Зима

Worship the scream, cocksucker lies There's a scream of middle class hypocrisy tonight Every time we beg for the rich man to provide There's countries to be conquered, people to divide... Oh, cruel darkness, want you to embrace me It's a fucked up world and it's driving my poor heart crazy! Oh, cruel darkness, want you to embrace me

      Возможно, вам знакомо это чувство, когда после долгих каникул или продолжительных выходных вы возвращаетесь к работе и понимаете, что очень скучали по всему, от чего все это время отдыхали. Так и я с упоением принялся за учебу, любовно наглаживая корешки книг, что уже которое поколение переходят из рук в руки студентов Дурмстранга. Только в первом семестре есть силы заниматься с таким рвением, да еще и получать от этого удовольствие. Но не все оценивают эту возможность и продолжают валять дурака, тянуть кота за яйца со сдачей долгов и просирать время, данное на подготовку к Ориентированию. В список этих людей, конечно же, входят и Линдберг со своей компанией, которые уже половину пары продолжают вести себя слишком шумно. Преподаватель оставил нам материал для конспекта и ушел помогать другим преподам вытаскивать какого-то дебила-студента из Леса Душ. А наш отряд Очумелые ручки не упустил возможность воспользоваться ситуацией.       Отрываю взгляд от учебника только после того, как в голову прилетает скомканный листок бумаги. Раздраженно цокаю языком и поворачиваюсь назад, ища глазами вечного нарушителя моего спокойствия. Лео всей своей тушей взгромоздился на парту и улыбался во все тридцать два зуба, смотря прямо на меня. Удивленно вскидываю брови и пытаюсь вспомнить, когда Линдберг улыбался вот так, помимо того времени, что он бухал или заставлял меня чувствовать себя полнейшим идиотом. С тех пор, как умер Магнус Нильсон, Лео не был особенно весел на людях. А если быть точнее, после смерти того парня чуть ли не вся школа следила за тем, чтобы Линдберг на совершил самовыпил из этого мира. Собственно, лично познакомился я с ним как раз в то время, когда его сознание начало приходить в норму. Я поднялся тогда на одну из башен школы, чтобы побыть одному и покурить, как раз взял с собой новую пачку Бонда. И встретил его. Лео сидел там и смотрел невидящим взглядом куда-то вдаль попутно опустошая бутылку с каким-то пойлом. Он заметил меня только после того, как я уже оказался на верху лестницы. Скажу честно, выглядел он крайне дерьмово, в какой-то момент в моей голове даже промелькнула мысль, что еще чуть-чуть и этот парень скинется вниз. Но все было нормально. Настолько нормально, что сидя на лавке и докуривая последние сигареты из моей пачки, я озвучил вслух свое внезапное желание потрахаться. А Лео не был против. И с тех пор мы оба не против заниматься друг с другом тем, чем нравиться, без каких-либо обязательств, лишних телодвижений и чувств. Только иногда Линдберг любит доводить меня до ручки, делая на людях недвусмысленные намеки на то, что он здесь "папочка". Знаю, что многие вообще не обращают на это внимание, но внутреннее чувство собственной независимости и гордость не дают мне спокойно переносить его тупые шутки и подкаты.       Лея захлопывает учебник, поднимается с места и несет готовый конспект на учительский стол.       — Встретимся на обеде, хорошо? — она скинула все свои вещи в сумку и заправила короткие волосы за ухо. Поджимаю губы и киваю, прикидывая, сколько еще времени займет переписать оставшиеся несколько страниц материала. Как только дверь за Леей захлопнулась, на ее место тут же плюхнул свой зад Линдберг. Мы теперь настолько ахуели?       — Чем занят, сахарный? — поворачивается ко мне всем корпусом и снова улыбается. Отросшая челка падала ему на глаза, рукава рубашки были закатаны по локоть, а пальцы крутили между собой палочку.       — Дам тебе конфетку, если угадаешь с первого раза, — уставшим голосом отвечаю я, снова втыкая глаза в текст.       — Конфеток я в детстве наелся, Кэри, поверь мне, — встает, поворачивает стул спинкой вперед и снова садится, наклонившись ко мне настолько, насколько позволяла препятствующая дощечка, — я рассчитываю на что-то большее.       С шумом выпускаю воздух из ноздрей и кладу ручку на стол. Смотрю на Линдберга испепеляющим взглядом.       — Меня не волнует, на что ты там рассчитываешь, просто свали и дай мне закончить работу, будь добр, — растягиваю губы в подобии улыбки и отворачиваюсь. Какое-то время Лео молчит, потом открывает рот, чтобы снова ляпнуть что-то эдакое, но тут его окрикивают.       — Лео! Мне необходима твоя помощь!       Голос Сахара, он же Бертрам Холтер. Линдберг оборачивается и расплывается в улыбке. Краем глаза вижу, как слева, за соседней партой, сидит Холтер и хлопает ладонью себе по коленям с лицом "Давай трахнемся прямо здесь". Я знаю, что помимо меня у Лео есть еще и он. Но мне, если честно, насрать. Точнее, нет, я рад, что сейчас Линдберг свалит к нему и оставит меня в покое. Как и предполагалось, он тут же встал со стула, поставил его в прежнее положение и пошел к Сахару на рандеву. Но перед тем, как плюхнуть свою задницу на соседнюю парту, Лео протягивает руку и щипает меня чуть ниже ребер, от чего я дергаюсь и чертыхаюсь на весь класс. Благо было шумно, и никто ничего не услышал. Вот же говнюк.       Заканчиваю конспект через пятнадцать минут и встаю, чтобы положить работу на преподавательский стол. Возвращаюсь за сумкой и вижу, как Линдберг и Холтер откровенно тискают друг друга за все, что можно и нельзя, при этом обсуждая какую-то дико заумную тему по Темным искусствам, да с таким видом, будто ничего и не происходит. Качаю головой и выхожу из класса.       Лея не пришла на последнюю пару по заклинаниям, на обед и на ужин. А еще нагло проигнорировала все мои сообщения в инстаграме и фейсбуке. Поужинав, быстрым шагом направляюсь к женскому общежитию, надеясь успеть туда и вернуться в свою комнату до комендантского часа. По пути скуриваю сигарету, дымя уже на лестничной площадке, по которой туда-сюда бегали девчонки в коротких халатиках и полотенцах. Управляющая данным местом могла бы, не колеблясь, дать мне пизды и волшебного пинка под зад за то, что так поздно ошиваюсь по женскому общежитию, когда все уже принимают душ и готовятся ко сну, если бы всем не было известно, насколько мне похуй на всех, кто здесь находится.       Лея открывает не сразу, и пока она шла к двери, я хотел было уже снова закурить. Выглядела она довольно измученно и подавленно. Этот взгляд мне знаком, и мое сердце резко бухается вниз. Только не опять. Скидываю куртку на спинку стула и сажусь на кровать, смотря за тем, как Лея молча стояла у окна и царапала уголок конверта, что лежал на подоконнике, крохотной булавкой. Она невидящим взглядом смотрела куда-то в угол комнаты и жевала свои губы. Опускаю голову, решаясь, наконец, нарушить тишину.       — Неужели снова?       Оборачивается и чуть заметно усмехается.       — Ты бы забил на это, Алан, — шарит по карманам узких брюк и вытаскивает пачку Мальборо. Закуривает, — Ты не обязан рыться в моем грязном белье, серьезно, — взмахивает рукой с сигаретой и выдыхает дым в сторону, — Со мной все в порядке, просто, — затягивается так, что сгорает чуть ли не половина сигареты, — дай мне время, и я приду в норму. Как всегда, — грустно улыбается, и вижу, что даже эта улыбка дается ей так же тяжело, как дуэль с каким-нибудь Эдвином Ларсеном.       В какой-то момент я получил ментальное согласие на рассказ этой истории, и случилось это так же неожиданно как то, что я однажды обскакал Виндзора по заклинаниям. Но сейчас не об этом. Сейчас будет повесть о том, как Лея стала получать злоебучие письма одного заключенного из Азкабана каждый гребаный месяц. Неожиданный поворот, а? Ну, так, садитесь поудобнее, ибо это длинная история, наполненная пиздецом.       Я уже говорил о том, что Лея живет во Франции с матерью, их бросил отец, а маман работает на износ, чтобы содержать своего ребенка в состоянии "Вы не хуже того мальчика, у которого мать маггла, а отец ветеран Второй Магической, но не настолько, чтобы мы пригласили вашу дочь к нам на рождественский прием". Зовут ее Манон Лефевр, работает в старинной и именитой кондитерской "Laduree", основанной еще в тысяча восемьсот-каком-то году. Эту кондитерскую можно найти чуть ли не в любой точке мира, если не в каждом чулане домового эльфа. И кондитерской города Клермон-Ферран заведовал один мужчина сорока лет, довольно высокий, худощавый и не лишенный природной привлекательности. Зовут его Кристоф Моро. Вполне себе успешный, женат, имеет двоих прекрасных детей, мальчика и девочку, а еще у него есть двухэтажный особняк на окраине города. Когда у Манон начались откровенные проблемы с деньгами, Кристоф предложил ей дополнительную работу. Лея тогда закончила второй курс Шармбатона на одни "Превосходно", была лучшей в балетном классе и вообще, как говорится, не ребенок, а золото. Манон работала и днем, и ночью, оставаясь на вторую смену и уборку помещения, иногда ночевала тоже на работе. Денег теперь было достаточно, вот только маленькая, двенадцатилетняя девочка почти не видела свою мать и целыми днями сидела дома одна. Тогда Кристоф снова предложил свою помощь. Теперь он каждый вечер заходил домой к Лее, пока Манон была на работе, и заносил продукты вместе со свежей выпечкой из кондитерской. Иногда оставался на чай, иногда на прогулку по саду, а иногда на ночь. "Только маме не говори" — тихо говорил Кристоф на ухо маленькой Лее, когда он ложился поздно вечером в ее кровать и обнимал со спины. "Это будет наш с тобой секрет. Ночью страшно и опасно спать в большом доме одной. Вдруг какой-нибудь вор проберется внутрь" — продолжал он, шаря рукой по худощавым ногам. "Я буду рядом и никому не дам тебя в обиду, Лея. Только маме не говори, хорошо?". Она кивала, вся скованная страхом и чем-то еще. Ожиданием чего-то неизвестного, того, что пряталось от нее, было совсем рядом, но она не могла понять, что же именно это было. Любопытство брало вверх и Лея молчала, позволяя Кристофу раз за разом ложиться в ее кровать по ночам и прижимать к себе. А когда у него не получалось переночевать с ней, Лее было даже одиноко и холодно без привычного тепла за спиной. А еще он рассказывал ей много историй из жизни. Он ведь такой умный и добрый, этот Кристоф. Вот бы мама вышла за него замуж, да?       А потом был конец августа, все сады цвели, было очень жарко и все вокруг удушливо пахло цветами и фруктами. Мама купила Лее много новых вещей на новый учебный год, даже новый костюм для балетных занятий. А еще Кристоф подарил ей красивый золотой кулон на тонкой цепочке. "Чтобы в школе ты не забывала обо мне", — тихо говорил он, любовно поглаживая хрупкое плечо, оголенное тонкой майкой. Лея кивала, закрыв глаза, и боялась представить, как же она будет там одна, без Кристофа, который всегда о ней заботится. Манон ушла на работу еще раньше обычного, но обещала вернуться домой к ужину, что случалось крайне редко. Она сказала собрать Лее вишню с деревьев, ибо та уже совсем созрела и скоро начнет портиться. Кристоф вызвался помочь. А потом было очень жарко, много солнца, вишневые деревья и колючая трава под спиной, которая все время лезла в уши, и золотой кулон, скатившийся в ямку у ключицы. И было больно. Боль вперемешку с постоянными обещаниями о скором удовольствии, которое так и не наступило.       В школе все было как обычно. Время делилось на "школу" и "каникулы с Кристофом", который почему-то со временем становился не таким добрым и заботливым как "тем самым летом". Мама сказала, что у него серьезные проблемы на работе, что вышестоящее начальство уличило его в подделке документов и грозится уволить. А еще жена подозревает его в измене.       То было Рождество на пятом курсе, Лея, как всегда приехала домой, как всегда встречалась по вечерам с Кристофом, как всегда смотрела на него любящими и доверчивыми глазами. А потом он замахнулся и ударил ее по лицу. А потом снова. После каждого такого происшествия он извинялся, клялся, что больше это не повторится, что он совсем расклеился, и его силы на исходе. А потом он снова ее бил. И так продолжалось вплоть до следующего Рождества, пока Кристофа, все-таки, не уволили, а жена не узнала правду.       — Если я забью, то ты опять запустишь учебу и превратишься в кусок унылого нечто, сидя в своей комнате целыми сутками и никого к себе не подпуская, — не выдерживаю и все-таки тоже закуриваю. Видит Мерлин, мы скоро все умрем от рака легких, — Еще чего доброго снова себе волосы в синий покрасишь, мне потом же это исправлять.       Усмехается и, взяв сигарету в зубы, берет письмо с подоконника, хмурится, затягивается.       — Иногда так хочется ответить на него что-то типа "Да пошел ты нахуй", но тогда у него наоборот появится надежда, и я уже точно не отделаюсь от этого дерьма. Quand mourras-tu, psychopathe? *       Урок балета кончился полчаса назад, и все уже давно ушли из раздевалки. Но Лея так и продолжала сидеть на скамейке, прокручивая в голове слова учителя. "Ты стала настолько плоха, что мне стыдно, что ты вообще заходишь в этот класс. Если не начнешь, наконец, работать, как раньше, я отдам твою роль Лизе, а тебя вышвырну отсюда вон, что ты больше никогда не войдешь в эти двери! Не позорь сама себя и делай, как положено!". Она все еще слышала тихие смешки за своей спиной, чувствовала на себе эти ехидные взгляды, чувствовала, что все еще готова провалиться сквозь землю от позора. Все пошло под откос. Все ее победы, все ее старания и успехи. По щекам одна за другой скатывались горячие слезы, падая с подбородка на кулаки, что лежали на острых, сжатых вместе коленках. Длинные, кудрявые, белокурые волосы полностью распались из высокой прически и теперь лезли в лицо, щекоча нос и уши.       Раздался скрип двери и голоса. Много голосов. Лея моментально утерла глаза ладонями и обернулась. В раздевалку зашли девочки с пятого курса, их было четверо. В одной из них она узнала дочь Кристофа - Эмму Моро. Они резко остановились, увидев девушку в комнате, и замолчали. Лея встала с места и, так и не переодевшись из балетной формы, схватила свои вещи и направилась к выходу.       — Стоять!       Эмма больно схватила ее за руку чуть выше локтя и дернула в свою сторону.       — Что ты делаешь? — Лея шарахнулась от ее злого лица и наткнулась на другую девчонку, что стояла прямо позади нее. Эмма горько усмехнулась.       — Совершаю правосудие, — она снова дернула Лею на себя и гадко оскалилась, — Думала тебе все сойдет с рук, шлюха? — она буквально выплюнула эти слова Лее в лицо, — Думала, что вот так просто можешь разрушить чужую жизнь? Чужие жизни?       — Я не понимаю, о чем ты, — голос предательски задрожал, и Лея попыталась проглотить застрявший в горле ком.       — Моего отца обвинили в изнасиловании несовершеннолетней и взяли под стражу. Его уволили с работы, мама ушла от него. И все это, — она с силой сжала Лее руку, что та зажмурилась и прокусила губу до крови, — из-за тебя, мразь.       Ее слова на повторе крутились в голове, и Лея просто пялилась на ее лицо, не зная, что делать.       — Я не знала, что его арестовали…       — Не ври мне, сучка! — с этими словами Эмма схватила Лею за длинные волосы и дернула в сторону, что та закричала, — твоя мать подала на него заявление в прошлый четверг, не говори мне, — она буквально шипела, — что ты ничего об этом не знаешь.       — Я правда не знала!       — Тащите ее!       Под крики и мольбы остановиться, все эти девчонки схватили Лею под руки и потащили в душевую комнату, где все вместе избили, поливая холодной водой и крича "Шлюха!". Под громкое "Давайте-ка избавим эту дрянь от ее шикарной шевелюры" эти стервы обкромсали Лее волосы, а после заклинанием вырезали на ее запястье, выведенное тонкой нитью, "Шлюха" и оставили там одну.       Манон узнала обо всем от жены Кристофа, а не от Леи, она сама подала на него заявление, а вскоре приехала в школу за дочерью, чтобы та не подверглась нападкам со стороны учеников. Но было уже поздно. Она забрала Лею из Шармбатона домой, где пыталась всячески привести ее в порядок, пыталась поддержать и не заводила разговор о том, почему и когда это случилось. Но все же ей пришлось привести Лею к мракоборцам, чтобы дать показания против Кристофа. В какой-то момент Кристофу даже удалось подбежать к Лее, чтобы попросить о милости. Он упал перед ней на колени и умолял отозвать показания, кричал, что любит ее и никогда не хотел причинить боли. Что насилие и избиение - это не его вина, что всему виной обстоятельства, что Лея обязана его понять. Кристофа посадили в Азкабан, а мать Леи начала предпринимать попытки по устройству Леи в школу. Сначала на примете был Хогвартс, но там учился сын Кристофа, поэтому остался только один вариант — Дурмстранг. И, наверно, у них ничего бы не вышло, если бы Манон не сделали управляющей, поставив на место новоиспеченного заключенного. Тогда она стала уважаемой дамой, а значит имела необходимый статус для того, чтобы ее дочь приняли в Дурмстранг.       Но как бы давно это ни было, Кристоф все это время присылает Лее письма. Письма, в которых то умоляет помиловать его, то угрожает жестокой расправой после освобождения. Кажется, в Азкабане он окончательно сошел с ума. Говорят, несколько раз он пытался покончить жизнь самоубийством.       — Не открывай, ты же знаешь, что там написано, — тяжело вздыхаю и лохмачу волосы, встаю, подходя ближе. Лея повернула голову в мою сторону и усмехнулась.       — Я и не открываю. Уже давно, — кладет письмо обратно на подоконник и складывает руки на груди, будто даже не собиралась к нему прикасаться. Сигарета во рту тлеет уже у фильтра.       Вскидываю брови и опускаю взгляд на конверт, который будто светился от лунного света, что сочился из окна, не до конца прикрытого шторами. Кладу руку поверх бумаги, а после забираю письмо и сую в карман. Лея молча проследила за моими движениями и как-то жадно уцепилась глазами за край конверта, торчащий из кармана. Прячу его и подхожу еще ближе, завлекая ее в объятья. Стоим так какое-то время, пока не слышим голос комендантши, кричащей об отбое. Беру голову Леи в ладони и целую в лоб.       — Спи крепко и не думай ни о чем. Знаю, — она грустно усмехнулась, выкидывая окурок в пепельницу, — знаю, что говорю глупости, но надежда умираем последней, или как там говорят?       Кивает два раза подряд и улыбается краем губ.       — Спокойной ночи, Алан.       Иду к двери и уже берусь за дверную ручку пальцами, как кое-что вспоминаю и оборачиваюсь.       — Советую выспаться, ведь завтра контрольные нормативы у Коннера.       Жалобно стонет и плюхается на кровать, а я все-таки покидаю ее комнату и под недовольный взгляд комендантши покидаю женское общежитие.       Заканчиваю третий подход отжиманий, но тут напротив моих глаз останавливаются чьи-то ноги в массивных, кожаных ботинках. Поднимаю взгляд и падаю на землю.       — Ну, привет.       Медленно встаю на ноги и отхожу на пару шагов назад, все еще до конца не осознавая, кто передо мной стоит. Хлопаю глазами, чувствуя себя полнейшим идиотом, одновременно вытирая ладони о широкие, вельветовые брюки.       — Привет, — будто не своим голосом отвечаю я и озираюсь по сторонам. Все вокруг были заняты разминкой к предстоящей паре у Коннера, и никто даже не смотрел в нашу сторону.       — Ты так изменился, Алан, я сначала даже не узнал тебя.       Хмурю брови и беру его за край чересчур большой куртки, утягивая за собой в сторону, чтобы нас точно никто не заметил и не подслушал. В голове роятся просто тысяча и одна мысль, какого хрена он здесь забыл? Заходим за высокие кусты, и я складываю руки на груди, смотря прямо ему в глаза.       — Ты что-то хотел, Антон?       Антон Сорель — успешный выпускник Дурмстранга, окончивший данное заведение, будучи аж на втором месте в рейтинге, бывший ловец Демонов Вронского, любимец девушек и половины преподавательского состава — первый парень, с которым я переспал. А еще он выпустился отсюда аж пять лет назад, и я не планировал встретить его когда-либо еще. Нет, я не хотел его больше никогда видеть.       Проводит рукой по буйной, русой шевелюре и усмехается.       — Поздороваться я хотел, только и всего, — изучает меня своими темно-синими глазами с ног до головы, останавливаясь взглядом на шее. Засосы Лео. Машинально одергиваю вверх ворот толстовки и отвожу взгляд, — Хотел проверить, кто кого сожрал — общество тебя, или ты всех, кто только пытается к тебе приблизиться.       Смеряю его подозрительным взглядом и поджимаю губы.       — Брось свои любимые прелюдии, скажи уже, что ты здесь делаешь?       Усмехается каким-то своим мыслям и сует руки в карманы куртки.       — А ты так и остался вредной занудой…       — Антон, — раздраженно цокаю языком и закатываю глаза. Слушать его болтовню вокруг, да около у меня сейчас точно нет времени. Видимо, он понимает, что если продолжит тянуть кота за яйца, то я просто уйду, поэтому тяжело вдыхает.       — Хочу попробовать устроиться лаборантом в кабинет зелий. Их у вас все еще ведет Лоритс Барта?       Тупо пялюсь на него, пытаясь осознать, что он только что сказал, и не сразу слышу голос Коннера где-то вдалеке.       — Пошевеливайтесь и становитесь в одну шеренгу!       — Ага, — хмурюсь, а в голове крутится только одно слово — пиздец.       — Встретимся сегодня после пар? — Антон улыбается и пытается взять меня за руку, но я прячу ее за спину.       — Да чтоб вас черти дрючили, почему я должен ждать пока вы уже, наконец, построитесь!       Разворачиваюсь и бегу ко всем остальным.       — Алан! Я приду к тебе сегодня!       Зажмуриваю глаза и просто надеюсь, что никто из присутствующих этого не слышал. Встаю в шеренгу и тяжело дышу, пытаясь восстановить дыхание. Вот же Мерлинова срань.       Мысли об Антоне успешно выбил из моей головы Коннер, надевший нам на спины рюкзаки с чем-то настолько тяжелым, от чего тебя постоянно клонило в обратную сторону.       — Мерлин, почему так тяжело? — застонал Сахар, — Что там?       — Твоя мама, — откуда-то из-за спины вбросил Виндзор и пошел на линию старта. А потом мы мотали круги вокруг озера, что студенты прозвали Братом, и через полчаса зарядил ливень, из-за которого дорога превратилась в месиво из глины, песка и воды. И к концу марафона мы все были похожи на горных троллей — запыхавшиеся, грязные и мокрые. Поэтому весь остаток дня я думал только о том, что никак не могу согреться, несмотря на шесть выпитых кружек горячего чая. А когда Линдберг и Виндзор каким-то хреном запустили в наше общежитие окками (даже Господь Бог не ответит вам, откуда они его взяли), всех заставили его отлавливать. И когда тот же Виндзор в паре с Кеннетом поймали это создание в банку из-под сахара, все общежитие разгребало завалы после погрома огромной, летающей змеи. Вроде, этим двоим назначили самое большое количество отработок в мире, а я убитый завалился на свою кровать и уже уснул, как в дверь постучали. Я бы и не подумал вставать, если бы не назойливый голос Хафнера.       — Кэри, это к тебе. Кэри! Алан, блять, иди открой! — Стив швыряет в меня подушкой и сам чуть не падает с кровати, громко чертыхаясь. Издаю мученический стон и сквозь боль раздираю глаза. Как был в одних трусах и со все еще закрытым левым глазом открываю дверь и пытаюсь понять, кого принесло сюда под ночь. Слышу приглушенный смех, который тут же узнаю. Захотелось тут же захлопнуть дверь и больше никогда ее не открывать.       — Разбудил?       Между черных пятен перед глазами вижу лицо Антона, который стоял передо мной в одном халате и с полотенцем на плече. Делаю такое лицо, словно почувствовал запах кошачьего говна, и прислоняюсь спиной к дверному косяку, запрокидывая голову.       — А что не видно?       — Извини, — виновато улыбается и проводит рукой по волосам, — я просто очень захотел тебя увидеть.       Прохожу по столовой между столами с подносом в руках и ищу свободное место, чтобы сесть. Боковым зрением замечаю Антона, сидящего с парнями из своей команды по квиддичу, и просто прохожу мимо них. Ну, как прохожу. Лечу вниз вместе со всем содержимым подноса и распластываюсь под гогот этих бугаев-выпускников. Смотрю на всю эту палитру красок из соуса-фруктов-сока и матерюсь себе под нос. Оборачиваюсь и вижу, как тот парень, что поставил мне подножку, ржет так, что текут слезы, а вместе с ним и все за его столом. Все, включая Антона. Смотрю ему в глаза, а внутри становится так гадко, что хочется блевать.       — Не ушибся? - притворно ласковым голосом спрашивает один из них, а после прибавляет, — Педик.       И все снова начинают ржать. Антон улыбается и проводит рукой по волосам.       Отворачиваюсь и пытаюсь вытащить палочку из заднего кармана, чтобы убрать все, что разлилось и рассыпалось, но понимаю, что не могу - вывихнул запястье. Блять. Тянусь другой рукой, но палочку из кармана вытаскивает все тот же неандерталец.       — Это ищешь? — вскидывает брови, — Верну, если отсосешь мне, тебе ведь не привыкать.       Его друзья смеются, кто-то за соседними столами тоже, но большинство просто смотрели на меня с жалостью. Ну, зашибись просто. Стискиваю зубы и встаю на ноги.       — Верни мою палочку, — протягиваю здоровую руку, а другую стараюсь плотнее прижать к груди. От нарастающей боли в уголках глаз начинают собираться слезы, но я не подаю виду.       — Сломаю тебе вторую руку, если будешь указывать мне, что делать, пидор! — он вдруг весь побагровел и стал похож на злую гориллу. Надо же, как легко его вывести из себя, — Иди лесом, а потом, может, я и верну тебе палочку. Поломанную на несколько частей, — лыбится, как конченый дебил.       Смотрю на Антона, а тот тоже улыбается и ковыряет что-то вилкой в своей тарелке.       — Ничего не хочешь сделать? — спрашиваю я у него, понимая, что в этой стычке один я точно не боец. Тем более с вывихнутым запястьем. Тем более без палочки. Тем более, что они выпускники, а мне всего 14. В груди вязким комом нарастала обида, но я старался держать настолько невозмутимый вид, насколько это возможно. Весь стол тут же обернулся на Антона, а тот стушевался буквально за долю секунды.       — В смысле? — он нервно поправил ворот своей спортивной мантии и не менее нервно усмехнулся.       — В прямом, — этот цирк уродов начал откровенно выводить меня из себя, а дешевая актерская игра, имя которой "Я мудак, который боится мнения своих псевдо-друзей, поэтому делаю вид, что не имею с тобой ничего общего", будила во мне самые херовые стороны моего характера. В такие моменты Алан Кэри приобретает наклонность к жестокому насилию. Без применения магии, — У тебя настолько крохотные яйца, что ты своей шестерке ничего против сказать не можешь?       В этот момент тот парень, что забрал мою палочку, сорвался с места и резко схватил меня за грудки, что даже перестаю чувствовать под ногами опору. От неожиданности и испуга замолкаю и просто жду, что сейчас меня размажут по стенке.       — Ты кого шестеркой назвал, сопляк? — хватает мою больную руку и с силой сжимает. От боли перед глазами темнеет, а слезы все-таки текут по щекам, и я вскрикиваю от злости, ненависти и боли одновременно. Кто-то за соседним столом орет "Давай, Дилан!", кто-то охает и закрывает рот рукой, а кто-то просто уходит. Дилан замахивается, и я уже зажмуриваюсь, как тут нас внезапно друг от друга отбрасывает в разные стороны. Не успеваю понять, что произошло, как меня за здоровую руку поднимают на ноги. Вижу перед собой лицо Фриды Меде и то, как она испепеляет взглядом всех, кто здесь находится. Дилан, как бешеный бык, вскакивает на ноги и несется в нашу сторону, но Фрида вскидывает руку, направляя палочку прямо на него, что тот, будто уже заколдованный, останавливается.       — Я умело сращиваю кости и сшиваю конечности, но могу так же легко сделать так, что они разойдутся в разные стороны, и уже никакой колдомедик тебе не поможет, Кормак, — щурится, все так же держа палочку перед собой.       — Ты страх потеряла, малявка? — дышит так часто и шумно, что кажется, будто сейчас повалит дым из ноздрей.       — Страх потерял здесь ты. Не забывай, что после каждой травмы на матче тебя приносят в мое крыло. Любая настойка может показаться тебе слаще меда. И чем слаще она будет, тем медленнее и мучительнее ты будешь умирать. Палочку, Кормак, — отпускает меня и протягивает руку. Кажется, еще секунда, и Дилана разорвет на части. Его уделала девчонка. Девчонка с пятого курса. Он не смог разделаться с "педиком". У-у-у. Стоит так еще какое-то время, и все в столовой будто перестали дышать. Подается вперед, и думаю, что все же полезет в драку, но нет. Кладет мою палочку Меде в ладонь и уходит, кивком зовя за собой своих дружков. Но никто не шелохнулся с места. Меня вдруг начало распирать от смеха, и я как придурок зашелся кашлем, чтобы не ржать в голос. Дилан свалил, а я, кинув полный презрения взгляд ты-последний-кусок-говна-Сорель, под руку с Фридой направился в крыло, чтобы подлатать свою руку.       А потом он приперся ко мне в комнату вечером.       — Прости меня. Я просто очень захотел тебя увидеть.       Смотрю на него в упор и разрываюсь между желанием узнать, что же он скажет дальше и тем, что хочется набить ему лицо.       — В твою светлую голову не приходила мысль, что я не хочу тебя видеть? — вскидываю брови.       — Приходила, — усмехается и снова похож на того пацана-выпускника, в которого я раньше думал, что влюбился. Но этого, конечно, не было, — но, все же, ты еще стоишь здесь и не закрыл передо мной дверь.       — Я с легкостью могу это сделать.       — У меня к тебе другое предложение, — улыбается и складывает руки на груди, - мы можем пойти ко мне и, — хмурюсь и смотрю на него исподлобья, — и просто поболтать.       — Мне есть, о чем с тобой "болтать"?       — Разумеется. Я же окончил Оксфорд. Насколько я помню, пять лет назад ты хотел поступать именно туда. А еще у меня есть бутылка отличного мерло.       Не скажу, что компания Антона меня особенно привлекала. Не скажу, что мне хотелось торчать в его комнате в это время, ибо меня клонило в сон как никогда. Но этот говнюк знает, как сильно я хочу поступить в Оксфорд, знает, что я падок на получение любой информации о нем. И потому я соглашаюсь. Мы сидели в комнате, которую ему выдали на время стажировки у мастера по Зельям, на полу у его кровати, пили вино и говорили об Оксфорде. И в какой-то момент я даже забыл, что говорю с Антоном. Каким-то образом у Сореля оказалась еще одна бутылка вина, которую мы благополучно опустошили. А дальше я уже ничего не помню.