В кроличьей норе

Панси от холода ежится и прячет руки в карманы толстовки; пар вырывается изо рта и смешивается с дымом сигарет Нейта. Ветер приносит от океана морскую соль, что моросью оседает на губах, и треплет темные пряди, бросая их в лицо. — Ну так… что мы будем делать? У Прескотта глаза потерянные-потерянные, ледяная кромка по краю радужки крошится песком и пылью. Пальцы все еще мелко дрожат и обламывают фильтр третьей уже сигареты. Прескотт в собственной вине тонет, а Панси не знает, как его спасти. Она спасать не умеет. Она умеет только камнем на дно — следом, как однажды уже упала за Малфоем. Только Нейтан — не Драко, он за руку держать не будет, он еще и притопит сверху, чтобы точно не выбралась. А он уж как-нибудь выплывет. Но только не в этот раз. — Я хочу уехать. К черту этот Блэквелл. Поступлю куда-нибудь… ну, куда-нибудь, — в голосе Нейта отчаяние и злость (на отца? на Джефферсона? на самого себя?); пламя зажигалки бьет по ладони, заставляя шипеть. Паркинсон щелкает кремнем сама; взрослей, девочка, учись заботить о ком-то кроме себя. — Я чуть не убил человека. Рейчел… мы же с детства знакомы… «Милый, мой бывший пытался убить директора нашей школы», — хмыкает Панси про себя; Нейтан ее к груди прижимает, словно спасательный круг, словно она — якорь, последнее, что в этом мире осталось. «Милый, я убила твоего учителя по фотографии». Вот только Паркинсон по этому поводу не чувствует н и ч е г о; может, не зря ей судьбой предназначено было стать Пожирателем Смерти? А вот ты как будешь со всем этим жить, мальчик? Панси целует его быстро и крепко, делясь теплом по сухим губам; он на Драко все-таки не похож ни капли, а Панси давно уже не волшебница, но… она могла бы помочь, могла бы стереть, снести воспоминания так, что и следа бы не осталось. Но стоит ли? — Куда мы поедем? У Нейтана в глазах надежда и удивление — и ничего от ублюдка-Прескотта. Только сломанный мальчик, что за ее запястье держится крепко-крепко. Панси готова шепнуть «обливэйт», но вместо этого собирает вещи.