Владыка мира, Око Смерти и отец всего сущего, Огонь! Я призываю тебя законом печали земной, Я призываю тебя во имя неизбежности твоего царства! Я заклинаю тебя предками, Я заклинаю тебя тенями и деяниями тьмы, Я заклинаю тебя словами боли и обрядами погребений! Яви свою посланницу и дочь, богиню Ки. Да откроет Ки глаза мои, чтобы я мог узреть, Да откроет Ки уши мои, дабы я мог услышать, Да откроет Ки ноздри мои, дабы я мог учуять, Да вскроет Ки силу в моей деснице, дабы я мог удержать свою сокровенную суть. Да откроет Ки рот мой, дабы я мог провозгласить ее в пределах и за пределами мира земного. Восставший против открытой мне сути, Человек ли, бог ли, да будут восхищены демонами преисподней! Девять страшных зверей исполнят свой долг, В мучениях предстанет на суд он пред твоим Оком!
Нарухар думал о предстоящем поединке, как о еще одном способе испытать себя, испытыть свои силы и крепость духа — духа, что Конохагард раз за разом безуспешно пытался сломить. С тех пор, как его, совсем маленького, с позором лишили аристократического чина и отдали во власть воинского. С тех пор, как он начал слышать злобные пересуды горожан за своей спиной. С тех пор, как стал изгоем, уродом. Всегда.Погляди, не тот ли самый это мальчик? Ох, не показывай на него. Плод омерзительного проступка, любви женщины и мужчины, отрекшихся от совокуплений со своими братьями и сестрами в Дни Страстные... Ки навечно прокляла его, проклянет и тебя! Безбожное создание... Безбожное создание.
Дверь резко распахивается, вынуждая юношу вздрогнуть и невольно опустить руку на лежащий подле него меч. Он испытывает некоторое облегчение, увидав на пороге безоружного и недовольного чем-то Саскара Учидахи, однако полностью тревога не уходит. — Что-нибудь случилось? Вопрос остается без ответа, покуда Саскар стоит в дверях и напряженно вглядывается в комнату. На нем лишь легкие хлопковые брюки, туника для сна... и ничего более. Из-под неплотной ткани проглядывают крепкие, но изящные линии тела, очертания налитых мускул в районе плеч, груди и живота. Саскар смотрит осуждающе, а Нарухар решительно не понимает, почему. — Я сделал что-то, что могло бы тебя рассердить? — осторожно спрашивает он. Безуспешно. Саскар молча захлопывает за собой дверь, затем запирает на ключ. Нарухар следит за ним неотрывно. Тонкое лицо боевого товарища с безупречными, безукоризненными аристократическими чертами, обрамленное густыми смоляными прядями, застыло в упрямом неодобрении к чему-то неведомому. Кажется, будто оно совсем не вбирает, а, напротив, отторгает теплый отблеск свечи — ведь даже в желтом свете остается призрачно-бледным. Небольшая комнатушка, отделанная камнем и неровно спиленным дубом, озаряется пляшущим огоньком свечи. Тускло, смутно, скромно... однако им, отверженным сынам Конохагарда и закаленным воинам, такая обстановка по душе. — Не строй из себя идиота, я на это не куплюсь, — холодно произносит Саскар, усаживаясь на край кровати и обращая взор в зарешеченное квадратное оконце. — Я слышал, ты имел честь поближе познакомиться с одной Верховной... Хинатари, кажется? — А-а... — Нарухар против воли заулыбался. — Верно, госпожа Хинатари. Она показалась мне неплохим человеком. Похоже, ей тоже не слишком уютно здесь... по крайней мере, она скрывалась в пещере от опеки жречества. — И ты был в этой пещере? — продолжал допытываться Саскар. Лицо его оставалось совершенно непроницаемым, однако Нарухар знал, что он не пришел бы к нему сейчас просто так, без веской на то причины — покои Огненных Воинов охранялись с особой тщательностью, и даже Саскару, мастеру незаметно подкрадываться к противникам, было бы непросто избежать караульных. — Разумеется, был, — кивнул Нарухар. — Я же дал понять... — И как тебе эта Хинатари? — выдает потомок погибшего Дома с неожиданной насмешкой. — Потрясла воображение, нет? Говорят, Верховные жрицы в совершенстве овладевают искусством любовных утех... Причина, по которой Саскар явился к нему в такой час, внезапно сделалась ясной, как белый день, удивительно даже, что он раньше не догадался. — Значит, ты пришел, чтобы выразить мне, что ревнуешь? Учидахи высокомерно вскидывает голову и хмурится, однако Нарухар знает, что это — напускное, чтобы не признать, не показаться слишком искренним. Саскару всегда тяжело давалось доверие, недаром в бою он всегда действовал в одиночку, отвергая помощь товарищей. «Несносный гордец...» — рассеянно думает Нарухар. Он перекатывается на другой конец кровати, так, что его голова оказывается на коленях у полуночного гостя, пытливо заглядывает ему в глаза и поднимает руку, чтобы коснуться пальцами точеного подбородка. Кожа гладкая и холодная, словно мрамор. И, словно мрамор, не имеет никакого запаха. То была еще одна занимательная особенность Саскара Учидахи, доводившая до совершенства его искусство незаметной слежки — его столь же трудно было почуять, сколь и услышать. — Сколько я должен говорить, — негромко, но неотступно молвит Нарухар. — Я принадлежу только тебе. Хотя нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Если пойдет слух, что между мной и госпожой Хинатари было что-то страстное, это сыграет нам обоим на руку... Отношения между двумя мужчинами во владениях Огня не приветствовались и карались со всей строгостью закона. Провинившихся один раз отправляли в Храм, где жрецы изводили их самыми жестокими ритуалами — прижигая естество раскаленными щипцами или запуская в уретру мальков атхм. Считалось, что подобные меры удерживают огневольного человека от повторного акта мужеложества. Застанных же за небогоугодным делом во второй раз публично казнили на центральной площади. Или в Колизее, если казнь выпадала на праздники или ярмарки. Говоря откровенно, Нарухара страшила перспектива умереть столь мучительно и позорно, а потому он использовал любые возможности, чтобы скрыть свою греховную природу. За время армейской службы юноша намеренно заработал себе репутацию заядлого повесы, охотно дарящего женщинам семя, что весьма, надо сказать, не нравилось его возлюбленному, Саскару Учидахи, с которым они сблизились, еще будучи детьми — отверженными, отринутыми сиротами, ищущими человеческого тепла и поддержки. Наследник погибшего Дома относился к своему товарищу и любовнику слишком собственнически, чтобы прощать похождения по девицам или слухи о них, и Нарухар раз за разом удивлялся: неужели его ревность так сильна, что даже сильнее страха, который они разделяют по отношению к огненным порядкам? Вглядевшись в потемневшие глаза своего названного брата, Нарухар понимает, что привычные доводы не подействовали на него и в этот раз. — Отчего же ты не хочешь подкрепить этот слух, брат? — интересуется Саскар со свойственной ему строптивостью, затем перехватывает руку Нарухара и с силой сжимает, будто вкладывая в этот жест всю свою обиду. — Чтобы уж наверняка... — Не сердись, — мягко просит Нарухар. — Я ведь тоже могу рассердиться. Его пальцы перемещаются к губам Саскара, а после, не встретив сопротивления, пробегают вдоль шеи и обвиваются вокруг нее. Нарухар с неожиданной грубостью тянет темноволосого воина на себя и впивается в его губы со страстью, достойной — он был в этом совершенно уверен — самых уважаемых господ развратного Конохагарда. Они целуются долго, но Саскар, наконец, отстраняется, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Его глаза кажутся захмелевшими. — Нам нельзя, — выдыхает он. — Здесь нельзя... — Не волнуйся. Никто не потревожит. Прежде, чем Саскар успевает возразить, Нарухар резко садится на кровати, опрокидывает его и подминает под себя, плотно укладываясь сверху. Они оба возбуждаются немедленно, и Саскар несдержанно стонет, когда их набухшие под туниками естества трутся друг о друга. Нарухар грубо закрывает ему рот рукой. — Сегодня я снова обладаю тобой, — жарко шепчет он. — Ты мой, слышишь, Саскар? Не смей думать, что хоть одна женщина в этом мире способна встать между нами. Не отнимая руки, он опускается ниже. Саскар отчего-то паникует, цепляется за эту руку и силится отвести от себя, но напрасно — Нарухар Узумир слишком силен физически. И когда его горячий рот, наконец, добирается до низа живота, осыпает его мелкими поцелуями, ныряет под линию штанов и обхватывает губами член... — Н-н-м-м... — мычит Саскар в его ладонь. — М-м-н-ру-хрр... Нарухар берет глубоко и быстро — в своей обыкновенной манере. Время от времени отстраняется, чтобы обласкать языком одну лишь головку члена, но спустя пару мгновений снова заглатывает его целиком, заставляя крупную дрожь пробегаться по телу изнывающего Саскара. — Нарухар, я сейчас... сейчас... О, Нарухару не требуются подтверждения! Ему ведомо, что внутри Саскара все вздыбливается, напрягается, подобно натянутой тетиве лука, что его дыхание становится быстрым, а затем — что он протяжно стонет, дрожит и бурно изливается ему в рот. Нарухар принимает семя жадно и облизывается, точно пес, которому недодали корма. «Вкусный.» Прекрасное лицо Саскара, смятое, скомканное болезненным удовольствием, панически вытягивается, когда названный брат грубо переворачивает его на живот и спускает вниз штаны. Саскару неудобно — он вминается головой в каменную стену, а руками упирается в кроватную раму. Однако куда неудобнее возбуждение, пляшущее где-то меж тазобедренных выступов, тепло разливающееся и колющим разрядом отдающее в головку члена. Чувство неконтролируемое и потому опасное. — Нет, не надо... — голос Саскара звучит тихо и ожесточенно — он не хочет, чтобы их возню случайно услышали снаружи. — Нарухар, нас ведь могут... Он приглушенно вскрикивает, когда безучастный к увещеваниям любовник накрывает его тонкокостное тело своим, горячим и мускулистым, и вцепляется зубами в шею — некрепко, но достаточно для того, чтобы возбуждение стало безумным. Он чувствует, как Нарухар входит, как заполняет его медленно, но настойчиво, тянуще, но приятно, и последние страхи уходят, уступая место экстатическому выдоху и лихорадочному стискиванию простыней. Нарухар ритмично двигает бедрами, с каждым мгновением проникая глубже, а Саскару и этого мало — потому он охотно, почти просяще подается задом навстречу этим движениям, зажмуривает глаза, чтобы сполна отдаться ощущениям, чтобы вообразить себе, что они не здесь, а где-то далеко, где нет людей, кроме них, влюбленных и охваченных сладострастным удовольствием. Нарухар одной рукой хватает Саскара за волосы и притягивает к своему лицу, и внутри юноши все переворачивается от восторга, от замирания, от пленения этой силой и властью. — Скажи, — приказывает Нарухар. — Скажи, не то я перестану. — Нарухар, — послушно выдавливает он, чувствуя, как вслед со словами вниз по подбородку стекает дорожка слюны. — Нарухар... Властителя эта вымученность вполне удовлетворяет, и он резко, без всякого предупреждения учащает поталкивания, одновременно с этим крепко удерживая Саскара за бедра — чтобы он, чего доброго, не подумал, что у него будет возможность сбежать. Они кончают одновременно, давя последние стоны за плотно сжатыми челюстями. Когда семя Нарухара выстреливает где-то там, внутри, короткая конвульсия пронизывает тело Саскара и отбрасывает назад, вынуждая приникнуть к твердой и мокрой от пота груди возлюбленного. Саскар ошалело, будто в трансе, отыскивает непослушными губами губы Нарухара и нежно касается их. Какое-то время они сидят, прижавшись друг к другу, успокаивая дыхание и наслаждаясь медленно рассеивающейся истомой. Нарухар опускает голову на плечо Саскара, и тот чувствует, что его губы удовлетворенно улыбаются. — Ну что, Саскар... — негромко произносит он. — Думаю, ты все понял. Как намереваешься извиняться? Перед глазами Саскара тут же проплясывают быстро сменяющиеся изображения, связанные с предполагаемыми «извинениями» — как он обхаживает великолепный член Нарухара своим ртом, помогая себе рукой, или скачет на нем, подобно седоку, пока Нарухар своим неизменно ухмыляющимся взглядом смотрит на него снизу вверх. Саскар любил долгие утехи. То, что произошло между ними сейчас, обыкновенно бывало малой прелюдией перед страстной ночью... Неожиданно в дверь постучали. Умиротворение, укутывавшее юношей, исчезло в тот же миг, они похолодели от ужаса и синхронно обернулись на деревянную преграду — единственное, что сейчас скрывало их от зоркого глаза Конохагардского правосудия. — Тебя кто-нибудь видел? — тихо, но жестко спросил Нарухар. — Никто! — уверенно ответил Саскар, стараясь не пропустить в голос тревожные нотки. — Тогда спрячься. Саскар не спорит. Он стремительно и бесшумно перемещается под кровать, а Нарухар, вооружившись своим мечом, направляется к двери, прикидывая в уме возможные события. Расклад был не самым обнадеживающим. Если Саскара и впрямь заметили, то его сокрытие под кроватью станет предметом еще больших подозрений. В таком случае прорываться, скорее всего, придется силой, хотя исход вряд ли станет удачным... Нарухар искренне надеялся на то, что разведчик не ошибся и к нему явились по другому важному вопросу — несомненно важному, учитывая поздний час. Секунды, которые он потратил на то, чтобы отпереть дверь, показались ему невыносимо долгими, а звук поворачивающегося в замочной скважине ключа — невыносимо громким. Жалобно заскрипели петли. Нарухар мысленно представлял стоящих по ту сторону храмовых Стражей — высоких, грозных, пугающие безмолвных, однако вместо этого его взору представла одна-единственная фигура, крепкая, но сухощавая, облаченная в свободные ватиновые одежды. — Вы? — изумленно выдохнул он.