***
Юма положил Луку на кровать и оставил её с Кирой, потому что та вдруг превратилась в злобную каргу и начала грозить ему неминуемой карой, если он не выйдет из комнаты и не даст ей спокойно переодеть подругу. Муками, правда, и не особо интересно это было. От Луки ему нужна только кровь, так и будет дальше. Уж что-что, а тело для развлечений он себе сам найдет, да еще и получше будет, в этом он совершенно не сомневался. Двадцать минут Юме пришлось ошиваться под дверью собственной комнаты и вот, наконец, он смог войти. Кира начала было что-то ему говорить, но он быстро выставил ее в коридор. За один только вечер она умудрилась смертельно его достать — учиться с ней в одном классе оказалось невыносимо. Мало того, что она вечно демонстрировала полное недовольство его поведением, так еще имела наглость «украсть» его любимый предмет. Собственничество Юмы дошло до таких абсурдных размеров, что он бесился только из-за того, что Кира посмела поднять руку на биологии, а когда еще и ответила, его просто начало раздирать.***
Было уже около трех утра, а Юма все никак не мог уснуть, снова и снова прокручивая в голове момент, когда Шу принес отключившуюся Луку и сказал, что та просто уснула. Что-то в этой истории не складывалось, но, как Муками не ворочался, он никак не мог понять, что конкретно. Шу всегда казался ему назойливым идиотом, которого при встрече хотелось если не избить, то хотя бы пнуть. Очередной беспечный аристократ, считающий, что все и всё должно оказываться у его ног, даже если он не приложит усилий, даже если просто будет спать и ничего не делать. Юма точно этого не знал, но что-то заставляло его быть уверенным в том, что Шу просто прикрывал свою задницу. Значит, что-то с Лукой… Юма почувствовал, как под боком заворочалась Лука. Она тихо скулила, дрожала, походила на забитого в угол котенка, свернувшегося клубочком — ей явно снился кошмар. Муками недовольно фыркнул и снова отвернулся. Лука продолжала копошиться, Юма слышал, как сбивается ее дыхание, как она жалобно пищит, будто ищет помощи. Он развернулся и увидел, как Ороку цепляется за простынь, комкает ее и все плотнее прижимает к груди колени. У кого-то это вызвало бы жалость, кто-то обнял бы ее, погладил по голове, а Юму это раздражало. Сегодня он хотел хоть немного поспать, а тут, помимо собственных мыслей, мешает еще и эта бессознательная истерика Луки. По её щеке поползла маленькая слезинка. Юма внимательно смотрел на то, как она прочерчивает ровную дорожку, поблескивая в слабом ночном свете, дожидался, пока капля тихо не разобьется о постель, и только после этого начал трясти Луку за плечо. — Нет, — тихо простонала Лука, — Нет, не правда.***
Пустой двор, спортивная сумка и какой-то чужой крик. Настолько болезненный, что ей самой хочется заорать, но вместо этого она лишь снова бьет кулаком по стене незнакомого дома, снова тихо шипит от того, как неприятно стирается кожа на костяшках и смотрит на тоненькую струйку крови, стекающую по кулаку. Удар — по стене, по ушам. Удар — по раскалывающейся голове, по разбитым иллюзиям. Её выставили за дверь, как беспородную собаку, по глупости зажевавшую хозяйские тапки. Не как дочь, не как сестру… Как дворняжку, как мусор. Удар — физическая боль глушит душевную. Удар — вместо стены перед ней ожидания и собственные воздушные замки. Удар… просто для того, чтобы не бросится в реку.***
Юма трясет Луку сильнее и та резко садиться, загнанно глядя куда-то в стену. Секунду она молчит, а он смотрит на нее как всегда безучастно. Выдохнув, Ороку опускает напряженные плечи, смотрит на Юму, тихо произнося: «Прости, что разбудила…», — и отворачивается, ложась обратно. Юма ничего не говорит. Смотрит на маленький сжавшийся клубочек, в котором уже даже нельзя различить человека, и думает о том, что сегодня все вроде было не так плохо. Думает о том, как она показала Райто язык, о том, как забавно улыбнулась Кире и о том, что даже, кажется, показала свою гордость им. И вроде это ничего не значит, но свинка однозначно заслуживает награды. Тяжело выдохнув, Юма аккуратно придвигает к себе Луку и только сейчас обнаруживает, что она полностью помещается в его медвежьи объятия. Первый раз за эти несколько дней Ороку не брыкается, не пытается вырваться, а даже, если Юме не мерещится, ближе жмется. Такая смирная и послушная, на секунду кажется, что вообще не она, но нет, сомнений быть не может. — Юма… — Лука зовет его и Муками даже вздрагивает, вырываясь из непривычных размышлений, — Сегодня в кабинете, когда я убирала, — она протяжно зевает, прежде чем продолжить, — что-то случилось. Я… не помню что, но что-то точно произошло… — Спи, я разберусь, — неожиданно спокойно отвечает Юма, хотя взглядом он словно пытается просверлить пустоту. В голове Луки пробегает осознание: «он сказал так же», — но озвучить этого она не решается. Она не чувствует себя безопасно в этих объятьях, не чувствует тепла и защиты, но это лучше, чем ничего, поэтому Лука лишь мило улыбается. Юма смотрит на эту улыбку и ему от этого ни холодно ни жарко, но своего он добился — уж больно ему понравилась сегодня эта детская улыбка.