Змеи и заклинатели

      Рей задумчиво покусывает карандаш и смотрит в окно, пока мучительно долго тянется последний модуль алгебры. Время имеет такое противное свойство — оно растягивается резинкой от трусов именно на математике. Почему не на любимом французском или физкультуре? Именно на херовой математике, — препод монотонно вещает про полиномы и расписывает доску белесыми меловыми письменами из иксов и игреков. Народ в классе чувствует свободу, — кто-то переговаривается, кто-то перекидывает записки из одного угла кабинета в другой. Рей позволяет себе вздохнуть чуть громче, чем обычно и прикрыть на минутку-другую глаза. — Мун, — Роуз дёргает её за шиворот свитера, и Рей вздрагивает от шёпота ненавистной фамилии, — я слышала, в четверг придёт новый учитель французского. — Правда? — Рей поворачивает к Тико голову; преподавательница французского уже вторую неделю не появляется в школе, и каких только слухов про неё не болтали.       Рей даже и вслушиваться не желает в пустой трёп, — миссис Андерсен из тех учителей, на чьих уроках ни разу не киснешь от скуки: объясняет живо, разговаривает с учениками на равных, а в лингафоне примеры приводит смешные и запоминающиеся.       Другие учителя ничего не говорили про миссис Андерсен, и негодующие от недостатка информации школьники, ясное дело, беспокоились за преподавательницу, высказывая версии по-разному глупые, надуманные и мерзкие.       До учеников дошло только то, что ей срочно искали замену. — М-м, я случайно услышала разговор директора и мисс Коул про это.       Вот как. Случайно, ага. Роуз Тико, конечно, девчонка приятная и весёлая, но сплетница та ещё, — пойдёт на что угодно ради толики «инсайд инфы». Что ж, профессиональные издержки, — Роуз мечтает стать прославленным журналистом в каком-нибудь «США сегодня» или «Уолл-стрит джорнэл», ну, на крайняк, в «Нью-Йорк таймс». Кучу времени Тико просиживает в школьной типографии, тратя часы на редакцию еженедельника, — может, для неё выуживание инфоповодов из самых потайных уголков не так уж и недопустимо?.. При любом раскладе, это не повод, чтоб перестать общаться с единственной подругой. Да и за рамки личных разговоров сплетни не выходят: Роуз обычно пишет заметки вроде того, в чём пойти на выпускной бал или статьи про вред фастфуда и почему бургеры не продают в школе; а недавно она написала ошеломляющую разоблачительную статью про школьного президента, фактически совершив переворот, — факты, гипотезы, доказательства подставных результатов выборов, — и ни единого грязного слушка. Тогда учитель журналистики мистер Демерон нахваливал Роуз, мол, вот оно, будущее светило четвёртой власти и правдоруб, что её ждёт большое будущее, и всё в таком духе, — что только больше воодушевило Тико, и та теперь засиживается в редакции допоздна каждый день. Рей за подругу, естественно, обрадовалась, — но с кем тогда поболтать после уроков? Покидать мяч в школьном дворе? Возвращаться до дома?       Роуз Тико — единственная причина, почему Рей каждый день хотелось возвращаться домой. Виделись девочки разве что в столовке и на паре уроков, — математике да физике, — а маленьких перемен не хватало, чтоб толком поболтать. Чего только они с Роуз не обсудили в пути по домам, — от вкусов на парней и предпочтений в музыке до политики и мировых проблем. Именно с Рей Роуз поделилась наработками статейки про школьного президента, а Рей рассказала подруге, — впервые хоть кому-то, — что ей, вообще-то, не слишком нравится в приёмной семье.       Скинув учебники в шкафчик, Рей закрывает его с громким хлопком, — ну вот, и сегодня ей придётся идти домой одной. Опять. Тико в очередной раз корпит над клавиатурой и монитором в редакции, — так что её можно не ждать. Точнее, лучше не ждать. Мама не любит, когда Рей поздно возвращается.       Она пинает камни и песок на дороге, пока шагает, — ну вот за что ей нужно каждый день идти в то место, которое домом не назовёшь?       Околачиваясь у порога, Рей думает, лишь бы мама сейчас спала, — даже встречаться взглядами с Келли ей не хочется. Кто-то бы просто назвал её строгой матерью, но на деле она — неуравновешенная психичка, которой кроме кнута способов воспитания неизвестно. Один раз, когда Рей вернулась позже положенного времени, приёмная мать съездила ей в лицо крепкой шершавой пощёчиной. «Какого хрена ты так поздно?! Я вся испереживалась!» — переживать за дочь и поднять на неё руку, неплохо, а?       «Рей, подай сигареты»; «Рей, разомни папе плечи, он так устал после работы»; «Рей, сходи за пивом», — и плевать, что она несовершеннолетняя?       Ей не хотелось даже звать Келли мамой, — но та настрого наказала, а за осечку угощала затрещиной.       «Почему ты не расскажешь кому-нибудь из учителей?» — спросила как-то Роуз; а Рей ясно представляла, что ей будет, если она проболтается.       «Всё, что происходит в доме, должно в нём оставаться, » — сказала Келли один раз за ужином, в рамках обычного повседневного перемывания костей; она, может, и пыталась прикрыться семейным порядком и прочим таким, — а что говорить о порядке там, где семьи-то и нет? Где мать чуть что — разоряется нецензурными тирадами о никчёмности заурядной приёмной дочурки, а на отца лишний раз и взглянуть страшно? Гэбриэла Муна Рей боялась больше, чем Келли, — молчаливый мужчина смотрел так, что хотелось под стол спрятаться и никогда больше не вылезать, между кустистыми бровями залегла глубокая складка, полуседые волосы сальными сосульками свисали на лоб, а угловатые плечи сжимались в дугу от невообразимо сгорбленной спины. Хорошо, что приёмный отец зачастую до ночи задерживался на работе и приходил в то время, когда Рей успевала запираться в своей комнате. — Я дома, — чуть слышно говорит она и тихо щёлкает замком, захлопывая дверь.       Рей украдкой заглядывает в гостиную, — кудрявая светловолосая макушка торчит из-за подлокотника серого дивана. Келли спит, — отлично. Можно спокойно подняться к себе и закрыться.       Она переодевается и растягивается по кровати на кипельно-белом белье, сдувая с веснушчатого лица пряди отросшей чёлки, — от скуки аж спать хотелось. Но лучше уж это, чем слушать докучливую болтовню истеричной мамаши.       Когда Рей увидела Келли Мун впервые, ей показалось даже, что эта женщина — совершенно обыкновенная тётка, просто уставшая от жизни. Её светло-серые глаза, окружённые росчерками морщин, постоянно слезились, завитые обесцвеченные волосы торчали и пушились; она сжимала ремень сумки короткими пальцами, вся ёжилась, становясь будто бы короче своего низкого роста, ещё шире, ещё квадратнее. Она одна приехала в интернат, где Рей жила с пяти лет, и сразу направилась к директору Люку Скайуокеру. Рей скучала по нему и по приюту куда больше, чем положено ребёнку в приёмной семье, — мистер Скайуокер, должно быть, знал абсолютно всё и обо всём в этом мире, общаться и слушать его интересно и увлекательно. За его спиной безопасно. Только вот Рей прекрасно осознаёт, что в интернат она не вернётся. Любимая мамочка никуда не пустит, — прижмёт к себе дрожащими широкими руками, не давая и продохнуть, положит голову на спину Рей и запричитает: «да я же полюбила тебя, как только увидела, доченька», или «не уходи, у меня никого не осталось, кроме тебя» — что правда. Родной сын сбежал очень давно, как только закончил колледж, — этим Келли и оправдывала свои выходки. Вот уж подарочек судьбы, — Рей поневоле оказалась последним человеком рядом; а Гэбриэл не в счёт, — его живым-то назвать трудно.       Рей думает, это вправду отличное время, чтоб куда-нибудь улизнуть, скинув из окна связанные простыни в верёвку, — погулять, или на спортплощадку завернуть, или сходить в кино, забежав после сеанса пожевать бургеров, — как только мобильник вибрирует уведомлением о новом смс. «Привет, занята? Погнали гулять», — Финн всегда пишет в подходящий момент. У него уже наверняка кончились занятия футболом, а Рей достаточно наскучило самовольное заточение в её маленькой серой комнатёнке. «Жди у школы», — отвечает она; натягивает на себя джинсы, свитер и конверсы, закидывает за спину рюкзак, достаёт спрятанный под кроватью ворох из перевязанных между собой простыней. Конец верёвки всегда предусмотрительно привязан к ножке тяжеленной кровати, — Рей делает всё быстро: сбрасывает простыни за окно, спускается вниз шаг за шагом на полусогнутых, упираясь пятками в серую сайдинговую обшивку. Через двухметровый забор перелезть трудностей тоже не возникает, — Рей взбирается по поперечным балкам, будто по стремянке, и спрыгивает так же быстро и без лишнего шума.       Сбегать из дома по вечерам Рей приучилась пару лет назад, — их с Финном Мартинесом сблизили разговоры о футбольных командах и выигрышных тактиках на городском матче школьной лиги. Новый друг звал гулять под сумерки, а мать не разрешала покидать дом после семи.       Сегодня Финн, видно, освободился рано; Рей задумала подстроить позднее возвращение с учёбы, — вылезти из окошка, а обратно войти через главный вход. Поэтому неплохо было бы заявиться домой до пяти.       Когда Рей добегает до школы, Финн уже дожидается её верхом на велосипеде. — Привет, — они обнимаются, — ну что, леди, куда двинем? — Тико подождём, может? — спрашивает Рей; почему нет, раз сегодня они гуляют? — Я ей звонил, — бросает Мартинес, — она не планирует вылезать из редакции до половины седьмого точно. — Вот же, — чертыхается Рей, — у меня столько времени нет. Ладно, давай до макдака, а потом решим.       Она запрыгивает на багажник велика, обхватывает Финна обеими руками за талию, — и вот они несутся вдоль проезжей части; вечернее солнце жёлтым светом греет только распустившиеся весенние листья, встречный ветерок перебирает волосы. От друга вкусно пахнет чистотой и мылом, и Рей, прижимаясь щекой к его спине в мягком бомбере, думает, — она была бы счастлива, если б ей не предстояло сегодня вернуться домой.       Заехав в фастфудную за картошкой фри, они заворачивают в парк с велодорожками и белыми скамейками, и устраиваются на одну и них. Рей, макая картошку в соус, глазеет на детей, играющих в траве, и их добрых родителей, беседующих в сторонке. Очевидно, им всем здорово повезло с гармонией в семье, — Рей-то настоящих родителей и не помнила. Она в глубоком детстве оказалась в приюте, а что было перед ним, — и задумываться не хотелось. У Финна родители прекрасные, — Мун призналась себе, что завидует, после того, как побывала у Мартинесов в гостях. Мама Финна, опрятная темнокожая женщина с мелко вьющимися убранными волосами, предложила ягодный пирог под чашку какао, — Рей уплела угощение за обе щёки, словно ничего слаще в жизни не ела; его отец, мистер Мартинес, такой же темнокожий и с тёплым взглядом, вежливо поинтересовался, как дела в школе и дома, и больше не стал приставать с вопросами. — Э-эй, — Финн щёлкает пальцами у Рей перед носом, — о чём задумалась? — Да так, — отмахивается она.       Ей как-то удаётся скрывать свои дела семейные от друга, и открываться ему она не спешит, — Финн точно поднимет на уши всю округу и учителей, те, в свою очередь, полицию; сплетни расползутся, как грибные корешки, а Келли устроит небывалый нагоняй. Всё в итоге дойдёт до родных её двоих друзей, и с Рей запретят общаться, как с проблемной, а в школе начнут тыкать на неё пальцами. Шумихи как-то не хочется. — Ну-ну, — смеётся Мартинес, — чего замышляешь? — Блин, — Рей решает соврать, — переживаю за Андерсен. Неизвестно, что с ней случилось, а в школе всякую чепуху молотят, вроде того, что она заболела и скоро умрёт. — Скучаешь по французскому? — Финн пожимает её запястье, — Не беспокойся ты так. Вряд ли что-то подобное произошло. Да и через пару дней новый препод уже будет.       Рей не может выкинуть из головы любимую поговорку миссис Андерсен, — «l’amour est de tous les âges»*, — когда Мартинес подвозит до дома ровно к пяти вечера.       Там всё идёт без сучка без задоринки, — Келли и не догадывается, что дочь смылась погулять; на расспросы Рей отвечает, мол, задержалась на факультативе перед итоговыми тестами. Она еле впихивает в себя кусок пресного омлета, оправдывается плотным обедом в школе, — мать смотрит жалким взглядом, закуривает и без единого слова уходит в гостиную смотреть телевизор.       Тошно. Жалкий взгляд въедается, преследует, пока Рей молча поднимается к себе по скрипучим ступеням, делает уроки, расписывая полиномы в тетради один за другим, пока принимает душ, стараясь смыть мутное наваждение, засевшее в желудке и пока готовится ко сну. Тоскливые блекло-серые слезящиеся глаза неотрывно смотрят, даже когда Рей прячется от них под плотное одеяло, закрывая голову подушкой и неслышно стонет: «Да за что мне всё это?»