиночестве. Стало ясно, что Макс также чувствовал эту их невидимую связь, потребность находиться рядом и хоть как-то взаимодействовать. А потому время от времени Дэвид получал свою порцию унижений, постоянные хмурые взгляды исподлобья, и брезгливое «фырк!», стоило только показаться в поле зрения мальчишки.       Но даже это относительное спокойствие сломалось с треском, когда наступил тот самый родительский день. Он всегда был прекрасным праздником для кэмперов — они получали возможность увидеться со своей семьёй, по которой, даже занимаясь всякими весёлыми вещами в лагере, всё равно скучали. И на этот день у Дэвида были большие планы: мало того, что он хотел лично поприветствовать и познакомиться со всеми родителями и ответить на их вопросы, так ещё особую заинтересованность в нём вызывали родители Макса. Как-никак, это были люди, произведшие на свет его соулмейта. И хотя пока что Дэвид не был уверен в том, что стоило говорить им о том, что именно он является родственной душой их сына, вожатый планировал задать пару интересующих его вопросов.       …Но вот жёлтый автобус снова остановился у ворот лагеря, на сей раз привезя не детей, а родителей. Из распахнутой пыльной дверки выходили самые разнообразные взрослые, осматриваясь, находили в толпе детишек своих отпрысков. Улица вмиг заполнилась шумом, болтовнёй; стало оживлённей, чем обычно. Все родители общались со своими детьми по-разному: кто-то был рад встрече, кто-то не очень, но в любом случае повсеместно чувствовалось какое-то движение и атмосфера праздничного настроения.       Среди приехавших людей не оказалось родителей Макса, но Дэвид не спешил расстраиваться. Он продолжал подрагивать от нетерпения, стоило ему только услышать шум на улице, отдалённо напоминающий звук работающего автомобильного двигателя. Только вот каждый раз слух обманывал вожатого. Время всё шло… и спустя пару часов, мужчина окончательно понял, что родители Макса не приедут.       Дэвид был расстроен этим едва ли не больше особенно грубого и на всё насупленного Макса, который как крыса шнырял из угла в угол, пытаясь спрятаться от всей этой тёплой семейной атмосферы. Сегодня даже Никки и Нил не могли составить ему компанию — они находились со своими родителями, так что Макс был предоставлен самому себе. Впрочем, кажется, его это вполне устраивало, по крайней мере, до тех пор, пока он мог находиться в одиночестве. Однако стоило только кому-нибудь приблизиться к мальчишке, как вся его желчь проступала наружу. Он натягивал на губы злую усмешку и вёл себя просто невыносимо.       Например, во время семейного обеда, Макс, снова огрызаясь, пытался в кого-нибудь швырнуть снарядом из горохового пюре. И хотя вожатый делал ему замечания, поддерживая кричащую на мальчишку Гвэн, в глубине души понимал всю причину такого отвратительного поведения.       Страшно было подумать, как ощущал себя Макс, когда он был единственным кэмпером, чьи родители не приехали. Родительский день — это единичная возможность проведать своего ребёнка в лагере; это всего лишь одна семейная встреча за всё лето, длящаяся несколько часов… а они не нашли времени для того, чтобы увидеть собственного сына и немного побыть с ним.       Когда раньше Макс вскользь бросал колкие фразы в сторону своих родителей, Дэвид даже в мыслях не допускал, что между ними всё настолько плохо. Конечно, Макс не был идеальным ребёнком, но теперь Дэвид видел, что это только потому, что тот страдал от недостатка любви и внимания. Именно по этой причине мальчишка был своеобразным бунтарём — он не научился доверять взрослым, не научился воспринимать чужую заботу и ласку, не научился быть любимым. И Дэвиду так сильно хотелось исправить это: показать, что всё в мире может быть иначе…       К счастью, мистер Кэмпбелл ещё утром попросил вожатых (а точнее, просто поставил перед фактом, корча страшную гримасу) на денёк побыть родителями Макса. И Дэвид сразу же воодушевился этой идеей, углядев в сложившейся ситуации своеобразный шанс получше узнать Макса и, возможно, даже помочь ему. В итоге вожатый так сильно увлёкся ролью отца, что на какой-то момент действительно смог забыть о том, что он и Макс — соулмейты и их должны связывать отношения совсем иного плана.       Однако мальчишка совсем не ценил попыток Дэвида и Гвэн побыть его папой и мамой. Его и так дурное поведение всё больше выходило за рамки дозволенного. Макс уже не знал, как высучиться, лишь бы только его оставили в покое.       Ситуация сама по себе была очень непростой, так ещё ближе к вечеру Кэмпбелл организовал какой-то идиотизм с выступлениями, в которых дети должны были показать свои таланты, приобретённые на поприще лагеря. Идея явно была нездоровой, ведь все кэмперы изначально были помещены не в те условия, которые можно было бы считать благоприятными для развития их особых навыков, и мистер Кэмпбелл абсолютно точно был в курсе этого, но… Но таковы были его указания, и Дэвид, как лучший в мире вожатый, не мог ослушаться начальства и подвести героя своего детства.       Он не хотел давить на Макса, но приходилось, чтобы тот прекратил ершиться и, наконец, начал сотрудничать. От мальчишки всего-то и требовалось, что сделать на сцене, перед всеми, что-то, что он умел лучше всего. Не такое сложное задание, но тот упирался так, словно его собирались забивать камнями.       Сначала Дэвид думал, что это просто очередные капризы Макса, который, как и обычно, делал всё, чтобы попить чужую кровь, довести вожатых до белого каления и получения выговора (или вообще увольнения, учитывая, как Кэмпбелл пышал яростью весь день). Но уверенность в этом поиссякла, а сердце заболело, когда мальчишка уже не смог сдержать настоящих эмоций, скрытых за маской напускной злобы, и впервые за всё время их знакомства не сдержал слёз. Макс не плакал так, как это делали дети его возраста — с криками и воплями, он плакал чересчур по-взрослому. Его изумительные большие зелёные глаза, похожие на осколки изумруда, в какой-то миг просто повлажнели, и он тут же поспешил утереться плечом, скрывая от посторонних непрошенную влагу. Макс не стал разыгрывать сцену или закатывать истерику, он, чёрт возьми, даже не всхлипнул — просто тихонечко забился в тень кулисы и, присев там прямо на пол, прижал колени к груди.       Дэвид смотрел на то, как дрожали губы мальчишки, как его глаза блестели от слёз, но Макс сдерживал себя от того, чтобы заплакать совсем по-живому и показать, что ему на самом деле не плевать, что ему больно оттого, что он абсолютно безразличен своим родителям. И глядя на это, вожатый чувствовал, что просто не может ничего сделать; что если сейчас он будет жёстким и просто вытолкнет Макса на сцену, то будет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. Дэвид не мог заставлять ребёнка притворяться — это было мерзко и низко. И он, прежде всего как взрослый человек, как педагог, не мог допустить, чтобы несчастный мальчик так ломал себя. А потому вожатый просто не стал мучить Макса, едва ли не впервые ослушавшись Кэмпбелла. Плевать, что после этого с него и Гвэн три шкуры спустят и возможно лишат премии. Сейчас они занимались совсем не той проблемой, которой стоило бы.       Гвэн тоже была сбита с толку потерянным видом обычно бойкого Макса, но быстро пришла в себя и, отведя Дэвида в сторонку, предложила прекрасную идею — оставить весь этот бардак, забить на чёртово выступление, и просто свозить мальчишку в пиццерию. Пусть это и было слабым утешением, но хоть что-то… Дэвид поддержал свою подругу. Уже спустя несколько минут они завели машину, усадили несопротивляющегося Макса на заднее сидение, и отправились в ближайшее кафе.       Мальчишка был растерян такой торопливостью, но не проронил и слова. Лишь всю дорогу недоверчиво посматривал на обоих вожатых, будто ожидал, что ему устроят казнь в глухой лесной чаще или ещё какой-нибудь малоприятный подвох. Впрочем, даже несмотря на это, Макс был совсем не против уехать подальше от грёбаного лагеря, долбаного Кэмпбелла и чёртовых счастливых семеек.       Придорожная забегаловка встретила небольшую компанию приятным ароматом печёного теста и запахом молочного коктейля; обволокла мягким светом стареньких ламп. Макс недоумённо оглядывался, рассматривая простенькое, но не безвкусное убранство, и сел за столик лишь тогда, когда Дэвид попросил, кивнув головой на мягкий красный диванчик.       Было немного неловко, Макс чувствовал себя не в своей тарелке, однако это неприятное чувство исчезло сразу же, как только цель поездки прояснилась, и перед мальчишкой поставили деревянную подставку с огромной пиццей. Макс выглядел настолько удивлённым, словно не предполагал даже в мыслях, что такое может произойти: что его родители, пусть и ненастоящие, могут вот так просто привести его в кафе и накормить вкусной едой. Он несмело подобрал в пальцы кусочек пиццы, и, чёрт возьми, его улыбка в тот момент стоила того, чтобы сорваться прямо с места, забросив свои обязанности. Да и Макс, кажется, действительно оценил этот поступок вожатых.       Уже на выходе из кафешки, когда Гвэн отправилась завести машину, Дэвид даже получил от мальчишки неловкие объятия длительностью всего в одну секунду. Хотя Макс даже не обнял, а скорее просто ударился своим телом о чужое, на секунду обхватив руками торс парня, и тут же отдёрнулся, будто его всего ошпарило. Но даже эта неловкая благодарность выглядела крайне милой в глазах Дэвида, и его сердце таяло, словно масло на раскалённой сковородке. Конечно, потом Макс сполна отыгрался за импульсивное объятие — краснея как помидор, клялся убить, если вожатый вдруг вздумает трепаться о том, что произошло. Макс же угрюмый, ехидный и злой — таким и должен оставаться в чужих глазах! Дэвид соглашался на это, не сдерживая улыбки — он всё понимал.       В тот вечер Дэвид точно осознал, что сейчас Максу не нужен ни соулмейт, ни возлюбленный, ни партнер на всю жизнь… Ему нужен был кто-то, кто просто заботился бы о нём, радовался его успехам и грустил над неудачами. Кто-то, кто мог бы наставить его, поддержать, дать ценный совет, и просто быть рядом. Ему нужен был отец, и Дэвид, как бы это не делало их душевную связь еще более странной, хотел им быть. А самое главное, отчасти даже мог.       С тех пор Дэвид старался быть более снисходительным к Максу, на что тот даже отвечал взаимностью: уже не так яро отталкивал, меньше матерился, и вообще стал вести себя немного лучше. Нет, конечно, стандартные оскорбления, ехидные смешки и шутки про тупость Дэвида остались в арсенале мальчишки, но он пользовался ими реже, да и те были щадящими — не такими острыми, как раньше.       А как-то раз во время уборки лагеря Макс даже косвенно заступился за вожатого. К сожалению, Дэвид не видел этого воочию, но обо всём ему рассказала Гвэн, тогда присматривавшая за детьми. И слушая её усталый, но приподнятый голосок, вожатый улыбался, не в силах поверить в то, что всё произнесённое — действительно правда.       В тот день Дэвид заставил кэмперов прибраться в столовой, потому что квартирмейстер отсутствовал уже пару дней по очередной ужасно-странной причине, а помещению требовалась хотя-бы маленькая влажная уборка. Несмотря на то, что это было в интересах самих детей, вожатый действительно ожидал недовольства, протестов и криков. Так что совсем не был удивлён тем, что без них не обошлось. Однако его поразило кое-что другое — например, то, что первым поливать его грязью начал даже не Макс, который всегда занимался этим по умолчанию, а Нёрф.       — Ебучее мудло! Какого хрена Дэвид вообще указывает нам, что делать в свободное время? Это же грёбаный детский труд! — казалось бы, хулиган начал ругаться по делу… только вот закончилось всё переходом на личность и внешность вожатого. Нёрф не выбирал выражений, не брезговал использовать всякие ужасные эпитеты. Список его претензий к Дэвиду был огромен: и платок у того на шее — пидорский, и волосы слишком рыжие, и глаза отвратительного цвета, и голос чересчур мерзкий, и пахло от него как от общественного сортира, и, наверняка, он по ночам сношает зверей в лесу… Нёрф распалялся, как мог, придумывая оскорбления всё изощрённее и изощрённее, но в какой-то момент, неожиданно для всех, его прервал Макс.       — Давай будем честными, Нёрф… — выдохнув, начал мальчишка, и, казалось, он был расслаблен: свободная поза, спокойное выражение лица, плавные движения… но всё это было лишь маской. Бешенство, кипящее внутри Макса, выдавал его бегающий взгляд и румянец, воинственно окрасивший скулы. — На самом деле, ты сам — уродливый кусок говна, ещё более ущербный и тупой, чем Дэвид.       Первые несколько секунд Нёрф выглядел опешившим от того, что кто-то посмел открыто противостоять ему, но очень скоро это удивление сменилось дерзостью. Физиономию хулигана расчертила широкая ухмылка, не предвещающая ничего хорошего, а на дне оливковых глаз замерцали угрожающие красные искры. Нёрф излишне медленно отложил свою мыльную тряпку в сторону, не спуская взгляда с лица оппонента, сделал широкий шаг вперёд.       — Я смотрю, тебе нужны проблемы, лузер? Решил повыёбываться со мной? — Громила уже потирал кулаки, однако Гвэн вмешалась быстрее, чем ситуация успела превратиться в драку со всевозможными травмами. Нёрф был огромным, и в том, что достанется именно Максу, сомневаться не приходилось… но тот, даже понимая это, не смог промолчать. Почему-то…       — Хэй, ты чего вдруг так взъелся? — позже прошептал Нил, поддевая локтем хмурого Макса. — Ты же сам постоянно опускаешь Дэвида.       …А Макс даже не знал, что на это ответить, чем оправдать себя, чем доказать, что он вступился за вожатого совсем не потому, что ему вдруг стало обидно за него. Мальчишка не хотел разбираться в себе, искать мотивы собственных поступков, признавать, что ему небезразличен рыжий назойливый дохляк… Так что Макс просто оттолкнул Нила с хлёстким: «Похер», и ушёл в свою палатку, из которой не выходил до самого вечера. Выяснять отношения с Нёрфом они так и не стали — ни тогда, ни в последующие дни.       Как бы то ни было, Дэвид был впечатлён внезапным заступничеством. Но ещё больше его радовало то, что их с Максом, пусть с натяжкой, но всё же можно было назвать друзьями. Ведь кэмпер не стал бы вступать в открытую конфронтацию с хулиганом (который к тому же не гнушался хвататься за нож), если бы Дэвид был ему безразличен, верно? А значит, мальчишка тоже наконец-то разглядел в вожатом друга! Подобные взаимоотношения были именно тем, что нужно — без всяких там неприемлемых эмоций и незаконностей, пятнающих честь Дэвида.       Просто здоровые дружеские отношения, которые подтверждались ещё и тем, что после родительского дня Макс стал иногда захаживать в домик вожатых. Дэвид не гнал его оттуда, а Гвэн лишь иногда что-то приглушенно ворчала, но на её недовольство мальчишка не обращал никакого внимания, считая, что имеет полное право находиться там, где он хочет. К тому же, служебный домик был его персональным островком тишины: Макс приходил сюда, чтобы немного передохнуть от остальных кэмперов, побыть в одиночестве и, конечно же, прикоснуться к единственному средству связи с остальным миром — телефону Дэвида. Тот позволял брать его ненадолго, и Максу крайне льстило, что только ему одному (хотя на самом деле Дэвида просто больше никто об этом не просил).       Теперь вожатый практически никогда не занимался бумажной работой в одиночестве, потому что стоило ему только начать возиться с ней, как Макс тут же приходил — будто специально отслеживал. И это было даже по-своему уютно: только они вдвоём, тёплый ароматный ветерок, задувающий из открытого окна, да шелест бумаги или тихий звук из динамика телефона.       Обычно Макс играл в мобильные игры, которые поносил последними словами, а потом вскидывал взгляд на Дэвида и заключал, что, мол, какой хозяин такие и приложения на телефоне — крайне тупые. Иногда смотрел видео на Youtube, а иногда просто что-то тихо рыскал в интернете. И после такого веб-сёрфинга Дэвид частенько находил в истории запросов, что-то вроде: «большие сиськи», «девушки топлес», а также целую коллекцию сайтов для взрослых.       И неясно, то ли Макс таким образом пытался дать Дэвиду какой-то намёк, и потому не удалял после себя историю, то ли ему в его десять действительно было интересно женское тело, и он просто не умел заходить в настройки браузера. В любом случае, Дэвид закрывал на это глаза, стараясь относиться с пониманием. Макс просто любопытный ребёнок со сложным характером. И до тех пор, пока его увлечение «взрослыми вещами» не причиняет никому проблем, то, наверное, всё в порядке?.. Дэвид хотел в это верить.       …Но он не думал, что будет делать, когда это начнёт приносить проблемы. И такое действительно произошло, но толчком к этому стали вовсе не провокационные запросы в интернете, а совсем какая-то мелкая глупость.       В тот день Макс казался более нервным и обеспокоенным, чем обычно. Ещё с утра Дэвид заметил, что тот почти ничего не съел в столовой, оставив после себя практически полную тарелку; на занятиях тоже вёл себя необычно — будто старался спрятаться, постоянно увиливая за спины других кэмперов, да только поглядывал издалека своими колючими зелёными глазищами. В тот день Дэвиду снова нужно было заняться бумажной работой. И хотя он думал, что Макс не придёт, тот как по часам появился на пороге вожатского домика спустя десять минут после того, как Дэвид засел за документы — словно следил, выбирая подходящий момент.       Тихо скрипнула входная дверь, Макс бесшумно прошёл внутрь. Не говоря ни слова, приблизился к рабочему месту Дэвида, и молча подобрал в пальцы телефон, на что тот не обратил ни малейшего внимания. Оглядевшись, мальчишка уселся на старый стул, стоящий перпендикулярно столу вожатого. Какое-то время Макс просто рыскал что-то в интернете, нажимая пальцами на чувствительный экран, и совсем не обращал внимания на Дэвида. Тот, впрочем, игнорировал кэмпера с таким же успехом — тихонько мурлыкая себе под нос незатейливый мотивчик, листал бумаги и ставил подписи в нужных местах. В основном это были документы на поставку провизии, и прочие типичные для лагеря бумаги, которые требовалось отсортировать.       Дэвид так увлёкся работой, что оторвался от неё лишь тогда, когда Макс практически швырнул его телефон на твёрдую поверхность стола. Устройство бухнулось о крышку своим самым слабым местом — экраном, заставив вожатого вздрогнуть и перевести взгляд на по обыкновению хмурого мальчишку. И как бы Макс не хотел увидеть хоть что-то новое на лице придурошного вожатого: какую-то другую эмоцию, более живую и настоящую, ответом ему как всегда была широкая улыбка, да блеск в добрых глазах. Ожидаемо, Дэвид даже не разозлился.       — Макс, пожалуйста, будь осторожнее с телефоном. Для меня будет целой проблемой заменить его, — попросил он своим неунывающим голосом и пропустил неловкий смешок, словно ему самому было стыдно перед ребёнком за эти слова.       Лицо кэмпера вдруг скривилось так, словно он увидел нечто до ужаса неприятное — например, растасканного по асфальту зверька, по которому проехался автобус.       — Снова лыбишься, — цокнув языком, прокомментировал Макс.       — Тебе тоже как-нибудь следует попробовать. Уверен, улыбка тебе пойдёт. Хотя, давай прямо сейчас! — вдруг воодушевлённо произнёс Дэвид и тут же протянул руки к ребёнку, упёрся указательными пальцами в чужие уголки губ. И только сделал аккуратное движение в попытке поднять их вверх, как по его рукам тут же хлёстко саданули детские ладошки, вынудив отступить, позорно ойкнув.       — Не трогай меня своими клешнями, идиот! — щёки Макса совсем немного покраснели, выдавая смущение, но он всё равно продолжил держать маску праведного гнева. Впрочем, не получил на такую реакцию ничего, кроме стандартной и до тошнотворного приторной улыбочки. Как же бесит… Макс вдруг поднялся на ноги.       — Уже уходишь? — встрепенулся Дэвид, — Повеселись там…       — Ага, не дождёшься! — огрызнулся мальчишка и снова опустился на свой стул. — Я не вернусь туда, пока Гвэн ведёт это странное занятие.       — Зря ты так, Макс. Стоит хотя бы попробовать — вдруг тебе понравится? — вожатый склонил голову вбок, откладывая в сторону очередную подписанную бумагу. — Не лишай себя удовольствия.       — Ага, особенно если удовольствие в том, чтобы тебя валяли в грязи, — кэмпер фыркнул, небрежно взмахнув рукой, словно отгонял от себя надоедливую муху. — Нет, спасибо. Я лучше посижу в чистоте и тепле.       Дэвид ничего не ответил — лишь пожал плечами, одной улыбкой показывая, что раз уж Макс хочет, то пусть остаётся, и вернулся к своей работе. Снова принялся перебирать и сортировать документы, но теперь чужой взгляд не давал вожатому сосредоточиться. Хоть он и не отвечал на него, чувствовал, как Макс изучает его, осматривает как-то чересчур пристально. Так продолжалось около десятка минут, пока Макс, наконец, не нарушил тишину, а вместе с ней и спокойствие Дэвида.       — Мы поговорим об этом? — тихо произнес мальчишка, оттягивая ворот кофты, и у Дэвида, который вскинул на него случайный взгляд, в одну секунду спёрло дыхание. Он увидел своё имя на бархатной коже тоненькой шеи. Оно было неярким, словно сложенным из давно заживших шрамов, но в тот же миг таким заметным, что сердце Дэвида пропустило несколько ударов. Заметив его растерянность, Макс хмыкнул. — Не делай такое удивленное лицо, словно ничего не знал. Ты же тоже почувствовал это, когда мы встретились впервые.       Слова Макса совсем не звучали как вопрос — он утверждал, причём так уверенно, словно и мысли не допускал о том, что всё могло быть иначе, и Дэвид на самом деле всё это время жил в счастливом неведении. Это совсем не обнадёживало вожатого. Он уже смирился с меткой, и даже научился жить с ней, убедившись, что всё складывается не так уж плохо, но вот теперь ему снова грозили горькие воды тревоги и отчаянья, в которые он мог нырнуть с головой… Но Дэвид безумно не хотел этого! Он не хотел, чтобы весь его труд: попытки подружиться с Максом и подавить зов истинной связи — исчезли просто так. Он не мог этого допустить!       — Макс, я думаю, тебе лучше присоединиться к остальным. На самом деле идея позаниматься на свежем воздухе не такая уж плохая, — сдержанно сообщил вожатый, всё так же улыбаясь, и в душе надеясь на то, что обычная вежливость сможет остановить этот разговор. — Так что иди, поиграй с ребятами, а я пока закончу свою работу.       Макс тут же изменился в лице — и без того большие выразительные глаза изумлённо распахнулись, рот приоткрылся, но лёгкая растерянность тут же сменилась привычной агрессией.       — Да ладно тебе! Если ты будешь просто игнорировать это — оно никуда не денется! — Прикрикнул он, озлобленно щурясь. Тут же подорвался на ноги, впериваясь пламенным взглядом в собеседника, и с силой хлопнул себя ладонью правой руки по груди. — Я — твой ебучий соулмейт, Дэвид!       — Макс… следи за своим языком, — перевёл тему вожатый, старательно игнорируя то, что говорил мальчишка. — Сколько раз говорить, что мат тебя не красит?       Макс чуть не взорвался от такой наглости: краснота залила его лицо вплоть до кончиков ушей, маленькие ладони скрутились в тугие кулаки, а на губах образовался зубастый оскал, как у какой-нибудь дикой псины. Он казался маленьким тайфуном, запертым в теле ребёнка.       — Моё имя на твоей щеке! — крикнул Макс отчаянно, пытаясь заставить Дэвида говорить о том, что важно. — Твоё — на моей шее!       Дэвид смотрел на мальчишку: такого взбешённого и нахохленного, словно маленький воинственный воробушек, и понимал, что просто игнорированием ничего не добьётся. Придётся смириться с тем, что мир для него рассыплется на кусочки — этого нельзя избежать. Как бы он не хотел сейчас отступить — отмотать время назад, заболтать ребёнка чем-нибудь… ничего не поможет. Придётся быть честным с Максом. Но… Небеса, как же Дэвид не хотел вести этого разговора!       — Это ничего не меняет, — сдался вожатый. Его лицо стало серьёзным, даже посерело как-то, демонстрируя титаническую усталость. Макс зло усмехнулся.       — Неужели? А разве мы теперь не должны целоваться, ебаться и быть счастливы вместе? — точёная чёрная бровка мальчишки саркастично вскинулась вверх. В злобной усмешке и в глубине кисло-зелёных глаз что-то неуловимо задрожало. Макс раскинул руки в стороны, демонстрируя вожатому всего себя — просто парень «душа на распашку»! Осознанная, или нет — эта была откровенная провокация, однако Дэвид не отреагировал, лишь тоскливо заметил про себя, что роли поменялись: теперь Макс был открыт, а он сам, наоборот, отстранялся.       — Я думаю, что это какая-то ошибка, — честно признался вожатый, выдерживая тяжёлый зрительный контакт. — Я сам не понимаю, почему всё именно так… но так уж оно вышло. Однако это не меняет того, что мы не можем быть вместе.       — Думаешь, ты имеешь право решать за нас обоих? — прошипел мальчишка, точно змея. Он хотел сказать что-то ещё, но Дэвид оборвал его.       — Четырнадцать лет — это чудовищная разница, Макс! — строго заявил молодой мужчина, не давая и шанса оспорить свои слова. — Думаю, ты и сам это понимаешь! Так что давай не будем акцентировать внимание на этих именах, хорошо? Мы друг для друга не больше, чем вожатый и кэмпер. А теперь иди, займись делами.       Дэвид нырнул в бумаги, наивно полагая, что это избавит его от дальнейшего разговора. Он высказался точно и даже немного жёстко по собственным меркам, но иначе было нельзя. Если он даст слабину, то может и уступить, а это неприемлемо! Дэвид должен оставаться твёрдым, несмотря на то, что от этого у самого ноет душа, а имя на щеке опаляет болью — словно сопротивляется его словам. Удивляется: как это невозможны отношения, когда оно на щеке Дэвида, а его обладатель в нескольких метрах?       Но, кажется, жёсткая политика действовала. Макс действительно пошёл… но, вопреки ожиданиям, вовсе не в сторону двери, а к офисному креслу вожатого. И только оказавшись рядом, жёстким пинком развернул его, заставив потёртые подшипники жалобно заскрипеть. Дэвид явно не ожидал такой хамской грубости, и мальчишка, воспользовавшись его удивлением, одним быстрым движением оседлал чужие бедра.       — Ч-что ты?.. — Дэвид обомлел настолько, что не нашёл слов. Он ощущал лишь тяжесть на ногах, и быстрые удары собственного задыхающегося сердца, которые отдавались толчками где-то в горле. Внезапно спину прошиб холодный пот. Имя на щеке нещадно загорелось-зачесалось-задёргалось.       — Я не уверен, как делать это правильно, — надрывным шёпотом признался Макс, открыто заглядывая в чужие глаза. И в этот момент Дэвид с ужасом почувствовал, как мальчик начал плавно покачивать бедрами, потираясь об него сквозь плотную ткань. — Но я видел видео, где девушка сидела так на парне и двигалась… Это нравилось им обоим. Дэвид, я тоже хочу получить хоть немного…       …Но не успел Макс договорить, как вожатый одним резким, но не сильным ударом столкнул его с себя, заставив испуганно вскрикнуть и больно приземлиться спиной на пол. Кэмпер испуганно вскрикнул, но почти сразу же пришёл в себя и распалился больше, поднимая налитые яростью глаза на вожатого.       — Эй, какого хуя?!..       Но все слова застряли в глотке, когда Дэвид вдруг резко встал с места и, нависнув над мальчишкой, рывком за капюшон — унизительно, точно нашкодившего кота — поднял его над полом и тут же оттолкнул от себя. Макс пошатнулся, отлетев на добрые полтора метра, но удержался на ногах. Встав прямо, затравленно и зло уставился на не менее взбешенного Дэвида.       — Это неприемлемо! И незаконно! Противоречит здравому смыслу! — громко закричал вожатый. Он был в такой ярости, что даже Макс, как бы ни хотел убедить себя в том, что ему не страшно, отступил на полшага назад. Обычно улыбчивый Дэвид сейчас напоминал неконтролируемую и совсем непредсказуемую фурию: его руки дрожали, лицо было налито кровью и искажено доселе невиданной гримасой раздражения и ярости. — Ты хоть понимаешь, что ты творишь?!       — Да, блять! Я пытаюсь заставить тебя трахнуть меня, идиот! — огрызнулся мальчишка. Секундное замешательство на миг смыло пламя злобы, но сейчас оно вспыхнуло в груди с новой силой. — Мы должны сделать то, на что нас обязывают наши имена!       Дэвида затрясло — он был в крохотном шаге от того, чтобы сорваться и ударить ребёнка. Его сильно возмущали эти слова, он был так жутко взбешен, что в голове не было ничего, кроме единственного ужасного желания — выбить из наглого мелкого щенка всю эту дурь!.. Однако вместо опасных порывов, вожатый просто строго указал мальчишке на дверь.       — Убирайся из кабинета, Макс! Сейчас же! — строго заявил Дэвид, своим непривычно громким грозным голосом. — Я забуду то, что ты только что сделал, если ты просто уйдешь!       Макс выглядел удивлённым и оскорблённым лишь секунду, по прошествии которой, снова нацепил на себя гневную маску.       — Ха, да и хуй с тобой, святоша ёбанный! — затравленно прорычал мальчишка и развернулся, на сей раз уж точно направившись к двери… впрочем, на полпути он обернулся снова, пронзая вожатого колким взглядом едких глаз. — Я хотел, как лучше, Дэвид! Думаешь, я не знаю, что ты хочешь меня? Думаешь, не понимаю, как вся эта хрень работает?! Думаешь, не чувствую, что…       — Уходи, Макс! — страшным голосом оборвал Дэвид. Он сделал небольшой выпад в сторону храбрящегося мальчишки и почти с удовлетворением заметил, как тот отошёл дальше, сохраняя дистанцию. А следом почти бегом добрался до двери. И только приоткрыв её, снова обернулся через плечо. Неожиданно Дэвид заметил, как глаза обычно дерзкого Макса странно блестят.       — Ты ещё пожалеешь об этом! — выкрикнул кэмпер напоследок, и его голос звучал так надсадно, словно он пытался проглотить тяжёлый комок в горле и не заплакать. Прежде чем Дэвид успел что-то сказать, Макс громко хлопнул дверью, заставив тонкие стены домика содрогнуться.       Оставшись в одиночестве, Дэвид оглох от внезапной тишины, которую разбавляли лишь тревожные удары собственного сердца. Оно, по ощущениям, переползло куда-то в глотку, и теперь душило молодого мужчину, которого и так нервно потряхивало от всего произошедшего. Дэвид едва ли не впервые в жизни так сильно сорвался на кого-то… да не просто на кого-то, а на десятилетнего ребёнка! И как только вожатый осознал это, то спрятал лицо в ладонях и завыл от безысходности, чувствуя себя полным кретином.       Самым паршивым во всей этой ситуации было то, что мальчишка был прав. Чёрт возьми, действительно прав! Дэвид хочет его — а как иначе объяснить опаляющее чувство, что взорвалось внутри, подобно водородной бомбе, когда Макс так самовольно сел на него? Как иначе оправдать нелепое возбуждение в штанах, появившееся лишь от пары неловких движений? Как растолковать то, что его тело вспыхнуло спичкой, а разум затянулся туманной пеленой?.. Но, чёрт возьми, Дэвид ничем не может заглушить эту низменную потребность в чужом теле, потому что Макс — ребёнок, совсем не готовый к любви и отношениям, а он — двадцатичетырёхлетний мужчина, более того — педагог. Если он посмотрит хоть на одного ребёнка как-то иначе, чем просто как на подопечного, то он перестанет быть человеком…       Оставался ли он им сейчас?       — Твою мать! Какого хрена это происходит со мной? — выругался Дэвид, с силой ударив себя ладонями по раскрасневшимся щекам. Боль немного отрезвляла и даже успокаивала, но лучше всего — заставила исчезнуть непотребное возбуждение. Как же он ненавидел себя сейчас…       Вожатый сел обратно за стол, плюхнувшись в старенькое офисное кресло. Замер на долгие секунды, пронзая нечитаемым взглядом стопку так и не заполненных документов… И в следующую же секунду, во внезапном порыве, одним размашистым движением руки смёл все бумаги на пол, процеживая отчаянный и полный злобы вопль сквозь стиснутые зубы.       Не хотелось сдерживаться. Хотелось кричать, биться об стены, плакать навзрыд, ударить что-нибудь так сильно, чтобы чёртовы кости треснули… но вместо этого Дэвид просто упёр локти в стол и положил лицо в ладони, да так и замер изваянием, переживая эту бурю внутри себя. Перед глазами было темно, и дискомфорт имени ощущался в разы сильнее. Оно так противно ныло, словно взывало к нему — сорваться с места, бежать очертя голову за мальчишкой, хватать его в свои объятия!.. Но, а что потом? Тело давало подсказку — идею на этот счёт, но Дэвид предпочёл бы издохнуть в агонии, чем совершить что-то настолько ужасное с ребёнком.       У них с Максом нет будущего. Разница в возрасте слишком большая, да и даже если бы она не была таковой — они слишком далеки друг от друга. Совершенно разные. Кто-то наверху пошутил, обменяв их именами? Потому что всё происходящее казалось лишь одной большой язвительной насмешкой. Дэвид мечтал о любви, мечтал о человеке, который станет для него всем… а получил малолетнего агрессивного мальчишку, которого не то что любить, в сторону которого он не имел права кинуть ни одного странного взгляда. Дэвид всхлипнул, хотя слёз совсем не было — лишь глаза горели, словно в них был насыпан галлон песка. На душе было паршиво, а обида душила так, что от этого было практически физически больно. В тот день он так и не доделал свою бумажную работу. ***       После произошедшего в служебном домике вожатый и кэмпер стали усиленно избегать друг друга. И хотя казалось, что делать это на ограниченной по площади территории лагеря, где каждый день происходили мероприятия, требующие присутствия их обоих, практически невозможно, всё же им удавалось.       Со своей стороны Макс прекратил все нападки в сторону Дэвида, и если раньше вожатый тонул в нелицеприятных эпитетах, то теперь не удостаивался даже безобидного «идиот» или «придурок». Казалось, Макс просто старался полностью вычеркнуть его из своей жизни, и вообще не замечать. Впрочем, то же самое делал и Дэвид. Теперь он обращался к любому кэмперу, кроме как к Максу, а деля детей на группы, намерено выбирал ту, где не было его невыносимого соулмейта.       Гвэн не могла не заметить этих перемен, но когда она попыталась поинтересоваться у Дэвида о том, что же между ними произошло, тот постоянно уходил от ответа. И в итоге, девушка просто перестала пытаться что-то узнать. В конце концов, это было не её дело, до тех пор, пока кэмпер в порядке. Такие условия Гвэн вполне устраивали.       Оставшиеся летние месяцы ни для Дэвида, ни для Макса не запомнились ничем примечательным. Лагерь Кэмпбелл оставался всё таким же скучным местом, где абсолютно никто не хотел находиться. Кэмперы всё так же не слушали вожатых, а те в свою очередь просто пытались контролировать это маленькое буйное детское стадо.       Некогда горячо любимая работа, полная положительных эмоций, в которой всё равно не обходилось без трудностей, но которой Дэвид бесконечно дорожил, стала пресной. Вся забота, что он пытался проявить к подопечным, вся любовь и участливость стала для Дэвида просто механическими действиями. Он, как запрограммированный робот, всё так же организовывал ребятишек, с улыбкой на лице сносил редкие подколки и пытался быть хорошим вожатым. В его голове не было абсолютно ничего — и он ощущал себя пустым и неуместным. Если бы не контракт, то Дэвид покинул бы это место уже на следующий день, после того как Макс позволил себе ту вульгарную выходку… Но теперь приходилось как-то жить с этим. Сдерживать себя и старательно игнорировать опаляющее горячей болью имя, которое словно обладало разумом, и сходило с ума, когда его обладатель находился рядом.       В результате, всё это нереализованное желание общения выливалось в совсем уж постыдное действо. Близость соулмейта, но невозможность коснуться его хотя бы кончиком пальца, напрочь сносила Дэвиду крышу, вынуждая того вечерами запираться в ванной.       Оставаясь наедине с собой, он мастурбировал, просматривая на телефоне, которого касались руки Макса, жёсткое порно. Это помогало ненадолго сбросить напряжение, но не более того.       И какой бы слащавой не была худенькая актриса, отпрыгивающая на огромном члене чернокожего мужика, какими сочными не были бы съемки, стоны — сладкими, а ракурс —неимоверно удачным… Перед внутреннем взором Дэвида картинка в какой-то момент всё равно смазывалась, а на её месте возникало совсем иное изображение: шёлк смуглой кожи, черные кудряшки, холодные зеленые глаза, смотрящие на него с едким прищуром, и имя «Дэвид» на хрупкой тонкой шее… Только поймав себя на недопустимом образе, он с усилием бился затылком о кафель, практически до искр из глаз, пытаясь прогнать тот из головы.       Когда Дэвид кончал, то ненавидел себя, ведь срывающийся с его губ протяжный стон уносил к потолку короткое имя того человека, о котором он не имел права думать, лаская себя.       После такого на сердце было противно, а в душе плескалось гадкое чувство вины. Дэвид не мог сомкнуть глаз, проклиная себя за слабость. Ему лишь оставалось надеяться, что Макс не чувствует того же, что он. Эта пытка была невыносима для взрослого, что говорить о ребёнке? ***       Последний день работы лагеря поначалу казался солнечным, как никогда. Несмотря на холодный ветер и уже кое-где начавшие облетать жёлтые листья, знаменовавшие медленное, но верное приближение осени, кэмперы предпочитали проводить время на улице. Сегодня атмосфера в лагере была особой: оживлённой, но неторопливой, наполненной лёгкой грустью. Ребята прощались друг с другом, обменивались контактами, обещали увидеться ещё когда-нибудь. За кем-то родители предпочитали приехать лично, кто-то дожидался полуденного рейса в город.       …И вот, час подошёл. Желтый автобус, за рулём которого квартирмейстер лениво раскуривал самокрутку, выпуская дым в приоткрытое окно, стал понемногу заполняться детьми. Ребята проходили внутрь салона, располагались, шумели… А Дэвид смотрел на то, как прощается его неизменная троица, которую он волей-неволей всегда выделял отдельно от остальных кэмперов: Макс, Никки и Нил. Все трое обещали друг другу поддерживать связь. Когда Никки предложила встретиться тут следующим летом, Макс кивнул, заверив девочку в том, что обязательно приедет сюда снова… Но Дэвид видел по его глазам, что он лжёт.       Дети стояли перед автобусом до тех пор, пока Гвэн не призвала их поторопиться и, наконец, зайти внутрь. Но даже подгоняемые громким криком девушки, они не спешили расходиться по своим местам, и позволить расставанию поделить их трио. Только Никки и Нил уезжали вместе с остальными, Макса же обещали забрать родители. Когда больше нельзя было тянуть, Никки всё же поднялась на металлические ступени автобуса, но тут же обернулась и, крикнув что-то ободряющее, начала махать Максу, отчего Нилу пришлось буквально заталкивать подругу внутрь, чтобы она, наконец, дала ему зайти, а скрипящей двери — закрыться.       Оказавшись внутри, мальчик и девочка тут же подлетели к грязному, от высохших дождевых подтёков, окну. Приоткрыли форточку, высунули из неё руки и снова помахали Максу, который сложив ладошки рупором, пожелал Никки: «Надрать всем зад!», а Нилу: «Уделать всех ботанов в научных конкурсах!». Макс выглядел так, словно был в приподнятом настроении, но как только автобус тронулся и скрылся за ближайшим поворотом, улыбка сползла с его лица. Он развернулся и пошёл в столовую, а там сел на жёсткую лавочку, и отрешённым взглядом уставился в окно.       Постепенно всех оставшихся детей забрали, и к шести часам вечера в лагере остался только Макс. Ему пришлось перебраться в вожатский домик, когда Дэвид, не говоря ни слова, красноречиво потряс в руке ключами от столовой. Так что сейчас мальчишка с понурым и отстранённым видом сидел на старом кресле, таращился в барахлящий телевизор, где шло какое-то глупое шоу, и грел ладони о шестую чашку какао. И, глядя на него, нельзя было определить, что происходит в его голове.       Атмосфера казалось вязкой, как жидкий мазут. Сейчас весь лагерь был неправильно тихим и даже немного пугающим. Последние пару часов Гвэн ходила из угла в угол, не зная, чем себя занять. Она недовольно цокала, посматривала на часы, бубнила ругательства себе под нос. Постепенно её раздражение начало набирать обороты, и Дэвид был вынужден отпустить её. Хоть Гвэн и сопротивлялась этому для вида, в итоге всё равно согласилась уехать. Она поблагодарила Дэвида, хлопнула Макса по плечу, и просто отправилась домой на вызванном такси.       Дэвид остался с мальчишкой один на один — дожидаться его родителей. Несмотря на то, что рабочие часы давно закончились, вожатый не мог отправляться домой. Заняться было решительно нечем, скрасить часы ожидания тоже. Завязать разговор с Максом было и страшно и неудобно, да Дэвид и не хотел оставаться с ним в одном помещении чересчур долго — имя на щеке иногда противно подёргивало, а в голову лезли отвратительные мысли, которым вожатый не давал и шанса, давя их в самом зародыше.       Чтобы занять себя, он в который раз прошёлся по пустынному лагерю, проверил всё ли закрыто, и какое-то время просто постоял на крыльце, любуясь шумящим лесом… Но, как бы ни хотелось обратного, ему всё равно пришлось вернуться в служебный домик, где Макс сидел в одиночестве, без малейшего интереса уставившись в мерцающий старенький экран.       Чувствуя, как неприятно и совестливо колет сердце, Дэвид в очередной раз поставил чайник на огонь. Если его — взрослого мужчину, уже одолевал голод, то страшно подумать, что ощущал мальчишка. Сегодня был короткий день — всех детей уже должны были забрать, так что вся трапеза ограничилась для них лишь завтраком. Поэтому, сделав очередную чашку какао и себе и Максу, Дэвид тоскливо подумал о том, что у него не завалялось даже какого-нибудь шоколадного батончика. Он поставил стаканчик перед мальчишкой, не получив в ответ даже взгляда, а сам отправился в другой конец комнаты, к окну. Он старался сделать расстояние между ними максимально большим.       Тишина не нарушалась, но и не была некомфортной, во многом благодаря работающему телевизору. Да и будь он даже выключен, никто из них не решился бы что-то сказать, так что вожатый и кэмпер просто молча пили какао. Дэвид время от времени выглядывал в окно, в надежде увидеть последнюю машину, но, разочаровавшись, снова возвращался на своё место.       Только к десяти вечера — наконец-то — фары старенького форда осветили дорогу. Родители Макса явно не торопились. От этого возникало ощущение, что они вообще не хотели забирать его. Автомобиль остановился в отдалении, и Дэвид вывел Макса на улицу. Родители даже не вылезли из машины, чтобы поприветствовать своего сына или посмотреть на человека, который из-за их опоздания должен был оставаться здесь до самой ночи. Дэвид в этот миг почувствовал острый укол неприязни — они могли проявить хотя бы элементарную вежливость и извиниться… если даже не перед ним, то перед своим сыном.       Из раздумий Дэвида вывел внезапный рывок — детские ручки резко и больно дёрнули его за грудки, вынуждая склониться, и прежде чем он успел что-то осознать, Макс уткнулся своими мягкими губами в его щеку — в центр именной метки. В душе Дэвида произошёл атомный взрыв, он даже выпал из реальности на миг.       — Прощай, тупой идиот, — бегло прошептал Макс в лицо вожатому, не давая тому даже секунды на то, чтобы опомниться и прийти в себя. А после отпустил и бегом сорвался к машине, оставляя за спиной ошарашенного взрослого. Дэвид заторможено выпрямился. Его рука сама потянулась к щеке и осторожно, словно оголённой раны, коснулась имени подушечками пальцев. Он смотрел вслед удаляющемуся Максу, что наступал прямо в редкие лужи, оставшиеся после вечернего дождя. Мальчишка быстро добрался до машины, забрался на заднее сидение, и та тут же тронулась.       С каждым поворотом колёс Дэвид чувствовал, что что-то родное, дорогое сердцу отдаляется от него — теряется где-то там: в синих сумерках, на извилистой дороге, меж высоких сосен и тоненьких берёз. И от этого защемило в груди, а имя на щеке начало пульсировать, жечься — будто биться в припадке, истерике и плаче, не желая отпускать того, кому оно принадлежит, сразу после того, как поцелуй судьбы произошёл. И Дэвид понимал его, потому что весь его мир в этот миг словно поглотила чёрная дыра. Она затягивала всё вокруг него в тёмную пропасть, и Дэвид ничего не мог с этим сделать. Так больно… но неизбежно.       Возможно, он видел своего соулмейта в последний раз. И отпустил его, так и не клеймив поцелуем своего имени на чужой шее. Почему-то глаза начало колоть, а сердце рухнуло вниз. Дэвид рвано утёр глаза, и наконец-то вызвал такси для себя. Он уже знал, что Макс больше не вернётся.