Дыши

Женя знала, что она не отделается отповедью на тему губительной доброты и парой пугающе слабых ударов по плечам. Знала, что Риту ни капли не успокоила эта вспышка, которую пришлось быстро замять, хватая свои эмоции под контроль и зло утирая с щек слезы, которых якобы и не было. Пока возвращались в Библиотеку, пока обсуждали новую угрозу, Рита была как взведенная пружина, нервно стискивала кулаки и то и дело бросала на Женю быстрые, короткие взгляды, словно проверяя, что Лунёва на месте. Но стоило Жене попытаться тронуть ее за плечо - вздрагивала и ощутимо замыкалась, уходя в себя. И когда Рита так явно отгораживалась, вместо того, чтобы орать и выплескивать все беспокоящее на окружающих, это не значило абсолютно ничего хорошего. Женя знала. Рита сорвалась быстро, ночью, как только они оказались одни в их маленькой комнате, защищенные от любых вмешательств, и в то же время уязвимые, лишенные возможности отвлечься на что-то. С тех пор, как они начали значить друг для друга нечто большее, то, насколько в этой комнате было много их стало кристально очевидно. Стоит Жене закрыть за собой дверь, как Рита буквально врезается в нее, припечатывая Лунёву к стенке, дергая ее к себе до треска ткани где-то в Жениной кофте и поначалу сталкиваясь зубами, с такой целуя поспешной и жадной яростью. Женя успевает только удивленно - от резкости, не от неожиданности - охнуть, чувствуя, как по телу тут же прокатывается волна тепла, покрывая кожу мурашками и отдаваясь щекотной слабостью где-то в ногах. Рита стаскивает с нее злополучную ветровку с капюшоном, не глядя отшвыривая ее куда-то в сторону, проводит ладонями по Жениным рукам от кончиков пальцев до плеч, соскальзывает на ее грудь, сжимает сквозь майку, заставляя Лунёву вздрогнуть снова и упустить тихий стон, еле слышный сквозь поцелуй и шумное дыхание. Но Рита слышит, отвечая в тон, но гораздо громче, когда крупная дрожь продирает ее по позвоночнику от одного только звука. Легкие у нее уже начинают гореть от недостатка кислорода, но никакой здравый смысл не может заставить ее оторваться от Жени достаточно надолго, чтобы нормально отдышаться. Она прикусывает ее за пухлые губы, тянет за короткие волосы, легко царапает смуглую кожу, беспорядочно водя по ней руками - все, что угодно, чтобы заставить Лунёву вздрогнуть, всхлипнуть, застонать, сбиться с дыхания, реагировать, черт возьми, жить. Рита и сама не осознает до конца, насколько ей это нужно, просто необходимо, но Женя чувствует это жалобным, болезненным резонансом где-то в груди, и ни на секунду не собирается сопротивляться, отдаваясь на растерзание. Она дает им обеим краткую передышку, стаскивая с Риты футболку и заставляя ту для этого отстраниться. Больше ощущая, чем видя на себе горящий взгляд, сразу избавляется и от собственной майки - и тут же стонет, когда все ее чувства снова заполняются тесно вжавшейся в нее Вольновой. Рита, осознав, насколько громче звучит Женин отклик, когда ей ничего не мешает его выражать, переключается на шею девушки, медленно обводя языком хаотичный узор из веснушек, и сразу затем оставляя темную дорожку из крепких поцелуев, прихватывая кожу губами, кусаясь и тут же зализывая, точно оставляя след, много следов, от которых Женю с утра не спасет никакой шарф. Плевать, плевать, плевать. Главное - как Лунёва сейчас дрожит и вздрагивает под ее руками, как тяжело дышит и мычит, по привычке пытаясь скрываться от окружающего мира с чересчур острым слухом. Не получится. Сегодня - не получится. Сегодня Рите нужен ее голос, и она не остановится, пока не услышит ее по-настоящему. В расплывчатом сумбуре, в котором главным образом виновата Рита, потому что она ни на секунду не может перестать двигаться, и касаться, и целовать просто где только дотянется, они все-таки умудряются избавиться от остальной одежды и рухнуть на первую попавшуюся на ощупь кровать, чудом не врезавшись ни во что. С только усиливающимся полу-слепым напором Рита с нажимом водит руками по Жениному телу, с грубоватым жаром ласкает ее грудь, ловит между пальцев темные бусины сосков, сжимает, легонько тянет, бесстыже наслаждаясь тем, как Женя прогибается вслед за ее движениями. Целует ее снова, спускается губами по шее, на ключицы и плечи, на небольшую крепкую грудь, дразня горячим дыханием уже и так пылающую от ее прикосновений кожу. Задерживается на секунду губами прямо по центру грудной клетки, где она на ту страшную секунду была уверена, что будет навечно теперь зиять страшная рана - но все хорошо, и раны нет, и Рита чувствует, как сильно бьется под ее губами Женино сердце, и она встряхивает головой и прижимается еще отчаяннее, кусаясь и тут же зацеловывая вину, обводя языком линию ребер, скользя губами по плоскому животу и довольно мыча, чувствуя, как отзываются на прикосновение сильные мышцы спортсмена под кожей. Заменяя тот леденящий кровь звук и страшную картинку в голове на тонкий стон и горячие руки, гладящие ее по спине и зарывающиеся пальцами ей в волосы. Женя дрожит и дышит с трудом, когда Рита умудряется в своей бездумной гонке найти время, чтобы покрыть поцелуями внутреннюю сторону ее бедра, давит укоризненный и болезненный вздох, когда Вольнова грубо оставляет очередную темную метку, и тут же, опомнившись, успокаивающе и виновато гладит девушку по колену. И Женя, дернувшись, стонет громко, на грани крика, когда Рита резко спускается ниже. Вольнова беспощадно терзает ее губами и языком, не давая вдохнуть себе и не позволяя Жене ни на секунду перевести дух, держит ее бедра мертвой хваткой, до будущих синяков, оставляя Лунёвой всхлипывать и метаться, сминая в кулаках покрывало. Ловит каждую реакцию, каждый звук, каждую дрожь, хмыкает довольно, заставляя Женю зашипеть от дополнительной вибрации. Ни на секунду не поднимая головы, убирает одну руку с бедра, проникает пальцами и улыбается, когда Женя неосознанно подается вперед, сдавленно выдыхая что-то очень похожее на Ритино имя. Рита ловит тот момент, когда Лунёва начинает понемногу терять себя, сжимаясь и вскрикивая почти при каждом движении, и, держа установившийся ритм рукой, поднимается выше, обводя затуманенным взглядом тяжело вздымающуюся грудь, напряженно комкающие ткань руки, блестящую от пота кожу и запрокинутую назад голову. Как завороженная она смотрит на Женино лицо, на крепко зажмуренные глаза, нахмуренные от переизбытка ощущений брови, открытый рот и припухшие губы. И когда Женя наконец словно задыхается, выгибаясь всем телом, крупно вздрагивая, и издает дрожащий полустон полувсхлип, Рита жадно ловит каждое сладостное изменение черт ее лица, сама едва дыша. Женя обессиленно падает на кровать, силясь поймать свое дыхание обратно, и Рита убирает, наконец, руку. Небрежно и не глядя утерев пальцы о собственное бедро, она тихо ложится, словно бы внезапно успокоившись, и только легко прижимается губами к бьющейся ниточке пульса на смуглой шее. Но Женя, как только к ней возвращается способность ясно мыслить, чувствует, что это лишь иллюзия. Проводит пальцами по Ритиной спине, пересчитывая каждый позвонок, и та вздрагивает и шумно втягивает воздух сквозь зубы, резко подаваясь бедрами вперед и вжимаясь в Женину ляжку. Лунёва улыбается про себя, а потом умудряется, несмотря на тесные условия общажной кровати, резко перевернуться, опрокидывая Риту на спину и подминая ее под себя. Обычно, Рита бы протестовала и долго спорила про позиции и все такое прочее. Но сейчас ей безумно, до неадекватности хорошо ощущать, как вес Жениного тела вдавливает ее в матрас, как горит кожа от ее прикосновений, сильнее, чем от любого волшебного огня. Женины руки совсем не такие, как у Риты - она касается нежно, ласково, и под ее ладонями весь тот леденящий страх, который сидел под Ритиной кожей, наконец тает и растворяется в никуда. Женя не чувствует себя виноватой за произошедшее, нет, ни капли. В конце концов, она и правда не виновата в том, что и как именно увидела Рита, а уж тем более в том, что она тут же подумала. Но она видела и не отрицает эти застывшие боль и ужас в светлых глазах, и она знает их источник. И она хочет, и, главное, может прогнать это выражение прочь. Ровно противоположно Ритиной яростной вспышке, Женя движется медленнее, плавнее, согревая поцелуями каждый сантиметр кожи, выводит на ней незамысловатые узоры, ласкает округлую мягкую грудь до тех пор, пока Рита не начинает практически скулить, требовательно вжимаясь в нее ищущими движениями и легко дергая за волосы, и Лунёва, повинуясь, больше ее не мучает. Рита и так взведена почти до предела, и с ее губ срывается громкий, крайне довольный стон, когда она чувствует, наконец, загрубевшие от работы тонкие и длинные пальцы. Она любит Женины руки по множеству причин. Эта - не исключение. Мягко играя с ней, Женя знает, что в какой-то момент, все же, размеренность и неторопливость становятся для Вольновой болезненно недостаточными, ловит эту нотку в сжимающихся на ее плечах руках и внезапно резкими, глубокими движениями вжимает Риту в кровать, прихватывает ее зубами за мочку уха. Хриплый голос тут же вырастает до полноценных задыхающихся вскриков, короткие ногти впиваются, оставляя метки полумесяцами среди россыпи веснушек, и Рита горит и бьется под ней, рычит что-то неразборчиво матерное и одобрительное. Женя в каком-то спонтанном порыве выдыхает жарким шепотом ей в висок, что она здесь, что она с ней, добивая и изничтожая в пепел последние остатки этого злополучного дня. Широко распахнув глаза, Рита замирает на секунду, как натянутая струна, ловит ртом воздух, а потом бьется головой об подушку и кричит, насколько хватает ее прокуренных легких, и дергается так сильно, что упала бы с кровати, не прижимай ее так крепко к себе Лунёва, и неосознанно расцарапывает Женину спину - Женя тихо шипит сквозь зубы, но прощает, - и даже вынуждена в какой-то момент откинуть одну руку в сторону и сжать ей борт кровати, потому что между пальцев начинают плясать шальные алые искры. Женя ждет, пока Рита тяжело отдышится, постанывая на каждом выдохе, обводит кончиками пальцев свободной руки резкие черты любимого лица, а потом ловит блеск глаз и знакомую усмешку и целует Вольнову, чувствуя, как та собственнически обнимает ее руками и ногами, вздыхает впервые за этот вечер спокойно, расслабленно, и отвечает на поцелуй уже гораздо мягче. Нависший над ними меч нового поворота истории никуда не исчезает. И даже и без него, каждый день их жизни - это новая война. Но пока что, в этот момент, в этой комнате, есть только они. И они дышат и чувствуют сердцебиение, улыбаясь, очерчивают пальцами и губами шрамы на коже. Совсем новые, едва затянувшиеся царапины от разбитого стекла витрины. Более старые, от множества книг до этого. Простые, из детства - от неудачного попадания по лбу качелями, от гвоздя на улице, от травмы в спортивной секции, от опасного падения с гаража на арматурину. Тонкие светящиеся линии экслибриумов - совсем иной вид шрамов. Они сейчас немножко вечные. И этого никто у них не отберет.