Just...Tell me you love

      Жизнь — это как пазл, разбросанный на полу, состоящий из миллионов кусочков. Сиди и собирай.       Попробуй найти один из миллиона тот, который подойдёт. Не так уж это и легко, но всё же возможно.       Так же и Чонгук сидит на полу, пытается собрать свою жизнь по кусочкам, но те никак не поддаются, как на зло. А помогать ему никто не хочет: ни родители, которым всё равно на сына, ни друзья, которых нет.       Просто зачем родителям помогать сыну, который, как они говорят, не получился?       Чонгуку семнадцать, в художественном колледже учится, рисовать и танцевать любит. От этого родители его и невзлюбили, мол, сын бестолковый родился. Они ему сразу сказали, что если в медицинский не поступит, то учёбу оплачивать будет сам.       Чонгук и не послушался. Сам учёбу себе оплачивает, с утра до ночи работая, ещё и домашнее делать успевает. Не высыпается совсем, и тяжело очень.       Он ребёнок ещё, ему от родителей любовь и ласку бы только, а они ему и этого не дают. Он по ночам плачет тихо, спрашивая в пустоту: «За что мне всё это?»       А в ответ лишь тишина.       Но он перед родителями этого не показывает, всё равно слушается их, помогает. А им безразлично, ибо дети так и должны себя вести.       У Чонгука характер мягкий и нежный, он ранимый и ласковый очень. И как у таких родителей могло такое чудо вырасти?       Глаза большие карие, губы очень нежные, волосы мягкие очень и совсем детская кроличья улыбка.       Он рисовать с детства любил, весь стол у него был в красках, и стены детскими рисунками заляпаны, за что родители не раз его ругали, а он что? Он, Чонгук, всё равно делал по-своему.       Танцевать он тоже любил — в садике ещё кружился вокруг зеркала. Поэтому и пошёл туда, куда, как говорится, сердце лежит.       Родители, как видите, и так не очень-то и любили его из-за того, что сын сабмиссивым вырос, так ещё и в искусство подался.       Чонгук этого не понимает: почему если сабмиссив, то плохо?       Придя в колледж, увидел один раз, как это бывает, но он думал, что у него всё по-другому будет.       Его не заставят на коленях сидеть или быть вещью, нет.       Ему бы от своего истинного любви побольше, с нежностью перемешанной.       От родителей он её не получил, так пусть его доминант ему её подарит.       Он, бывало, мечтал о своём истинном, что тот красивый будет, добрый, всё время будет любить его, к себе прижимать. Чонгук с такими мыслями и засыпал.       В колледже друзей у него не было, он стеснялся вообще разговаривать с кем-то, да и те особо-то желанием не горели, бывало просто поздороваются, а дальше как будто и не замечали. И так каждый день. Чонгук каждый раз просыпался с мыслями о том, что у него появится тот, с кем он разговаривать и смеяться сможет или просто рядом посидеть.       Потому что одному тяжело.       А учился он хорошо, сил не жалея. Трудно было, но кому легко?       Хотя ему всегда казалось, что будь у него хоть один друг — было бы намного легче.

***

      Идя вечером на работу, Чонгук заметил чёрный мерседес у входа, что очень его удивило.       Место, где он работал, было двухэтажное кафе в центре Сеула. Люди сюда ходили одни и те же, что Чонгук даже начал их запоминать по именам.       А вот мерседес он видит здесь впервые.       — В чем дело? — пройдя в кабинет директора, спросил Чонгук.       Тот сидел в куче документов, разбирая их по папкам, как и всегда, даже не замечая присутствия Чонгука в своём кабинете. Это был крупноватого телосложения мужчина, с добрыми глазами, и к Чонгуку относился как к сыну. Когда тот пришёл к нему устраиваться на работу, сразу же его взял.       Мальчик работал очень усердно, часто беря ночные смены, и директор мог положиться на него.       — Ах, Чонгук, проходи, — он, наконец, поднял взгляд на парня, убирая документы в папку. — Понимаешь… Дело в том, что наше кафе покупают…       Что-то как будто упало сверху на Чонгука, заставляя голову его закружиться.       Для него потерять работу — значит, что и за учёбу платить будет нечем. А найти работу несовершеннолетнему тяжело.       — Что?       — Я знаю, что тебе за учёбу платить надо, но, извини, я ничего не могу поделать, — мужчина, глубоко вздохнув, посмотрел на Чонгука, чей взгляд метался по полу. — На этом месте откроют ночной клуб, может, они возьмут тебя…       Чонгук глаза от пола оторвал, но на директора смотреть не хотелось, он слезы удержать пытается, кулаки на коленях сжимает. На душе почему-то неприятно от этой новости, но что он может?       — Я попробую… До свидания, — Чонгук встал с дивана, направляясь вниз по лестнице.       Он спустился на первый этаж, последний раз осматривая место, где работал, и невольно из глаз полились слезы. Выйдя на свежий воздух, он глубоко втянул его в себя, вытирая рукавом кофты слезы с лица.       Всё-таки до оплаты колледжа у него ещё было три месяца, так что он что-нибудь придумает.

***

      — Ну и на кой-хрен сдалось тебе это? — спросил Хосок, наблюдая за другом, который осматривал помещение.       — Деньги. Ночные клубы приносят хороший доход.       — И так в деньгах купаешься, куда больше-то?       — Для удовольствия, — Мин убрал руки в карманы чёрных брюк. — Ты знаешь, шлюхи — это чистая жила.       — Ох… Так вот в каком плане клуб. Не боишься, что накроют?       — Как ты и сказал, «купаюсь в деньгах», так что нет. Да и к тому же вся полиция заполняет мой бордель в Пусане, — Юнги обошёл барную стойку. — А тебе за своим чудом не нужно заезжать?       — У него выходной сегодня, — Хосок уселся на кожаный диван, перебрасывая ногу на ногу. — А ты до сих пор в поиске? — Хосок наблюдал за другом, который зашёл на второй этаж и облокотился на перила.       Весь второй этаж был как балкон, там находился кабинет бывшего уже директора, и оттуда открывался отличный вид на первый этаж кафе.       — Надеюсь, что это будет не какой-нибудь старик и не ребёнок лет десяти.       — Ну, а если и ребёнок, как мой? Тоже семнадцать, что делать будешь?       — Не ебу… — Юнги опустил свой взгляд на запястье. Чон Чонгук красивой гравировкой.       Мин Юнги стукнуло двадцать три года, сын известного дипломата. По своей натуре очень холодный и грубый, но по внешности такого не скажешь.       Чёрные как смоль, волосы, красивый разрез глаз и очень бледная кожа, что необычно для корейца.       В свои двадцать три уже имеет несколько фирм и три борделя: один в Тэгу и два в Пусане. Свой дом и своя машина, в общем, на жизнь не жаловался.       С виду хоть был суров и не пробиваем, внутри него жил совершенно другой человек, о котором знал только Хосок, его главный советчик и лучший друг.       Оба уже как лет пять рука об руку, Хосок единственный, кому Юнги доверяет, вплоть до собственной жизни.       — Покупаем, значит? — спросил Хосок, после того как просверлил взглядом пол в помещении.       Мин, спустившись вниз, ещё раз обвел взглядом помещение и, коротко кивнув, направился на улицу.