Если ты любишь - люби

Глухое эхо, отражаясь от голых стен внезапно опустевшего номера, отдавалось в грудной клетке невнятной вибрацией, никак не желая отступать. Я прекрасно понимал, насколько эти ощущения фантомны, но продолжал подобно истукану пялиться на так безжалостно закрытую дверь, отрезающую все пути назад. Покалывая кончики пальцев, все выше и ближе подступала давно забытая боль, будто ломающая все кости, вызывающая временную асфиксию, густой пеленой туманящая роговицу. Она ушла – и осознание этого факта внезапно хорошенечко дало под дых, несмотря на все ранее предпринятые попытки убедить самого себя в абсолютной незначительности всего происходящего между нами. Этот бездумный порыв, недопопытка удержать ее рядом, словно оголили и так слишком напряженные нервы, срывая все маски и открывая ту ложь, которой я предпочитал кормить себя на протяжении долгих лет, обнажая поистине безрадостную картину из обломков несбывшихся желаний, припорошенных пеплом сгоревших надежд. Так некстати, девочка, так некстати ты появилась в моей жизни. Лёгкой походкой я прошел вглубь номера, останавливаясь перед зеркалом. Я чувствовал себя ебучим Дорианом Греем, в одиночестве лицезреющем злосчастный портрет. Лицо, так любимое глупыми наивными девчонками, сейчас уж точно бы их не порадовало – возможно, все дело в освещении: утренние лондонские тени беспощадно подчеркивали все изъяны, все тени, всю так и не ушедшую до конца боль, навсегда оставившую миллионы печатей. Я ухмыльнулся отражению, слегка тряхнув головой, словно стряхивая доставучую паутину. Ну уж нет, второй раз я точно не позволю этому случиться, только не сейчас, когда, пережив все дрязги с лейблом, выпустив альбом, пройдя через тур длиною в жизнь, я наконец почувствовал твердую почву под ногами. Не сложилось - да бог с ним. Правда ведь, Ева? Отрицание Пожалуй, самое полезное качество, приобретенное мной как человеком думающим – способность переключаться, игнорируя неприятные эмоции и события. Это в двадцать пять я мог провести бессонную ночь, коря себя за какое-то решение, либо переживая из-за надуманной проблемы, сейчас же все было гораздо проще. Задвинув мысли о женщине, на пару месяцев прописавшейся в моей постели, я без особых проблем вернулся в работу, которой благо было предостаточно. Бесконечные переезды, изматывающие концерты и ежедневные встречи с журналистами совершенно точно не оставляли времени на всякую ерунду. Напрягало лишь то, что привычное окружение невольно вызывало некоторое отвращение, нарастающее с каждым днем. Почему-то пустоголовые девицы, в обществе которых я раньше так любил скоротать вечер-другой, вызывали тупое раздражение, заставляя вести себе грубее, чем то допускали нормы светского приличия, а их преисполненные обожания взгляды, даже в ответ на неоправданную жестокость, провоцировали легкую тошноту. Признаться себе в том, что мне не хватало в них молчаливого протеста, смирения, помноженного на нелепую надежду, бурлящих эмоций, заставляющих серые глаза стремительно чернеть, было крайне тяжело, но видимо неизбежно. Мне понадобился месяц или около того, чтобы, в очередной раз забыв в номере телефон, на экран которого я предпочитал смотреть как можно реже, наконец осознать, что я скучаю. Скучаю по язвительным комментариям, разящим в самую суть, скучаю по истеричному хохоту этой абсолютно не умеющей врать девчонки, по ее грубым шуткам, нелепым привычкам и неожиданно пошлым поступкам. Нет, нас не связывало ничего сильнее легкой интрижки, но Ева Этингер подобно яду сумела пробраться мне под кожу, отравляя каждодневное существование, ежесекундно напоминая о себе мимолетными воспоминаниями. Я не думал, что может быть хуже, пока она не начала преследовать во снах, которые, к слову, я так и не научился контролировать. Словно влекомый болезненным наваждением, я начал видеть ее повсюду, жадно выискивая в глупых ужимках расфуфыренных девиц, растягивая ноздри, едва учуяв шлейф знакомого аромата. По правде говоря, эти выскальзывающие из-под контроля эмоции крайне бесили, заставляя то и дело срываться на посторонних, а иногда и на близких. Задворками вяло трепыхающегося сознания я все еще иногда замечал подозрительные взгляды Шеннона, направленные в мою сторону, но к своему стыду уже ничего не мог с собой поделать. Одержимость бывшей любовницей расползалась в душе, словно злокачественная опухоль, лишая попытки мыслить здраво, и я принял единственно очевидное на тот момент решение. Гнев Отчасти принимая во внимания тот факт, что она в общем-то не при чем, я тем не менее начал ее стихийно ненавидеть за собственную неспособность выгнать из головы навязчивый образ. Казалось, что яд буквально капает с зубов, приоткрытых фальшивой улыбкой на очередном мероприятии. Мне казалось необычайно важным достучаться до нее, увидеть, чтобы встряхнуть хрупкое тело, сжимая предплечья до багровых синяков, проорать в удивленное лицо, насколько она мне ненавистна, как я ее презираю, оттолкнуть и пинать ногами, либо наоборот вытрахать из нее нахуй все то, что до сих пор не давало покоя, перекроив сложившийся в голове образ, выставляя ее обычной тупой шлюхой. Вот только телефон не отвечал, светская хроника молчала, я даже попытался выяснить ее местоположение через свои каналы – все без толку, Ева как будто стерлась с лица земли. Оставалось только пинать в исступленной злости звуковую колонку, ловя то и дело удивленный взгляд Шеннона, в ответ натягивая ставшую привычной горькую ухмылку. Довольно долго я был одержим этой идеей – высказать ей, как на духу, какой же она оказалась на самом деле тварью, ведь это же действительно подло – подобраться настолько близко, а потом со всей дури ударить в спину, обрекая человека на неизбежные страдания. В тот период я действительно ненавидел ее до ломоты в хрустящих пальцах, непроизвольно сжимающихся в кулаки, до легкого онемения, порождающего едва заметный тремор лицевых мышц, вызванного постоянно сжимающейся челюстью. Однажды мне случилось столкнуться взглядом с собственным отражением в случайной зеркальной вставке на стене торгового центра, чтобы наконец осознать всю бессмысленность собственных потугов, единственной целью которых было вытравить ее из своего сознания. Стремясь возненавидеть Еву, я преуспел только лишь в самообмане, как оказалось, прекрасно подпитывающем ненависть к самому себе, еще невнятную и неоформившуся, но такую сосуще черную, затягивающую, подобно бездонной дыре, что избавиться от нее едва представлялось возможным. Не задумываясь, я со всей дури саданул кулаком по стеклу, отражавшийся в котором отъявленный психопат не преминул скабрезно ухмыльнуться в ответ на такую жалкую попытку сопротивления, осыпаясь к ногам жалкими осколками. Торг Приняв как данность осознание собственной возможной причастности к произошедшему, я начал изо всех сил пытаться обелить эго, пускаясь в отчаянные споры с самим собой в стремлении доказать, что все совершенные поступки и принятые решения были вполне оправданы и логичны. Если я когда-то и перегибал палку - так у нас свободная страна, кто ей мешал сказать, что ее что-то не устраивает? Только вот она молчала, а запустившийся на полную многоядерную катушку процесс самоанализа ехидно подсказывал мне, что причина была, и заключалась она вовсе не в разделении взглядов на возможное совместное сосуществование. С пугающей ясностью я вдруг все чаще видел наши отношения ее глазами, словно примеряя на себя ее кожу, раз за разом болезненными ударами воспринимая собственное поведение. Все чаще я задавался вопросом, а могло ли у нас получиться как-то по-другому, измени я отношение к ней. Если бы истеричное решение подпустить ее ближе проснулось раньше, не в наполненном вязким туманом лондонском номере, когда я лишь жалко трепыхался, подобно выброшенной из давно отравленной Темзы на берег рыбе, без каких-либо шансов на спасение. Если бы я повел себя иначе – хоть как – до тех пор, пока она не перестала в меня верить? Да, взяв себя в руки и взглянув в глаза самой нелицеприятной правде, я наконец понял, почему она ушла, внезапно почувствовав болезненную благодарность. Возможно, мы действительно больше не увидимся – видит Бог, теперь я понимал, что жажду этой встречи сильнее, чем до сих пор даже в самых смелых фантазиях мог бы предположить степень подобного желания – но она невольно подарила мне нечто гораздо большее, чем собственная любовь. Пропуская себя раз за разом через этот рефлективный ад, я внезапно почувствовал себя целым, да, пускай побитым, словно брошенная собака на улицах того же Лондона, но целым – и цельным. Словно своими слезами, своим безграничным прощением Ева смогла излечить те куски моей души, что казались навечно выжженными уже очень много лет назад. Депрессия Безграничная глубинная благодарность конечно же согревала душу, но лишь подобно суррогатному маломощному обогревателю, на деле же я день за днем все сильнее тосковал по женщине, сумевшей промчаться кометой по мрачному небосклону собственной жизни, задев ее по касательной, но осветив сильнее самой яркой луны. От подобной романтичности возникающих образов мне зачастую становилось тошно, но способов от них избавиться я не находил. В стремлении воскресить былого циника, я пытался вернуть прошлый образ жизни, ходил на закрытые тусовки, оставаясь с разными женщинами, одной, двумя, тремя, задавливая очагами вспыхивающее отвращение очередными порциями лицедейного самолюбования, но по утрам неизменно простаивал часами под горячим душем, как будто водой можно было смыть налипшую на беспокойную душу грязь, как будто внешним теплом можно было бы хоть немного отогреть поселившуюся в грудной клетке пустоту. Ева подарила мне меня – вот только я совершенно не представлял, что делать с внезапно обнажившейся правдой, постепенно подстраивая реалии собственной жизни под стремительно меняющееся отношение к ней. Я не оставлял попыток увидеться, сам не понимая, чего жду от этой встречи. Рухнуть перед ней на колени, моля о прощении? Несмотря на всю глубину собственного падения, гордость, достоинство, самоуверенность никогда бы не позволили мне это сделать, и скорее всего, я бы в очередной раз причинил ей боль, закидывая колкими фразами, вымещая на ней, теперь уже осознанно, все неугодные сознанию эмоции, в нелепой попытке вытравить из себя то, без чего жизнь представлялась гораздо проще и приятнее. Я бы лишь продолжил бездумно мстить ей за собственную любовь – и в этом пожалуй я тоже благодарен Еве, за то, что она своим безмолвствием и отсутствием не дала мне упасть настолько низко в своих собственных глазах. Принятие Пожалуй, сложнее всего было признать собственные совершенные ошибки. Видит бог, мы оба совершили их немало, но все же в этой игре раунд был за мной. С сосущей грустью я не раз мысленно поправлял себя – не раунд, игра, но продолжал как-то по-детски надеяться на то, что еще когда-нибудь подвернется шанс если не исправить содеянное, то хотя бы загладить вину. А если и нет – начать с чистого листа, который, как известно, так много обещает. Без малого полтора года ушло на то, чтобы наконец без страха заглядывать в прошлое. Я уже давно не предпринимал попыток ее найти, как и не пытался ее забыть. Не могу с уверенностью сказать, когда именно, но я полюбил эту женщину, именно в тот момент, когда, казалось бы, был абсолютно уверен в собственной неспособности на подобные чувства. Порой мне кажется, что я любил ее всегда, порой, что это все – напускное, и стоит лишь хорошенько тряхнуть головой – и наваждение спадет. Только вот против правды не попрешь, и возможно когда-нибудь мне пригодится полученный опыт. Мне все еще отчаянно хотелось ее увидеть, чтобы рассказать, посоветоваться, просто уткнуться лбом в колени, но я понимал, что давно уже не в своем праве. Мне просто до дрожи в уставших руках хотелось ее обнять, пусть бы это ничего и не значило. Она сказала, что будет всегда любить, но и любовь умеет принимать весьма причудливые формы. Один урок я пожалуй усвоил на всю жизнь – не стоит размениваться на мелкие амбиции, которые все равно неизбежно падут крахом, не стоит размениваться на мимолетные желания, при этом в страхе поражения избегая действительно важных вещей. Если и можно выделить какой-то глобальный, общий для всех смысл в этой жизни, то каждый из нас рано или поздно поймет, что ответ на все его вопросы всегда лежал на поверхности и был до банального прост. Можно часами рассуждать о любви, превознося ее, ругая последними словами, отрекаясь или принося клятву в вечной верности. Ведь все гораздо проще, все в этом проклятом мире сводится к одному единственному вопросу, озвученному еще Шекспиром. Если ты любишь – люби.