Зима

When I see a man, I see a lion When I see a man, I see a lion You're the apple of my eye, of my eye, of my eye You're the apple of my eye, of my, I want 'ya Give up my money, give up my name, take it away I give it away, I give it away, I give it I'm a sycophantic animal, I'm a sycophant oh no, I'm a sycophantic oh I know Break through the chain, I'm breaking the chain, I'm breaking Give it away, give it away, I give it

      Это были похороны не по канону. Не было никакой толпы людей, одетых во все черное, пожилых женщин, утирающих слезы красивыми носовыми платками, священника, читающего молебен по усопшему. Даже погода была неправильной. Никакого тебе дождя, пасмурного неба и пронизывающего ветра. Все выглядело так, будто ничего особенно страшного и не произошло. Будто эта девушка не падала под люк в канализацию, где она захлебывалась сточными водами, умирая мучительной смертью. Будто ее тело не нашли случайно какие-то рабочие, когда спустились в канализацию, чтобы скурить один-другой косяк марихуаны. Будто ее тело не раздуло, глаза были не на выкате, а кожа не посинела. И никто не закапывал ее под землю в сколоченном наспех, деревянном гробу. Нет. Светило солнце, трава была настолько зеленой, что болели глаза, на небе не было ни единого облачка, птицы пели и щебетали, и дул теплый ветерок, как бы обнимающий твои плечи из-за спины. И у свежей могилы стояли только я, моя семья и незнакомый мне старик в потертой шляпе и в очках. Он все это время постоянно что-то бубнил себе под нос, утирая нос рукавом, и даже ни разу не посмотрел в нашу сторону. Рабочие, что закапывали гроб, промокнули лбы носовыми платками и отправились в ближайший бар, чтобы опрокинуть по пинте пива. Наступила тишина, нарушаемая лишь пением птиц и невнятным бубнением старика. Моя младшая сестра Абэл держала меня за руку и неотрывно смотрела на кривой деревянный крест, воткнутый в свежевскопанную землю. Отец молча подошел и возложил на могилу букет пионов. У этой девушки в фейсбуке было много фотографий с пионами.       Я услышал тихое всхлипывание, которое должно было остаться незамеченным. Но Абэл никогда не удавалось скрывать от меня свои чувства. Опускаюсь на корточки, чтобы поднять ее на руки и молча уношу прочь. Прочь от чертовой могилы. Прочь от этих пионов, которые будто с укором смотрели нам в след. И прочь от фотографии голубоглазой девушки, пересеченной черной лентой и стоящей в рамке под крестом.       — Алан, — мама повернулась в нашу сторону, засунув руки в карманы своей бежевой ветровки, — куда вы собрались? Похороны еще не закончились.       — Закончились, — четко говорю я, прижимая Абэл ближе к себе. Та схватилась за мой воротник и уткнулась носом в шею. Хоть ей и десять лет, но для меня она всегда будет малышкой, которую я буду таскать на своих руках. Мне насрать на то, что вы подумаете, будто я ее балую, будто в таком возрасте девочка должна уже сама уметь о себе заботиться. Вы ни черта не знаете, поэтому и не судите. Если бы с вами происходило то же самое, что и с Абэл, вы бы забрались на руки к первому встречному и молили бы только о том, чтобы весь этот ад уже наконец-то закончился.       Почему я такой злой? Я не злой, просто я беспокоюсь. Все дело в моей семье. Точнее нет, не в семье, а сестре. Я старший брат своей десятилетней Абэл Линн, и она сквиб. Подумаешь, сквиб, скажете вы. А я скажу нихуя. Сколько бы Общество по защите сквибов и их прав не кричало, ударяя себя в грудь, что в наше время к свибам такое же отношение, как и к магам, это не правда. По крайней мере, сейчас точно. Соседские дети все время тычут в Абэл пальцами, перешептываются, а когда ее не взяли в школу, то и вовсе стали смеяться в лицо, не скрывая, что они безмозглые уебаны. Безмозглые уебаны есть также и среди «взрослых», которые смотрят на мою сестру, как на гадкого утенка, за глаза называя ошибкой, а моим родителям втирая про то, что это нормально, что ничего страшного в этом нет. Ненавижу.       Но самое страшное было, конечно, не это. Самое страшное это то, что у Абэл есть способности. Не как у гребаных Людей Х, где они могут проходить сквозь стены, летать и тому подобная херня. Примерно пару раз в месяц Абэл снятся кошмары о людях, где те умирают, а позже они сбываются. Это может произойти в любой точке мира, с абсолютно любым человеком. И самое стремное то, что, так или иначе, мы узнавали, что это произошло: из новостей, из разговоров проходящих мимо людей, на таблоидах, в газетах, в социальных сетях. Эти сны стали ей сниться после одного случая.       Когда Аб было пять лет, мы гуляли с ней по району, где жили с нашей семьей. Это был обычный солнечный день в Амстердаме, я гонял на своем новом велике, а Аб бегала за мной и звонко хохотала, да так, что вся улица слышала. Мы гуляли там, где почти никогда не ездили машины, ибо этот район только застраивали жилыми домами. Я выехал на дорогу и остановился, чтобы подождать, когда сестра за мной добежит. Она бежала мне навстречу, но тут споткнулась об какой-то корень и упала, разбивая себе коленки и ладошки. Я бросил велосипед, чтобы скорее помочь Аб подняться. И только я сделал пару шагов, как увидел светящиеся в темноте фары и стремительно приближающуюся машину, которая через пару секунд сбила мой велик, да так, что тот отлетел, сломанный пополам, в воздух. От размазывания по асфальту меня спасли несколько сантиметров, или несколько секунд, или Абэл, которая упала в самый нужный момент. Скорее всего, это была именно она. Именно она забрала у Смерти меня. И теперь она расплачивается со Смертью за воровство. Цена равна частым паническим атакам, ночным кошмарам, после которых Аб отходит неделю, а потом неделю она отходит от того, что ее сон все-таки сбылся, а она так ничего и не смогла с этим сделать, хотя знала, что кто-то умрет, при чем, в самых страшных пытках. И кто виноват в этом? Чертов корень? Чертова машина? Или родители, подарившие мне велосипед? Или я. Ведь из-за меня она теперь мучается. А вместе с ней и вся наша семья.       Когда я был дома, то мог облегчить страдания Абэл. Ибо я всегда был рядом с ней, пока не пошел в школу. Каждую проклятую ночь я прибегал к ней, брал на руки и укачивал, пока она снова не заснет. Кормил ее печеньем с молоком и играл в куклы, был ее моделью для модных показов, водил ее в кружок рисования и мастерил журавликов, которыми она обвесила всю свою комнату. И я любил присматривать за ней, за моей маленькой Абэл, которая так доверчиво смотрела на меня своими огромными черными глазами с темными ресницами. А потом я уехал в Дурмстранг. Скажу, что я пытался остаться, пытался уговорить родителей отдать меня в местную маггловскую школу, чтобы быть рядом, чтобы помогать. Но меня никто не слушал, в школу я поехал как миленький. И теперь Аб там без меня, один на один со своими видениями, паническими атаками и депрессией. А ей всего десять.       На этот раз жертва жила нашем городе — в Амстердаме. Мы узнали о смерти этой девушки почти сразу после кошмара Аб, в газете. И почему-то факт того, что мы жили в одном городе, посчитался достаточным для того, чтобы припереться на похороны, да еще и вместе с сестрой. Я был зол как черт, когда мама сказала, чтобы я собирал с утра Аб вместе с нами, мы даже поссорились. И поэтому мне не хотелось видеть родителей сегодня вообще, пардон, иначе мои выражения могут показаться вам слишком грубыми.       Через час я отвел Абэл к матери и отцу, чтобы они сводили ее поесть в Мак. Натянув капюшон толстовки, я ушел скорее прочь, чтобы не нарваться на очередную перепалку с отцом. Но не успел я отойти от здания, как столкнулся с кем-то. Это был тот самый дед с похорон. Он что-то крякнул, когда я в него врезался и отступил на пару шагов назад.       — Извините, — я хотел тут же уйти, но что-то меня остановило. Мне вдруг стало дико интересно, что же это за старик. Ведь кроме него на похоронах больше никого не было. Ни родителей, ни друзей, вообще никого.       — Ничего, — тихо ответил он и поправил свою старую шляпу. Он уже было повернулся, чтобы идти дальше, но я неосознанно взял его за рукав вельветовой куртки.       — Извините… еще раз, — я переступил с ноги на ногу, ибо чувствовал себя полнейшим идиотом, — Я хотел спросить, кем вы являлись погибшей девушке?       Старик прищурился, смотря мне в глаза и грустно усмехнулся.       — Надеюсь, что другом. Она снимала комнату в моем доме. И, я так думаю, кроме меня у нее никого не было. Я ни разу не видел ее родителей, родственников, да даже хотя бы приятелей. Агата всегда была тихой, нелюдимой, но очень доброй и отзывчивой. Она помогала мне, когда я простудил легкие, покупала мне еду, я всегда отдавал ей сдачу, — он стал смотреть в пол, и я понял, что он так прячет свои слезы. Мне стало неловко, — а потом ко мне в дом пришла полиция, и я узнал…       Он кашлянул как-то слишком громко и утер лицо все тем же рукавом. Тут он посмотрел мне прямо в глаза. Я даже немного опешил.       — А кем приходитесь ей вы и ваша семья? Откуда узнали о похоронах? — его лицо вдруг исказила гримаса боли, — Неужели вы ее семья, которая вспомнила о ней только после ее смерти? Вы…       — Нет, нет! — я отпрянул от старика, стало уже как-то вообще не смешно, — мы узнали о смерти Агаты из газеты. Там было сказано, что у нее совсем никого нет, вот мы и пришли. Извините, — мне захотелось дать себе по лицу за то, что я снова произнес это слово, — мне пора. Спасибо, что уделили ваше время, — я не знал, как попрощаться с ним, поэтому как-то неопределенно махнул рукой и поскорее скрылся за углом здания, пока старик не начал думать. Зря я затеял этот разговор.       Ветер дул северный, а это означало только одно — тянуть время больше некуда и пора идти. Абэл стояла на краю набережной у перил и держалась за брусья руками, вся укутанная в шарф, который был длиннее ее собственного роста в два раза. Ее темно-каштановые волосы лезли ей в лицо, так что их все время приходилось поправлять. Проверяющий стал кричать всем ученикам, чтобы те проходили на корабль, ибо отплытие уже через шесть минут. Его деревянная нога грозно упиралась в брусчатый пол, а глаза нетерпеливо бегали из стороны в сторону. Чертово клише.       Я опустился на корточки перед Аб и взял ее за руки, целуя каждую костяшку пальцев. Она молча смотрела на меня своими печальными глазами и улыбалась уголком губ. Я знал, что она все понимает и не обижается на меня. Но от этого я не переставал чувствовать себя предателем. Нет, на самом деле, я не хотел бы, чтобы Абэл училась в Дурмстранге, это место совсем не для нее. Шармбатон тоже не подходит — слишком уж там все правильные, выглядящие, будто идеальные манекены. Хогвартс. Это место бы ей подошло, да. Но, к сожалению, ей не суждено попасть даже в Дурм. Может, это к лучшему?       Обнимаю на прощание маму, она берет мое лицо в свои ладони и целует в обе щеки, после чего опять прижимает к себе. Отец крепко обнимает, хлопает по спине и ворошит мои волосы. Закидываю рюкзак за спину, беру чемодан и поворачиваюсь к сестре.       — Я жду твоих писем. В конвертах, написанных пером и с приложенным рисунком. Каждую неделю, иначе я обижусь, — смотрю на нее серьезно, но после того, как она начинает смеяться, улыбаюсь тоже.       Захожу в парную каюту, куда портовые домовики уже отнесли мои вещи и плюхаюсь на кровать. Плыть долго, поэтому можно завалиться спать, чтобы выгнать все дерьмо из своей головы. Соседа пока у меня нет, поэтому спокойно снимаю с себя свитер с футболкой. Берусь руками за пряжку ремня, как слышу скрип входной двери, а после громкий смех. Застываю на месте и оборачиваюсь.       В каюту с диким хохотом и, держась друг за друга, заваливаются Лео Линдберг и Рей Виндзор, за ними, уже более спокойно, Каллисто Никс и Роберт Вульф. Рей поднимает палец и уже хочет рассказать очередную тупую историю из разряда "как я провел лето", но Линдберг замечает в комнате постороннего. Пинает друга в бок и улыбается.       — О! — Рей тыкает пальцем с таким видом, будто уже изрядно поддат. В подтверждение теории можно сказать, что в этот момент его немного качнуло, но это можно списать на движение корабля. Он переводит взгляд на Лео, — Это же твой ебырь, да?       Линдберг закатывает глаза с лицом "с кем я общаюсь", в этот момент Рей отлепляется от друга и жмет мне руку.       — Как провел лето, Алан?       Вульф сзади громко фыркает, а Никс цепляет Виндзора и оттаскивает назад.       — Пойдем, Рей, наш Дон Жуан побеседует с Аланом по душам, так ведь, — она с грязной улыбкой смотрит на Линдберга, который, кажется, предпочел бы находится вообще не здесь, но, понимая, что друзья не уйдут без его веского "фи", выдает:       — Валите уже, что встали?       Рей смеется и начинает придумывать шутки прямо на ходу, но это слышно ровно до того момента, как Каллисто не захлопывает за ними дверь.       Линдберг вальяжно подходит к моей койке и плюхается прямо на нее, не отводя взгляда от единственного человека, что сейчас остался в каюте.       — Ну, привет, сладкий.       Складываю руки на груди и встаю в позу.       — Линдберг, если ты не заметил, твои друзья вышли из каюты. Тебе, — киваю в сторону двери, — туда же.       Лео Линдберг — один из немногих людей, с которым мне приятно проводить свое время. Мы познакомились с ним при довольно странных обстоятельствах или, точнее, в странной обстановке. Я давно его знаю, но наблюдал за ним изредка и со стороны. В тот же день, что и познакомились, мы переспали. С тех пор встречались почти каждый понедельник в его комнате, и трахались до того момента, пока из глаз не посыпятся искры. Почему я выгоняю его сейчас? Потому что мне не нравится, как его друзья на меня смотрят, будто между мной и Линдбергом что-то есть. Будто, оставь они нас наедине сейчас, случится то, чего они ожидают. Нет, идите нахер, я не дам вам играть в эту игру. И никакой я тебе не «сладкий», блять.       — Серьезно? — Линдберг достает из своей сумки яблоко и, красуясь, подкидывает его, а потом ловит, как бы показывая, какого ловца лишился этот мир, после чего откусывает кусок и оглядывается, — По-моему, здесь два места, если я не обсчитался. Рей там, наверняка, уже нашел прекрасную каюту рядом с Дэни, так что, пожалуй, я останусь тут. Если ты, конечно, не против, — поднимает бровь и громко откусывает еще один кусок, не отрывая от меня взгляда.       Застываю на пару секунд, думая, послать его или выпереть из каюты пинками, но залипаю на то, как он жует это чертово яблоко. Качаю головой и закатываю глаза.       — Мне насрать, делай, что хочешь.       Беру с полки телефон, вставляю в него наушники и включаю музыку. Нужно просто игнорировать.       Лео смотрит на то, как я усиленно делаю равнодушный вид, после чего расплывается в улыбке. Приподнимается на кровати и дергает меня на себя, заставляя плюхнуться на койку и устроиться под боком.       — Что ты там такое слушаешь? — парень улыбается, забирая один наушник, втыкает себе в ухо, — Неужели это интереснее меня, м?       Боб Дилан запевает новую песню, а я молча смотрю на Линдберга, после чего цокаю языком и заваливаюсь на подушку.       — Я знаю, что мой музыкальный вкус лучше твоего, но я хочу спать. Поэтому поднимай задницу и вали на свою койку.       Закрываю глаза и отворачиваюсь, делая вид, что усну прямо, блять, сейчас, поэтому отвали. Лео усмехается, но не уходит, притягивает меня к себе за талию, опираясь на свою руку, шепча прямо над ухом.       — Музыкальный вкус-то у тебя, может, и лучше, а вот на парней... — Линдберг прикусывает мочку моего уха и не без удовольствия ловит рваный вздох, переходя мокрыми поцелуями к шее, руками шаря по голому торсу, проводя пальцами по подтянутому прессу.       — М-м, мне не хватало тебя, сахарный, — укус в шею, — ты так вырос за лето.       Зажмуриваю глаза крепче и закрываю лицо рукой, кусаю кулак, чтобы больше не выдавать свои гребаные вздохи. Когда рука Лео в очередной раз проходится по моему торсу, тело передергивает, а когда чувствую его дыхание над своим ухом, мурашки молниеносно пробегают от макушки до пяток. Я ни с кем не спал все это лето. Все. Гребаное. Лето. Было просто не до этого. Было не до беготни по гей клубам в поисках милого мальчишки. Я боялся отходить от Аб и, если куда-то и выходил, то только с ней.       — Вообще-то, ты должен сказать "Я тоже скучал по тебе, Лео", — Линдберг переворачивает меня на спину, с удовольствием наблюдая за моим смущенным лицом, после чего урчит, как натуральный кот, нависая сверху, останавливается в паре сантиметров от моих губ и вскидывает бровь, будто сейчас вообще ничего не происходит, — А продолжение доступно только после поцелуя. Давай же, я знаю, ты хочешь этого. Не задолбался еще дрочить, представляя мой член в заднице?       Вспыхиваю за секунду, как от заклинания экспульсо, и сверлю Линдберга взглядом, начиная зло сопеть себе под нос. Меня бесит, что он так просто может делать со мной все, что хочет. Еще больше меня бесит то, что он может даже ничего для этого не предпринимать. Но я, блять, не буду его целовать. Возможно, сейчас я выгляжу как дующийся ребенок, но мне насрать.       Блондин наблюдает за мной какое-то время и хрипло смеется, после чего наклоняется к уху.       — Ну, как хочешь, — Лео последний раз очень мокро целует меня в шею, нетипично для себя не оставляя следов, и отрывается, — Только не ной потом, хорошо, принцесса?       Расплывается в победной улыбке и встает, после чего плюхается на свою кровать. Достает откуда-то из бокового отделения рюкзака мобильник. Он просто взял и ушел. Немигающим взглядом слежу за его действиями, за тем, как он просто залипает в телефоне, будто только что не заставил меня кончить только одними поцелуями в шею. В паху начинает болеть, что брюки становятся тесными. С силой закусываю губу, стягиваю с себя штаны и быстро залезаю под одеяло, накрывшись с головой. Закрываю глаза, пытаюсь успокоиться. Но мой стояк не дает мне покоя. Мне не дает покоя мысль, что Лео рядом со мной, что я хочу его. Злюсь на себя, злюсь на Линдберга, злюсь на свой член. И говорю достаточно громко, чтобы меня было слышно из-под одеяла:       — Лео.       Спиной вижу, как он лыбится.       — Ты что-то хотел, Алан?       Отсчитываю три секунды и резко скидываю одеяло, садясь на край кровати. Поднимаю лицо и смотрю Линдбергу в глаза. Он доволен. Он доволен тем, что я сдался. Снова опускаю взгляд и, смотря в пол, говорю:       — Я хочу.       — Подойди и скажи, что ты хочешь, — парень тупо улыбается.       Матерюсь себе под нос, сжимая одеяло в кулаках, отпускаю его и встаю. Подхожу к нагло улыбающемуся Линдбергу и смотрю прямо ему в глаза. Тот смотрит на меня так же прямо, и я понимаю, как выгляжу сейчас со стороны. Раскрасневшийся, как малолетка, с колотящимся от гнева и желания сердцем, от чего дыхание рваное и шумное, в одних трусах, да еще и со стояком. Заебись просто.       — Я хочу тебя, блядский Линдберг.       Лео садится на кровати и рывком усаживает меня к себе на колени.       — А я все еще хочу приветственный поцелуй от недотроги-принцессы, но мои желания же не исполняются, верно? — урчит, проводя пальцами по разгоряченной талии. Запускаю руку в его волосы, притягиваю к себе и засасываю, проникая языком в рот. В ушах начинает что-то мерзко пищать, но через пару секунд отпускает.       — Я тебя ненавижу, что ты делаешь со мной?       — Свожу тебя с ума, — Лео противно, но обаятельно улыбается, на секунду отрывается и облизывает губы, будто пробуя на вкус, изменилось ли что-то за это лето, прижимает меня к себе ближе, запуская руку в мои трусы, — Продолжай, солнышко, покажи папочке, что ты умеешь целоваться как большой мальчик, а не как первоклассник.       Кусаю губы так, что на коже остаются следы от зубов, начинаю нетерпеливо ерзать на его коленях, пытаясь прижаться ближе, чтобы пальцы сжимали сильнее, но этого чертовски, блять, мало. Заваливаю Линдберга на спину и смотрю в его глаза, в которых пляшут в хороводах чертята.       — Я подошел к тебе не для твоих игр, Линдберг. Хватит, давай уже.       Лео улыбается, а потом резко переворачивает меня на спину, что кровать неприятно скрипит. Взгляд у него немного как у маньяка, голубые глаза сейчас кажутся синими, а отросшая челка скрывает часть лица, он усмехается.       — Ну, нет, мой мальчик, — он наклоняется, едва касаясь тела, практически бьющегося под ним в ожидании ласки, ему приятно. Его это заводит. Линдберг улыбается еще шире, — Ты именно для этого и пришел, тебе же нравится это, а? — Лео сжимает руку, наблюдая за моей реакцией, едва ощутимо ведет носом по шее, прикрывает глаза от удовольствия, вдыхая аромат кожи, которую так давно не чувствовал. Широко ведет языком по слегка потной шее, урчит себе под нос и, не сдержавшись, все же, кусает, оставляя яркий след.       — Блять, Лео!       Линдберг довольно улыбается, а после проводит языком по свежему укусу, как бы залечивая рану. Он все еще непозволительно далеко, все еще играет, как кот играется с мышью перед тем, как ее съесть. Еще пара таких издевательских минут, и я кончу прямо в штаны, только от одних прикосновений его руки. Обхватываю ногами его за талию и резко прижимаю к себе, одновременно затягивая в новый поцелуй. Мне осточертели эти кошки-мышки, поэтому с силой кусаю его за язык.       Лео довольно скалится, все же прижимая меня к себе.       — Наверное, я променял бы всех, с кем спал этим летом на такого вот тебя, Кэри.       Я не видел на Приветственном ужине никого, с кем я общаюсь. Только ухмыляющегося Линдберга со своими друзьями, который то и дело кидал на меня похабные взгляды. После ужина отправляюсь вместе с остальными учениками в сторону общежития.       Тихо подрубаю музыку на телефоне и начинаю раскладывать вещи. Мольберт, постельное белье, одежда, скетчбуки, камера, фотография Абэл, ноутбук и еще куча всякого хлама. Снимаю с себя форму и кидаю ее на стул, после чего заматываю бедра полотенцем и иду в душ, чтобы потом, наконец, уже завалиться спать.       После рассказов переведенных в Дурмстранг учеников о Хогвартсе, мне иногда кажется, что это самые тупые люди на свете. Ну, или сумасшедшие. Ибо нужно быть абсолютно конченым, чтобы променять курорт на концлагерь. Да, есть такие, кого сменить школу заставили обстоятельства, но есть и те, кто перевелся по собственному желанию. Эти ребята считают, что Дурмстранг это этакая школа для избранных, попав в которую, тебя сразу причисляют к списку элиты. Кто-то думает, что здесь весело, ибо на каждом шагу подстерегает опасность, а сердце от адреналина стучит как во время марафона двадцать четыре на семь. Но они спутали вылазки в Хогсмид по будним дням с тем, с чем мы сталкиваемся на обычных уроках. Здесь тебя могут запросто выкинуть в открытое море на неисправном корабле и скажут «Ну, давай, выживай». На уроках физической подготовки мы не летаем на метлах, соревнуясь, кто прилетит быстрее к главным воротам. Нас гоняют бегом вокруг территории школы до тех пор, пока кто-то из других преподавателей не придет и не скажет «Вообще-то, вы уже полчаса от моего урока заняли. Ой, что это? Кто-то упал в обморок? Оставьте его здесь, сам доберется». Если вы подумали, что это шутка, то спешу вас расстроить. Только за время моего обучения здесь умерло больше двадцати студентов. Кто-то от собственной глупости, кто-то неудачно применил заклинание-капкан, кто-то не справился с Ориентированием и погиб, оторвавшись от своей команды. А кого-то разорвали на части твари из Леса Душ. А что насчет увечий, так это повседневное дело. В нашей школе полно отморозков, которых хлебом не корми — дай кому-нибудь рожу набить. Почему-то именно такие вырастают из семей чистокровных волшебников, где отец какой-нибудь представитель Антимаггловского сообщества, а мать Мастер по отравляющим зельям. В общем, если бы Дурмстранг стоял в рейтинге по условиям содержания, то определенно стоял бы на последнем месте. Кстати, о рейтинге. Это самая тупая система оценивания успеваемости студентов во всем гребаном мире. Возможно, где-нибудь в Хогвартсе или Шармбатоне это просто было бы неким неудобством, от которого ученики только переживали. Здесь же это превратилось в чертов культ. Студенты рвут глотки не только друг другу, но и себе, только бы не оказаться ниже среднего или, упаси Мерлин, на последнем месте. В противном случае — тебя пинками выпровождают за главные ворота, перед этим полив дерьмом на общем собрании и занеся твое имя в воображаемый Список Неудачников. Все-таки, как бы там ни было, Дурмстранг — это элитная школа и все такое. И если тебе напишут хреновое рекомендательное письмо отсюда, то вряд ли тебе светит успех где-либо еще.       Как вы уже поняли, в этом месте учатся только дети чистокровных семей, в крайнем случае — полукровки. Но там должна быть особая причина, чтобы такого ребенка приняли на обучение. Я, как и большинство здешних студентов, чистокровный волшебник. Но даже если и так, то к знатному обществу меня можно отнести с таким же успехом, как спутать балетный кружок с курсами по выживанию. Я вырос в обычной, среднестатистической семье, с мамой, папой и младшей сестрой. Мы живем в небольшом двухэтажном доме в Амстердаме, который построил еще мой прадед. Скажем так, среди детишек с серебряными ложками в заднице и такими, как Алиса Форелл, я был среднячком. Это относится и к моим магическим способностям. Дурмстранг — военная школа, а я чертов гуманитарий. Будь моя воля, я бы ходил только на Руны, Историю Магии и, допустим, Заклинания с ЗОТИ. Хотя, последнее под вопросом. Но мою волю, как и волю всех остальных, послали далеко и надолго, поэтому приходится рвать задницу, чтобы тащить свое место в проклятом рейтинге. Кстати, я там в десятке лучших. Нет, я сначала не прибеднялся, а потом похвастался, как мудак, просто я люблю учиться. Можете считать меня ботаником, мне насрать.       Кажется, вначале я говорил о переведенных студентах. Таким долгим путем я шел только лишь для того, чтобы рассказать про единственного человека, с которым я действительно хорошо общаюсь в этом забытом богом месте. Лея Лефевр. Фамилия звучит тупо, но Лея в этом не виновата. Как и в остальном дерьме, случившемся в ее жизни. Чтобы вы понимали, насколько большие яйца у этой блондинки с каре, я вкратце расскажу о ней.       Лея родилась и выросла во французском городке Клермон-Ферран, в том самом, где не в тему возвышается гигантский готический собор прямо посреди пастельно-желтых пятиэтажных домов. Они с матерью жили вдвоем в тех пор, как отец ушел из семьи к любовнице, когда Лее было три года. Любовники и любовницы во французских семьях — дело обыденное, но обычно они уживаются вместе с семейной жизнью, не разрушая браки. Так вот, этот урод умотал в славный город-койку Париж вместе со своей малолетней содержанкой и оставил жену с маленьким ребенком одних, с долгами, хреновым ремонтом и угрозой на увольнение с единственного места работы. Мать работала как проклятая, совсем забив болт на воспитание дочери, заботясь только лишь о том, как бы прокормить ребенка и содержать ее в приличном состоянии. Ибо дальше предстояло обучение девочки в Шармбатоне. И если у нас хлебом не корми, дай подраться, то там — каждый хвастается своими новыми цацками. Дальше случилось то, что случилось, и не мне рассказывать о чужих скелетах в шкафу, и Лее пришлось покинуть любимую Францию и приехать сюда. Если бы было можно, я бы выделил последнее слово самым черным цветом, которым только можно. Но дерьмо продолжало случаться и на новом месте. Вскоре после приезда Лея подружилась с двумя парнями — Стивеном и Браном. И последний стал ей по-настоящему лучшим другом, а в Дурмстранге такое нечасто случается. Не знаю, как там было на самом деле, но почти сразу после того, как Лея познакомилась со мной, Бран куда-то исчез. Правду, что там на самом деле случилось, знает только Стивен Хафнер. Официальная версия — Бран уехал в другой город. Однако ни в одной магической школе он не появился, поэтому я не исключаю худшего исхода этой истории. Как бы хреново это не звучало, именно с того момента мы с Леей начали дружить. И, наверно, это самый светлый и адекватный человек во всей школе. Мы понимаем друг друга с полуслова, не вмешиваемся в проблемы друг друга, если знаем, что это будет лишним, прикрываем задницы и ходим по выходным вместе в Портовый городок (единственное развлекалово для карцер-заключенных). После моего рассказа о Дурмстранге представьте, как в это логово бросают девушку-француженку, учившуюся до этого в Шармбатоне, где она кушала на завтрак круассаны, чуть ли не каждое утро из свежих цветов составляла новый букет в свою комнату, а любимым занятием был балет. Пиздец, да? А еще все это было приправлено адом, что творился тогда в ее жизни, из-за чего она, собственно, и перевелась. Я бы сдох. Но не Лея. Она настолько не сдохла, что наступает мне на пятки по успеваемости и имеет проблемы только с курсами выживания и боевой магией. Но эти проблемы не так серьезны, что это ставило бы под сомнение ее нахождение в школе. И, наверное, сочетание ее французской души и местного перевоспитания делает ее одной из самых интересных личностей здесь. Ну, и с ней ахуеть как весело.       Еще мы общаемся со Стивеном, но после исчезновения Брана тот закрылся в себе и стал контактировать с внешним миром не так часто, как это было раньше. Мы с Хафнером делим комнату на двоих, поэтому кто-то иногда может назвать наше общение с ним «дружбой». Кавычки здесь должны быть больше самого слова. Везет тем, кто живет со своим лучшим другом в одной комнате. Мы же с Леей находимся даже в разных общежитиях, ибо я в мужском, а она — в женском. К читерам я причисляю таких пиздюков, как Линдберг и Виндзор. Эти двое не разлей вода еще, по-моему, с первого курса и живут вместе — два сказочных долбоеба, о которых байки будут рассказывать даже после их выпуска из Дурма. Отсюда я расскажу о еще одном важном факте нашего существования. Все разделены на компании. Точнее, не разделены, а сбиты. Если хочешь выжить здесь — ищи человека, с которым вы вместе сможете, если что, отразить неожиданное нападение в коридоре или еще чего похуже. Если нашел целую компанию — ты гребаный везунчик.       Добро пожаловать в Дурмстранг — школу магии и волшебства.