***
— Бом! — рявкнул кто-то. Потом повторил: бом! Бом-бом-бом! Звон колокола настойчиво пробивался через негу, пришлось открыть глаза. Ал сидел рядом — уже одетый, на поясе ножны, из которых видна рукоятка с клыком «дракона». Он улыбнулся и прижался улыбкой к виску Фео. — Обещай, что никуда не уйдёшь. На миг Фео подумал, что не проснулся, потому что даже в полнолуние, даже среди перистых облаков не было так хорошо. — Хорошо, — сказал он. — Обещаю. Ал провёл рукой по его волосам — пригладил растрёпанную косу — и вышел. Зачем ему меч? Забыл спросить. Обо всём забыл. — Бом! — сказал колокол. — Служба по умершим закончилась, а следующая будет утром, и своим бездействием ты пишешь имена для неё прямо сейчас! — сказал колокол. Фео закрыл лицо руками. Не помогло. Тогда он поднялся, бестолково прошёлся по комнате, и это не помогло тоже. Весь восторг испарился как не бывало, а произнесенное обещание давило на плечи с тяжестью могильной плиты… Он потряс головой. Нет. Хватит! Никто не позволит оборотню делать то, что издревле делали святые, Ал совершенно прав. Ал, в отличие от тебя, знает людей, он много знает, он граф, к нему прислушаются… — Ты трусливый лицемер! — ударил колокол в последний раз и замолчал. Но его презрительное гудение осталось в ушах. В нём были предсмертные хрипы умирающих, боль, кровь и горе, и под их грузом Фео опять рухнул на постель. С чего ты взял, что люди откажутся от исцеления? Что убьют своего спасителя? Но ведь один раз уже убили… Трус! Это шанс развеять предрассудки, избавить народ от страха перед магией, остановить охоту на ведьм. Как смеешь ты сейчас трястись за свою шкуру?! Фео уткнулся носом в покрывало, закутался в него с ног до головы, как в кокон, будто мог спрятаться. Мягкий мех ещё хранил их с Алом тепло, а, если глубоко вдохнуть, можно было почувствовать слабый запах померанцев, и всем можно было пожертвовать, но только не этим. — У нас есть план! — заявил Ал шёпотом, после того, как закрыл дверь. Всё-таки с возрастом он стал осторожнее. Он достал из шуфлядки гримуар, привычно протёр чистую обложку, сел на постель. Голова Фео раскалывалась от чувства вины, и он положил вину на широкое плечо. Стало легче. — Вот. — Ал открыл один из рецептов, где под списком растений была нарисована маленькая белоснежная голубка. — Завтра в заутреню спустишься к больным с небес, всё по канонам. — Ты хочешь… чтобы я превратился в голубя? — Филина никто в церковь не пустит, он нечистая тварь. — Ал быстро поцеловал нечистую тварь в нос. — Я договорился с капелланом, он подыграет — зачитает нужное место из писания. Заодно и мою ладонь там «исцелишь». Правда, придётся сначала помочь нашему преподобному, так что перевоплощайся. Фео послушно облачился в крылья. Тело уменьшилось вместе с болью, а ту, что осталась, Ал взял на руки, спрятал, прижал к тёплому боку. Его одежда, как и весь замок, пропиталась запахом молока и лука. Клюв зачесался, и Фео потёрся им о мягкую ткань. Уйдёт болезнь, и запах уйдёт. Уже скоро. Капеллан ждал их в часовне. Стоял лицом к алтарю, не обернулся даже, когда по затылку его мазнули кончиком крыла, только зачем-то осенил себя святой звездой. На его коже не было бубонов, он не пахнул гнилью и смертью… — От чего я его лечил? — спросил Фео потом. — От мужского бессилия. — Люди умирают, а мы лечим мужское бессилие?! Ал пожал плечами и как ни в чём не бывало продолжил раскладывать травы для зелья. По привычке он потянулся к ним правой рукой, но одернул себя и взял пучок мяты в левую. — Что тебя удивляет? Человек хочет жить. Засушенные листья насмешливо шелестели в его пальцах.***
Сначала из глаз икон потекли густые прозрачные слёзы, и вся часовня наполнилась запахом елея и гвоздики. Потом в примикрии «сам собой» вспыхнул слепяще-алый огонь, и священнослужитель взошёл на амвон, распростёр руки, призывая ошеломлённую толпу к молчанию. И тогда, в кульминационный момент профессионально подготовленного чуда, из-под купола часовни вспорхнул белоснежный голубь. Будто вылетел из фрески. Из ладоней Спасителя. Представление, какого не знали подмостки лучших театров. Плакали апостолы и блаженные, кровавое пламя взмывало всё выше, капеллан цитировал нужный отрывок, а Фео ждал. На него смотрели сотни жаждущих исцеления, и было так сложно поверить, что каждый из них, из этих замученных и испуганных, каждый потащил бы оборотня на костёр… Фео отодвинулся подальше. Не от них — от капеллана. Вид у того был цветущий: румянец на щеках, глаза горят, громогласный голос восхваляет господа, что явил свою силу в борьбе с диаволом… Наверно, капеллан всю ночь к речи готовился. Загонял «дьявола в ад», как в книге. Фео переступил по парче короткими лапками. Было непривычно и неудобно, и чувство, будто ослеп и оглох. Зелье, изменяющее внешность, скрывало истинную суть тоже, так что голубь получился самый обычный: никаких горящих глаз, пухлое маленькое тельце, в темноте видит плохо, слух слабый… Но люди с радостью к нему тянулись, касались его и рыдали от восторга, когда смерть сходила с их кожи. Люди быстро заполнили часовню, будто благая весть разнеслась мгновенно, минуя стены и расстояния. Толпа волновалась, шумела, и Фео чувствовал, как в воздухе сгущается их волнение, становится тяжёлым и тёмным. Страх. Они боялись, что небесная милость исчезнет, отпихивали друг друга, шли по головам… Несколько раз Фео пришлось клюнуть особо ретивые руки, которые тянулись вырвать у него перо. Ему хотелось сказать, что это бессмысленно, что исцеляет только живое прикосновение… Но птицы не умеют говорить. Среди множества рук одна слишком крепко сдавила хрупкую голубиную шею, и Фео едва не задохнулся. Его спасли солдаты. Они растолкали толпу, выстроились возле алтаря, достали оружие, чтобы вновь стало тихо. На ликах святых пролегли глубокие скорбные тени, и огонь вдруг погас. Это тоже сделал капеллан?.. По приказу графа солдаты организовали толпу: первыми к исцелению вели самых больных, тех, кто не мог идти и кого приносили родственники и друзья; потом подходили старики и женщины с маленькими детьми. Трогая их кончиком крыла, Фео поймал себя на мысли, что сам не догадался бы составить очерёдность. Что сам — точно попался бы в одну из ретивых рук. Он столько лет наблюдал за людьми, но всё равно не умел мыслить как человек. Когда крылья устали, Фео подставлял под дрожащие ладони голову. Тонкие изящные пальчики благородных дам и толстые грубые крестьянские руки тянулись к чуду одинаково жадно, и наверно, впервые в церкви все действительно стали равны. На теле Фео смешались сотни (тысячи?) чужих запахов: пудра, сено, лимон, рыба, конский навоз, розовое масло… Ему казалось, что он чувствует эту мешанину даже потом, глубокой ночью, когда он лежал на постели, разглядывая потолок. Хотя Ал затащил его в ванну, старательно стёр всю грязь с кожи и сейчас обнимал всем собой, и можно было уткнуться в светлую макушку и дышать так. В церкви Фео боялся, что никогда уже не захочет ничьих прикосновений. — Одна женщина принесла мёртвого младенца, — сказал он. — Хотя капеллан всем объявил, что ушедших к Создателю нельзя вернуть. — Завтра ещё принесут. — Ал зевнул, надёжнее устроил ногу на бёдрах Фео, будто тот мог сбежать. — А может, уже принесли. У ворот толпа, к утру будет совсем… Фео дёрнулся, попытался встать, но Ал ещё и голову ему на грудь положил, как знал. — Спи. Или мне придётся напоить тебя какой-нибудь дрянью. Угроза сработала. А может, сработал командный тон, а может, тепло, окутавшее со всех сторон, или нежность в груди, к которой Ал прижался губами… Так или иначе, веки Фео сомкнулись, и под ними не было ни мёртвых, ни умирающих. Больных везли изо всех уголков страны. Богатые приезжали на лошадях и в каретах, бедные тащили жертв мора на носилках или на собственных плечах. Вскоре разбойничьи банды, узнавшие о «чуде», захватили дороги и, хуже бешеных зверей, поджидали путников на подступах к замку. Если бы у Фео были силы удивляться человеческой бесчеловечности, он бы, наверно, удивился. Но сил не было. — В первую очередь нужно защищать тебя, — говорил Ал, которому не хватало солдат, чтобы патрулировать дороги. — Нельзя спасти всех. Фео верил ему, потому что, кажется, только эта вера у него и осталась. Не было больше книг, картин, обсуждений, и даже красота часовни, музыка и благовония быстро опротивели, потому что повторялись день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем… или меньше? или больше? сколько уже прошло? Дни сливались в бесконечный пёстрый поток, от незнакомых лиц рябило в глазах, поэтому Фео держал веки закрытыми. Запах смерти привычно щекотал его ноздри. Конечно, он знал, что не имеет права жаловаться. Не имеет права злиться. Его неудобства были ничтожны по сравнению с муками больных, и от чувства стыда ему становилось только хуже. Чуть легче было, когда Ал приходил в часовню, приносил с собой свежий воздух, не пропитанный гнильцой… Редкие люди, жаждавшие исцеления, были такими же чистоплотными и аккуратными, как юный граф. Поэтому, когда вечность спустя (а может, спустя несколько дней) пришла весть из столицы, Фео ощутил облегчение. А с ним — вновь чувство вины. — Король заболел. Выезжаем до рассвета, пойдём через катакомбы, чтобы толпа не видела. Фео приподнял с подушки сонную голову. Взглянул на Ала и почти не увидел его в скудном свете — огонёк свечи едва рассеивал ночной полумрак. А раньше тьма видеть не мешала. — И сколько умрут, пока мы будем ехать? — спросил он, потому что должен был спросить. — У короля нет сына, так что, если его не станет, начнётся гражданская война, — ответил Ал. — Сможешь исцелить отсечённые головы? Проткнутые мечами сердца? Он был жесток. И опять совершенно прав. — К тому же, пути в столицу охраняются намного лучше. А ещё там есть порт. Получишь столько умирающих, сколько и не мечтал. — Не смешно. — Язык Фео ворочался еле-еле, но он зачем-то продолжал спрашивать, будто словами мог уменьшить количество жертв. — Что будет с теми людьми, которые ждут снаружи? — Нельзя спасти всех, — привычно сказал его светлость. Конечно, нужно было найти другое решение. Придумать другой вариант. Но в голове было пусто, и, рухнув на подушку, Фео сделал то, что из века в век делает каждый трус. Ничего. Браслеты из цветов, венки из цветов, ожерелья из цветов, гирлянды цветов, цветы в карманах и на подоконниках, цветы-цветы-цветы не могли перебить смрад. Воздух стал густым. Тёмным, будто по нему растеклась бубонная жижа. Трупы выбрасывали в ров, и они, распухшие и гниющие, всплывали, как предупреждение всем, кто въезжал в столицу. Полчища мух летали над водой, поедая нежно-розовую плоть и нежно-розовые цветы. Фео сидел на плече своего графа, слушал, как по мощёному мосту стучат конские подковы, и не слушал колокол. Не смотрел и не вдыхал. По пути к городу было девять деревень — как девять кругов, и на каждом сияние в груди взвивалось возмущённым пламенем, болью и стонами, жгло и мучило, и нужно было остановиться, но останавливаться было нельзя. «Король важнее», — говорил Ал. Они скакали без передышки и, наконец, прибыли ко дворцу, облитому кроваво-красным рассветом. Ал спешился, взял послушную «священную птицу» в руки и, не дожидаясь своих рыцарей, почти бегом бросился внутрь. Вокруг жужжали любопытные слуги, мелькали сверкающие золотом колонны, пурпур и парча, расписные ковры, комоды на высоких изящных ножках, высокие зеркала, хрустальные люстры с сотнями свечей, играл клавир, пахло духами, всё звенело и переливалось и рябило, но, хотя Фео сморгнул несколько раз, красота всё равно казалась пошлостью. Несовершенные голубиные глаза, подумал он. Ал, будто почувствовав, провёл по его холке большим пальцем. Украдкой, пока вслед за камердинером поднимался наверх, шепнул: «всё будет хорошо». И всё было хорошо. Как будто. Король — тощий дряхлый старик в тяжёлых богатых одеждах — исцелился, едва его коснулось «священное» крыло. Сияние работало, несмотря на тех, кто остался позади. Бог, спустивший тетиву, не был богом справедливости. Даже богом милосердия не был. Чего он хотел? Почему именно Фео получил его дар? Надолго ли? Или наконечник может рассыпаться, как рассыпалась вся стрела? Магия по-рыбьи молчала. На «священную птицу» вновь обрушился град прикосновений и чужих запахов, и жадные руки придавили все мысли. Ближний круг его величества. За их восторженным жужжанием Фео слышал, как к клавиру присоединились скрипки и флейты, как в Большом Зале начался пир и как какая-то дама визгливо нахваливала запечённого фазана. В яблоках. Фео, как и фазана, тоже вскоре водрузили на стол. Правда, не на обеденный, а на высокий, украшенный, будто алтарь. Вместо яблок были снежно-белые розы и мягкие подушечки. Окружённый цветами, тканями и толпой, Фео выхватывал глазами своего человека: вот король дружески похлопал юного графа по плечу и усадил от себя по правую руку, вот принцесса счастливо рассмеялась в ответ на какую-то фразу Ала, вот её жених нахмурился и крепко сжал бокал… И совершенно никто не был удивлён, что именно графу Альфео служит небесный голубь, потому что граф — голубоглазый, светловолосый, с сияющей белой улыбкой — сам напоминал жителя небес. Его красота, наверно, была здесь единственно настоящей. Позже, когда праздник закончился, для священного голубя приготовили прекрасную золотую клетку, и пришлось впиться в плечо Ала чуть ли не до крови. Отвоёвывая право остаться со своим графом, Фео вдруг понял, что они не уедут из дворца. Их не отпустят. — Нас не отпустят, — говорил Ал ночью, когда они смогли остаться наедине. — Панацея — слишком серьёзный аргумент в переговорах с другими странами. Но я с королём давно переписывался, так что он разрешил мне всегда быть с тобой рядом, не волнуйся… — Ты не рассказывал о переписке. — Ну… — неопределённо протянул Ал. Он прошёлся по комнате, будто где-то мог притаиться шпион, потом проверил, закрыта ли дверь — хотя сам закрыл её минуту назад, — потом пересчитал запасы зелий и одно из них поставил на стол, чтобы утром Фео вернулся в голубиный облик. Маленький флакончик пахнул мылом. Даже если вдруг потеряется — никто не станет его пить. — Так я здесь, чтобы быть аргументом? — спросил Фео. Ал вздохнул, устало потёр переносицу. — Во-первых, ты помогаешь избежать войны. Фео привычно сел на подоконник, спиной к луне. Коснулся круглого цветочного горшка, и из него вытянулась длинная зелёная ветка, покрылась белыми цветками с усиками-тычинками. Базилик. Видимо, в земле было семечко. «Сможешь исцелить отсечённые головы?» Он погрузил палец глубоко в чёрную почву, но, конечно, там не оказалось ничьей головы. — Во-вторых, те люди, которых ты здесь исцелил и еще исцелишь, очень важны, от них зависят сотни тысяч жизней… — Сотни тысяч жизней зависят от того, есть ли прыщи у фаворитки короля? — В-третьих, — не позволил себя перебить Ал. Он подошёл к Фео, знакомым хозяйским жестом потянул за собой, к постели. Сказал: — У нас нет выбора. С королём не спорят. Я смогу на него повлиять, но мне нужно время. Они легли рядом, и Фео с трудом повернул голову, которая утопала в мягкой перьевой подушке. А ведь он лежит на мёртвых крыльях. Никогда раньше не задумывался. — Ты понравился принцессе. — Да, — ответил Ал, вытянул перед собой левую руку и сжал кулак. — Теперь, когда не инвалид, — понравился. Фео поймал его ладонь и коснулся фаланг поцелуем. — Если бы я стал королём, — шёпотом произнёс Ал, — я бы отменил закон о запрете магии. Тебе бы больше никогда не пришлось скрываться. Ты же говорил, что у церкви монополия на чудеса, хотел сказать Фео, но не сказал, потому что губы Ала требовательно прижались к его губам. Поутру, вновь в голубином теле, окружённый охранниками и зеваками, стирая шрам с чьего-то плеча, Фео услышал шум. Людское море взволновалось, отхлынуло и загудело, и ничего не было слышно за этим гулом, сколько ни напрягай слух. Впрочем, скоро дамы и господа вернулись. Обступили своё чудо опять — все были здоровы, бог знает, какого исцеления хотели, — и ринулись обсуждать друг с другом горячую новость, возбуждённо перешёптываться, хихикать и ахать в надушенные платки и веера. Спустя несколько минут Фео знал с десяток версий того, что только что произошло в соседней комнате. Но кое в чём сплетники сходились. Во-первых: Ал вызвал на дуэль сэра Джонаса. Во-вторых: сэр Джонас — жених юной принцессы. В-третьих: он прославленный рыцарь, благороднейший из благородных, честный, смелый, милосердный, он ещё не знал поражений, он сносит головы врагов одной левой, он на досуге побеждает драконов, оборотней, горгулий, вампиров… Конечно, всё это не могло быть правдой. Но к вечеру Фео уже едва держался на лапах от ужаса, и тошнота стояла в его горле твёрдым комком. — Ты не умеешь сражаться! — сказал он, едва остался с Алом наедине. Сказал как есть, не подбирая слов. Пусть. Пусть обидится, пусть испугается, пусть откажется от боя… Переубедить Ала — вот это было бы настоящее чудо. — Умею, — ответил упрямец и достал клинок своего прадеда. — Я упражнялся. Смотри! Он перебросил меч из одной руки в другую — на «драконьем» клыке сверкнул лунный отблеск. За окном ночное небо было затянуто тучами, свечи в комнате едва рассеивали тьму, и в груди Фео сгущался такой же чёрный, густой страх. — Сэр Джонас — опытный воин, — сказал Фео. — Один из лучших рыцарей королевства. Он старше тебя на двадцать лет, о нём говорят… ты меня слушаешь?! — Тристан победил в первом бою. А ему было всего пятнадцать. — Но ты не Тристан! — Да и ты, к счастью, не Изольда. Он рассмеялся и вдруг ткнул остриём в грудь Фео, туда, где металась испуганная рыбка. От холодного взгляда она забилась ещё быстрее, но Фео выдержал, не шелохнулся. — Бой состоится через три дня. — Ал улыбался, а голос его звенел от напряжения. — На рассвете. В небе будет полная луна. Полная луна?.. Ах. Вот оно что. — Ты хочешь, — Фео сглотнул, даже произносить это было сложно: — чтобы я помог тебе убить рыцаря? — Господи боже, нет! — Он опустил меч, уселся на стул и как ни в чём не бывало принялся вытирать клинок от несуществующей грязи. — Никто не собирается никого убивать, бой до первой крови. Нужно всего лишь отбить у сэра Джонаса принцессу. Он не нравится ни ей, ни королю, так что я, можно сказать, спасаю прекрасную даму. — Почему они просто не разорвут помолвку? — Среди придворных ничего не бывает «просто». — Красивые губы Ала растянулись в снисходительной улыбке… Он слишком, слишком много улыбался! — Не хочу посвящать тебя в местные запутанные интриги. Но победой я улучшу к себе отношение его величества, а, как ты помнишь, мы с тобой очень этого хотим. Мы. Где мы? Раньше ты всё мне рассказывал, хотел сказать Фео и не сказал, потому что побоялся услышать ответ. Он покосился на луну, которая виднелась за тучами, и подумал, что нужно найти белого голубя. А ещё — приготовить два зелья. Одно сделает Ала сильнее, второе — успокоит птицу. Ей подменять чудо господне.***
В рассветных лучах распускались рыжие подснежники, искрился снег, звонко бежали весенние ручейки и на ветке чирикал дрозд. Сама мысль о битве здесь казалась абсурдной. Но битва начиналась. Круглая бледная луна смотрела на неё с небосклона. Сэр Джонас — высоченная груда металла, на сапогах золотые шпоры, лицо полностью скрыто шлемом с павлиньими перьями — обнажил клинок. Через узкую прорезь забрала виднелась только чернота, и на секунду Фео показалось, что перед ним не человек, а сгусток плотной бесчувственной тьмы. Так было бы проще. А ещё проще было бы принести сюда «небесного голубя». Но поединок между благородными сэрами считался более священным, чем здоровье и жизнь этих самых сэров. Дурацкое правило! Фео завис в воздухе, невидимый и беззвучный. Он держался у самого плеча своего графа — Ал специально оставил на затылке обнажённый участок кожи. В спину славный рыцарь никогда не ударит, а вот исцелить своего человека Фео успеет… Человека. В человеческом теле столько уязвимых точек, которые и магией не защитишь, чёрт! три дня пытался переубедить, хоть и правда превращайся в огромную птицу и насильно отсюда уноси… Но Ал не простил бы. Фео взмахнул крыльями, будто мог лёгким ветерком перевернуть страницу, открыть счастливый конец этой глупой истории. На стороне Тристана был автор романа, а на их стороне — только луна, которая медленно таяла в солнечных лучах. Минут десять, не больше. Его упрямая светлость, конечно, это понимал. Быстро покончив с церемониальным приветствием, он ринулся в бой, яростно и грубо, не думая о защите. Его напор произвёл на славного рыцаря впечатление — сэр Джонас закрылся щитом, сделал шаг назад, а свидетели, собравшиеся вокруг, дружно ахнули. Придворные дамы и господа жадно впитывали зрелище, и в их головах рождались сотни версий увиденного… Как они могли смотреть? Как могли быть такими спокойными? Фео держался над головой своего графа, следил за каждым движением противников, а больше всего ему хотелось закрыть глаза. Очнувшись от первого удивления, сэр Джонас встретил «драконий» меч своим. Ударил в ответ, потом ещё и ещё раз, теперь уже заставляя соперника отшатнуться. С губ Ала сорвался тихий стон боли… Запястье! Фео исцелил его, но сэр Джонас больше не медлил, наступал, как огромный неудержимый колосс, предупреждал любую контратаку, и под его стальными сапогами дрожала даже земля. Опытный сильный воин, он орудовал мечом легко и быстро, будто тот ничего не весил. «Никаких шансов», — стучало в голове Фео. «Никаких». В подснежники упал наносник, сбитый со шлема Ала. Следующую атаку сэр Джонас направил в грудь, и Фео не выдержал. Рванулся навстречу, призвав всю магию, что ещё давала луна, поймал меч перьями. Рыцарь замешкался, недоумённо дёрнул оружие на себя, приподняв голову… И рухнул. Ал вытащил клинок, который воткнул в подбородок соперника. Почти насквозь. По примятой траве растеклось алое пятно, мокрый снег покраснел и растаял, став новым ручейком. В наступившей тишине было слышно только тяжёлое дыхание победителя. Неуверенно чирикнул и тут же пристыженно замолчал дрозд. Как во сне, Фео опустился на кирасу сэра Джонаса. Коснулся страшной раны, но, конечно, не смог исцелить. Холод из трупа проникал в его лапы, в каждое перо. Потом стало шумно. Люди ломанулись ближе, разглядывали того, кого вчера боялись. Обострённым слухом Фео ловил то ли жужжание, то ли слова: «не такой уж и рыцарь, грешник был знатный, на самом-то деле, сущее чудовище, слава победителю». Король подошёл к Алу, похлопал по плечу, как тогда, у обеденного стола. Луна почти истаяла. Фео поспешно поднялся в воздух, сел на ветку дуба, где не было дрозда — только большая чёрная ворона. Тошнота снова подступила к горлу, и больше её не получилось сдержать. — Ты его убил! Над бадьёй поднимался пар, в белых клубах образ Ала казался выцветшим. Первое, что он сделал, вернувшись, — почистил меч и доспехи. Второе: забрался в ванну. Будто действовал по плану. Будто можно отмыться. — Не подашь полотенце? Эта бестолковая служанка… — Ты мог ударить в руку или в ногу, ранить, но не убить! Ты же знал, что я не исцелю такую рану! — У меня не было времени размышлять. — Он пожал плечами. По его груди сбежала блестящая капля, замерла у соска, окружённого шестью золотыми волосками. Даже сейчас его облик вызывал в Фео такое желание, что оставалось, наверно, только выколоть себе глаза. — Сэр Джонас был далеко не святым. Говорят, этот извращенец издевался над невинными девушками. Что бы ждало бедную принцессу? Не переживай, его смерть будет во благо, её многие жаждали, но им смелости не хватало… — Смелости? Он улыбнулся белоснежной сияющей улыбкой и взял ладонь Фео в свои. — Прости. Конечно. Им не повезло иметь такого чудесного помощника. Его руки всё ещё были горячими, как солнце. Но даже они не могли прогнать холод мёртвого тела. — Ты обещал сделать меня спасителем, а сделал наёмным убийцей! Фео выдернул ладонь, облачился в перья, и быстро, не давая себе передумать, вылетел в окно. От замка подальше. И от людей. И от Ала… В голове было пусто — только ветер свистел в ушах. Внизу, окутанная утренним маревом, раскинулась столица: переливалась четырёхконечная звезда на куполе храма, пылали моровые костры, жужжали мухи, знакомый гнилой запашок щекотал ноздри. Кто-то кричал, звал на помощь, но Фео не стал слушать. Он нёсся по глухому пустому небу, и чувствовал себя таким же глухим и пустым. Он что-то потерял. Что-то важное… Ленту. На лапе не было ленты. Странно, он давно её не носил — с тех пор, как стал небесным голубем, — так почему заметил только сейчас? Наверно, надо вернуться в замок, забрать… Глупость какая! Куда тебе возвращаться? Ледяные рыхлые облака появлялись на пути и исчезали, и ни в одном, конечно, не было ответа. Солнце ударило в глаза. Фео отвернулся — он не думал, куда летит. Он потерял слишком много лент. Сияние пылало за рёбрами, издевательски яркое и требовательное. Он не просил об этой силе, не заслуживал, ему не хватало ни разума, ни смелости, чтобы верно распорядиться таким даром. Вот блаженной Иоанне или сэру Ленсолату хватило бы… А может, всё, что написано про них — неправда. Ведь люди лгут. И авторы тоже люди. Туманный морозный полдень стоял над землёй, когда Фео опустился у пышной ёлки и принял человеческий облик. Он прошёл мимо вечнозелёных елей, и их нежный тихий запах окутал его будто шарф. Будто воспоминание о времени, когда не было ни мора, ни сияния. Не было этой колючей боли — куда до неё еловым иголкам… Дверь скрипнула, приветствуя блудного хозяина. Заклятия ещё держались — никто не нашёл дом на опушке хвойного леса. Аромат целебных зелий витал в воздухе, и на столе, не тронутом пылью, стояли настойки и заготовки. Под связками сушёного укропа и лука, рядом с котлом, полным корешков одуванчика, лежала россыпь невыцветших бумаг: последняя запись не окончена, слово превратилось в тёмную кляксу. Фео оставил здесь всё как было. Но сам остаться не смог. Похоронил тело и ни разу не вернулся, будто так хотел сбежать от этой смерти. Будто не носил её всё время внутри себя. «При болях в сердце принимать настой василька посевного, — гласила одна из записей. — 1 ст. цветков залить стаканом кипятка, настоять 1 час, процедить. Пить по 1/3 части стакана перед едой 3 раза в день». Рядом был нарисован небесно-синий цветок — по легенде, когда-то кентавр исцелился таким от яда страшной гидры. Фео погладил лепестки костяшками пальцев, и ему показалось, что он чувствует в ответ их мягкое целебное прикосновение. «Вьюнок, обвивающий заборы, останавливает кровь и заживляет раны», — продолжались записи. «Обычный одуванчик лечит от бессонницы и кошмаров». «Бурачник помогает справиться со страхом». Достать бурачник сейчас, когда ещё звенела весенняя капель, было сложно, но он всё равно помог — губы Фео растянулись в улыбке. За окном перешёптывались сосны, шумели ёлки, постоянные и неизменные из сезона в сезон. Призывно пищал скворец, солнце медленно сползало к горизонту, и в рыжих лучах Фео аккуратно складывал записи. Давно нужно было навести здесь порядок. Те руки, что касались этой бумаги, что варили в этом котле и резали мяту этим ножом, Фео сохранит в памяти. И голос тоже. «Кипреем лечат болезни желудка, раздражительность и головную боль, — прочёл он. — Также кипрей излучает тепло. В его теплоте греются и растут все растения-соседи, пока зима не прикроет их снежной шапкой. Кипрей — заботливое и благородное растение». Благородное… Благороднее тебя уж точно!.. В углу раздалось пыхтение, а за ним — торопливый топот. Фео не прикрыл дверь, и в давно запертый дом пришла жизнь: маленький шар из иголок пробежался по комнате, ткнулся любопытным носом в упавшую банку со змеиными шкурками, схватил одну и понёсся назад. Проводив ежа взглядом, Фео вышел за ним следом, в вечерние лесные сумерки. Теперь он знал, куда возвратиться. Он знал, что ближайшая деревня — та самая, где они с мамой жили давным-давно. А дальше — ещё больше деревень. И среди их жителей обязательно найдутся люди. Люди умели лгать. Но умели и говорить правду. Умели хмуриться, улыбаться, благодарить и недовольно бурчать под нос. Люди были разными, и многие шли навстречу. Первыми обычно выбегали дети, в которых любопытство пересиливало страх, — Фео касался их русых макушек кончиками пальцев, прогоняя мор. Избавленные от боли, дети кружились вокруг своего спасителя, прыгали и смеялись — громко и бесстрашно, как умеют только они, — и тогда из домов показывались заспанные, удивлённые взрослые. Матери неслись к своим чадам, хватали их на руки, изумлённо смотрели в чистые, здоровые лица. В конце концов, за исцелением приходили почти все, хотя Фео больше не скрывал свою сверхъестественную натуру. Он старался держаться подальше от церквей и больших городов с их лучниками. Старался нигде не задерживаться — исцелив тех, кто хотел исцеления, он превращался в птицу и нёсся в следующее место, всё дальше отлетая от столицы. Он больше не чувствовал усталости — наверно, потому, что больше никто не сжимал его в кулаке, не пытался вырвать перо, не давил на хрупкую шею. К перевёртышу в человеческом облике относились настороженно, но — по-человечески. Ему везло, но потом случилось то, что должно было случиться. Седой священник, с кожи которого Фео согнал смерть, вернулся с двумя солдатами. И у каждого были сеть и лук. Фео окружала толпа — люди всегда подходили ближе, некоторые даже водили у оборотня перед лицом ладонью, чтобы убедиться, что сияние из глаз не «обжигает». Поэтому опасность он заметил в последний момент. Он успел перевоплотиться, растерянно застыл на месте, вокруг заголосили мужчины и женщины… испугались? Нет. Спорили. Противились. Ещё не всех Фео успел вылечить, и многие встали на его защиту. День был в разгаре, луна даже не виднелась, поднимешься в воздух — точно стрелу получишь… вот же дурак!.. Одна из женщин схватила его, притянула к себе, и Фео не стал сопротивляться. Оказавшись под плотной накидкой, он прижался к худому боку и замер. Ненужные воспоминания воскресли в памяти — Фео потряс головой, прислушался к шуму. Там, за тканью, солдаты расталкивали людей, рычали что-то, повторяли: «где? где? где?». В ответ их посылали к чёрту и к дьяволу, и это были самые пристойные из слов. Запоздало Фео подумал, что теперь не только его самого, но и его спасительницу потащат на костёр… Рядом хлопнула дверь. — Сиди тихо! — шепнула женщина. Она затолкнула Фео в пыльную, узкую тьму и исчезла. Он послушно уткнулся клювом в перья, сдерживая желание чихнуть. Гвалт снаружи стал громче, кто-то прогромыхал стальными сапогами по полу — несколько раз туда и обратно — и ушёл. Стало тихо. Спустя какое-то время дверца приоткрылась, и Фео выпорхнул из ниши, сменил облик. Покраснев, торопливо натянул на себя рубашку. Женщина смотрела на него с улыбкой, и от её серых глаз разбегались длинные гусиные лапки. Она была молода — не старше тридцати, — но её красивое лицо побледнело и осунулось, а на лбу пролегла горестная морщина. Мор портил всё прекрасное. — Я им сказала, что ты в рощу полетел. — А ты не боишься? — Он прислушался, но металлический топот был далеко, никто не поджидал у двери. — Если церковники узнают, что ты мне помогла, сожгут со мною вместе. Он обвёл взглядом бедный крестьянский дом и заметил в углу, у печки, маленькую девочку. Лопоухая, с россыпью веснушек по щекам, она сидела у очага и с интересом рассматривала гостя. Вспомнил! Эта малышка, изуродованная чёрными бубонами, сегодня вышла навстречу первой. Видимо, смелость унаследовала от мамы. — Ты спас мою дочь, — ответила женщина. — Старшую Бог забрал. Если за жизнь младшей мне надо расплатиться своей вечной душой, то так тому и быть. Хочешь пить? Она взяла со стола кувшин, протянула Фео, и он глубоко вдохнул запах свежего парного молока. Только сделав большой глоток, он понял, как голоден — охотиться получалось лишь по ночам, украдкой, впихивая в себя добычу прямо на лету. — Спасибо. — Он неуклюже вытер рот и ещё более неуклюже сказал: — Мне жаль, что так… случилось с твоей дочерью. — Всё граф виноват! — прошипела женщина. Её глаза яростно сверкнули, как у рыси. — Это он увёз небесного голубя, и я не успела… Но есть ещё справедливость на свете! Надеюсь, этот негодяй сейчас страдает не меньше, чем моя Агейп! Жаль, что не я ему нож всадила… Всё тело заледенело. Но каким-то чудом Фео смог произнести: — Граф… ранен? — Жена племянника моего деверя прислужничает во дворце, — объяснила рысь. — Она рассказала, что графа Альфео кто-то ткнул кинжалом с каким-то смертельным ядом. Сама она не видела, но об этом вся столица говорит… Слушать дальше не было смысла. Во всём не стало никакого смысла. Фео распахнул окно и, приняв птичью ипостась, рванулся в светлое, безоблачное небо. Наверно, если бы сейчас стрела пронзила крыло — он бы не заметил. Он защитил Ала от мора. Защитил ото всех болезней, какие только знал. Оставил гримуар и оставил зелья, но о яде — не подумал… какой именно яд? ведь у каждого — своё противоядие, а у некоторых — и вовсе противоядия нет… Потом, потом будешь бояться! Почти не разбирая пути, он влетел в стаю ворон, сшиб одну из них, и весь порядок рассыпался под оглушительное возмущённое карканье. Какая-то из птиц мстительно клюнула Фео в шею, но он едва почувствовал, он нёсся дальше, через перистые безразличные облака, через слабую дождевую завесу и мерцающую в ней радугу. Внизу сменялись деревни-леса-города-реки, сливались в полосу из серых, зелёных и голубых красок. Наконец показались сверкающие золотом купола столичного храма, а рядом — высокие башни королевского дворца. Незамеченный — а может, и замеченный, плевать! — он пролетел над стенами и безошибочно нашёл нужное окно. Ворвавшись в комнату, перевоплотился, опустил руку на знакомое широкое плечо… Первым стало облегчение. Ни яда, ни ран, ни болезней. Ал совершенно здоров. Вторым стал ужас. Потому что Ал обернулся, обдал своего оборотня злым взглядом, как кипятком. Ни грамма удивления — только раздражение, с которым усталые хозяева бьют непослушных собак. — Я уж думал, ты там ищешь корабль с белыми парусами! — сказал он. Цитата? При чём тут…. Фео не успел спросить. Спину обдало волной воздуха — сзади захлопнулось окно. Дверь в комнату приоткрылась, и вошли трое стражей — у каждого в руках по заряженному арбалету. Фео вздрогнул, попытался отнять ладонь, но Ал поймал её своей, левой, сжал до боли. — Неделю тебя ждал, — сказал он. Притянул ближе, горячо выдохнул возле уха. Фео дёргался бестолково и бессильно, как безмозглая пучеглазая рыба. — Сейчас не полнолуние, не трать наше время. Я просто заберу наконечник. Я не причиню тебе вреда — я сразу тебя исцелю. Его пальцы крепче сжали запястье, то самое, которое когда-то обвивала траурная лента, а до неё — цепь. — То, что наконечник достался тебе, — просто ошибка, — добавил Ал. — Он должен был стать моим. Ты же сам знаешь. Он привычно потащил своего оборотня к кровати, толкнул на меховое покрывало и достал из ножен меч. В рукоятке волчий зуб притворялся драконьим. Фео вдруг стало совершенно всё равно. Он хотел сказать только одно, и он сказал: — Зелье не помогло твоей матери, потому что у тебя никогда не было последнего ингредиента. Базилик на подоконнике повернул к ним бессмысленно засохшую головку. Граф надавил на плечо Фео, заставляя лечь. Прошёлся клинком от трахеи до диафрагмы, потом раздвинул рёбра. Двумя руками, тщательно и скрупулёзно, как делал всё и всегда, перебрал содержимое грудной клетки, но нашёл только кровь, плоть и кости. Мёртвое сердце больше не сияло.