Локи

Локи и не пытался. Бессмысленность жизни камнем придавила его после того, как он закончил с Сиф. Ему не пришлось соблазнять ее, он даже пальцем не пошевелил. Все мысли, связанные с нею, выветрились из его головы, стоило ему уйти с пира, — а ушел он скоро, сразу вслед за Всеотцом. Такой поступок нельзя назвать последовательным, но последовательность никогда не была его сильной стороной. Он и сам знал это, более того, считал серьезнейшим своим недостатком, но для сиюминутной борьбы с ним у него не хватило запасов душевной прочности. Домогаться женщину в духе Жюльена Сореля, из одного принципа заставляя себя пробираться к ней в спальню, тем самым превращая забаву в скучнейшую обязанность, было не то чтобы полностью не в духе Локи; просто Локи было не до принципов. Сегодняшний кошмарный день длился и длился и, казалось, не желал кончаться. Вырвавшись из пиршественного зала, Локи поначалу находился в нерешительности: отголоски недавно пережитого восторженного подъема чувств еще не утихли в нем, и в своей необычной лирической рассеянности он с минуту раздумывал, не пойти ли и точно ему в сад — к той скамье, где он вчера встретил ванку. Ужасно было то, что он хотел туда пойти, и непонятно зачем; будто ему мало постигших его страданий, будто ему нужно продолжить бередить свои кровоточащие раны. Ужасно было то, что он не мог думать о Сиф, о других женщинах, вообще о чем-либо, не связанном с ней; и садовая скамья представлялась ему особенным, едва ли не священным местом, драгоценной оправой для его новых удивительных переживаний. «Любой предмет, которого она касалась, казался мне словно освященным ею», — второй раз за день всплыли в его памяти слова датчанина, и на душе стало еще тяжелее. Кроме того, он испугался; он боялся сделаться смешным в собственных глазах. Довольно мелодрам, тогда приказал он себе; хорош же он был, вздыхая при луне о девице, которой в это время услаждается другой!.. В своих метаниях он каждый раз возвращался к этой мысли, и каждый раз внутренне корчился от боли; каждый раз мысль была так невыносима, что у него не хватало духу продумать ее до конца. Вот и сейчас из чувства самосохранения он тут же принялся размышлять о том, где ему провести остаток ночи: возвращаться в Брейдаблик ему было лень, и зеленая спальня внушала особенное отвращение. Перестав медлить, он широким гулким шагом направился к своим гладсхеймским апартаментам. Комнаты детства встретили Локи непроглядным мраком и тишиной. Легким щелчком он осветил их; слабое голубоватое свечение мгновенно полилось из ниоткуда. Знакомые очертания — мебели, занавешенных оконных проемов, шелковых гобеленов на стенах — неотчетливо проступили перед ним, но этого было достаточно: он мог прекрасно ориентироваться здесь и в полной темноте. Старые привычки неискоренимы, усмехнулся он, отстегнул зеленый плащ и в изнеможении провалился в ближайшее к нему кресло. Вытянул ноги, затылком уперся в высокую спинку, закрыл глаза. Голова побаливала — нужно было либо пить еще больше, либо не пить совсем; мерцающие голубоватые пятна пробирались ему под веки; в мозгу беспорядочно роились впечатления прошедшего дня. Он старался не давать им воли. Сейчас он был похож на измученного пациента онкоцентра, нашедшего положение тела, в котором ему чуть легче обычного, и потому опасающегося любого движения. Не думать, не думать, как заклинание твердил он себе. Мертвая тишина постепенно сгущалась вокруг него, подавляя и даже пугая. Нет, он не хотел никого видеть, но не хотел и оставаться один; как часто сталкивался он с этим неразрешимым парадоксом!.. А более всего он жаждал перестать быть собой — странное, мучительное чувство, заставляющее мечтать о небытии; Локи не мог знать, как близко это к тому, что в те же минуты ощущала Раннвейг. Он дорого бы дал за то, чтобы провалиться в сон, но тягостное внутреннее напряжение так и не отпускало его. В конце концов он решил выпить снотворного зелья. И тут к нему постучались. Локи открыл глаза. Несколько мгновений он сидел неподвижно, с подозрением глядя на дверь. Затем стук, тихий, отрывистый, раздался снова. Локи шумно выдохнул. Нет, он не хотел никого видеть. Но эти пустынные комнаты, пропитанные особым запахом, который стоит в нежилых помещениях — когда он ночевал здесь больше пары ночей подряд?.. Два года назад?.. три?.. — эта тишина, напоминающая о безмолвии склепа… Локи не спеша встал и подошел к двери. Секунду он пытался угадать, кого увидит за ней. И распахнув ее, еще секунду удивлялся увиденному, пока устало и презрительно не подумал: «Ничего удивительного».  — Что тебе надо, Сиф? — В голосе его явственно слышались именно усталость и презрение. Сиф смерила принца надменным взглядом; Локи не выказал никакой заинтересованности в происходящем. — Ты должен кое-что объяснить, — сказала тогда Сиф. Из-за того, что она говорила шепотом, эти слова она будто прошипела; тон ее был резким, почти угрожающим. И поза совсем не женственной: так, подбоченясь, обычно вызывают на дуэль. Локи и здесь не удивился: с нее сталось бы. Неожиданно это его позабавило. — Ты требуешь объяснений у всех, кто приглашает тебя потанцевать? — иронически подняв бровь, он разглядывал ее сверху вниз; на ее шее быстро пульсировала жилка. — Теперь я понимаю, почему ты вечно подпираешь стенку. Щеки Сиф вспыхнули, глаза засверкали еще ярче. Локи не дал ей времени выплеснуть свой гнев.  — Если это вызов, тебе придется погодить. Ночью я не дерусь, — он скабрезно осклабился. — Женщины, с которыми я танцую за ужином, потом развлекают меня по-другому. Он ждал взрыва, но Сиф лишь нервно и брезгливо поджала губы.  — Ты омерзителен, — констатировала она тем же резким тоном, к которому теперь примешивалась толика подавляемого смятения. Локи тут же уловил его. И посторонился, освобождая Сиф проход:  — Прошу, — он сделал широкий приглашающий жест рукой. Сиф, не разжимая губ, одарила его взглядом, полным неприязни. Такой взгляд предполагал уход, но она медлила перед Локи в нерешительности. Он выжидательно и насмешливо наблюдал за ее колебаниями; затем, усмехаясь, произнес:  — Ну же, Сиф, — он испытывал ее; ему было любопытно, осмелится ли она войти. Выдержит ли искушение. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Сиф переступила его порог. «Неудивительно», — снова с какой-то горечью подумал он и демонстративно не спеша запер дверь. Сиф коротко вздрогнула, услышав звук поворачиваемого в замке ключа, но не обернулась. Он спрятал ключ в карман и подошел к ней сзади; жилка на шее запульсировала еще быстрее. Очень недолго он раздумывал, не дотронуться ли ему до нее: прижать пальцем, чтобы физически ощутить ее страх. Он не сомневался, что она боится; ее тело пахло страхом, теплое, крепкое… Он отошел от нее и вернулся в свое кресло; закинул ногу на ногу, цепко глядя в лицо своей гостье. Она стояла перед ним в непривычной растерянности. Он вновь усмехнулся, на этот раз одними кончиками губ; глаза его оставались цепкими и холодными.  — Итак, Сиф, — она не подняла на него глаз, — зачем ты искала меня… в такое время? Вот тут она уязвленно вскинулась, но Локи только хмыкнул: — Конечно, ты искала меня. Наверняка расспрашивала слуг. Он с удовольствием наблюдал, как мучительно она краснела. Но так просто сдаться было не в ее правилах; он знал это, и ждал ответного выпада.  — Мне сказали, ты приказал насмерть засечь конюха, — и снова в ее шипящем шепоте он услышал страх, и его зрачки и ноздри хищно расширились. Однако в то же время лицо его выразило преувеличенное удивление.  — Он всё же умер? Когда я уходил, он был лишь без сознания. Сиф смотрела на него в упор.  — Прекрати, Локи, — ее презрительная интонация неожиданно резанула его, — ты знал, что он умрет. Сейчас ему захотелось ударить ее, но вместо этого задумчиво склонил голову набок и медленным плавным жестом поднес пальцы к губам.  — Не говори глупостей. Я просто погорячился, — его голос был тих и мягок. — Иногда такие инциденты случаются, но, без сомнения, мы с отцом всё уладим. Я заплачу виру, он найдет нового конюха.  — Зачем ты это сделал?.. Локи с терпеливейшим видом издал глубокий вздох.  — Это неинтересный вопрос, милая кузина. Интересно другое: зачем ты меня искала? Он разглядывал ее с вниманием ученого, проводящего важный научный эксперимент. Сиф ожидаемо смешалась под таким взглядом, но только на несколько секунд.  — Я не знаю, что у тебя на уме, Локи. Наверное, ничего хорошего. Но не думай, что тебе удастся втянуть меня в свои игры. Не думай, что эта свадьба что-то поменяла. Я буду преданно служить следующему королю Асгарда, — Сиф сделала выразительную паузу; Локи небрежно поглаживал губы указательным пальцем, — и тебе советую поступить так же. Локи не изменился ни в лице, ни в позе.  — Благодарю за совет, — без улыбки ответил он. — Из уст столь великодушной леди он звучит… я бы сказал, особенно. Отрадно видеть, что самоотверженность и верность и в наши дни не пустой звук. Сиф напряженно смотрела на него, стараясь уловить скрытую издевку в его спокойном мягком голосе. Но он не имел намерений скрываться и продолжил прежним тоном:  — И, конечно, чистая любовь. Как это прекрасно! Собирать, словно объедки со стола, случайно урванные взгляды, брошенные фразы, копить их в душе, каждую ночь тщетно перебирать, а после утешаться высотой собственных чувств. Думать: «Ну что ж! Мне ничего от него не надо! Только бы он был счастлив»… По-собачьи рычать на любого, кто хоть в мыслях посмеет приблизиться к твоему хозяину. Не беда, что ты для него значишь не больше Фандрала или Вольштагга, что прямо сейчас, в эту самую минуту, он спит со своей женой… будущей королевой… делает ей еще одного асгардского принца… Твоя любовь выше всего этого, — обхватив руками подлокотники, он резко подался вперед из своего кресла, жадно вглядываясь в побелевшее лицо напротив, — ведь так, Сиф? Она молчала; губы ее мелко подергивались. Подождав полминуты, Локи откинулся назад и прикрыл глаза.  — Я скажу тебе, зачем ты пришла… раз уж мы заговорили по душам, — его тонкий рот растянулся в недоброй улыбке. — Ты пришла за утешением, Сиф. В этом городе я единственный, кто сейчас может тебя утешить, потому что я единственный, кто понимает тебя. Ведь мы оба сегодня потеряли всё… О, я знаю, что твое сердце полно горечи. Что ты чувствуешь себя жалкой, бессильной, что тебя мучает ревность, о которой придется всегда молчать. Я знаю, ты думаешь, что в твоей жизни больше не будет радости, что теперь и жить не стоит. Может, ты хочешь снова попроситься на границу, чтобы пропасть там, как твой отец?.. Он взглянул на нее из-под полуопущенных век, насмешливо и вместе с тем устало: лицо ее было уже даже не белым, а каким-то призрачным, жутковатым; холодный магический свет делал их обоих похожими на мертвецов в покойницкой. Возможно, поэтому он не сразу заметил на ее щеках узкие бороздки слез. Прошло еще несколько секунд, прежде чем она сделала порывистое движение в сторону двери. Тогда он мгновенно выпрямился, грубо прикрикнув на нее:  — Стой на месте! И она замерла, плачущая, испуганная. Да, это было необычное зрелище. Локи почувствовал, как кровь быстро приливает к паху. Случай на его стороне, и он своего не упустит. — Ты же понимаешь, Сиф, — его голос вновь стал мягким, вкрадчивым, — здесь я могу заставить тебя выполнять мои приказы. Существуют заклинания, способные обездвижить тебя, лишить воли, памяти… Это будет иллюзией, естественно. Но ты в нее поверишь, в этом весь эффект. Магия, Сиф, — продолжал он почти лекторским тоном, вновь расслабившись в кресле, — дарит разнообразнейшие возможности. Управление погодой, телепортация, провидение… да ты и сама о многом слышала. Но ничто не сравнится с возможностью подчинять чужой разум. Ты же не хочешь на себе испытать, как это действует? Она смотрела на него огромными мокрыми черными глазами. В них был не только страх — она оценивала степень исходящей от него угрозы. Локи не торопил ее. Наконец она отрицательно качнула головой.  — Умница, — удовлетворенно произнес он, ни капли ей не веря. Могла ли она прятать за корсажем кинжал?.. — Если ты это сделаешь, Локи, я убью тебя. Не сейчас, так потом, — голос ее дрожал, но, казалось, в большей степени от ярости. Локи только улыбнулся: нет, оружия при ней не было.  — Сделаю что? — он картинно приподнял брови. — Ты думаешь, я тебя изнасилую? Ее смятенное лицо подтверждало правильность его догадки, и он весело расхохотался.  — Перестань, Сиф, ты же не мидгарская девка!.. В ее растерянности и впрямь было немало комичного.  — Это правда, что ты делаешь с ними такое?..  — Не слушай дворцовые сплетни, — он озорно сверкнул улыбкой, — обычно они ужасно преувеличивают. Про тебя, например, говорят, что ты не имела ни одного любовника. Признаюсь, сначала я не верил, ведь у тебя столько возможностей… С другой стороны, мужчины держат тебя за своего, а это не способствует романам. К тому же ты уже не девочка… мы же с тобой ровесники… Она вновь поджала губы и высокомерно отвернулась. — Ну не сердись, не сердись, — Локи примирительно вскинул вверх ладони. — Я был невежлив, и приношу извинения. Но все-таки… раз уж мы говорим по душам… почему ты до сих пор одна? Тору ты не нужна, от твоей красоты скоро ничего не останется. Я наблюдал за тобой на пиру: ты выглядишь хуже, чем раньше. Кожа портится, вблизи уже видны морщинки, — он беззастенчиво лгал, но его слова делали свое дело: взгляд Сиф, устремленный в сторону гобеленов, сделался чрезмерно сосредоточенным, словно она изо всех сил сдерживалась. — И руки сильно огрубели… Скажи, ты не боишься попусту растратить время? Оно летит так быстро, и его нельзя вернуть. Даже магия здесь не поможет. Продлить время — это да, а вот вернуть… Ты когда-нибудь говорила об этом со своей матерью?.. Он видел, что близок к цели: дыхание у Сиф стало коротким и прерывистым, как перед рыданиями. Нужен был еще один удар; что-нибудь простое, но болезненное. И он нанес его, делая вид, будто его осенило: — Слушай, а ты вообще когда-нибудь целовалась?  — Я целовалась!.. — Она воскликнула эти слова звонким, переходящим в визг, голосом. Их взгляды пересеклись, но не более чем на секунду: сгорая от стыда и унижения, она вновь уставилась на гобелены сбоку от него. Неожиданно Локи почувствовал, что ему жаль ее. Однако это странное — и опасное — для него чувство никак не отразилось на его лице; оно осталось удивленным и игривым, словно происходящее его веселило.  — Правда?.. — он снова приподнялся в кресле. — А с кем? Неужели с Тором? — его тихий смех заставил Сиф вздрогнуть, как от боли; затем он недоверчиво покачал головой. — Нет, он бы мне сказал. Ты знаешь, что он выбалтывает мне все свои похождения?.. — Это было всё равно что пинать поверженного, но он не мог позволить себе остановиться. — Так с кем, Сиф?.. Прости, мне безумно любопытно, этого не выяснить даже из сплетен!.. А может, ты и сама не помнишь? Сколько веков с тех пор прошло? Его последняя фраза сопроводилась наконец-то прорвавшимся рыданием, и он замолчал, глядя на то, как Сиф, повернувшись к нему спиной, закрыла лицо руками. Плечи ее беспомощно дергались под черным покровом волос. Локи словно раздвоился: одна его часть испытывала особое острое наслаждение от этой победы, другая — особую острую жалость, стремительно перераставшую в нелепый порыв, которому он не мог сопротивляться. Так сильно захотелось ему утешения, о котором он рассуждал перед Сиф, еще не понимая, что желает его даже больше нее. На какое-то мгновение он ощутил, как охватившее его сострадание становится чем-то большим простой эмоции, чем-то большим его самого; как будто он безнадежно сожалел о всех этих паршивых мирах, в которых каждый страдает в одиночестве непонятно за что. И, повинуясь своему горькому щемящему чувству, он неуверенно встал и, подойдя к Сиф, так же неуверенно положил ладони на ее дрожащие плечи. Она сделала неуклюжую попытку отстраниться, но и этого хватило для того, чтобы он чуть не убрал руки — ему вдруг стало стыдно, и он испугался, что она почувствует его слабость; никогда, никогда нельзя давать чувствовать свою слабость!.. Но он не успел: Сиф, будто в самом деле почувствовав что-то, робко прислонилась спиной к его груди; ее затылок лег ему на плечо. Тело ее сотрясалось вплотную к нему; от только слышал, как она судорожно хватает ртом воздух. Тогда он крепче прижал ее к себе и, закрыв глаза, неловко уткнулся лицом ей в волосы. Они пахли чем-то свежим и очень приятным. А чем пахнут волосы девушки из ночного сада?.. Он не стал отгонять от себя эту мысль; она наполнила его пронзительной сладкой тоской, и в то же время он продолжал испытывать мучительную, невыразимую никакими словами жалость — к себе, к ванке, к Сиф, ко всем и ко всему; он и заплакал бы, как Сиф, если бы мог. Его жизнь сейчас представлялась ему чередой глупейших ошибок, несчастных случайностей, которые невозможно было объяснить или оправдать. И единственным утешением — вот оно! — было знать, что есть жизни, которые не удались еще больше, чем его; с этой точки зрения он определенно нуждался в Сиф; видимо, это она и почувствовала. И изменилась: ее тело в его все еще осторожных объятиях стало будто бы мягче, затылок доверчивее расположился на его плече, и слезы ее теперь текли не только от скорби, но и от облегчения. Он тоже утешил ее, удовлетворив самую насущную, самую сокровенную женскую потребность: быть нужной. В эту минуту Сиф делила с ним горе, в следующую — разделит постель; только и нужно было чуть-чуть приоткрыть душу. Тут Локи почему-то ощутил себя обманутым. Словно то, что было у него в руках, и буквально, и образно выражаясь, оказалось совсем не тем, на что он рассчитывал. Ничего разумного в этом его ощущении не содержалось; разумом он понимал — стоило Сиф переступить его порог, — что этим всё и закончится, что манипуляции, которые он осуществит, приведут к запрограммированному результату. Он не учел лишь, в общем-то, полезный всплеск собственной сентиментальности, навеянный внезапной влюбленностью и остатками еще бродившей в нем медовухи, но и без этого он был уверен, что добьется своего… и вот, добившись, он не знал, как ему быть. То есть, конечно же, он знал: пора поцеловать эти приятные волосы, затем перейти к виску и ниже, ниже — к трепетно бьющейся жилке на шее, дожидаясь, когда Сиф уберет руки от лица и повернется к нему вполоборота, тем самым давая разрешение поцеловать себя в губы. Но эта предсказуемость и останавливала его, и он медлил, начиная раздражаться на свою вечную непоследовательность и одновременно чувствуя едва ли не обиду на Сиф — и это было самое абсурдное: уж не ожидал ли он, что она отвергнет его вопреки всем механизмам?.. Теперь он испытывал странную неловкость и почти мечтал остановиться; ему было вполне достаточно обмякшего тела Сиф, ее пусть еще и неосознанного — или осознанного не до конца — намерения ему отдаться, а остальное (ему же придется всё делать самому, с этими девственницами одна морока!) выглядело в его глазах некой необязательной рутиной. Его больше не воодушевляла даже злость на Тора, и вслед за мыслью об этом пришла другая, ужасающая: что если член в решающий момент подведет его? Сейчас он чувствовал: еще немного, и дело дойдет до этого. Было бы намного проще, если бы он мог отдрючить Сиф, как мидгарскую девку, но и это было не то, чего он хотел… И плевал он на ее угрозы!.. он сделал бы это!.. Но ведь вся суть затеи заключалась в том, что она должна была сама возжелать близости с ним; именно этого он добивался, а сейчас он не знал, чего он хотел и что ему делать!.. Он просто стоял, легко поглаживая Сиф по плечам, и прятал лицо в ее волосах. Рыдания ее постепенно утихали, переходя в сдавленные всхлипы; тепло ее тела согревало и его. Пожалуй, ему и правда было нужно, чтобы она осталась с ним. В этой бесконечной ночи они были двумя потерпевшими кораблекрушение, а в таком случае спутника не выбирают; в таком случае радуются обычному теплу, исходящему от живого тела. И Локи тихо поцеловал черноволосую макушку. Если бы было можно, он бы этим и ограничился, но опыт подсказывал ему, что теперь, после всех его ядовитых слов, уже Сиф будет этого мало. Он почувствовал, как она вздрогнула от его почти невесомого поцелуя, и несколько мгновений они еще балансировали на грани; еще существовала возможность остаться в плоскости подзабытой детской дружбы, и Локи замер, не отнимая губ от черных волос: он ждал, что решит Сиф. Тело ее напряглось и сделалось еще горячее, и дрожь его неуловимым образом превратилась в волнующую; Локи ощутил, как по его спине пробегают мурашки. Грань была перейдена. Сиф отняла руки от лица и опустила их себе на грудь, словно пытаясь спрятать под ними свое учащенное дыхание; через несколько секунд она медленно и застенчиво полуобернулась к Локи. Теперь уже ждала она, и Локи, повременив еще немного, наклонился к ней. Она закрыла глаза — некрасиво распухшие от слез, со слипшимися стрелками ресниц, — и тогда он поцеловал ее. Губы у нее были влажными, теплыми, солеными и всё еще сомкнутыми; он не стремился раскрыть их, он целовал ее осторожно, почти целомудренно, и тогда она сама приоткрыла рот и робко и неумело коснулась своим языком кончика его языка. Он снова испытал необычное волнение — не столько сексуальное (хотя за свою эрекцию он больше не опасался), сколько душевное; опять что-то жалостливое, почти нежное, очень грустное, отчего на глаза все-таки навернулись слезы. Конечно, он сдержал их, это было нетрудно — он всё время видел себя словно со стороны и понимал, что его игра действует на Сиф именно так, как он задумывал. Но при этом он не мог понять, играет ли он сейчас; не мог понять, был ли он актером, который полностью погрузился в образ, или, напротив, тем, кто неожиданно для самого себя из этого образа вышел. Как бы то ни было, он бережно погладил язык Сиф своим языком, чувствуя, как смешивается их слюна и сливается дыхание, и только после этого разорвал поцелуй. Сиф продолжала стоять, не открывая глаз, тяжело обвиснув в его объятиях, по-прежнему во многом дружеских, несмотря на чувственность момента. Каждый не был уверен, что начатое стоит продолжать; каждый обдумывал собственные сокровенные мысли. Сиф, потрясенная, потерянная, проговорила свои вслух:  — Она так юна… так прелестна… — Локи мгновенно понял, о ком идет речь. — Ты тоже это видел… Почему ты смотрел на нее? Ты тоже ее хочешь? — Локи чуть заметно напрягся. — Из-за Тора?.. Из-за того, что она такая молодая?.. Поэтому ты не хочешь меня?.. Сиф снова всхлипнула, судорожно, тяжело; он видел, что она совсем обессилела. Что ее поистине мужская гордость сейчас превратилась в самоуничижение. Он осторожно погладил ее опухшее, в красных пятнах лицо; оно мучительно исказилось:  — Ты думаешь, Тор полюбит ее? Этот вопрос задавал себе и он, и на другой лад тоже: полюбит ли она Тора? Вчерашняя прогулка, переглядывания, пожатия… значило ли всё это хоть что-нибудь? Не сходит ли он попросту с ума?.. И маленькая ванка рядом с Тором, держащим ее за руку… Нет, Тор понятия не имел, какое чудо стоит рядом с ним. Он никогда не видел дальше собственного носа.  — Тор любит только себя, Сиф, — его голос прозвучал глухо и обреченно; их щеки сейчас соприкасались. Она собиралась возразить, она даже открыла для этого рот. Но будто бы не находила слов. В ту же секунду Локи отбросил свои колебания. Он начал прокладывать дорожку из аккуратных коротких поцелуев от ее шеи по ключице к вырезу платья, закрывавшему плечи. Сиф не противилась. Он плотнее прижал ее — ягодицами к своему паху; неожиданно она чуть прогнулась в талии, помогая ему. Этого хватило, чтобы он ощутил прилив настоящего возбуждения. Перехватив ее бедра одной рукой, другой он попытался стянуть платье с ее правого плеча, но это ему не удалось; он только немного обнажил красный след от золотой окантовки, впивавшейся ей в кожу. Тогда он отпустил Сиф, перекинул ей на плечо волосы и принялся распускать шнуровку на спине. Он дошел ровно до половины, когда она тихо, но требовательно попросила его: — Убери этот жуткий свет. Так ты вылитый йотун. Не прекращая своего занятия, он хмыкнул ей в шею; через секунду они оказались в полной темноте. И вновь мы пребываем во власти сомнений. Фраза «через секунду они оказались в полной темноте» достаточно подходит для того, чтобы закончить ею главу. Она в меру эвфемистична, в меру многозначительна; она — хороший повод перестать подглядывать за героями. Разумеется, существует вероятность оставить неудовлетворенным естественное любопытство читателя, но с другой стороны, имеет ли смысл вдаваться в подробности грядущего соития, тем паче что сами по себе они не составляют тайны? Ну в самом деле, мы с вами и так прекрасно понимаем, что сейчас творится в темноте! Прерывистые сдавленные звуки дыхания говорят больше любых слов. Скоро мы услышим шуршание падающего на пол платья, затем уже звуки поцелуев, постанывания, вначале короткие, приглушенные, чуть позже — всё длиннее и громче. Потом звуки переместятся в спальню Локи. Может быть, мы услышим даже крики. Но стоят ли все эти банальности того, чтобы задерживаться так надолго? Если бы у нас имелась уверенность, что всё непременно будет происходить согласно только что набросанной схеме, мы ответили бы — нет, и с легкой душой удалились восвояси. Однако такой уверенности у нас нет. Более того, нам кажется, что и второму асгардскому принцу в эту ночь не суждено предаться удовольствиям плоти, укладывающимся в набор соответствующих клише. Прерывистое дыхание принадлежит одному Локи; Сиф дышит часто, но беззвучно, стоя, как кукла, в мужских объятиях. Трудно поверить, что вскоре она будет готова застонать, во всяком случае, от страсти. У Локи свои заботы: он уже заканчивает со шнуровкой, лихорадочно раздумывая, как бы покончить с этой возней — под словом «возня» он подразумевает не процесс раздевания Сиф, а ее предстоящую дефлорацию — побыстрее и в то же время добросовестно справиться со взятыми на себя обязанностями утешителя. Примирить оба стремления совсем непросто, и он всё лучше понимает это; по сути они противоположны друг другу. Локи отвык церемониться с женщинами; еще ближе к истине утверждение, что такой привычки за ним никогда и не водилось. Сейчас же он должен проявить себя на редкость деликатным любовником. Зачем? Ответ на этот резонный вопрос выходит у него весьма расплывчатым. Он просто смутно ощущает, что не хочет ударить в грязь лицом: всё же быть первым (зная повадки Сиф, весьма возможно, что и последним) мужчиной в некотором роде ответственно, и Локи чувствует себя чуть ли не гидом в незнакомой находящемуся рядом с ним туристу стране; ему почему-то важно показать Сиф, как много она теряет, игнорируя местные красоты и достопримечательности. И если уж совсем начистоту, ему еще важнее показать в лучшем свете самого себя, ведь удалось же ему показать ей в худшем свете Тора, а это дорогого стоит, думает он, потому что ему нечасто доводится смотреться выгоднее брата, и упустить такую возможность он не желает. Но всемогущий Один, как же это трудно!.. Наверное, ему нужно начать что-нибудь говорить Сиф; какие-нибудь нежные, а лучше льстивые глупости, которые так нравятся женщинам, но слова не идут у него с языка — от смешного волнения, от понимания, что Сиф им не поверит и еще хуже — сочтет его идиотом и будет, конечно, права… или всё-таки правильнее что-то сказать ей?.. — Сиф, — в итоге его хватило лишь на то, чтобы пробормотать ее имя. Она нервно вздрогнула от звука его голоса. Он сразу же подумал, что противен ей, и хотел уже отпустить ее — хватит с него унижений!.. Пусть отправляется скулить под дверью своего ненаглядного Тора!.. Зачем он вообще ввязался во всё это?! Но тут Сиф, словно очнувшись от оцепенения, быстро повернулась к нему и, обхватив руками его шею, прижалась губами к его губам. В первую секунду Локи опешил от удивления. Еще больше поразило его дальнейшее: Сиф не то чтобы настойчиво, а прямо-таки агрессивно принялась пробираться языком к нему в рот; делала она это отнюдь не со страстью — уж в этом Локи разбирался, — а с отчаянной мрачной решимостью, с какой нередко идут в бой на превосходящего в силе противника. Она кусала его губы, нетерпеливо и немилосердно, и тыкалась языком ему в нёбо; он чуть не рассмеялся от неожиданности и явной искусственности ее выходки; ему вдруг стало неловко за них обоих, и еще он испугался, что она в своем каком-то обозленном усердии прикусит ему язык. Не успев подумать об этом, он и впрямь ощутил во рту вкус крови — не воображаемый, как ему вначале показалось, а самый что ни на есть настоящий: от ненароком прокушенной нижней губы. Недовольно замычав, он оторвал от себя Сиф.  — Осторожней, милая, — вытирая капли крови тыльной стороной ладони, он, не устояв, хихикнул, — я всё-таки не йотун. Сиф дернулась, услышав его смешок; Локи сдержал ее, снова прижав к себе одной рукой. Ему было не видно ее лицо, но он чувствовал, что она отвернула от него голову; его подбородок сейчас упирался ей в висок. Некоторое время они стояли молча — пока Сиф не прошептала:  — Ничего не выйдет, Локи. Ты прав, я ни на что не гожусь. Мысленно он согласился с нею, но ответил прямо противоположное:  — Мы еще не выяснили это… — его ладонь легко скользнула ей под корсаж, — до конца. Сиф тихо охнула, когда Локи сжал ее голую грудь — плотную, словно налитую, но еще не отяжелевшую; на ощупь она была именно такой, как он любил. Он чуть приподнял ее, словно взвешивая, затем обвел указательным пальцем контур торчащего соска; он оказался немного великоватым.  — Какого цвета у тебя соски? Сиф молчала; Локи ощущал ее крупную дрожь.  — Какого? — вновь требовательно переспросил он.  — Я не знаю… — казалось, она не отдавала отчета в том, что говорит. Он обхватил пальцами твердый бугорок и будто бы рассеянно потянул его вперед. Сиф снова издала тихий хрипловатый вздох.  — Что ты делаешь? — Локи не отвечал, продолжая теребить ее сосок. — Перестань.  — Нет, — машинально отрезал он. — Так какого? Коричневого? — Да… — так же машинально прошептала она. — Я так и думал. Что-то заставило ее повернуть к нему голову. — Тебе не нравится? Она спросила это так подавленно, даже жалобно, что он принялся целовать ее: глаза — ресницы еще не совсем высохли от слез, — щеки, шею; Сиф откинула голову назад, подставляя ее ему.  — Не нравится?.. Теперь уже она хотела услышать от него определенный ответ, и он понял, что пора сказать что-нибудь приятное ее слуху — слишком уж он переусердствовал ранее, извлекая на свет ее потаенные женские страхи.  — У тебя очень красивая грудь, — его губы как раз добрались до нее, и он говорил между поцелуями, — практически… идеальной формы… Древние поэты Мидгарда… называли такие яблочками… — он поочередно облизнул ее возбужденные соски. — Я пробую твои поспевшие яблочки… Голова Сиф запрокинулась так, что ее волосы касались поясницы. Локи несколькими уверенными движениями освободил ее от платья, а заодно и от нательной рубашки; они мягко упали к ее ногам. Руки его неторопливо ощупывали обнаженное женское тело, и он что-то тихо шептал на незнакомом и очень благозвучном языке, пока Сиф не издала низкий протяжный стон. Тогда он перешел на асгардский: — Тело нагое ее я к своему прижимал… О, проходили бы так чаще полудни мои!.. Он замер, прижавшись лбом к плечу Сиф; она перебирала его волосы. Теперь их обоих трясло, как в лихорадке. Локи заговорил, стараясь унять дрожь:  — Ты знаешь, античные поэты объясняли половое влечение фатальным помутнением рассудка. Они не строили никаких теорий, — он тихо усмехнулся, — слыхом не слыхивали о гормонах, но уже говорили о химии… о токсичности страсти… о том, что нет ничего прекраснее женской груди… Он снова нежно сжал грудь Сиф; она легко поместилась в его ладони.  — Древние умели наслаждаться жизнью лучше нас. Им повезло родиться на рассвете цивилизаций… — И тут же рассмеялся. — Какой бред я несу!.. Он выпрямился и так резко выпустил Сиф из объятий, что она покачнулась.  — Иди в спальню, это там, — его рука махнула куда-то в сторону, а потом легко шлепнула Сиф, словно подгоняя. — Я зажгу для тебя свет. Несколько секунд она молчала, потом быстро присела, чтобы поднять с пола свою рубашку. Когда комнату вновь осветило призрачно-голубое свечение, она уже прижимала ее к себе, пытаясь хоть немного скрыть наготу. Локи насмешливо приподнял брови, глядя на нее.  — Иди, — он качнул головой, указывая на закрытую дверь в стене справа от них.  — А ты? — после недолгого молчания спросила она. — Не беспокойся, одну тебя я там не оставлю, — его усмешка была одновременно едкой и похотливой. — Однако мне придется разобраться со всем этим, — он взглядом показал на свои доспехи. — Без помощи слуг процедура займет некоторое время.  — А разве ты не можешь?.. — Сиф осеклась, не зная, как на словах выразить свою мысль, но Локи понял ее и снова рассмеялся, начиная стягивать с себя верхний кожаный камзол.  — Три раза хлопнуть в ладоши и предстать перед тобой голышом? Это будет лишь иллюзия, милая. Ощутимая для тебя, но не для меня. Он лукавил: в иллюзию может погрузиться и ее творец — было бы желание, подобное тому, что посетило его вчера в саду, рядом с ванкой. Но сейчас, рядом с Сиф, он хотел совсем другого, чего-то… настоящего. Хотел всей кожей чувствовать тепло женского тела. И это смущало его — настолько, что он продолжил:  — Поэтому я предпочел бы отдрючить тебя без своего парадного облачения, — слово «отдрючить» он выделил, хладнокровно понизив голос, и договаривал фразу, наблюдая, как Сиф краснеет до корней волос.  — Ты… — Омерзителен, я помню, — он язвил, глядя ей прямо в лицо. У нее было очень странное выражение; еще более странным было то, что она не отвела глаз. Какое-то время они смотрели друг друга; при этом Локи продолжал неспешно раздеваться. Нужно признать, что эта напускная медлительная сдержанность сейчас давалась ему с великим трудом; несомненно, так сказывалось фатальное помутнение рассудка. Лицо стоящей напротив него женщины было основательно изуродовано следами недавней истерики: резкие волевые черты будто расплылись, глаза выглядывали через узкие вздувшиеся щели век; она неэстетично пошмыгивала разбухшим красным носом… и всё равно, всё равно казалась ему красивой! Не просто красивой — невероятно соблазнительной. То, как она куталась в свою тонкую рубашку, не скрывавшую, а лишь подчеркивающую все прелести ее тела — плавные изгибы талии и бедер, и стройные голые ноги, дерзко длиннеющие в туфельках на высоких изящных каблуках, и округлые локти, плотно прижатые к бокам в том самом прикрывающем грудь жесте, который он рисовал в воображении на пиру, — доставляло ему яркое, волнующее и чрезвычайно лестное удовольствие. Сейчас он с некоторой горечью осознал, что слишком частое общение с легкодоступными представительницами слабого пола имеет ряд серьезных недостатков, одним из которых явилось то откровение, какое он сейчас испытывал, столкнувшись с пресловутой женской стыдливостью — почти позабытой пикантной приправой к порядком надоевшим блюдам его неизменного меню. Он был готов наброситься на Сиф, словно на мидгарскую девку, и ему первому пришлось отвести взгляд, а затем и вовсе отвернуться, пряча под внешним безразличием свое ошеломленное либидо. Сиф тем временем не уходила. Она так и следила за ним с этим загадочным выражением на лице, хоть и залитом румянцем стыда. Будто ждала от него чего-то. Дразнила. Возможно, невольно, безотчетно, но с прирожденным женским кокетством, пробуждающимся в подобные минуты. Ее инстинкт уже подсказал ей, что она желанна, и заставлял распалять это желание с еще большей силой, не обещая удовлетворить, но призывая попробовать. Сейчас Сиф воплощала собой некую идеальную любовницу, влекущую и фрустрирующую одновременно; красивая обнаженная женщина со стыдливо прижатыми к груди руками — не этот ли метафорический образ захватывает воображение мужчин всех миров?.. Но Локи упорствовал, игнорируя предлагаемую ему древнюю игру, что было крайне неделикатно с его стороны, но, на его взгляд, весьма разумно. Акт утешения надлежало удержать в четких рамках, и даже минутное торжество страсти в них не укладывалось. Страсть непременно всё усложняет; этого он не мог допустить. Он и так уже позволил себе зайти слишком далеко. Что до Сиф, ей легко дразнить его: она в него не влюблена. Влюбленная женщина испытывает непреодолимую потребность отдаваться; она не прижимает к груди руки, а раскрывает объятия — разумеется, напрасно, ибо чем больше любишь, тем меньше нравишься, таков уж механизм. Перед Тором она стояла бы совершенно голой. Он бросил на нее короткий испытующий взгляд, стаскивая с себя кожаный нарукавник. Так и есть: она ждала, уже с угасающей надеждой. Локи опустил голову, на этот раз резко приказав:  — Иди. Она послушалась. Гулко цокая — в царившей тишине — каблуками, она прошла к двери спальни; ягодицы ее предстали обнаженными — она зачем-то продолжала прикрывать рубашкой только переднюю часть тела. Локи, не поднимая головы, провожал ее косым тяжелым взглядом. У двери Сиф чуть замешкалась, позволяя ему — нарочно или нет, понять было невозможно — еще немного поглазеть на свои достаточно аппетитные формы, после чего скрылась в черном проеме; Локи услышал, как цоканье каблуков оборвалось возле кровати. Он провел рукой по растрепавшимся волосам, откидывая их со лба, и тихо выругался. Зачем он ввязался во всё это?.. Впрочем, отступать было некуда. Нет ничего бессмысленнее колебаний в ситуации, подобной описываемой нами, и продолжать тянуть время сейчас не входило в интересы Локи: так он всё больше рисковал поставить себя в дурацкое положение. Но неприятное чувство, что он уже находится именно в таком положении, не покидало его, пока он расставался с различными частями своего гардероба. Оставшись в одних штанах и нательной рубахе, наш ни в чем неуверенный герой — уже без особого желания — отправился в спальню. Там было темно, хоть выколи глаз. Локи вслепую дошел до кровати, занимавшей центральную часть пространства немалой комнаты (однако не такой огромной, как церемониальная спальня, в которой ночевали новобрачные, и потому более уютной), и уселся на край; за своей спиной он ощущал присутствие Сиф. Какое-то время между ними стояло молчание.  — Локи, — наконец позвала она его по имени, очень тихо, испуганно. — Что? — он продолжал смотреть в темноту прямо перед собой.  — А если я забеременею? Это был резонный вопрос; от Сиф, всеми силами стремившейся не повторить судьбу матери, его следовало ожидать. Локи чуть усмехнулся.  — Тогда я на тебе женюсь. Он брякнул первое, что пришло ему в голову, но, произнеся эти слова, устало, безо всяких эмоций подумал: а почему бы и нет?.. Сиф, однако, не нашла его идею достойной серьезного обсуждения.  — Не говори ерунды, — ответила она тем недовольным пренебрежительным тоном, которым реагируют на несмешную шутку. Локи повернулся к ней, безуспешно силясь разглядеть ее лицо.  — По-твоему, титул принцессы — это ерунда? В его реплике содержался подвох, понятный им обоим: ерунда для той, кто мечтала стать королевой, подразумевал Локи, не скрывая, что задет. И Сиф сникла, пытаясь сгладить вырвавшиеся у нее слова.  — Это не потому что… — поспешно начала она — и замялась, не зная, как продолжить, чтобы не сделать еще хуже. Локи издал короткий смешок, прежде чем стянуть через голову рубашку.  — Я просто не хочу замуж, — всё-таки выдала она универсальное объяснение; впрочем, по ее упавшему шепоту было ясно, что она не рассчитывает на доверие к нему со стороны собеседника. Но Локи вполне мог поверить в это. Хотя, пожалуй, правильнее будет сказать, что он не мог представить Сиф замужем. Особенно за кем-то вроде Тора.  — Ну, раз так, родишь мне бастарда. Не беспокойся, я его признаю, — из-за того, что он наклонился, снимая сапоги, голос его прозвучал сдавленно, и оставалось непонятным, шутит он или говорит серьезно. Тем не менее, Сиф сразу же склонилась ко второму варианту.  — Ты совсем с ума сошел! Она резко села в постели, всё еще прикрываясь своим скомканным бельем; Локи, не оборачиваясь, продолжал разуваться.  — Сейчас не Великая война!.. Локи!.. — Этот требовательный возглас, имевший целью привлечь внимание адресата, пропал втуне. Локи, покончив с сапогами, начал расстегивать ширинку, так и не глядя на Сиф; она же смотрела на его едва различимый во тьме силуэт во все глаза, явно дожидаясь ответа. — Не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, — наконец скучливо проговорил он. — После ночи с мужчиной женщины иногда беременеют, да. Если обзаведение ребенком не входит в их планы, они отправляются к бабкам, в городе таких полно. И вытравливают плод. — Он приподнялся, стягивая с бедер штаны. — Ну или я могу устроить к тебе визит одного из отцовских лекарей. Правда, не обещаю, что потом он не распустит слухи. Сиф так и сидела, следя за его движениями: он небрежно бросил штаны на пол и, обнаженный, с облегчением во весь рост растянулся на постели. Через какое-то время, поняв, что он не намерен больше говорить, она обессилено опустилась на подушки рядом с ним. Теперь они лежали, устремив свои взгляды вверх, к скрытому мраком балдахину.  — Не могу поверить, что я здесь с тобой… обсуждаю… это, — беззвучно прошептала Сиф, затем прерывисто вздохнула. — Как одна из твоих шлюх. — Шлюхи это не обсуждают, — невыразительно возразил Локи. Сиф удивленно повернула к нему голову, и тогда он всё так же невыразительно пояснил:  — Они без того знают, как не понести. Он сразу же почувствовал, что его слова заронили надежду в душу Сиф; надежду эту она вначале не осмеливалась выказать — из гордости, из привычки к сдержанности, привитой строгим воспитанием; к тому же, возможно, рассчитывая, что он догадается о том, насколько это для нее важно, и сам продолжит разговор. Но ему не хотелось ее щадить. Он всё еще был уязвлен, нелепо, безрассудно, но слишком ощутимо для того, чтобы не дать ей произнести следующих, почти неслышных от волнения и осознания их неприличности, слов:  — А… есть… способы?.. Он выждал томительную паузу, прежде чем посмотреть в ее сторону.  — Кроме зелий, принятых заранее? Тебе они не подойдут. В его голосе звучала тень насмешки, но ее скрадывала прежняя невыразительная, усталая интонация; именно она делала его дальнейшую грубость чуть менее оскорбительной, словно он в не самой изысканной манере констатировал простые факты:  — В рот я тебе не дам, уж извини. У тебя слишком острые зубы. — Он непроизвольно потрогал языком уже зажившую ранку на губе. — А пользоваться вторым способом без подготовки не советую. Хотя, конечно, если тебя так сильно беспокоят последствия нашего маленького приключения… Локи выжидательно и на сей раз очень выразительно замолчал, сожалея, что не может видеть лица Сиф. Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла его и пораженно выдохнула:  — Великий Иггдрасиль!.. Неужели кто-то соглашается на такое?!.  — Еще как соглашается. Порядочную леди просто приходится дольше уламывать. Сиф не отвечала; он слышал только неровное дыхание в темноте. Ему вдруг показалось, что она снова готова заплакать, но тон ее, когда она наконец заговорила, был на удивление спокоен.  — Я понимаю, я для тебя сейчас не лучше шлюхи. Но для тебя ведь все женщины — шлюхи. Кроме Фригг, наверное, да и то… я не знаю… Сиф явно колебалась, развивать ли ей столь щекотливую тему; итогом ее непродолжительных сомнений стало следующее резюме:  — Поэтому я не хочу за тебя замуж. Не потому что ты не Тор, — его имя прозвучало с едва заметной дрожью, — а потому что ты… это ты. С тобой, — она многозначительно понизила голос, — что-то не так, Локи. Ты не можешь по-другому. Это был удар. Почему-то самый сокрушительный, самый болезненный за прошедшие сутки. Локи пришлось зажмуриться и сжать зубы, чтобы сдержать стон; в эту минуту он возблагодарил небеса, что в спальне царит тьма. И лицо ванки, милое, чистое, полудетское, словно живое встало у него перед глазами. Чем так восхищало, так завораживало его оно? Внутренним светом, прозрачной глубиной взгляда, упорно ускользающего от любопытства новых соплеменников под светлым флёром ресниц, — да, да, но больше всего этой холодной прекрасной чистотою, от которой у него беспомощно замирало сердце. Вообразить такую девушку в объятиях Тора было мучительно; вообразить ее с членом в анальном отверстии было невозможно. В первом случае речь шла о ревности, с нею неясности не возникало; во втором — о чудовищном непростительном кощунстве, и понять, откуда в нем взялась способность страдать при мысли, что подобное кощунство возможно, Локи был не в силах. Но с изумлением, ужасом, ликованием он чувствовал в себе эту способность, утраченную так давно, что уже и забылось, обладал ли он ею когда-нибудь. Боль, пронзившая его, отступила перед ощущением какого-то чудесного, безгранично значительного превращения, которое совершалось в нем, и он будто оцепенел от волшебства этой минуты. Ему казалось, именно сейчас его жизнь перестает быть прежней, именно сейчас она стремительно меняется навсегда. И почти яростно он прошептал то ли Сиф, то ли самому себе:  — Я могу!.. Эти слова подводили некую черту. Порывисто, безоглядно потянувшись к женскому телу, такому теплому, живому, он с силой заключил его в объятия, но то был не жест агрессора, подчиняющего своей воле, а нетерпеливого любовника, истосковавшегося по ласке. Он нашел губами губы Сиф и, касаясь их, еще раз, теперь уже уверенно повторил:  — Я могу! Женщина в его руках опешила, затихла, не решаясь пошевелиться и ответить на поцелуй. Тогда он прижался лбом к ее лицу, слепо и трепетно провел пальцами линию вдоль щеки, словно убеждаясь в реальности прикосновения, и чуть было не прошептал имя — не Сиф, другое, казавшееся ему теперь особенным и неизъяснимо прекрасным, заключавшем в себе всю суть случившегося с ним преображения. В ответ он ощутил легкое поглаживание по своим волосам, робкое от сдерживаемой нежности; такую тихую нежность хранят глубоко в душе, оберегая ее, как сокровище; она не для посторонних глаз. И даже не для него. Нежность предназначалась Тору. Но сейчас это никак не затронуло Локи — только усугубило трагическую странность его близости с Сиф, кузиной из детства, черноволосым бастардом без роду и племени. Он и сам себе казался таким же бастардом, потерянным сыном не пойми кого, оказавшимся в этой спальне, в этом мире именно что по ошибке. Не с той женщиной, как она — не с тем мужчиной. Но даже суррогат подлинного чувства дарил им сейчас то, к чему они так стремились, — утешение. И что же? Утешение — опасный наркотик. Опрометчивость Сиф могла извиняться ее неведением, но Локи, далеко превосходившему ее по части жизненной опытности — по крайней мере, так ему хотелось думать, — следовало бы учесть, что возвращение к действительности тем мучительнее, чем полнее состоялось ее забвение. До тех пор пока они дарили друг другу возможность побыть счастливыми, пока их поцелуи, еще немного неловкие, еще хранившие скудные остатки воспоминаний о себе прежних — приятелях по ребяческим годам, потом сослуживцам, обремененных взаимным непониманием и даже неприязнью, и только что язвительных противниках — всё шло лучше, чем изначально предполагалось обоими; Локи проявлял несвойственную ему в подобных обстоятельствах нежность, Сиф — несвойственную ей податливость; в каком-то смысле они внезапно предстали незнакомцами друг перед другом, в каком-то — вовсе не самими собой. Но, молчаливо согласившись на этот подлог, очень скоро оба отрешились от него, всё более погружаясь каждый в свою иллюзию. Поцелуи продолжились уже со страстью, рубашка Сиф наконец-то была отброшена за ненадобностью; теперь их тела сливались плотно и бесстыдно, до жара и пота. Локи стал напористее, Сиф цепко обхватывала его шею и тяжело, будто жалобно, стонала ему в губы, иногда покусывая их; сейчас он позволял ей это, сейчас это его раззадоривало. Им не хватало воздуха, но они не останавливались, самозабвенно целуясь вновь и вновь. Однако стоило Локи направить свою руку в покрытую вспотевшей жесткой порослью промежность Сиф, как она быстро отвернулась; от неожиданности он ткнулся носом ей в ухо. Ее тело, вдавленное в пышную перину всем его весом, тревожно напряглось, и это вызвало в душе Локи первую волну пока неясного разочарования, под действием которого он грубее, чем намеревался, раздвинул ей ноги — и тотчас ощутил сопротивление, нерешительное, слабое, но достаточное для того чтобы его досада еще явственнее. — Да не бойся ты, — сквозь зубы пробормотал он, готовясь проникнуть в нее. Заросший лобок под его ладонью тоже внушал ему недовольство: он привык к женщинам, тщательно следящим за впечатлением, производимом ими на любовника, и безволосость интимных мест, по его мнению, входила в набор дамских ухищрений, необходимых для достижения нужного эффекта. Сиф же была заметно далека от таких забот. Конечно, нельзя сказать, что Локи столкнулся здесь с чем-то непредвиденным; в конце концов, от девы — воительницы не приходилось ожидать искушенности в тонкостях ars amandi. Тем не менее сей здравый довод никак не повлиял на его стремительно меняющийся настрой. Всё было не так. Чувство бессильной неудовлетворенности начисто лишило Локи деликатности, с которой он, как вы помните, планировал перейти к соитию; и идея превзойти Тора в этом вопросе сейчас показалась ему смехотворной. Резким толчком, ничуть не церемонясь, он вошел в непривычно узкое женское лоно. В остальном его ощущения не отличались от обыденных: влажно, горячо, бессмысленно. Женщина под ним дернулась, словно пробуя высвободиться.  — Тише, тише, — прошипел он ей, силой подавляя попытку. — Сейчас пройдет.  — Ты-то что в этом понимаешь? — услышал он в ответ срывающийся шепот, вновь полный презрения, которое он всецело разделил, хоть и не понимая, кого презирает больше: Сиф или себя. Тогда, побуждаемый этим уничтожающим всё на своем пути презрением, он склонился к щеке, смутно белевшей перед ним — Сиф не переставала от него отворачиваться, — и медленно, со вкусом лизнул ее, чем вызвал новое, уже отчаянное усилие вырваться из его рук, а также крупную дрожь — несомненно, отвращения. В этот момент иллюзия окончательно уступила место правде.  — Уж поверь, милая, — в его обращении звучала нескрываемая насмешка, — в боли я знаю толк.  — Ты… точно… ненормальный, — Сиф, задыхаясь, всё еще пыталась сбросить его, но в этой борьбе ее ждало неминуемое поражение: Локи был намного тяжелее, и позиция, занимая им, давала ему подавляющее, во всех смыслах, преимущество. Поэтому он ограничился тем, что мертвой хваткой стиснул запястья Сиф у нее над головой и грубым рывком бедер вынудил ее шире раскрыться перед ним; затем начал двигаться в ней, вначале неспешно, но постепенно ускоряясь. Сопротивления ему больше не оказывалось. Сиф, видимо, смирившись с неизбежным, обмякла, безвольно позволяя елозить по своему телу: вверх-вниз, вверх-вниз… Он начал отсчитывать толчки, добиваясь скорейшей разрядки. На двенадцатом цель была им достигнута — без малейшего удовольствия; еще ни разу оргазм не приносил ему такого бесконечного опустошения. Тяжело скатившись с Сиф, он повалился навзничь и снова уперся взглядом вверх; темно-зеленый балдахин над кроватью постепенно обретал отчетливые очертания в свете занимающихся сумерек. Он не мог пошевелиться, у него не было сил, его словно засасывало в безликую мутную серость, пробирающуюся сквозь неплотно задернутые портьеры. Опять. Это возвращалось опять и опять. Темно-зеленый балдахин настойчиво, терпеливо давил на него: в Гладсхейме, в Брейдаблике, прошлым утром, нынешним, годами, столетиями… Когда-нибудь он обязательно его раздавит. Такой исход просто вопрос времени. Даже некого винить. Ну не норн же, в самом деле.  — Знаешь, что рассказала мне матушка об отце? — Локи вздрогнул, услышав голос Сиф. Он уже успел забыть о ней. Всё же он повернул голову в ответ на ее слова. — Что он читал ей стихи. Матушка сказала, отец родился скальдом, а не воином. Он знал множество старинных вис, и сам умел сочинять их. Никто раньше не читал ей стихов. — Локи слушал, будто бы издалека; впрочем, возможно, так — будто бы издалека — говорила сама Сиф. — И мне тоже. Она замолчала. Локи не прерывал наступившего безмолвия. Любой разговор сейчас казался ему напрасным и ужасно утомительным занятием. Произносить слова было для него всё равно что ворочать камни. Даже велеть Сиф уйти он не мог — только ждал, когда она сделает это без его, пусть и малейшего, участия. Но она лежала неподвижно. Рядом с ним, но не касаясь его. Глаза ее были закрыты. Он подумал, что у нее тоже не осталось сил. И сразу после — что, может, ее не было бы здесь если бы он не нашептал ей те строчки из Овидия. «Тело нагое ее я к своему прижимал»… Но лишь тела недостаточно. Он с убийственной ясностью понимал это, испытывая отвращение к прежнему самообману. Взгляд девушки, подобной ванке, способен изменить больше, чем все женские тела на свете. Сейчас, в эту самую минуту, она могла бы дремать в его объятиях, разметав по подушкам свои светлые волосы… Одна мысль об этом давала ему надежду на то, что еще не всё кончено. Он получит ее. Во что бы то ни стало. Тогда — он наконец поверил в это — он спасется. — А ты читаешь стихи всем, с кем спишь? Локи с трудом вник в смысл вопроса: у него возникло чувство, словно его душу насильно вернули в его плоть, прервав мечты о ванке. А он только и хотел мечтать о ней. Неужели это так трудно было понять? Неужели нельзя было обойтись без дурацкой посткоитальной болтовни?.. Он отказывался считаться с тем, что женщина, которой он только что владел, раздавлена даже больше него: у нее-то не осталось надежды. Он сам несколькими минутами ранее ее уничтожил. И вот теперь она цеплялась за него, как жертва за своего палача — о, в этом он и правда кое-что смыслил!.. Теперь он мог бы привязать ее к себе, внушить ей столь сильную вину за собственную позорную слабость, что только с ним, осквернившим ее, она бы чувствовала себя в безопасности, как бывает с тем, кто знает о тебе худшее. Теперь ей приходилось опасаться суда других, но не его. Теперь они были связаны особыми узами. Так можно или возненавидеть — или полюбить. Большинство жертв ведь любит своих палачей. Но на что ему нужна ее любовь? И их ущербная бастардская близость?  — Ты дура, Сиф, — сказал он тихо и беззлобно, с одной усталостью в голосе. — И твоя матушка тоже. Если бы у вас с ней была хоть капля ума, вы бы держались подальше от мужчин вроде моего брата и папаши. А уж от тех, кто читает стихи, и подавно. Сиф издала беззвучный судорожный вздох.  — А твоя матушка — не дура?  — Нет, раз она добилась цели. Уже настолько рассвело, что они могли разглядеть лица друг друга. И то, что видел Локи, подсказывало ему, что с этой минуты Сиф его возненавидит. Он испытал странное удовлетворение, отворачиваясь от нее набок и вытирая простыней оставшуюся на члене кровь. Возможно, датчанин прав, при этом подумалось ему: чувствовать на своем члене кровь девственницы чего-то да стоит. Во всяком случае, он ощущал себя кем-то вроде победителя «Колеса фортуны», получившего совершенно бесполезный, но в целом приятный и памятный приз. Впрочем, к Сиф — первопричине этого ощущения — он не питал ни малейшей признательности; от его слов, обращенных к ней, веяло полнейшим, с оттенком пренебрежительности, равнодушием:  — Ступай, милая, не то тебя заметят слуги. Да, — вспомнив, добавил он, — ключ от покоев поищи в кармане моего камзола. За его спиной она легко вскочила с кровати. Ненависть придала ей сил, пришел он к выводу и зевнул. Розовые рассветные блики распластались по стенам, неожиданно согревая ему душу. Согревают ли они сейчас маленькую ванку? Он надеялся, что так и есть. Внутренний взор рисовал ему ее облик: рассыпанные длинные волосы, и тонкое ночное одеяние, приоткрывающее грудь с маленькими розовыми сосками, и трепещущие во сне светлые ресницы… но может быть, она еще не спала? Может быть, она тоже любовалась этими розовыми бликами зарождающегося дня?.. Локи улыбнулся, ощущая таинственную связь с нею. Он даже не ревновал к Тору. Сейчас Тор не имел значения. Значение имела только эта хрупкая незримая связь, которую в его власти было сделать видимой. Сиф хлопнула дверью спальни в тот момент, когда он, всё еще улыбаясь, закрыл глаза, готовясь погрузиться в сон. Он получит ее. Во что бы то ни стало. Тогда он спасется.