Жрицы Мертвого Храма

В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

      На лагерь, разбитый в нескольких милях от каменистого перевала, опускались вкрадчивые сумерки полупустынь. Кисамерх смотрел через полог на бездонное черное небо, на вспыхивающие тут и там россыпи звезд, молча начищал лезвие меча и едва слышно напевал себе под нос. Как любил и умел — тягуче, басовито. Мысли его были далеки и отстранены от всего мира, однако ее приближение он угадал без труда — еще до того, как она свернула на тропинку, ведущую к его шатру. Угадал и растянул губы в злорадной ухмылке. — Каждый раз я думаю, что ты не придешь, — сказал он в темноту. — Но ты приходишь, как дикая волчица, которую вечно подкармливают... — Мне не нравится, когда ты сравниваешь меня со зверем.       Тейи-Тен слегка отодвинула завесу шатра и застыла на пороге будто бы невзначай, хотя Кисамерх знал, что она красуется перед ним. Тонкая, покатая девичья фигура четко вырисовывалась на фоне звездного неба, а невесомые флеровые одежды и волосы, в кои-то веки распущенные, развевал легкий ветер. — Пытаешься приручить человека? — невольно поинтересовался Кисамерх. Он завороженно наблюдал, как она медленно подходит к нему, покачивая бедрами. — Обижаешь, Кисамерх, — надулась ночная гостья, опускаясь перед ним на корточки. — Я ведь уже его приручила.       Разбойник отнял руку от своего оружия и потянулся к ее личику, юному и свежему, с еще не сошедшей детской пухлостью. Ладонь была такой большой, что могла бы накрыть его целиком. Какой же крохотной она, Тейи-Тен, казалась в сравнении с ним, могучим потомком киригардских гладиаторов!       Кисамерх очертил двумя пальцами девичий подбородок, затем коснулся губ — мягких и нежных, точно цветочные лепестки.       Тейи-Тен прикрыла глаза и задышала чаще. — Мне приятно, когда ты трогаешь меня, — доверчиво сказала она, подаваясь навстречу прикосновениям. — У тебя трепетная рука, хотя и такая большая... — Зверю всегда приятно, когда его трогают, — в голосе Кисамерха звучала самая откровенная, самая едкая на свете насмешка.       Впрочем, по-другому он не умел. — Язык у тебя совсем не трепетный, — заметила Тейи-Тен, не открывая глаз. — Непростительно грубый. Но я знаю, что ты любишь меня. Мужчина слишком малодушен и труслив, чтобы признаться женщине в своих чувствах... это сложнее, чем вспарывать кожу мечом, верно? — Да.       Тейи-Тен знает его, как и любого мужчину. Тейи-Тен — удивительная женщина. Она может видеть насквозь, но слишком угловата, нелепа и добропорядочна, чтобы использовать этот талант против других. Тейи-Тен любит играться, но точно знает, когда нужно стать серьезной. Тейи-Тен хорошо помнит боль, но всегда улыбается. Тейи-Тен невозможно разгадать, однако последний год Кисамерх, потакая своему природному упрямству, отчаянно пытается это сделать, и если уж не ухватить разгадку за хвост, то хотя бы приблизиться к ней. — Почему ты остановился? — ее вопрос выводит Кисамерха из транса, и он обнаруживает, что девушка с корточек переместилась к нему на колени и устроилась в них, подобно кошке. Расслабленная и почти нагая — женщины юга, как известно, под полупрозрачным флером белья не носят — она неподвижно смотрела на него своими огромными карими глазами.       Кисамерх тяжело вздыхвает и берет голову Тейи-Тен в свои руки, утыкаясь лбом в ее лоб, чувствуя, что не в силах вынести этот взгляд. — Кисамерх, я... — Сиди, — бормочет он. — Сиди так, иначе я убью тебя.       Тейи-Тен, конечно, не слушается. Она немедленно выскальзывает из его хватки и приникает к щеке поцелуем. Маленьким и влажным — именно таким он отпечатывается на обветренной щеке Кисамерха. Девушка не останавливается и усеивает такими поцелуями другую его щеку, и лоб, и шею. Тонкие ладошки требовательно зарываются в волосы и тянут на себя. — Будь рядом, Кисамерх, — просит Тейи-Тен, и на словах этих голос ее предательски дрожит. — Будь всегда рядом со мной...       Кисамерх сдержанно молчит, хотя знает, что все так, как она просит — он будет рядом с ней, по крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь из них не погибнет. Он будет держать Тейи-Тен в своих руках, хотя это мучительно, невыносимо, уязвимо. Будет... хотя ведает, что для воина привязанность к одной женщине сродни отсечению руки. Жить можно, бороться можно, но уже не так удобно, как прежде — не с вечно преследующим страхом пропустить смертельный удар.       Лишь представить себе — как много условий лишь для того, чтобы жить! Иной раз даже хочется опустить руки. Однако Кисамерх не дурак, чтобы так поступить. Ведь без жизни не будет ночей в походном шатре, не будет Тейи-Тен с ее бесконечными загадками, не будет ее хрустального плача и струистого крика...       И круг этот с оглушительным щелчком замыкается вокруг исполинской шеи Кисамерха.       Он осторожно стирает слезы с щек Тейи-Тен пальцами своих жестких, мозолистых рук, годных, как ему всегда казалось, исключительно для того, чтобы держать меч. Примечательно, однако эта женщина, явившаяся невесть откуда, подобранная им где-то в степи с полураспоротым животом, содрогается и томно стонет под этими руками всякий раз, как наведывается в его шатер. Кисамерх умел доставить удовольствие женщине — но никогда не думал, что это будет так естественно и легко. Как будто Тейи-Тен предназначалась только ему — и никому более.       Поддаваясь внезапному порыву, Кисамерх укладывает ее на спину, опускается вниз и находит лицом живот. — Н-нет, — всхлипывает Тейи-Тен. — Не надо там...       Он легонько ласкает губами безобразные, криво заросшие шрамы, покрывающие область под выступающими ребрами и ниже. Тейи-Тен отзывается надрывным плачем. — Ты красива, Тейи-Тен, — приговаривает Кисамерх, поглаживая все места, до которых только может дотянуться. — Ты очень красива. Все, что в тебе есть, красиво.       Он знает, что Тейи-Тен не может перестать плакать, потому что чувства переполняют ее, и эта мысль — мысль о том, что она так отзывается на то, что он говорит и делает — сводит его с ума.       Ему хочется, чтобы ей было приятно.       Тейи-Тен сдавленно ахает, когда губы Кисамареха достигают ее промежности через тончайшую ткань, и прогибается в спине, когда он принимается блуждать по ней языком. Она лихорадочно вцепляется пальцами в его волосы. Ей слишком хорошо, но отстранить голову киригардца — все равно, что попытаться передвинуть валун. Бессмысленная затея.       Кисамерх хватает девушку снизу, за ягодицы, и плотнее притягивает к себе. Ее сладострастные постанывания действуют на его разум опьяняюще. Тейи-Тен мечется на плетеных циновках, будто не в себе, и неразборчиво лепечет его имя. — Будь во мне, Кисамерх, — наконец, взмолилась она. — Мне невыносимо не чувствовать тебя в себе... прошу...       Он подается назад, и Тейи-Тен тотчас этим пользуется — вскакивает и шарит в его штанах, нащупывая естество. Кисамерх даже удивляется такой прыти. Он помогает ей освободить себя от одежды, и Тейи-Тен, не отводя внимательного взгляда, опускается к его паху. — Не нужно, — качает головой. — Он великоват для тебя.       И верно — ротика Тейи-Тен хватает лишь на то, чтобы обхватить верхушку мощного киригардского члена, уже вовсю стоящего и сочащегося смазкой. Верхушку эту, впрочем, она посасывает столь старательно, что Кисамерх не сдерживается, издает громкий стон.       Настоящее измывательство, видят боги!       Он поднимает ее за зад и нетерпеливо усаживает на себя. Тейи-Тен послушно пристраивается к члену, мало-помалу впускает его внутрь, ерзая и покусывая губы. — Тебе больно? — тревожно спрашивает он, аккуратно убирая волосы с ее взмокшего лба. Тейи-Тен ожесточенно мотает головой и падает вперед, обвивая руками мускулистый торс возлюбленного и утыкаясь лицом в его грудь. Член, наконец, входит в нее целиком, но Кисамерх еще выжидает некоторое время, давая девушке возможность привыкнуть.       Когда Кисамерх начинает двигаться, Тейи-Тен кажется, будто она вмещает в своем лоне целый мир — и этот мир, настойчиво проталкиваясь внутрь нее, пускает по телу волны жаркого удовольствия. Тейи-Тен, однако, не теряется и ловко подхватывает темп, беспрестанно подскакивая и вновь насаживаясь до основания. Тут уж стонет Кисамерх, и девушка не сдерживает самодовольно-радостной улыбки. — Ты... — рыкает он, хватая ее за шею. Тейи-Тен на миг показалось, что разбойник попытается задушить ее, но вместо этого она получает его пылкий, требовательный поцелуй. Одновременно с этим горячее естество киригардца принимается вбиваться в нее все быстрее, пробуждая глубоко внутри стремительно нарастающую негу.       Оргазм накатывает на них разом, сметая всякую связь с миром приземленного бытия, оставляя лишь безбрежные ощущения единения и болезненного экстаза. Кисамерх прижимает стан Тейи-Тен к своим бедрам так крепко, будто хочет, чтобы они срослись воедино. Тейи-Тен чувствует, как он изливается в нее, и хотя девушку отвращает плодородный культ Конохагарда, возвышающий мужское семя, чувствовать в себе семя Кисамерха ей кажется приятным... и правильным.       После страстных утех они подолгу сидят, обнимаясь, касаясь друг друга обнаженной кожей и слушая, как за границами шатра распевают цикады. Тейи-Тен ласково гладит Кисамерха по затылку, перебирает пальцами волосы и улыбается, уткнувшись лицом ему в шею.       Не просто улыбка — победный оскал. Оскал волчицы, приручившей человека.       Кисамерх благосклонно позволяет ей возгордиться своим превосходством. Он откидывается назад, на подушки, и покорно закрывает глаза. Торжествующая волчица укладывается ему на грудь, переплетает его ноги со своими собственными — словом, делает все, что ей вздумается, пользуясь непреложным правом победительницы. — Когда мы придем в Конохагард, — хрипло говорит Кисамерх. — Я собственным мечом вырежу каждого мужчину, старика и ребенка, которые могли прикоснуться к тебе тогда. Мне все равно, что ты об этом думаешь. — Я ничего об этом не думаю, — отвечает Тейи-Тен, полудремно ворочаясь у него на плече. — Пока со мной Кисамерх из Киригарда, я могу не думать ни о чем...       Он поворачивает голову, касается ее лба чутким поцелуем.       В другое время он бы удивился подобной безучастности со стороны добросердечной Тейи-Тен, но не сейчас, когда она лежит в его шатре уставшая и счастливая. Да и верно, в сущности, ведь всякому зверю... лишь бы ни о чем не думать.