Змеи и заклинатели

      Луна.       Бен уж и не помнит, когда это луна стала его постоянной спутницей, — округлый белый камень с небес смотрит в окно неотрывно, пристально, шпионит за Беном и порой совсем уж покоя не даёт.       «Луна», — стало слишком личным словом, когда Бен познакомился с Рей Мун, — но это и знакомством не назвать. Он не успел поймать разницу между школьницей, — его студенткой, — и девушкой, поселившейся в голове, перебирающей робким взглядом по солнечному сплетению.       Как-то быстро всё произошло. Даже быстрее, чем Бен ожидал.       Девочка Рей. Хорошая девочка. Старается не огорчать родителей, — приёмных, как указано в деле. Значит, одинокая, значит, не познавшая семейной любви, — и каково это — Бену чересчур хорошо известно.       Он держит двумя пальцами линованный лист, заполненный скошенными влево строчками, — вот, чуть сгорбившись, наклонив голову, над листком корпит Рей, сосредоточенно наморщив брови. Она скрипит карандашом по бумаге и ловит каждую интонацию Бена, любой звук; долю секунды вспоминает, какую закорючку черкануть над буквой.       Пуловер из масс-маркета, потёртые бледные джинсы, юное лицо, безупречный пучок на макушке, — ни одного волоска не выбивается, — простая девчонка, ну что в ней такого, что прокрадывается в голову запретными мыслями? Такой же бесцветно-сереющий взгляд, умело запертый в уголках глаз, уже уставших от слёз, — такой же, как у него самого? И раз уж так, — как оно связано с желанием её поцеловать?       Подойти ближе, чтоб разглядеть неспрятанные под широким вырезом кофты ключицы, прекратить это бессмысленное, — почти, — чтение, очертить овал лица, приподнять его за подбородок, наклониться и, — прежде чем поцеловать, утонуть в непонимающем испуганном взгляде. Рей была бы слишком ошарашена, чтоб дать отпор, — да и какой она ему даст отпор, маленькая худенькая тростинка? Иногда тем, что так отчаянно нуждается в защите, так хочется воспользоваться.       Странная это вещь — фантазия. Заводящая до предела. Неотвратимая, ведущая к полному краху в своей недозволенности, — и поэтому сладостно-томящая. Постулат о запретном плоде в действии.       В Колумбии всё было куда проще. Снять малолетку у кого-нибудь на вечеринке, — не велика хитрость. Глазами стрельнул, подошёл, заговорил о какой-нибудь псевдоумной херне, — и дальше всё как по маслу. Но тогда и ощущалось это по-другому, — дело в возрасте? Или в мнимой вседозволенности? Или несовершеннолетние девочки воспринимались серьёзнее? — а, может, наоборот, куда более несерьёзнее?       Но что если бы Бен не заметил Рей? Или она бы не училась в этой школе, — обратил ли он внимание на другую девочку? Почему он думает, что вряд ли?       Нужно в душ, думает Бен. Луна, наверное, устала смотреть на его залитые семенем ладони.       Воля случая, — окна учительской выходят в сторону обширного школьного стадиона, так что кусочек разлинованного белым газона можно ухватить глазами. Бен бы сам себе не поверил, если бы подумал, что будет наблюдать за бегающими-прыгающими в спортивной форме студентами, — и пусть это всё ради одной-единственной школьницы. Как раз у её класса по расписанию занятия на стадионе.       С горячим стаканом кофе в руках, Бен глядит из-под предусмотрительно приподнятых жалюзи на гурьбу учеников, вышагивающих из здания школы. Свисток, — они тут же наворачивают кросс. Разноцветные школьники бегут вдоль белых дорожек, — и вот она. Бен узнаёт её, Рей Мун, с таким же пучком на голове, — и в жёлтом спортивном костюме. Ума Турман прям. Бен усмехается, — у Чёрной Мамбы был свой Заклинатель Змей, — которого она же и убила. Мун разве что катаны не хватает, — но та ей не нужна, чтоб убивать Бена каждый раз, когда он, думая о Рей, спускает в руку.       Он думает, ему необходим контроль, контроль своих желаний, как только Рей, в перерыве от бега, усталая, сгибается, опираясь ладонями о коленки. С высоты второго этажа видно выбившиеся пряди из её причёски, видно, как опускаются её плечи в глубоких вдохах и поднимаются в выдохах. Рей вдруг запрокидывает голову кверху, — и, кажется, смотрит прямиком в глаза Бена. — Мистер Соло? — его резко окликает мужской бархатный голос; Бен чуть остатки кофе не проливает себе на рубашку, дёрнув рукой. — Добрый день, — Бен, обернувшись, видит преподавателя, которого, кажется, мистером Демероном зовут. — У Вас занятий нет? — учтивым тоном интересуется Демерон, выдвигая ящик из шкафа и выуживая оттуда бумажную папку. — Ага, — кивает Соло, — проверил домашнее у десятого класса, отдыхаю теперь. Вы не представляете, сколько у них там грязи.       Мистер Демерон посмеивается и, пожелав успехов, удаляется. Он, должно быть, ничего не заметил и не заподозрил, — и хорошо бы. А Бен даже и не знает, отчего ему так отвратительно: потому что препод журналистики мог что-то там подумать себе — и был бы, конечно, прав — или потому что Бен вытягивал из себя оправдания?       А от того, что он, фактически, подглядывал за юной студенткой, Бену не противно? — ему действительно нужно больше контроля, держать себя в узде, иначе возникнут проблемы. Уволят со школы, сообщат в полицию, — да и Господь с ней, с полицией, — сообщат матери. А Лея Органа пострашнее полиции будет, любого суда, устроит такой Рагнарёк, — зря её, что ли, дипломата по своей натуре, пол штата боится? Вот так каламбур.       Тем временем бегущие школьники скрылись из зоны видимости. На волейбол побежали, что ли.       Бен что-то рассказывает, машет руками у доски, — он почти не замечает, как проходит урок за уроком. Лица в кабинете сменяются с незнакомых на те, которые он уже успел запомнить. Веснушчатое лицо Рей Мун заставляет взволноваться, всё внутри встрепенуться, — будто бы ни у кого больше веснушек нет, Боже мой.       Её класс сидит два модуля, — и всё это время Рей не встаёт с места, точно её к парте привязали.       Так, Бен, стоп. Не время думать о привязанной к чему-то там школьнице, совсем не время. Лучше снова уйти в себя, — стоя у доски, объяснять тему самозабвенно, не считая минут, чтоб в самом конце, перед спасительным звонком, начеркать на доске задание на дом и свалить чуть ли не быстрее учеников.       Скрыться от её пойманного ненароком взгляда.       Бену совсем ни к чему думать, как Мун записывает его лекции, — но отчего-то из головы не выходят строчки из-под левой руки, бережно выведенные, как пером по пергаменту.       У Рей волосы выбились из пучка, как же хочется поправить их, — или выпустить вдоль висков. Или вообще сдёрнуть к чертям резинку с волос, — а какой они длины, интересно?       Самой «маленькой» его девушке было семнадцать, — при разнице в возрасте около трёх лет. Ничего серьёзного, — бурлящая диким пламенем молодость в центре Нью-Йорка. Тогда это не казалось чем-то сверхъестественным, — но даже о ней у Бена в голове не роились такие мысли. Даже о Клэр, а серьёзнее неё он никого никогда не воспринимал.       Бен не думал — Бен делал. Что нужно — брал. А тут и не подступиться. И не потому что она школьница, — будь Рей, допустим, учительницей, посмотрела бы она на него? Не будь всё это незаконно, предосудительно и недопустимо, — что бы делала Рей?       Буквы на полупрозрачной газетной бумаге пособия бегут, скачут, будто херовы тараканы по грязной кухне в фургончике с тако, — сосредоточиться получается только разве что на собственной головной боли. Домашние задания на проверке кажутся полнейшим бредом, Бен хотя бы задавал это? Похоже, задавал, — а сам не помнит. Что за, мать его, рассеянность? Взгляд на часы, — есть ещё минут тридцать. Ученики давно уже смылись, — зная, что за Беном никто не смотрит, ему как-то легче взять себя в руки. Попытаться хотя бы.       Одни и те же тексты, одни и те же ошибки, — перечитывать эту белиберду надоело. Нет сил уже. Бен займётся этим к вечеру, после хорошего отдыха и плотного ужина. И только он отбрасывает листы в сторону, слышит протяжный вздох. Тихий, но не настолько, чтоб не расслышать в нём разочарования.       Бен поднимает взгляд, поправив очки. — Мисс Мун?       Рей по-прежнему сидит на своём месте, — подперев голову кулаками и куда-то вглядываясь. — Вы почему ещё здесь? — он спрашивает не только из вежливости, но и из любопытства — и Рей обращает на него взгляд. — Мистер Соло, — низковатый для девочки голос чуть хрипит, будто она говорит за день впервые, — ну накажите меня, а. — Простите, что?       Слова «накажи меня» как быку красная тряпка, — вызывают какие-то совсем неуместные ассоциации с шибари, плётками и кляпами, с чёрными кожаными полосками портупей и металлом их колец, — Соло, хватит! — Не хочу я домой, — Рей отводит глаза и едва ли дует губы; её тон как-то отрезвляет, закрывает неподобающие фантазии в глубинах сознания. — Почему? — спрашивает Соло, а она молчит, — у Вас что-то случилось?       Она ни звука не издаёт, мнётся, — будто стесняется. Или боится. — Мисс Мун, — зовёт он, — если Вас… — Просто Рей, — обрывает она. — Хорошо, Рей. Если тебя что-то беспокоит — не держи в себе. Сходи к психологу или расскажи кому-нибудь из учителей, кому больше всего доверяешь.       И вновь сидит молчком. — В конце концов, — продолжает Бен, — за что тебя наказывать? Ты ничего не сделала. — Могу сделать, — коротко бросает она и смотрит в упор.       Бен чувствует, как резко по ногам бегут мурашки. — Горшок с цветком разбить, — Рей пожимает плечами, — или ещё что-то такое. Только оставьте меня после уроков. — Пожалуйста, — чуть тише произносит она, а Бену, кажется, воздуха не хватает.       Через несколько мгновений он приходит в себя и решается подойти ближе к Рей. Бен садится за соседнюю парту, — и замечает печаль в юных зелёных глазах своей ученицы. — У тебя дома проблемы? — Соло опускает голову ниже к плечам, и его с Рей глаза оказываются на одном уровне.       У девочки мечется взгляд, она ладонями обхватывает шею, запускает кончики пальцев в волосы и выглядит настолько беззащитно, что Бен понимает — он прав. И её необходимо защитить. — Типа того, — вздыхает она.       Что же такого с ней случилось? Она не говорит — опять держит рот на замке. — Ничего больше не хочешь рассказать?       Рей только коротко качает головой, не в силах выдавить и слова. — Ладно. Погуляй иди, а дома скажешь, что тебя задержали на подготовительных к тестам. — Я так уже говорила, — признаётся Рей, — мне мама не разрешает задерживаться после пяти. — Строгая мать? — Ага, — кивает девочка.       Это ему знакомо, — и одновременно совсем чуждо. Разве если отдалённость и отчуждённость приравнять к строгости — своеобразной такой строгости. — Понимаю, — Бен и сам вздыхает, на миг окунувшись в подростковые воспоминания, — мою маму сложно назвать строгой, да и вообще хоть какой. Мы с ней почти не общались. Зато сейчас каждый вечер названивает, — он тихо усмехается, даже, кажется, не заботясь о нарушенной излишней откровенностью субординации.       Рей вся внимание и не сводит глаз — а ему, пожалуй, хватит на сегодня откровений. — Иди, — говорит он, — а если что из ряда вон случится — пиши мне на е-мейл. Я тебе, Рей, помогу, чем смогу, а об конфиденциальности не беспокойся.       Девочке не помешает уверенности, что хотя бы кому-то она сможет довериться. И отчего-то Бен чувствует — именно ему. Хотя бы потому что он понимает её, как никто другой.       Он отпускает Рей и вскоре сам уходит, но всё так же не может выбросить из головы юную студентку с вдруг проступившей печалью в глазах. А ещё с верёвками вокруг худого тела и со связанными запястьями.       Всю ночь Бен думает о портупеях: как бы металл колец холодил кожу Рей, как бы полоска чёрной кожи оплела её шею и как бы алели жгучие следы ладоней Бена на её белых ягодицах.       «Накажите меня, мистер Соло».       Она стонет от каждого шлепка всё громче — всё больше боли. Всё больше истомы, покатывающейся от живота к паху — она выгибает спину всё сильнее в ожидании.       «Пожалуйста».