Локи

Локи проснулся за полдень. Узкая щель между тяжелыми темно-зелеными портьерами впускала луч света, разрезавший просторную спальню пополам. Лежа на боку, Локи несколько минут наблюдал за тонкой белой полоской, прочерченной на каменных плитах пола; в голове было пусто, на душе — тоже; вчерашние раздумья казались дурным бредовым сном. Слишком много медовухи за праздничным столом, пожалуй. Принц неоднократно замечал, что, пьянея, становится мрачным; этот досадный недостаток делал его не самым приятным собутыльником. Вот и вчера он покинул пир в самом разгаре, ощущая привычное раздражение… В этом всё дело. Грядущим вечером нужно воздержаться от медовухи. Вина будет достаточно. Поворочавшись, Локи улегся на спину и принялся разглядывать балдахин над кроватью — такой же тяжелый и темно-зеленый, как портьеры. Зеленый цвет господствовал в опочивальне: постельное покрывало, обивка массивной мебели из темного дерева, драпировки над высокими старинными зеркалами, висящими по обе стороны от величественного камина, — всё имело глубокий малахитовый оттенок. Вазы и светильники, тоже малахитовые, являли собой единственную прихоть Локи, повелевшего изготовить их из подлинного мидгардского минерала. Остальной интерьер подбирался без его участия, и был призван в большей мере отражать его статус, чем его вкус. Как и сам зеленый цвет. Локи носил его с младенчества, что тогда, что сейчас не понимая, нравится ли он ему: зеленый цвет попросту стал атрибутом его личности. Младший принц отождествлялся с ним даже в собственных глазах; окружающим и подавно не приходило в голову интересоваться его отношением к такому положению дел. Свобода самовыражения не то, чем может похвастать член правящей династии. Локи еле слышно вздохнул и закрыл глаза. За триста лет, что он владел Брейдабликом, * мужественное смирение, с которым он поначалу ложился спать в этой полной зелени комнате, превратилось в заурядную привычку. Но всё равно принц не любил Брейдаблик. Не потому, что скучал по трагическому старшему брату, — он знал того лишь по рассказам; не из-за призрака Нанны, о котором слагали песни скальды, — Локи так ни разу его и не увидел. Причиной было тягостное ощущение собственной непрошенности в этом дворце, который асы до сих пор частенько называли «чертогом Бальдра». В свое время идею Одина вернуть Брейдаблик к жизни сочли сомнительной многие, включая Фригг. Супружеские ссоры по этому поводу не являлись секретом ни для придворных, ни уж тем более для принцев. Локи всем сердцем надеялся, что влияния матери хватит на то, чтобы переубедить короля; отцовская затея представлялась ему в лучшем случае нелепой. Можно только гадать, чем руководствовался Один, отдавая дом Бальдра тезке его убийцы. Всеотец упирал на братскую преемственность; Фригг объясняла это решение старческой сентиментальностью; Локи в глубине души называл его старческим слабоумием. Однако членам правящей династии непозволительно оспаривать волю главы семейства. Фригг пришлось снять с Брейдаблика защитные чары; Локи пришлось изобразить довольство и благодарность, более того, ему пришлось начать жить в подаренном отцом дворце. Вскоре, правда, он нашел в этом существенные плюсы: как любой ас, достигший совершеннолетия, Локи ценил хотя бы подобие независимости. У него был собственный — совсем небольшой — двор, библиотека, соответствующая личным запросам, прекрасная магическая лаборатория… и зеленая спальня, в течение трехсот лет повидавшая разное. Но всё же Локи нередко навещал свои покои в Гладсхейме, задерживаясь там до тех пор, пока у него не возникало желания сбежать и из родительского гнезда куда подальше; последние годы оно возникало всё быстрее. Тогда он отправлялся в походы к северным границам, за сохранность которых отвечал вместе с Тором, либо пропадал в одном из других миров, иногда с дипломатическими миссиями, иногда с только ему известными целями. Возвращаясь в столицу, он какое-то время жил в своем — или Бальдра? — дворце, занимаясь магией и распутством. Потом безотчетная тоска снова гнала его в Гладсхейм, поближе к Фригг… Вот только даже ей было не под силу всё изменить. Значило ли это, что ничего изменить нельзя? Приоткрыв глаза, Локи повернул голову и посмотрел на пустующие подушки. Он попытался представить себе, каково проснуться в одной постели не с безымянной потаскушкой, не с одной из знатных любовниц, а с женщиной, принадлежащей ему по праву. Наверное, это что-то меняет. Придает непонятный ему смысл, устанавливает неизведанную им связь. Сейчас, в эту самую минуту, рядом с ним могла бы дремать, разметав светлые волосы, юная ванка. Открыв глаза, она могла бы улыбнуться такой же улыбкой, с какой смотрела на него в ночном саду… Локи резко сел, задев ступней валяющийся в изножье кровати сапог. Раздеваясь, он не удосужился сбросить его на пол. Поленился снять рубашку и штаны. Взъерошенный, помятый, пахнущий собственным и конским потом, Локи ощутил жгучий приступ отвращения к безликой спальне, зеленому цвету и самому себе. С силой пнув сапог, он через голову стянул вонючую рубашку и дернул за шнурок звонка, вызывая прислугу. *** Празднества должны были пойти на убыль не раньше конца недели, однако государственные дела не признавали выходных: за завтраком, по времени совпадавшим с поздним обедом, Локи получил письмо из отцовской канцелярии с повелением явиться на внеочередное заседание Малого Совета. Принц, и без того пребывавший в скверном расположении духа, помрачнел еще больше. Предстоящий вечер обещал стать изнурительным. Подавив желание сказаться больным и запереться в лаборатории, Локи скучным голосом приказал подготовить парадные доспехи. Совет, хоть и был Малым, всё же являлся официальным мероприятием. О том, какие события заставили Одина созвать его в преддверии пира, Локи предпочел не думать, резонно рассудив, что вскоре всё само разъяснится. Случись что-нибудь архиважное, эйнхерии уже давно вытащили бы его из постели. Поездка по затопленным народом улицам окончательно настроила принца на философский лад. Пока его кортеж медленно пробирался к центру города, Локи, во вновь взмокшей под полным облачением рубашке и вяло плавящемся от послеполуденного зноя шлеме, отрешенно разглядывал знамена с гербом королевского дома, повсеместно украшавшие высокие каменные дома. Из открытых окон свисали зеваки; крики смешивались с приветствиями; грохот груженых снедью телег — с задорным перестуком лошадиных копыт. Вся эта суета отдавалась тупой болью в висках. Локи чувствовал себя необъяснимо усталым; несколько раз ему едва удалось скрыть неприличную зевоту. Однако трубы Гладсхейма, возвещающие о прибытии младшего сына Одина, заставили принца привычно-надменно вскинуть голову. С непроницаемым выражением лица он въехал в распахнутые ворота и, царственно спешившись, широким шагом направился к парадной галерее. Придворные асы, отступая в сторону, почтительно склонялись перед ним; Локи не смотрел ни на кого. С бессознательным высокомерием, свойственным рожденным править, он воспринимал себя существом высшего порядка. Всё его воспитание было основано на этой догме. Он и Тор — те, перед кем склоняют головы. Тор принимал свое положение с бесшабашной улыбкой, Локи — с презрительно поджатыми губами, но главное — уверенность в собственном прирожденном превосходстве — ни на минуту не покидало обоих. Зеленый плащ заносчиво развевался за плечами младшего принца, золотой шлем ослепительно сиял. В его жилах текла кровь, дающая право на это. Впрочем, даме, появившейся на противоположном конце галереи, по которой шествовал Одинсон, кланялись почти столь же подобострастно. Локи сразу узнал летящую походку, более подходящую юной деве, чем отягощенной немалыми летами матроне, если, конечно, позволительно было так назвать Фрейю. Годясь принцу в матери, она продолжала играть роль идеальной возлюбленной для любого представителя мужского пола, от не вышедшего из школьного возраста отрока до убеленного сединами старца. Локи впечатляло то несгибаемое упорство, с которым стареющая богиня противостояла течению лет; пышный бюст и всё еще тонкая талия также находили сочувственный отклик в глубинах его естества. По этой причине он время от времени был готов закрыть глаза на ветреный характер прекрасной ванки: слишком уж удачно удовольствия, приносимые ее обществом, сочетались с ни к чему не обязывающим удобством. Как реалист, Локи ценил удобство превыше всего. Учитывая вышесказанное, неминуемая встреча с идеальной возлюбленной извлекла из арсенала трикстера самую обворожительную улыбку, на какую он был способен в данный момент.  — Миледи, — поравнявшись с Фрейей, принц снял шлем и отвесил церемонный поклон, — ваше появление, подобно небесным светилам, озаряет всё вокруг. Я ослеплен, и не нахожу слов для своего восхищения. С позиции стороннего наблюдателя пыл Локи мог бы показаться преувеличенным, но, во-первых, как большинство признанных красавиц, Фрейя, мягко говоря, была не чужда тщеславия, а, во-вторых, в общении с дамами Локи четко придерживался немудреного мидгардского правила «кашу маслом не испортишь», и, надо заметить, оно ни разу его не подводило. Вот и на этот раз эффект не замедлил себя ждать: богиня одарила принца довольной улыбкой, неожиданно слегка покраснев. — Вы бесподобно любезны, мой мальчик, — столь фамильярное, хоть и привычное, обращение вызвало у Локи непроизвольную глухую досаду, и он моментально сделался еще очаровательнее. — Я всего лишь благоговейно склоняюсь перед могуществом вашей дивной красоты, — придав своему лицу в меру обольстительное выражение, Локи действительно подался вперед, таким образом, буквально нависнув над невысокой собеседницей; его дыхание коснулось ее еще более покрасневшей щеки. — Вы так надолго лишили нас счастья ею любоваться. При звуке этого нарочито приглушенного низкого голоса золотое ожерелье** на декольтированной груди богини засверкало новыми красками, вздымаясь в такт участившемуся дыханию. — Приятно слышать, что мое отсутствие не прошло для вас незаметно, — бросив на принца отработанный столетиями игривый взгляд, Фрейя продолжила разговор в той интимно-светской манере, которая обычно характерна для давних высокопоставленных друзей. — Вчера мы даже не успели приличествующим образом поздороваться. Все эти торжественные церемонии так помпезны, так утомительны… Вам, мой дорогой, известно, как я их не люблю. Локи с галантной готовностью поддержал заданный дамой тон.  — Ваши приемы в Сессрумнире*** радуют души тех, кто ищет гармонии и приятной беседы. Вопреки обыкновению, принц не лукавил: он в самом деле любил бывать на еженедельных вечерах в уютном дворце Фрейи, где вино, музыка и танцы никогда не перетекали в пьяные дебоши, а разговоры о любви и поэзии — в низкопробную вульгарность. А самое главное, там никогда не появлялся Тор и его шайка. Фрейя, будучи не только красивейшей, но и умнейшей из женщин, лучше всех понимала, как глубока невидимая пропасть, пролегавшая между братьями, и с поразительной деликатностью смягчала острые углы, оставаясь при этом в близких отношениях с обоими наследниками. При дворе уже сотню лет судачили, каким образом прекрасной ванке удается привечать в своем алькове обоих наследников Одина, не вызывая при этом ревности ни у одного из них. Более того, она до сих пор была вхожа в личные покои Одина — уже не как любовница, но как проверенный временем союзник. Ее положение, несомненно, являлось исключительным; даже бывшая соперница, королева Фригг, не выказывала ей видимой неприязни. Роль Фрейи в устройстве брака Тора трудно было переоценить: именно она вела длительные переговоры со старейшинами ванов и, в частности, со своим дедом Фроди, неустанно убеждая их в том, что новая коалиция с Асгардом, на этот раз скрепленная династическим узами, принесет Ванахейму не только тягостные финансовые и военные обязательства, но и исключительные привилегии. Локи, не понаслышке знакомый с политической ситуацией, прекрасно знал, что такое описание не соответствовало действительности: в случае назревающей войны Асгард остро нуждался в крупных поставках продовольствия, обеспечить которые мог только плодородный Ванахейм; без военной помощи для защиты западных границ также было чрезвычайно трудно обойтись, ибо воевать на два фронта с пустой казной являлось непозволительной роскошью. Всё это настраивало Локи на скептический лад; тем больше было его удивление, когда ванахеймские старейшины подписали обновленный мирный договор. Прекрасная Фрейя, прибывшая из Ванахейма вместе со свадебным поездом невесты, заслуживала самых значительных проявлений признательности, которые, видимо, только что и получила, учитывая, что она явно возвращалась оттуда, куда направлялся принц. Словно прочитав мысли Локи, богиня посерьезнела и озабоченно сдвинула точеные брови.  — Боюсь, скоро нам будет не до приемов. Война с Йотунхеймом всё ближе. Прошлой ночью на границе опять схватили лазутчиков, проникших тайными тропами. Лицо принца лишь на секунду омрачила едва уловимая тень, однако Фрейя отлично всё поняла. — Не беспокойтесь, Всеотцу известно, с каким рвением вы исполняете свой долг по защите нашего королевства. Локи приподнял уголки губ, надеясь, что это мимическое усилие не выглядело чересчур принужденно. Смысл предстоящего заседания Малого Совета разъяснился раньше, чем он рассчитывал. Подчиненные Локи, специально обученные им, отвечали за сохранность того, что Фрейя назвала «тайными тропами», от врагов. Эти лазейки между мирами являлись своеобразной причудой мироздания; их было очень трудно разглядеть, еще сложнее было их ликвидировать. Отряды, занимающиеся столь важным и неблагодарным делом, испытывали отчаянную нехватку кадров; поиск мало-мальски опытных магов — а только маги могли отыскать тайные тропы — стал постоянной головной болью для Локи. В Асгарде, особенно в военной среде, к магам относились с нескрываемым презрением; их чурались и одновременно боялись, считая свойственные им методы ведения дел непредсказуемыми и, следовательно, бесчестными. Чаще всего у магов не было никакой специальной подготовки — только врожденный дар, с которым Локи и приходилось работать, натаскивая его немногочисленных обладателей, как охотничьих псов. Потеря каждого солдата являлась невосполнимой. Но никакие разумные доводы не влияли на суждения Тора, считавшего, что Локи не справляется с возложенным на него заданием. Препирательства по этому поводу успели войти в привычку у обоих братьев. Тор называл отряды магов «никчемными дармоедами», Локи называл Тора «безмозглым чибисом». Уповать на то, что сегодня у них получится более конструктивный диалог, не приходилось. Хуже всего, что отвечать за причуды мироздания и асгардского общественного мнения выпало в присутствии Одина. Все эти соображения, пронесшиеся в голове трикстера под пристальным взглядом Фрейи, злонамеренным образом лишили его душевного равновесия, придав следующей реплике неприкрытый — и совершенно излишний — сарказм.  — Я служу Асгарду по мере своих скромных сил. Локи мгновенно понял, что совершил роковую оплошность: на лице его собеседницы появилось выражение подлинно материнской заботы. — Мой милый мальчик, — Локи с трудом удержался от того, чтобы скрипнуть зубами, — ваши способности приносят престолу неизмеримую пользу, и, будьте уверены, государь очень ценит это. Однако, — взор Фрейи затуманился проникновенным состраданием, — я понимаю, как тяжело вам нести бремя собственной уникальности. Магическое искусство, в его первозданном виде, на глазах уходит в прошлое. Наш мир, как и любой другой, жесток ко всему непонятному. Локи больше не собирался повторять своих ошибок: смирившись с тем, что беседа бесповоротно свернула на стезю интимности, он многозначительно приподнял брови и глубоко вздохнул.  — Вы правы, миледи. Магия теряет свою суть, превращаясь в точную науку. — Богиня согласно закивала. — Традиции сейта**** предаются забвению и осмеянию… Локи добавил в голос трагических ноток, отлично сознавая, что наступает на больную мозоль: желающих обучаться высокому искусству прорицания с каждым годом становилось все меньше и меньше. К этому лету у Фрейи остался только десяток учениц. Ведовство перестало внушать трепет, более того, в него почти перестали верить; в глазах нового поколения оно — как и любое магическое ухищрение — было уделом «старых богов». С самым озабоченным видом трикстер взирал на исказившееся неудовольствием лицо ванки: намек на ее зрелый возраст вышел настолько тонким, что ей оставалось лишь пропустить его мимо ушей.  — Ах, и не говорите! Кругом царит сплошной материализм. Со вкусом произнеся звучное иноземное слово, она доверительно коснулась мужского локтя и продолжила задушевным шепотом: — Я опасаюсь, что молодой принцессе будет непросто привыкнуть к нашим нравам. Локи понял, что настал его черед закивать.  — Конечно, миледи, такие перемены принять непросто. Уклад Ванахейма коренным образом отличается от…  — Дело не только в этом, — пожав плечами, Фрейя нетерпеливо остановила грозящий обрушиться на нее поток красноречия. — Девочку готовили к совершенно другой судьбе. Даже по ванахеймским меркам ее воспитание… — последовала выразительная пауза, — необычно. Брови Локи опять взметнулись вверх — на этот раз в неподдельном недоумении. — Что вы имеете в виду? В ответ он получил обескураженный взгляд.  — Разве вы не знаете, что Раннвейг должна была стать жрицей Нертус*****? Если бы воспитание принца не отличалось такой строгостью, он бы присвистнул. Культ этой ванской прародительницы пользовался в Асгарде дурной славой, так как до сих пор был связан с ритуальными жертвоприношениями. Раз в год Верховная Жрица Ванахейма, окутанная плотной вуалью, объезжала селения ванов. Считалось, что ее визит приносит благоденствие. Однако стоило оно недешево: в каждом селении Нертус выбирала несчастного, который после недолгого служения ей был обречен на смерть в водах священного озера, чьи воды омывали островок, скрывающий от посторонних глаз ее дом и храм. Лишь жрицы и послушницы богини Земли могли лицезреть ее без страха лишиться жизни, поэтому служительниц Нертус окружала такая же тайна, как и их повелительницу. Локи никогда не слышал о том, чтобы хоть одна из них вернулась в мир, нарушив свой обет. Тем поразительнее выглядел факт, сообщенный Фрейей. Еще поразительней выглядела неосведомленность принца.  — А вы не очень-то интересовались своей бывшей невестой, мой дорогой, — синие глаза ванки насмешливо сузились. Локи постарался смешаться как можно более обаятельно.  — Когда мысли заняты первой красавицей девяти миров, трудно думать о другой женщине. Эта беззастенчивая лесть вновь принесла свои плоды: Фрейя самодовольно рассмеялась.  — Не лгите, скверный мальчишка. — Вы напрасно сомневаетесь во мне, миледи, — опустив взгляд в обширное декольте, вкрадчиво огорчился Локи. — Поверьте, у вас нет поклонника преданнее меня. Когда я могу посетить Сессрумнир, чтобы убедить вас в этом? Конечно, вопрос был поставлен бесцеремонно, но переливчатый смех Фрейи подтвердил правильность выбранной стратегии. — Если вашему высочеству угодно, вы можете навестить меня завтра после обеда. Ради вашего визита я отложу свои приготовления к отъезду.  — Вы снова нас покидаете? — принц с некоторым сожалением оторвал взгляд от броских красот декольте и перевел его на лицо прелестной богини. — Увы, да, — лицо осенила непритворная грусть. — Вам, должно быть, известно, что старейшины Ванахейма настояли на формальном изменении статуса нашей семьи при асгардском дворе. Теперь нам с отцом и братом придется отправиться домой… на какое-то время. С той поры как Ньёрд и его дети****** прибыли в Асгард в качестве заложников, призванных гарантировать соблюдение мира между двумя государствами, прошло так много зим, что, казалось, никто и не помнил об их положении. Однако в ходе последних переговоров с Ванахеймом этот вопрос стал ребром: старейшины неожиданно пожелали, чтобы новый мирный договор был заключен на равных, хотя и несколько унизительных для Асгарда, условиях. Брак престолонаследников с ванками являлся немыслимым ранее мезальянсом; высшая знать возроптала, но Один и здесь проявил себя решительным поборником прогресса. Локи, в отличие от многих, хорошо понимал причины такой широты мысли; чего он не мог понять, так это печали на прекрасном лице Фрейи, для которой расставание с Асгардом было подобно жертве, приносимой на алтарь королевства, полторы тысячи лет назад лишившего ее дома и свободы. Возвращение на родину воспринималось ею как ссылка. В Ванахейме ее тоже не ждали с распростертыми объятиями: старейшины уже давно относились к ней настороженно, небезосновательно сомневаясь в ее лояльности. Именно это в итоге помешало Фрейе сделать принцессами Асгарда своих дочерей, на что изначально рассчитывала она — и вместе с ней Всеотец. Таким образом, подписанный договор стоил ей многих, весьма значительных и болезненных, уступок. При мысли об этом Локи внезапно испытал тягостное смятение: его собственная преданность престолу почему-то показалась ему не такой глубокой, как он привык считать. Разумеется, он был готов пожертвовать жизнью во имя родины, но тем, что дороже жизни… — Мой дорогой, не огорчайтесь, — Фрейя по-своему истолковала изменения в лице собеседника. — Я надеюсь вернуться сразу после дня начала зимы. Локи счел, что сейчас уместнее всего вздохнуть.  — Двор опустеет без вас… как и мое сердце, — тихо добавил он, снова опустив глаза. Изящные пальчики ласково дотронулись до рукава его камзола.  — Мне тоже будет вас не хватать. Интимность беседы достигла критического уровня, угрожающе замерев на грани приличий. Во взглядах проходивших мимо придворных светилось нескрываемое любопытство. Локи чрезвычайно не любил, когда на него обращалось любопытство окружающих, особенно если оно было связано с его личной жизнью: мало кто из высокопоставленных асов так тщательно скрывал свои любовные похождения (и, соответственно, мало о ком столько сплетничали). Хотя его связь с Фрейей давно являлась секретом полишинеля, на публике Локи старательно соблюдал декорум, никогда не выходя за рамки светской куртуазности. Не скроем, в большей степени им руководила забота о собственном душевном комфорте, чем о добром имени возлюбленной, но в такие тонкости не принято было вдаваться, поэтому остается признать, что скрытность Локи шла ему на пользу в глазах придворных дам, с поистине охотничьим азартом стремившихся разрушить возводимую им стену сдержанности. Даже опытная Фрейя временами оказывалась несвободна от этих маленьких женских слабостей, которые, в свою очередь, подталкивали ее к маленьким глупостям, подобным той, что она сейчас совершала. Она не сразу заметила вертикальные складки, прорезавшие переносицу ее любовника, а, заметив, не поспешила убрать руку; в ее глазах вспыхнули яркие озорные искорки, и, ничуть не смутившись, неуловимо-грациозным движением она вплотную прильнула к опешившему принцу, явно забавляясь его реакцией. — Надеюсь, наша завтрашняя встреча оставит такие воспоминания, которые помогут мне пережить разлуку. Локи стоял, не шелохнувшись и опустив глаза. Он ощущал тусклую, неуверенную злость перед этим древним вызовом, отдающую беспомощной раздражающей растерянностью в мыслях и тянущим волнением в паху. Происходящее было игрой — и вместе с тем вопросом власти; важнейшим вопросом, в который упирается всё. Локи сознавал, что близок к поражению. Галерея, насквозь пронизанная лучами дневного света, постепенно теряла свои очертания. Волосы Фрейи сверкали, как золото, в непозволительной близости от губ принца; стоило лишь чуть ниже наклонить голову, и теплое душистое чудо сделалось бы ощутимым. Этот момент неизменно вызывал у Локи трепет, в котором, он, впрочем, признавался лишь самому себе: ныряя лицом в женские волосы, он на мгновение забывал обо всех мирах, и это дарило ему пусть мимолетное, но явственное чувство странной освобожденности, пугающей и завораживающей до глубины души. Он словно смотрел в бездну, простирающуюся под Биврёстом, и как обычный смертный испытывал головокружительное искушение прыгнуть вниз, исчезнуть, раствориться в мерцающей таинственными огнями пустоте. Не этой ли возможности выйти за границы собственного «я», даже ценой саморазрушения, ищут в оргазме и искусстве?.. Не это ли находят в смерти?.. И в волосах девушки из ночного сада… — Братишка! Локи вздрогнул, услышав за спиной зычный и радостный возглас Тора. Высокие каменные своды галереи отразили его тяжелую поступь вкупе с бряцаньем доспехов. Помедлив с секунду, Фрейя отпрянула; Локи, натягивая улыбку, обернулся. Тор, как всегда, появился безнадежно не вовремя. Подойдя, он потрепал Локи по плечу и тут же склонился в поклоне перед дамой.  — Приветствую вас, миледи. Фрейя замерла в глубоком реверансе. Локи машинально отметил, что с его братом она повела себя согласно строгим правилам этикета, без малейшего намека на ту кокетливую короткость, с которой встретила его самого. Понять, льстит ли ему это или унижает, Локи не успел.  — Вчера был славный пир! — обращаясь к обоим собеседникам сразу, Тор расплылся в широкой счастливой улыбке. — Жаль, что мне пришлось рано покинуть его, но вы-то должны были погулять сполна! Локи ощутил болезненный укол неприятного чувства, о происхождении которого сейчас предпочел не задумываться. — Неужели твоя жена настолько тебе не по нраву, что ты предпочитаешь ей рог с медовухой? Веселое недоумение, с которым был задан вопрос, не скрыло ехидных ноток в голосе младшего принца. Улыбка Тора чуть конфузливо сжалась.  — Ээ… Я хотел сказать другое… — передернув могучими плечами, Тор рассмеялся. — Вечно ты цепляешься к словам, братец. — И хитро подмигнул:  — Завидуешь, что ли? Локи постарался улыбнуться так, чтобы лучики ранних мелких морщинок вокруг глаз придали его лицу самое добродушное выражение.  — А есть чему? Тор басовито и, как показалось, смущенно хохотнул.  — Обсудим это позже. Такой разговор не для дамских ушей. Фрейя понимающе улыбнулась, и ободренный Тор продолжил:  — Ну что, миледи, найдете вы моему братцу новую невесту? Улыбка богини едва заметно похолодела, но Тор не привык обращать внимание на подобные мелочи. — Ведь в ваших закромах еще осталась парочка дивных ванахеймских роз!.. От откровенности намека Локи не менее откровенно скривился; Фрейя звонко рассмеялась, очевидно, поняв, что настал момент проявить свои дипломатические способности. — Ах, ваше высочество, ваш брат может получить в жены любую девицу, какую только изволит пожелать. Едва ли ему когда-нибудь понадобится моя помощь в этом вопросе. При обычных обстоятельствах Локи пропустил бы слова Фрейи мимо ушей — не потому, что был стоически равнодушен к лести, а потому, что примерно таким образом и оценивал свои шансы на успех в отношениях с противоположным полом. В глазах большинства женщин, от аристократки до поломойки, принц Асгарда не может не быть привлекательным, а если к магии титула, облицованной зелеными шелками, прилагаются молодость и стройный стан, встреча с воплощенной неприступностью становится делом случая. Прямо скажем, редкого, что давало Локи повод быть банальным: он ничем не отличался от сонма умных мужчин, изрекающих на-гора едкие либо меланхолические — в зависимости от ситуации и настроения — сентенции о женских моральных устоях. Ни одной женщине нельзя доверять; но если смотреть на вещи здраво, приходится распространить этот принцип на всех, включая себя самого. Сейчас, когда по жилам Локи нежданной мощной волной разлилось обжигающе холодное бешенство, грозившее потерей контроля, он осознал это с новой силой. Глядя на брата и любовницу, смеющихся, прекрасных, белокурых, облаченных в лучи яркого света, словно осеняющего их невидимым и всё равно осязаемым ореолом собственной избранности, дающей право играть чужими жизнями — его жизнью!.. подумать только, им, им! — уверенных, что его будущий путь неумолимо прям, подобно длинному унылому коридору, ведущему к запертой двери, от которой у него нет и никогда не будет ключа, Локи возненавидел их, яро и ослепительно, частью сознания отстраненно удивляясь концентрированности этого чувства, возникшего в одно мгновение и заставившего его вонзить ногти в ладони, — только бы скрыть гневную дрожь, только бы не позволить лицу выдать правду; и улыбка, в которой он наглухо спрятался, выглядела под стать тем, кому была адресована, — светозарно.  — Во всяком случае, едва ли ваша помощь понадобится мне в ближайшую тысячу лет. В ответ на это Тор недоверчиво хмыкнул:  — Отец будет не в восторге от твоих планов.  — Не думаю, что они волнуют его теперь… — Локи осекся, но лишь на секунду, после чего с легкой иронией продолжил, — когда ты обрел счастье. Боковым зрением он заметил, как Фрейя скользнула по его лицу быстрым изучающим взглядом; эта легкомысленная красавица могла быть очень проницательной, и Локи тут же шутовски понизил голос до заговорщицкого шепота: — Ведь это главное даже для принца — быть счастливым. Если судьба проявит благосклонность, я надеюсь, мне тоже удастся со временем остепениться… с какой-нибудь пастушкой… На щеках Тора загорелись пятна малинового румянца; Локи как ни в чем не бывало добавил:  — … образно говоря. Фрейя, тончайше-нервозно улыбаясь, переводила взгляд с одного на другого принца.  — Примеры отца и брата вдохновляют меня, — с воодушевлением обратился к ней Локи. — Они доказывают, что династические союзы могут быть гармоничными и основанными на любви. Это большая редкость, знаете ли. Монархи Мидгарда только начинают освобождаться от предрассудков! — Локи театрально возвысил голос, укоризненно качая головой. — Каких-то семьдесят лет назад английский король был вынужден отречься от престола из-за женитьбы на американке. В наступившем молчании также ощущалось нечто сценическое: Локи невольно пришла на ум комедия дель арте. Разумеется, свою маску он снимать не собирался. — Ты ведь слышал об американцах? — Тор смотрел на него, приоткрыв рот, словно на умалишенного, и Локи доверительно пояснил: — Ну, такой земной народец, из новых, но наглые, как альвы. Ответа вновь не последовало. Локи выразительно вздохнул, вздергивая бровь. — Франклин Рузвельт?.. Тор взглянул на Фрейю с видом школьника, мучительно ожидающего подсказки перед лицом экзаменатора. Однако трикстер был безжалостен. — Мэрилин Монро?.. Железный человек?.. Спасти ситуацию опять могла только дипломатия, и Локи наконец многозначительно смолк, предоставляя возможность действовать профессионалу.  — Ваше высочество, — восхищенному придыханию Фрейи могла бы позавидовать любая Коломбина, — никто в Асгарде не сравнится с вами в познаниях о землянах. Ваш интерес к ним поистине удивителен. Локи вежливо спохватился.  — Прошу прощения, миледи, я увлекся. В самом деле, эта тема близка не всем.  — Нет, что вы, что вы! Это очень занимательно! — Фрейя восторженно всплеснула руками; Локи прикусил губу, чтобы сдержать ухмылку, вместе с тем не забывая польщено потупиться. — В следующий раз, я надеюсь, вы расскажете мне об этом… как вы сказали?.. Железном человеке и остальных… — Американцах, — деликатно пришел на помощь Локи.  — Да, благодарю вас, — Фрейя сверкнула чарующей улыбкой. — Вы образец для всех, кто желает идти в ногу со временем. Тор нетерпеливо переступил на месте, звякнув доспехами. — Конечно, миледи. Но, боюсь, сейчас самое время заняться другими делами. Обиженно насупившись, он избегал смотреть на младшего брата, всем своим видом демонстрируя добродетель, оскорбленную в лучших чувствах. Это было знакомо Локи с детства: каждый раз, когда у них с Тором выходили размолвки — а выходили они с прискорбным постоянством, — на лице старшего принца застывало выражение такого упрямого разочарования; оно будто бы выносило Локи не подлежащий обжалованию приговор: «Ты не прав, потому что прав я!», и хуже всего было то, что где-то очень глубоко внутри Локи с ним соглашался. Как камень за пазухой, он носил в себе гнетущее чувство иррациональной вины, подтачивающее самоуверенность и порождающее темную бессильную злобу на вселенскую несправедливость и в итоге — на Тора. Хотя, возможно, всё было наоборот: злость на Тора пробуждала недовольство остальным; поди разберись в причинно-следственных связях, растущих из непознаваемых дебрей подсознательного. Вооруженные психоаналитическими теориями, мы могли бы диагностировать у асгардского принца типичный человеческий невроз, в котором, как известно, комплекс вины играет центральную и универсальную роль. Чувство собственной никчемности (изнанка гипертрофированного самомнения), сочетающееся с фантазиями относительно инцеста (здесь Локи в своей излюбленной манере вскинул бы брови, прежде чем прыснуть от смеха; нет, конечно, он поглядывал на член брата, бывая с ним, скажем, в купальнях, не говоря уж о походах, где чего только ни увидишь, но кто из мужчин, поголовно помешанных на собственных и чужих размерах, этого не делает? Ничего предосудительного, просто обычное сравнение, которого, кстати, Локи стесняться не приходилось) и желанием смерти любимых (способен ли он кого-то любить — вот вопрос, которым задавался трикстер в особенно скверные дни, точнее, ночи, наполненные муторной одинокой бессонницей, проникающей в мозг вместе с ядовитой зеленью спальни), бесконечная рефлексия (о, эти размышления о том, что он сказал, сделал — или не сделал; еще одна изощренная форма самообвинения), чрезмерная восприимчивость к неодобрению окружающих (мысль о том, что он избегает подлинной близости из страха быть отвергнутым, Локи гнал даже по ночам) — все эти явные симптомы невротического расстройства заставили бы любого психоаналитика радостно потереть руки. Не то чтобы Локи был не в курсе диагноза. Как-то раз он даже забавы ради побывал на лекции, посвященной этой проблеме; дело было в Нью-Йорке незадолго до Второй мировой войны. Укрывшись на заднем ряду просторной аудитории, подперев рукой подбородок, Локи внимал словам маленькой седоволосой женщины*******, уверенно объяснявшей, как страх трансформируется в навязчивое состояние тревожности; это ощущение может тлеть в душе, словно зола в камине, и обостряться в конкретных ситуациях — таких, как на высоком мосту, когда борешься между желанием жить и искушением прыгнуть вниз. Откуда берется это искушение? Что с тобой не так?.. Или что-то не так с жизнью?.. Маленькая смертная надеялась, что если узнать ответ, всё наладится. Она думала — это как с механизмом, который можно починить. Но Локи-то знал: дело в бездне; той, что внизу, и той, что внутри. Смертные букашки боятся не напрасно. Даже богам есть от чего замереть на краю. Потом, ночью, которую он проводил в шикарном борделе на Манхеттене, Локи думал о бесполезных человеческих теориях — христианских, квантовых, фрейдистских — и, позволяя красивой шлюхе ублажать его, внезапно хихикнул при мысли, что в этот самый момент являет собой клинический случай из учебника по психоанализу. Секс как успокоительное. Начни отрицать — и попадешь в замкнутый круг концепции, которая объемлет даже отрицание. Вот в чем беда этих букашек: стремясь объяснить всё, они не меняют ничего. Пожалуй, пора проникнуться некоторым удивлением. Не слишком ли велик интерес того, кому в будущем суждено было обрести славу человеконенавистника, к homo sapiens? Где брезгливое отвращение, где, в крайнем случае, надменное божественное равнодушие, приписываемое сей одиозной фигуре априори? Мы можем предположить только одно объяснение; возможно, даже наверняка, оно не понравилось бы Локи, но мы извиним себя тем, что в который раз нарушаем его личное пространство в поисках истины. Версию об эксцентричном чудачестве оставим асам — именно так увлечение Локи выглядело в их глазах. В другие толкования наш принц намеренно не вдавался. Если бы всё же его удалось разговорить, серьезно и искренне, — что представляется маловероятным, ибо найти подходящего собеседника в залах асгардских дворцов было не проще, чем иголку в стоге сена, — нам кажется, ему бы пришлось скрепя сердце признать, что с людьми его роднит гораздо большее, чем он считал допустимым. Локи был далек от новомодных идей о равенстве всех рас Иггдрасиля; сама мысль об этом являлась для него смехотворной, более того, по сути своей кощунственной. Но не спешите обвинять самонадеянного божка в высокомерии; если он и руководствовался им, то не больше любого из нас, заводящего или как минимум слушающего излюбленную песню человечества о господстве над природой. Не будем лицемерить: ни одни самый рьяный защитник прав животных не откажется от употребления пенициллина, коснись смертельная угроза его или его близких. Вспомнит ли он в этот момент о бесчисленных жертвах, чьими жизнями была оплачена возможность спасения? Посмеет ли он возмутиться жестокости ученых с прежним пылом? Не придется ли ему смириться с идеей человеческого превосходства над теми, чей мозг меньше, а век — короче? Где вообще проходит граница, за которой одни стоят выше других?.. Для Локи всё упиралось в век — не мозг; естество и было чертой, которую миропорядок провел между ним и человечеством. Другое дело — способность мыслить. Вот это было поразительно. Локи смотрел на людей так же, как мы смотрели бы на крыс, каким-то непостижимым чудом обретших интеллект, равный нашему. Отчаянное стремление отдельных человеческих особей превзойти свою физическую ничтожность затрагивало Локи за живое, пробуждая любопытство и, пусть и презрительную, жалость. Жалел ли он — кто мог бы поверить это? — в их лице себя? Смертные не знали, что им делать со своим разумом, но он… знал ли он больше? О, несомненно, в буквальном смысле — да; границы его вселенной были неизмеримо шире, однако это тоже были границы. И он упирался в них не менее безнадежно. Так он пристрастился к визитам в Мидгард. Сначала ничего, внушающего настороженность: просто прогулка по кладбищу Пер-Лашез, очередная премьера итальянской оперы… Конечно, в тайне ото всех, иначе его засмеяли бы. Может быть, именно этот терпкий привкус некой запретности, в большей степени воображаемой, придавал его вылазкам своеобразное романтическое очарование; может быть, причина скрывалась в чем-то другом — Локи, как обычно, предпочитал не доискиваться до глубинных мотивов своих поступков. Однако факт оставался фактом: однажды он заметил, что старается устроить свои текущие дела таким образом, чтобы попасть на рождество в Каир, исключительно из-за новой оперы Верди. Это в корне меняло ситуацию, превращая невинное баловство в странную и в своем роде постыдную зависимость. Локи, естественно, мог бы одолеть ее; во всяком случае, он не испытывал сомнений по данному поводу. Проблема заключалась в другом: у него не возникало потребности бороться со своей экстравагантной привычкой. Ему она нравилась. Он ждал возможности отправиться в Мидгард, как мы ждем возможности уехать на дачу в выходные. Потеряться в инкогнито, насладиться уединением, искусством, случайными женщинами… почувствовать себя свободным. Теоретически в этом желании не было ничего, достойного порицания; нам всем свойственно стремление хоть на время вырваться из душных объятий долга. Смущало лишь одно: Локи, в отличие от остальных, для этого было недостаточно напиться в асгардской таверне. Называя вещи своими именами, ему было недостаточно Асгарда. Сей серьезнейший, особенно для наследного принца, изъян следовало тщательно скрывать. Локи умел становиться невидимым для Хеймдалля и заметать следы. Вопросов ему не задавали. Но наивность не входила в число недостатков трикстера: он знал, что рано или поздно его специфические пристрастия выйдут ему боком. Благонадежность — главное качество, необходимое преемнику Одина; сейчас, стоя напротив старшего брата, Локи в очередной раз с мучительной ясностью видел, что у него не было шансов в соперничестве с ним. Слишком по многим критериям он проигрывал. И еще эта свадьба. Свежий синяк на шее у Тора, похожий на укус. Локи отвел глаза. — Вы правы, ваше высочество, — голос Фрейи прозвучал неожиданно деловито. — Мы немного заболтались. Государь ждет вас. — Вы уже знаете, что произошло? Локи с какой-то покорной обреченностью ждал начала неприятных объяснений, но, к его удивлению, их не последовало. Фрейя лишь улыбнулась: — Ничего особенного. Обычные хлопоты, — она изящно махнула рукой. — Досадно, что приходится заниматься ими во время празднеств, но что поделать? Внимания правителя требует любая мелочь. Поняв, что выведать нужные сведения не удастся, Тор с присущей ему прямолинейностью — большинство придворных дам находили ее очаровательной, но Локи, не будучи дамой, усматривал в ней проявление солдафонских замашек — решил покончить со светскими церемониями. — Да-да. Нам, правителям, отдыхать некогда, — громко рассмеявшись, он подмигнул, давая понять, что шутит. Фрейя и Локи вежливо заулыбались, избегая смотреть друг на друга. — Так что пойдем трудиться, брат, — сменив гнев на милость, Тор снова хлопнул младшего по плечу. Локи ответил коротким кивком, испытывая сильнейшее желание отстраниться. Ему хотелось думать, что он сохраняет достоинство, но мерзкое чувство, сжавшее в тиски сердце, подсказывало обратное. Всё это было унизительно, до боли, до безысходности. Всё это продлится… до конца жизни. Зачем было фиглярствовать, изображать пренебрежение и равнодушие? Кого он старался обмануть? Что доказать?.. Второй сын, младший брат, маг, книжный червь, любитель Шато Марго под итальянские арии… Бессмысленность собственных жалких потуг предстала перед ним с такой жестокой и чистой очевидностью, что он чуть не застонал от стыда. Однако в подобных случаях пресловутое «чуть» имеет решающее значение. Локи сдержался. Он даже продолжил улыбаться, вкладывая в свою гримасу — он ощущал эту улыбку именно так — оставшиеся душевные силы. Непросто сказать, чего в ней было больше: попытки самозащиты перед лицом оскорбительности ситуации, Тором даже не сознаваемой (или сознаваемой? Локи так и не пришел к окончательному выводу насчет того, что стоит за грубоватой непосредственностью брата: простота, которая, как известно, хуже воровства или всё-таки определенная доля лукавства? Исходя из суждения: «Каждый судит по себе», Локи было проще поверить в последнее; сталкиваясь же с неприкрытой глупостью, он всегда испытывал растерянное недоумение, как перед чем-то труднопостижимым, и лишь позже к нему возвращалось благотворное презрительное безразличие), или попытки бунта. Ощущая себя полнейшим ничтожеством, он в то же время инстинктивно противился давлению, непрерывно, хоть и подспудно, оказываемому на него миром; этот конфликт далеко не нов, но каждый раз личность, поставленная перед ним, вынуждена решать, стоят ли блага, предлагаемые ей обществом, отказа от себя самой. Локи мог сколько угодно доказывать внутреннему «я» его бесполезность, но именно оно составляло основу его самоуважения. Именно в этом упорном неприметном антагонизме он находил смысл. Какой? Мадам Хорни объяснила бы его по-своему; Локи не стал бы объяснять вовсе. Может быть, он проявлял экзистенциальную свободу воли. А, может, лишь безрассудное своеволие. На деле всё сводилось к одному: он сам обрек себя на роль аутсайдера. Его, казалось бы, продуманная партия закончилась позорным матом в дебюте. Противно вспотевшей ладонью Локи провел по неподобающе черным волосам. Пальцы мелко дрожали, это тоже было противно. Но публично признать унижение значило бы полностью потерять лицо. Нет, такой радости Тору он не доставит.  — Миледи, — отвернувшись от брата, Локи подчеркнуто учтиво поклонился Фрейе, — я несказанно рад нашей встрече. И с нетерпением буду ждать новой.  — Я тоже, мой мальчик, — прекрасное лицо Фрейи выглядело странно смущенным, и на секунду Локи показалось, что она не может найти слов. Он быстро опустил глаза, ощущая неловкость и нелепое волнение, вызванное ее обращением, почему-то не режущим слух, а затронувшим в душе тайную слабую струну. Она еще вибрировала в нем, пока Тор прощался с Фрейей; ее тихое звучание медленно таяло под приглушенный в его сознании аккомпанемент их дежурных любезностей. И когда они с Тором, по-военному печатая шаг, продолжили свое шествие по галерее, Локи мрачно подумал, что он и есть мальчишка, беспомощный, жалкий и потерянный — настолько, что готов растрогаться от слов прожженной интриганки, брошенных в порыве, как подаяние. Гордость не взыграла в нем; напротив, с извращенным удовольствием он принялся растравлять свою рану, убеждая себя, что так и надо. Этого он и заслуживает. Грядущий совет теперь воспринимался им как своеобразное наказание, и он почти желал его, горько и удовлетворенно ожидая, когда испанский сапог — этой пытке он образно уподобил состоявшийся разговор — наденут на другую его ногу. Переживая полный упадок духа, он не видел мучениям конца. Угрюмость брата не осталась незамеченной Тором. Вопреки мнению Локи, он вовсе не был глуп. Но его ум не обладал свойствами, способными произвести впечатление на натуру, подобную трикстерской: в нем не наличествовало ни глубины, ни остроты, ни блеска. Зато он, несомненно, отличался трезвостью; тем самым врожденным здравым смыслом, которым могут похвастаться существа, практически полностью лишенные воображения. То обстоятельство, что Тор не давал себе труда воспользоваться сим, по-своему полезным, качеством — мы имеем в виду рассудительность, а не отсутствие воображения, хотя в определенных обстоятельствах его недостаток тоже способен принести пользу, — не должно вводить нас в заблуждение: оно объяснялось в большей степени избалованностью, присущей любому, чей жизненный путь ни разу не сворачивал в тернии. У старшего принца попросту не возникало необходимости в здравомыслии, а раз так — оно пылилось на задворках его личности, молчаливо ожидая своего часа. Локи, заглядывающий в души окружающих так глубоко, что чаще всего это доставляло одни неудобства, был поразительно близорук в отношении брата; никаких скрытых ресурсов он в нем не угадывал, предвзято упираясь взглядом в обманчивую поверхностность. Им с Тором было суждено всю жизнь разглядывать друг друга словно через кривое зеркало, искажающее черты настолько, что они становились гротескными для обоих. Это являлось следствием рокового несовпадения их природы; такое случается не так уж часто, но если всё же случается — беда неминуема. Мир должен сойти со своей оси, чтобы предоставить полюсам шанс встретиться, но даже тогда сложное для одного из них останется простым, а простое — сложным для другого. Ибо им не дано взглянуть на вещи одинаково. А, значит, не дано друг друга понять. На этой почве произрастает подлинно трагическая коллизия. Но в тот момент, о котором мы рассказываем, братья не чувствовали себя трагическими героями: они чувствовали себя обыкновенными дураками. Локи продолжал самоедствовать; Тор испытывал удручающее неудобство, которое нередко возникает в обществе того, над кем мы ощущаем перевес. Хоть он и был убежден в правильности сложившегося положения дел, его в какой-то мере стесняло собственное подавляющее превосходство. Откроем небольшой секрет: Локи был прав, заподозрив Тора в неискренности; тот в самом деле не смог удержаться от соблазна еще раз насладиться личным триумфом, поэтому сейчас его душу, далекую и от безжалостности, и от подлости, мучило что-то очень похожее на угрызения совести. Бросая косые взгляды на застывшее лицо брата, он старательно пытался придумать способ разрядить обстановку. Нельзя сказать, что это стремление было полностью бескорыстным: подозреваем, больше всего ему хотелось, чтобы все неприятности разрешились сами собой. Счастье эгоистично, а Локи портил картину. В связи с этим к Торовым угрызениям совести примешивалась известная доля досады, но, к его чести, мы должны отметить, что он постарался подавить данное чувство, так как счел его — заодно со своим поведением — совершенно недостойным. — Знаешь, по-моему, ты нравишься Фрейе… Тор даже замедлил поступь, сообщая младшему брату об этом наблюдении; однако его слова, прервавшие довольно долгое молчание, прозвучали натянуто, и он сам понял это. Что еще хуже, они казались двусмысленными: при желании можно было домыслить невысказанное продолжение: «… больше, чем я», а Тор, как мы выяснили, не был настолько бестолков, чтобы не ожидать, что Локи усмотрит в этом очередной намек, имеющий целью ранить его самолюбие. Благосклонность прекраснейшей из женщин в контексте ситуации представлялась не более чем утешительным призом. «Хель его побери», — невольно выругался про себя Тор, увидев, как Локи презрительно вздернул брови:  — Неужели?.. Надо было сказать что-то другое. Но что, что?.. Любое невинное замечание могло быть интерпретировано в негативном ключе. Здесь затруднилась бы сама не к месту упомянутая Фрейя, а Тор прекрасно понимал, что в этом смысле он ей не чета. Однако ему пришлось продолжить.  — Ну… да… После столь нешуточных — для Тора — душевных терзаний мы вправе были бы ожидать от него большего, но, к несчастью, ожидания нередко расходятся с действительностью. Локи продолжал молчать, по-видимому, погруженный в свои мысли, и тогда Тор решил действовать, как обычно: напролом. В конце концов, мужчинам не пристало разговаривать недомолвками.  — Брат мой… — он остановился у широкой мраморной лестницы, ведущей в зал Совета; его спутнику пришлось сделать то же самое. — Ведь ты же не станешь… Запнувшись, он взглянул Локи прямо в глаза: там не было ничего, кроме его собственного отражения. Это останавливало, даже, пожалуй, пугало, но Тор всё равно продолжил: — Ты же не разрушишь нашу дружбу только потому… что… отец так решил? Локи молчал. Лицемерие — искусство, как и любое другое, требующее великой самоотдачи, и сейчас, полностью опустошенный, он понимал, что должен сыграть на бис, но не находил в себе сил. Всё, что он мог, — выставить непрочную безмолвную преграду, сравнимую с последним рубежом обороны осажденной крепости, однако этого было мало. Ярко-голубой взгляд Тора светился чистым простодушием. Локи проглотил этот взгляд вместе с комком в горле.  — Наверное, мы должны были раньше обсудить это… — Тор сокрушенно качнул головой, как бы признавая свою ошибку. — Но я думал… ведь ты же мой брат, Локи. — Его имя, произнесенное с какой-то неуверенной интимностью, тяжело повисло в воздухе. — И я… люблю тебя… Ведь ты же не забудешь этого?.. Каждый из них потом вспоминал, как болезненно сжалось его сердце после слов, которые прозвучали впервые — и тут же растворились в небытии, оставив по себе лишь неприметную щемящую тоску. Именно с тоской они думали о той минуте, призванной навеки объединить их, примирив в священной нерушимости братских уз, но почему-то обернувшейся Рубиконом, после которого — они поняли это впоследствии — невозможно было вернуться назад. Ибо что-то неуловимо изменилось между ними, после того как Локи, растянув губы в мастерской белозубой улыбке, спокойно ответил: — Конечно, нет.