Будут ли демоны счастливы?

      Беверли разрешили покинуть палату только через несколько дней. Все это время он хранил заветные ампулы, словно полыхающее огниво, в постоянном страхе раскрытия своего поступка. Юноша старался хотя бы пару раз за день перепрятывать их, боясь, что кто-то увидит, и постоянно находил для парализаторов новые укромные местечки: под матрасом, в дальнем углу прикроватной тумбочки, за оконной рамой. И каждый раз, когда казалось, что идеальное место найдено, кто-то начинал крутиться рядом, будто бы специально чтобы позлить Беверли.       Клиффорд к больному больше не заходил. Насколько знал Беверли, у его пары начался «сезон» упорной терапии и на это время ему было запрещено покидать собственную камеру. Юноша старался проявлять понимание, ведь вряд ли Клиффорд сидит буквально взаперти по своей воле, но тот факт, что уже несколько дней они не виделись и не разговаривали невообразимо раздражал его.       Именно поэтому сразу после выписки Беверли направился прямиком к камере своей пары. На подходе к этому отдаленному от остальных камер месту юноша почувствовал, как волнение медленными, тягучими волнами захлестывает его тело. Ноги в простых резиновых сланцах становились ватными, руки подрагивали и спина нервно ссутуливалась, будто напряжение Беверли существовало не только в его голове — оно пронизывало все тело насквозь. На подходе к камере юноша даже остановился, чтобы собраться и перевести дух. Было жарко, и расстегивая верхние пуговицы светло-синей рубашки Беверли думал о том, что это, наверное, все от волнения. Ведь он одновременно хотел, рвался к своей паре и все время, проведенное в больничном крыле, думал только о нем, но с другой его при мысли о молчаливой угрозе, исходящей от Клиффорда, привычно охватывал страх. Раньше, когда они столько времени проводили вместе, этот страх затихал, уступая место другим чувствам, но сейчас, после недолгой разлуки он, казалось, ожил и разгорелся с новой силой.       Возле двери Клиффорда дежурил охранник, который при приближении юноши поднял на него глаза. На секунду Беверли показалось, что он точно знает, зачем юноша здесь: знает не только о надежно спрятанных под одеждой ампулах, но и о мыслях, которые посещали голову Беверли все чаще и чаще. Секунду охранник буравил Беверли взглядом, от которого юноша стремительно бледнел, а потом все-таки опустил глаза.       — Ты можешь провести там не больше десяти минут, — не задавая лишних вопросов сообщил охранник, доставая из запазухи ключи, весело звякнувшие в его руках. Ловко выудив нужный ключ, мужчина отпер дверь и отошел, предлагая Беверли войти. За толстой металлической дверью виднелась еще одна, открывающаяся из рубки управления в другом корпусе. Беверли зашел внутрь импровизированного тамбура и дверь за ним тут же захлопнулась с характерным лязгом. Юноша слышал, как охранник сообщил что-то по рации и вторая дверь, вздрогнув, тоже начала отворяться.       Беверли редко бывал в камере своей пары, но каждый раз он чувствовал себя тут крайне неловко. Трудно сказать, из-за чего: из-за помпезной ли защищенности помещения и строгих взглядом камер слежения, или из-за человека, ожидающего по ту сторону решетки.       Клиффорд, по своему обыкновению, полулежал на кровати, читая что-то. Удивительно, что ему позволяли приносить в камеру книги, которые неровной стопкой высились на прикроватной тумбочке. Когда Беверли зашел, мужчина оторвался от чтения, и, встав с кровати, подошел к нему. На его лице читалось радостное возбуждения, а в жестах Беверли виделась нерешительность, которая появляется обычно после разлуки. По его виду было абсолютно понятно, что о содеянном мужчина не сожалеет.       Когда Беверли шел сюда, он, поглаживая зудящую руку, думал о том, что не будет первым заговаривать с Клиффордом и будет вести себя насколько это возможно холодно, но сейчас, когда он смотрел на крепкое тело и практически родные, темные глаза перед собой, вся решительность медленно развеивалась. До боли хотелось прижаться к нему, почувствовать его руки на своих плечах и спине и жар в груди — там, где кожей чувствуется биение чужого сердца.       — Привет, — первым нарушил молчание Клиффорд и, совершенно неожиданно для Беверли, обнял его, поднимая над полом. Юноша хотел возмутиться подобной вольности, но дыхание сперло от ощущения запретной близости, тепла чужого тела и огненного дыхания куда-то в сгиб шеи.       — Привет, — пробормотал он, пытаясь слабым сопротивлением отстранится от своей пары. В душе Беверли еще чувствовал потребность сопротивляться, показать свою обиду, но тело уже сдалось, свободно обмякнув в желанных объятьях и расслабившись.       Клиффорд, не опуская Беверли, подошел к кровати и сел на нее, устаивая юношу на своих коленях. Всем телом Беверли теперь чувствовал крепкое тело своей пары: широкие плечи, жесткие руки с сильными, большими ладонями, и заметное уплотнение в области паха, соприкосновений с которым юноша избегал с особым старанием. Будто смеясь над тщетными попытками Беверли избежать сексуализации их мирных посиделок с доверительным заглядыванием в глаза, Клиффорд сильнее прижимал к себе юношу, дышал глубже, касаясь его, и совершенно по-особому улыбался краешками губ, одновременно и подбадривая, и смущая жмущегося на его коленях Беверли.       — Я принес… — пробормотал Беверли, тщетно пытаясь развеять повисшую в камере романтичную атмосферу. Сам того не осознавая, он продолжал неловко ерзать в объятьях Клиффорда, будя в нем охотничий азарт.       — Умничка, — прижавшись губами к шее Беверли промурлыкал мужчина, и от этого развязного движения у юноши захватило дух. Когда ледяной воздух, стремительно достигая критических температур, все-таки ворвался в нервно трепещущую грудь, Беверли замер, после чего резко выдохнул, сопровождая тяжелое дыхание высоким, хриплым стоном.       Клиффорд замер, казалось, так же, как и Беверли удивленный внезапными вольностями тела юноши. Последнему хотелось зажать себе рот, извиниться или вовсе сделать вид, что ничего не случилось, но предательский организм отказался слушаться, и вместо логичных действий Беверли вдруг покраснел от корней волос до скрытой воротником рубашки шеи.       — Тебе так нравится моя компания, — с улыбкой сказал Клиффорд и, внезапно подавшись вперед, повалили Беверли на кровать, полностью загораживая от его мечущегося взгляда тусклый свет дневных ламп своим телом.       Руки мужчины, но этого оглаживающие напряженно выпрямленную спину Беверли, теперь вольно спустились на талию и бедра, и за каждым легким касанием юноше казалось оставляли огненные полосы. Пальцы Клиффорда в один момент вдруг скользнули за резинку штанов Беверли, туда, куда он заткнул заветные ампулы, и уже через секунду юноша перестал чувствовать их давящего тепла на свою кожу.       Несмотря на то, что Клиффорд получил парализаторы, которые тут же, мановением руки фокусника, исчезли между его пальцев, мужчина, кажется, не собирался останавливать неторопливые и пошлые ласки. Теперь его ладони скользили вслед за блестящим взглядом, касаясь тела Беверли. Он трогал в самых обычных местах: грудь, торс, плечи, но от чего-то касания именно этого человека казались Беверли невероятно развязными, развратными и возбуждающими. Под внимательным взглядом не только тело юноши, давно уже прекратившее бесполезное сопротивление, но и его сознание плавилось, словно сливочное мороженое в жару.       Хотелось остановить это все, оттолкнуть Клиффордра, хотелось продолжить и не останавливаться никогда, хотелось, чтобы этот сладостный момент необычайного единения, когда малейшее движение расслабленных мышц воспринимается как сигнал к действию, продлить не целую вечность.       Беверли пришел в себя, когда по камере смущенно пронеслась жесткая трель звонка и безразличный голос из динамика сообщил, что свидание закончилось. Словно опомнившись от морока, Беверли встал с кровати, оправляя свою одежду, и бросив последний взгляд на Клиффорда, который выглядел раскрасневшимся и довольным, вышел из заполненной жаром тел комнаты. Охранник на выходе проводил юношу долгим, говорящим взглядом.       Оставшийся день Беверли предпочел провести в библиотеке, в которой, поддерживая книги одной рукой, он изо всех сил старался забыться. Произошедшее в камере не давало покоя: юноше казалось, что каждый, с кем он встретится сегодня поймет все по одному смущенному выражению лица, не желающему проходить румянцу на щеках и нервно подрагивающим ладоням. Казалось до боли нелепым то, что до сих пор никто не подошел к подозрительно оглядывающемуся Беверли, не задал ему несколько сквозящих укоризной вопросов, не поругал…       Конечно уже давно Беверли знал, к чему рано или поздно приведут их с Клиффордом отношения: объятья, проводимое вместе время, и безумная близость на узких диванчиках. Он чувствовал тепло и что-то вроде покоя, находясь рядом с этим человеком, но теперь юноша понимал, что к привычным спокойным чувствам станет добавляться возбуждение. Конечно, не было ничего страшного и неприятного Беверли в этих чувствах. Но они были так новы, так манящи и незнакомы для него, что при одной мысли о запретной близости со своей парой Беверли впадал в легкое подобие ступора: в его голове не оставалось ни одной стоящей мысли, и все его помыслы мгновенно оказывались забиты нахально улыбающимся лицом.       Вот и сейчас, здоровой рукой гладя корешок книги, лежащей на его коленях, Беверли наслаждался звенящей пустотой в голове и чувством тревожного возбуждения в сердце. За окном стоял погожий денек, и солнечные столбы, заглядывающие в высокие окна, лениво лежали на истершемся паркете, открывая его самые неприглядные стороны: слезшую под ежедневным напором множества ног краску и боевые трещины стыков. В лучах солнца, словно в густых сливках, плавали пылинки, от каждого легкого дуновения ветра начинающие возмущенно кружить. Иногда они пропадали из-под внимательного присмотра ленного взгляда, попадая в тень оконной решетки или кресла, он тут же выныривали снова, немного возмущенные, вальсирующие чуть более резкую траекторию, чем раньше. Беверли вдруг понял, что он, несколько часов уже просидевший в кресле, никак не может определиться со своими чувствами к Клиффорду, но вот о маленьких пылинках думает во всех красках. Попроси его какой-то чудак — и юноша бы в красках и деталях описал свое отношение к замысловатому танцу маленьких частичек, их отношение к нему, и отношение к этому представительному показу солнца, которое до сего момента лишь отвлеченно наблюдало.       Внезапно солнечный свет рассекла высокая тень и Беверли вздрогнул от неожиданности. Он еще пару секунд смотрел на кусочек паркета, где всего секунду назад разворачивалось удивительное представление, и лишь потом, поняв, что тень не исчезнет, поднял глаза.       Перед ним стоял высокий парень, тот самый, что несколько дней назад мило беседовал с Клиффордом. Сегодня он был без своего низкого друга, но этот факт его, кажется, вовсе не смущал, и мужчина сверкал счастливой улыбкой желтоватых зубов.       — Привет-привет, — первым начал он, возвышаясь над Беверли. Юноша, несколько секунд вглядываясь в его лицо, снова опустил глаза в книгу, сделав вид, что никто высокий и наглый не загораживает ему необходимый для чтения свет. — О, как недружелюбно.       Мужчина присел на корточки, и теперь его лицо оказалось на одной линии с лицом Беверли. Он улыбался, но юноша не верил этой широкой улыбке, больше похожей на оскал. Его непрошенный визитер начал снова.       — Разве тебе не одиноко тут, м?       Секунду Беверли хотелось продолжать игнорировать наглеца. Но, когда бросив холодный взгляд на него, он краем глаза заметил заинтересовавшихся ситуацией заключенных, уверенность в собственных силах вдруг пропала. Беверли показалось не лучшей идеей показывать зубы в окружении явно недружелюбно настроенных людей, которые, не видя рядом с юношей защиты вроде Клиффорда, могут сделать что угодно.       — Что тебе? — Беверли с тяжелым вздохом закрыл книгу и вперил уставший взгляд в мужчину.       — Мне? Да сущую мелочь, даже не заметишь, — он снова улыбался, но теперь в спокойных чертах юноше чудилось раздражение. Беверли заметил, что под челкой мужчины, на виске, виднеется глубокий шрам. — Я слышал, только тебя пускают к Клиффорду? — Беверли напрягся, внезапно для себя ожидая какой-нибудь глупой просьбы, как пронести что-то, но следующая фраза заставила его раздраженно выдохнуть. — Ну и как тебе свидание наедине, в тесной комнатушке? Между охранниками такие слухи ходят, такие слухи…       — Это все? — холодно спросил Беверли, но мужчина, улыбнувшись еще шире, продолжил.       — Расскажешь, как оно все было? Мне интересно: что чувствует человек внизу? Тебе было приятно? Ты кричал от наслаждения? Ты кончил?       — Вы!.. — начал было юноша, но его снова нагло перебили:       — Я слышал историю, как в одном городишке двое голубков, совсем как вы, тоже так… голубились, а потом их нашли вдвоем в темном, далеком подвале. Да не пугайся ты! — мужчина коротко хохотнул, и, наклонившись ближе к Беверли, доверительно сообщил: — Они оба откинулись по забавной причине: от интенсивной дрочки.       Беверли резко встал со своего места, намереваясь уйти раньше, чем этот цирк превратится во что-то опасное. Вокруг собирались заключенные, внимательно слушая и посмеиваясь. Беверли тоже хотелось бы рассмеяться: настолько нелепой и странной ему казалось вся та чушь, что нес мужчина.       Он уже хотел уйти, не утруждая себя ответом, когда мужчина схватил его за загипсованную руку, так, что Беверли вздрогнул. Резко развернувшись, юноша наткнулся на холодный взгляд светлых глаз своего оппонента, который тоже поднялся, теперь став на голову выше Беверли.       — Надеюсь, вы не резинками пользуетесь? Они не надежные — лучше таблетки, а то залетишь, — серьезно сообщил он и, до того, как Беверли успел понять смысл сказанных слов, громко засмеялся. Заключенные вокруг тоже захихикали, довольные не сколько шуткой, сколько унижением неприкосновенного ранее Беверли.       Вырвав руку, юноша быстрым шагом вышел из библиотеки, пытаясь не обращать внимания на красные уши, пылающие одновременно он стыда и злости.       В тот вечер Беверли не покидал своей комнаты. Она находилась за зоной свободного перемещения заключенных, и была разделена между юношей и одним из охранников. В голове, раздражающим перезвоном бились мысли о произошедшем в библиотеке. Беверли долго не хотел признавать, но его просто унизили на глазах многочисленной аудитории, причем за что он получил такое отношение — юноше не знал. Конечно, у него были догадки о том, насколько неприятно заключенным видеть его пришедшего сюда по собственной воле, но никогда не подозревал, что это недовольство выльется во что-то более серьезное.       Возможно, думал теперь Беверли, раньше он прибывал в собственных мечтах, всех находящихся здесь приравнивая желаниями и стремлениями к себе. Ему хотелось проводить больше времени со своей парой, без него было плохо, и никогда не ум не приходила мысль, что кто-то может не понимать этого, приравнивать их отношения к грязи, топтать их. Кажется, решил юноша сам для себя, до недавнего времени он был идеалистом.       На следующий день Беверли также решил продолжить свое затворничество, выходя из комнаты только на завтрак, обед и ужин и предпочитая не контактировать с местными. После долгого обдумывания он решил, что лучше не маячить перед ними, а дождаться, пока терапия Клиффорда не окончится. С ним Беверли чувствовал себя куда увереннее в любой компании.       И все же сомнения оставались. Когда юноша еще только повстречал свою пару, они долго общались, разговаривали обо всем на свете и Беверли трудно было бы сказать, что он ничего не знает о своем избраннике. Однако это было тогда, когда Беверли еще считал его простым офисным клерком, живущим тихой, размеренной жизнью. Это было до того, как юноша случайно наткнулся в его подвале на похищенную девушку.       Можно ли теперь доверять тем словам, что он говорил? О его увлечениях, вкусах, семье? Вдруг это тоже была игра, как его притворство добропорядочным господином? И если это все-таки морок, развеющийся с приходом рассвета — что в таком случае знает Беверли о своем соулмейте?       От подобных мыслей становилось жутко, но юноша не мог так просто выкинуть их головы. Он несколько дней практически ни с кем не общался, только обменивался с охранниками ритуальными приветствиями, и, из-за обилия в его черепной коробке свободного места, эти едкие мысли плодились там, как черные грибные споры, закрывая своими пористыми телами светлые воспоминания. В иные моменты Беверли думал, что он ни в чем не уверен — даже в своем желании оставаться с Клиффордом в период его заключения. Это было странно и страшно, и юноша с тревогой думал — правильно ли он поступил?       Однажды на завтраке, когда большая часть заключенных уже ушла на работы, за стол печально ковыряющего еду Беверли кто-то подсел. На секунду в душе юноши вспыхнула радость: Клиффорд должен был получить право выходить из камеры сегодня вечером, и в тот момент Беверли показалось, что он освободился раньше. В голове разом, словно фейерверки, вспыхнули гложущие его мысли, тут же перекрытые радостным предвкушением. Но, стоило юноше поднять глаза, и его ликование улетучилось так же быстро, как и зародилось. Перед ним сидел совершенно незнакомый человек в такой же светло-синей тюремной робе.       — Доброе утро, — поздоровался он, расплываясь в улыбке. В этом простом жесте его рот, мгновенно напомнивший Беверли лягушачий, пересек лицо кривой линией, уголками губ практически доставая до ушей. Этот широкий оскал не прибавил Беверли уверенности в добропорядочности человека, а его закатанные рукава, из-под которых виднелись сплошь покрытые татуировками руки, вызвали еще больше беспокойства. С тревогой Беверли подумал, что лучше не иметь с подобным человеком чего-то общего.       Наверное, что-то недоверчиво-испуганное отразилось на его лице, потому что заключенный вновь ухмыльнулся и очевидно попытался придать своему лицу симпатичное выражение.       — Беверли, верно? Мы с тобой виделись несколько раз на работах и в библиотеке, помнишь?       Беверли не помнил, но упоминание библиотеки, где его несколько дней назад унизили у всех на глазах, снова заставило насторожится.       — Чем-то помочь? — спросил он, желая поскорее отделаться от этого человека и уйти в комнату. Там он просидит до вечера, до возвращения Клиффорда, а после…       — Нет, ничего такого. Меня зовут Тайлор, — заключенный протянул через стол руку и Беверли пришлось из вежливости пожать ее. Ладонь Тайлора была жесткой и грубой, оканчивающейся короткими, узловатыми пальцами. В его рукопожатии чувствовалась сдержанность — будто он не хочет напугать Беверли лишним движением. — Меня сегодня назначили помогать с сортировкой бумаг в приемной, хочешь пойти со мной?       — Нет, пожалуй, — ответил юноша, не понимая, почему он вообще должен был согласиться. Он выглядит как человек, которому комфортно в любой компании?       — Сегодня санитарный день в общежитии охраны, и до обеда пускать туда не будут, — сказал Тайлор будничным тоном. — Будешь сидеть здесь?       — Я… — Беверли на секунду задумался. Он не хотел провести большую часть дня тут, в скуке и одиночестве, но и идти с малознакомым человеком это как-то… опасно. Юноша не знал его, и не представлял, что он может выкинуть. Его размышления новый знакомый прервал через несколько мгновений.       — Знаешь, тебе кое-что передали, — с этими словами он протянул Беверли клочок бумаги, из-за кокетливого заворота которого виднелись ровные буквы.       — Что это? — спросил юноша, разворачивая бумагу. Тут же вопрос отпал сам собой: текст на пожелтевшем листе был выведен каллиграфическим подчерком Клиффорда, который Беверли узнал с первых изысканных завитушках на словах. На секунду ему даже показалось, что он почувствовал от этого тонкого листка запах своей пары, но он тут же перебился привычными для столовой запахами еды и хлора.       Тайлор меж тем поднялся и посмотрел на Беверли с улыбкой, от которой юношу снова бросило в дрожь.       — Идем?