На утро Тенхамун, воссев в судилище, приказал привести Ки. Спросил он у Нее: ты ли убила людей сих, ты ли пустила кровь на моей земле? Ки отвечала: я убила их, как они желали убить меня. И осерчал на то царь, не поверил словам Ее. Велел гнать жену свою прочь из дворца, не ведая, что Воины крепнут в чреве Ее, что Огонь крепнет в душе Ее.
— Огненные писания, жизнь Великой, вступление, Книга Жены [20:4]
Прошло более двух лет с момента Избрания. За это время воспоминания о собственных Домах почти оставили юных жриц; они все реже отдавались унынию и все больше радовались тому, что происходило в Храме. Завороженно слушали, когда старшие жрицы читали священнописания своими звучными, выразительными голосами, беззаботно смеялись, плескаясь в горячем источнике, с воинственным азартом отражали атаки наставников-стражей. Умиротворение, окутывавшее святилище, укрытое в тени могучих гор и садов, смягчило даже их тоску по родным. Тела девочек вытянулись, преисполнились женственных очертаний — грудь отяжелела, бедра раздались вширь, а на цветке, располагавшемся меж ног, начали расти волосы. По традиции, их теперь остригали и заплетали жреческие цирюльники. Сакурона время от времени спускалась вниз, на подъездную площадку, с которой открывался прелестный вид на город, и мысленно общалась со своими кормилицами, отцом и матерью. Время от времени она звала с собой Хинатари. Бывшая наследница рода Хугара по-прежнему не отличалась разговорчивостью, пускай и плакать перестала давно — вероятно, свыклась со своим положением. Сакурона, однако, относилась к ней с сочувствием и обходительностью. — Хинатари, погляди, — воскликнула она, указывая на город. — Прибыл караван из Сунагарда. К-а-а-ак же много верблюдов! Не меньше сотни, а ты что думаешь? — Семьдесят два. Сакурона беззвучно задвигала губами, пересчитывая навьюченных зверей. — И впрямь. Ты все также хорошо считаешь, Хинатари. Не зря старшая сестра Шизу́р столь высоко отзывалась о твоих достижениях в математике. — Полно. Она мне льстит. — Говорят, на днях приедут первые претенденты на роль Отцов, — продолжала Сакурона. Тон ее преисполнился восторга. — Они будут бороться за возможность породить великих Огненных Воинов... интересно, много ли среди них аристократов? Еще немного постояв, облокотившись о парапет, Сакурона заскучала. Город выглядел самым обычным образом, если не считать чужеземного каравана, на кой она уже вдоволь насмотрелась, да и ее названная сестра, как водится, не стремилась поддержать беседу. — Возвращаемся. Они взобрались по лестнице наверх и очутились в садах, предшествующих площади с колоннадой. В тени фисташек и пахучего можжевельника удобно расположились другие жрицы, того же срока избрания, что и Верховные, их ровесницы. Они хорошо знали друг друга, ибо вместе постигали науки и искусство ведения боя. Робкая, но добрая Ану, вышедшая из купеческой династии, озорная Магур, как и Верховные, бывшая аристократкой, кокетливая Белет, рода-племени которой никто не ведал — все они тепло заулыбались и замахали руками, издали приметив Сакурону. — Сестрица! — Закричала Магур. — Швеи закончили платья, в которых мы появимся на Состязаниях. Хочешь посмотреть? — Как же! — Радостно отозвалась Сакурона. — Хинатари, ты пойдешь с нами? — Н-нет... — Хинатари робко опустила голову, как всегда делала, собираясь кому-нибудь отказать. — Пожалуй, я еще погуляю по саду.* * * * *
Когда Сакурона и ее шумные подруги скрылись из виду, Хинатари вздохнула с облегчением. Будучи ребенком, она никогда не общалась со сверстниками — господин Хиареш не позволял, считая подобные вещи пустой тратой времени и нагружая взамест свою дочь учебными свитками. Оттого Хинатари до сих пор общаться с ними не умела и не любила, даже в присутствии хорошо знакомой Сакуроны испытывала удручающую неловкость. Еще немного побродив среди деревьев, девушка решила направиться в опочивальню. Минула обсаженные тропическими цветами дорожки, площадь в окружении колонн, раскидистые входные арки, затем зашагала по коридору — такому огромному, что десяток караванов из Сунагарда прошел бы по нему без какого-либо стеснения. Бескрайние внутрискальные просторы, просторы Храма Огня, обыкновенно сохраняли нерушимую тишину, однако сейчас по ним гулким, загробным эхом разносились женские стоны. «Что это?» — испуганно подумала Хинатари. Эхо отбивало по высотным стенам до того раскатисто, что отыскать источник шума было бы непросто. Чуткой Хинатари, однако, это удалось: затаив дыхание, она прокралась к священной зале, откуда виднелся жаркий свет факелов, и осторожно высунулась из-за арочного свода. В центре тускло освещенной залы собрались жрецы. Их каждодневные набедренные повязки заменились на ритуальные. Жрецы обступали небольшое квадратное возвышение, на котором стояла опущенная на четвереньки молодая женщина. Руки, ноги и рот несчастной были обмотаны веревками так плотно, что она походила на гусеницу; вне сомнений, именно она издавала молебные стоны, обеспокоившие Хинатари. — О Великая Ки, взгляни на дочь твою! — вскричал один из жрецов, высоко вскидывая руки. Хинатари узнала в нем наставника Эбирона, заведовавшего боевым обучением. — Видишь ли ты грех, что она совершила? Видишь ли ты ее раскаяние? Если искренна дочь твоя, помоги ей, открой свою мудрость. Избави ее и прости! — Избави ее и прости! — хором повторили остальные, покачиваясь в такт молитве. Жрица по имени Зуэн, которую Хинатари часто видела поющей близ фонтана, сунула руки в чан с водой, пристроенный тут же, рядом с каменным постаментом, и вытащила оттуда извивающуюся черную атхму — угря из тех, что обитали в водоемах святилища. — О Богиня, открой ум своей дочери, как та раскрывает свои чресла! — взмолилась Зуэн, поднося атхму к нагой и связанной. В следующий миг склизская голова рыбы скользнула меж розоватых складок, и женщина застонала еще громче, еще пронзительней. — Избави и прости ее! Избави и прости ее! Очутившись в живой, горячей среде, атхма лихорадочно забилась, прокладывая себе путь глубже в полость матки. Вскоре лишь подергивающиеся задние плавники виднелись снаружи. Женщину бросило в мелкую дрожь, живот ее взбух, заходил ходуном, повторяя движения угря. Беспрестанно крича и пуская слюну в сжимавшую челюсть веревку, она принялась вырываться, но тщетно — жесткое плетение лишь плотнее врезалось в нежную кожу, что уже протерлась и начинала сочиться кровью. — Избави и прости ее! Избави и прости ее! — твердили жрецы, как заведенные. У Хинатари закружилась голова. Она слабо оттолкнулась от арки, ступила назад, намереваясь сбежать прочь от этого действа, но неожиданно почувствовала на своем плече чью-то увесистую ладонь. Подняв глаза, девушка едва не потеряла сознание: сверху вниз на нее взирало устрашающее лицо первого стража. — Уходите! — внезапно вскричала она не своим голосом. — Оставьте меня! Не трогайте!.. Ужас захлестнул Хинатари целиком, когда Морикар схватил ее одной рукой и прижал к себе, а другой закрыл рот, заглушая исходящие из него крики. Страж взял девушку на руки и куда-то понес. Поняв, что сопротивляться бесполезно, Хинатари расплакалась. «Что он собирается со мной делать?»* * * * *
Безмолвный великан остановился на кухне — небольшом прямоугольнике, вырубленном в скалах, где располагались большие печи, жаровни и различные бытовые инструменты. Под потолком висела туша убитой свиньи. С ее перерезанного горла капала, ударяясь о стенки подставленной тут же миски, густая кровь. — Пожалуйста... — прошептала Хинатари. Ее конечности онемели от страха и отказывались слушаться. — Пожалуйста, отпустите меня... Морикар осторожно поставил ее на землю. Хинатари с растерянностью взирала на испещренное шрамами лицо мужчины, не понимая, что же он от нее хочет. Страж взял со стола дощечку, предназначавшуюся для резки овощей и фруктов, достал из печи уголек и торопливо накорябал что-то деревянной поверхности.«Девственицам нельзя сматреть ритуалы»
«Жрецы накажут»
«Не падходи к церимонниальным залам»
— В-вы... — Хинатари удивленно воззарилась на немого собеседника. — Вы умеете писать? Я слышала, стражей не учат грамоте... Морикар вновь взялся за уголь.«Я учиться сам»
Затем вернулся к предыдущим словам и подчеркнул их жирной линией. — Ясно... — Хинатари смущенно помяла пальцами подол своей юбки. — Я более никогда так не поступлю. Просто услышав крики, я решила... Морикар покачал головой. — Скажите, что жрецы делали с этой женщиной? — Девушка запнулась и поежилась, вспомнив о подробностях жестокой церемонии. — Почему же... почему они мучили ее?«Если человек нарушать Огненный обычай, он попасть в Храм и жрецы делать молитва»
«Если человек нарушать Огненный обычай второй раз — жрецы наказывать»
— Чем же провинилась бедняжка?«Она отказываться от совокупления»
Хинатари закусила губу. Ей, как урожденной конохагардке, было хорошо известно о порицании "неспящих" — женщин и мужчин, по тем или иным причинам отказывающихся от сексуальной связи. Они считались явлением даже более дурственным, чем бесплодные. Хинатари случалось наблюдать публичные казни, побои слуг и другие жестокости, но все же... за время, проведенное в Храме, она отвыкла от подобных зрелищ. — Если я захочу рассказать об этом господину Ирунису, он тоже... накажет меня? Морикар живо замотал головой, опровергая.«Ирунис — добрый человек»
«Но другие нет»
«Биригись других»
Страж внезапно замер, словно зверь, почуявший запах чужака. Со стороны пустоши послышались шаги — шлепанье сандалий по отполированному камню. Теперь Морикар писал второпях, отчего некоторые буквы разобрать было труднее.«Пора»
«Биригись, маленький госпожа»
* * * * *
Весь следующий день Хинатари боялась остаться в Храме надолго. На чтениях старших жриц, посвященных философии, она расположилась в рядах задних слушателей, как можно дальше от оратора — по досадному совпадению, им была вчерашняя Зуэн. Ей стало немного спокойнее, когда она встретила Морикара на тренировочных боях. Девушка робко улыбнулась ему, однако страж не придал этому значения. И удары его были не менее грубыми, чем обычно — хотя за минувшие года Хинатари наловчилась отражать их. Едва занятия окончились, бывшая наследница рода Хугара поспешила на гористую пустошь — самое уединенное место, какое только можно было отыскать в Храме Огня. — Хинатари! — ударил ей в спину оклик Сакуроны. Названная сестра продиралась к ней через толпу прочих учениц, расходящихся по своим покоям. — Хинатари, постой... Девушка лишь ускорила шаг. Пустошь была, как водится, суха и неприветлива, оттого ее никто не навещал. Сюда попадало слишком много солнца, но не было высокой растительности, способной укрыть случайного путника от палящих лучей. Внимательная Хинатари давно нашла себе убежище здесь — в расщелине меж багряными скалами, что вели в просторную и прохладную пещеру. Оглянувшись через плечо, убедившись, что никто не следовал за ней, девушка успокоилась и устроилась на земле, подобрав под себя ноги. Сидела так долго-долго, прислушиваясь к тишине, млея от одиноких размышлений. Казалось, будто здесь она всегда будет безопасности. Никто не посмеет потревожить... — Здравствуй. Хинатари медленно подняла глаза и обомлела: пред ней стоял высокий юноша в военных одеждах — алой юбке, перевязанной поясом, металлических наплечниках и ремнях, обвивающих мускулистый торс. У него были жесткие светлые волосы, стоящие торчком. Юноша широко улыбался — и Хинатари не имела ни малейшего представления о том, как ему удалось пробраться в пещеру незамеченным. Девушка резко вскочила и отбежала к стене, угрожающее выставляя вперед руки. — Постой! — воскликнул незнакомец, отступая назад. — Я просто... просто хотел поздороваться. Меня зовут Нарухар Узумир, я из Конохагарда, как и ты. Мы с братьями приехали, чтобы принять участие в Огнепоединках, но я отстал от них и заблудился... а потом увидел тебя и проследовал за тобою, чтобы спросить дорогу. Пока юноша говорил, Хинатари пристально рассматривала его. Нарухар — так он назвался? — не казался похожим на других Конохагардцев. Куда более простой и вежливый, чем-то, пожалуй, напоминавший Ируниса Умина. — А тебя как зовут? — дружелюбно спросил Нарухар. — М-меня... — девушка засмущалась. Она впервые знакомилась с кем-то сама — ранее ведь ее всегда представлял отец, или Сакурона, или господин Умин. — Хинатари. Лицо Нарухара вытянулось. — Так ты та самая... одна из Верховных? — он резко подался вперед и схватил ее за руку. — О, я всегда мечтал с тобой познакомиться! То есть со всеми вами... говорят, будто вы можете беседовать с Богиней! И владеете техниками боя, недоступными даже нам, царским воинам! — Это... — Хината растерянно посмотрела на руки, накрывающие ее собственные. Такие большие, жесткие и мозолистые. Руки воина — сразу ясно. — Ох, прости... — Нарухар почтительно отстранился и склонил голову. — Я хотел сказать, простите мне мою дерзость, ваше Огнейшество! — Н-не стоит... — тихо ответила Хинатари. — Я не сержусь на вас. Нарухар вновь улыбнулся ей, и девушка почувствовала на сердце странную теплоту. Было что-то располагающее в глубине его глаз, голубых, словно полевые васильки — что-то, что не оставляло места тревогам и опасению. — Почему вы прячетесь в этой пещере? — Нарухар оглядел неровные каменные своды. — Не думал бы, что встречу Верховную жрицу в подобном месте. — Я... — она замялась. — Ну, я... Она и впрямь терялась, не ведая, что ответить. Едва ли стоило говорить о том, что порой ей хочется побыть подальше от Храма и людей, обитающих в нем. Как Верховная жрица, она была призвана любить и защищать это место, а не бежать от него. — Можете не отвечать, госпожа Хинатари, — сказал Узумир с пониманием. — Мне тоже порою хочется побыть подальше от Конохагарда и людей, обитающих в нем. Хотя я, как воин, призван любить и защищать его... Хинатари вскинула глаза. — Что такое? — забеспокоился Нарухар. — Прошу простить, с уст моих могла сорваться глупость... — Что вы! — Хинатари замахала руками. — Не поверите, но... я подумала о том же самом. Они немного помолчали, улыбаясь друг другу. В конце концов щеки Хинатари так раскраснелись, что она вынуждена была стыдливо прикрыть их волосами. — Так вы поможете мне найти дорогу к Храму, когда отдохнете от бремени Верховной жрицы? — весело поинтересовался Нарухар. — Я могу подождать снаружи, сколько потребуется... — Пожалуйста, оставайтесь. — Попросила Хинатари, изумляясь своей неожиданной смелости. — Ваше общество мне приятно. Голубые глаза засияли, вновь воззвав к ее сердцу. — Это будет великой радостью для меня, госпожа!