В свои шестнадцать лет, учась в старшей школе и мечтая стать хорошим полицейским, Орит Лихман придерживалась менее кричащего стиля в одежде. Она уже выбросила все свои юбки и платья, как и всю цветную и белую одежду. Ей было по душе жить в вечном трауре, носить чёрный цвет и выглядеть для других жуткой, брутальной и недоступной. У неё никогда не было даже мимолётных отношений, и когда сверстники бегали на свидания и сталкивались с первым сексуальным опытом, Орит скиталась по заброшенным домам. Бояться ей было нечего — самообороне её обучил отец, в кармане тяжелел перцовый баллончик, а стометровку она пробегала примерно за десять секунд. Тогда Орит ещё опасалась наказания, и поэтому курила нечасто, гуляя больше двух часов, чтобы запах дыма точно выветрился. Домашняя работа, заданная в школе, давно перестала её интересовать.
Тот день имел особое значение для Орит. Она как сейчас помнила бетонный скелет восьмиэтажного здания, как она сидела на крыше, свесив ноги, как в наушниках играла песня Eisbrecher – Die Engel, а в руке, в лучах закатного солнца, поблёскивали новенькие водительские права. Орит помнила, что в тот день в воздухе стоял запах дождя и гари, а её волосы(каштановые на тот момент, как у Керен) были настолько длинными, что, если их не убрать, можно плюхнуться задницей на кончики.
Орит думала, что было бы неплохо на этом моменте поставить точку в своём существовании…
Она услышала за спиной шаги. Бросив сигарету вниз, Орит спешно поднялась и отряхнула чёрные джинсы. Было холодно, — помнила Орит, — на ней была кожаная косуха. Неизвестный приближался, выход из дома был один, так что Орит, так или иначе, встретится с этим человеком. Ну… на самом деле, было два выхода. Но сброситься с такой высоты Орит ещё была не совсем готова.
— О! — воскликнул незнакомец. Подросток, как и Орит, возможно, на пару лет старше. У него были неопрятные каштановые волосы, красивое лицо и грустные карие глаза. И, что удивило Орит больше всего, на нём была школьная форма. Орит потянулась к баллончику. — Не думал, что здесь ещё кто-то есть, — он доброжелательно улыбнулся. — Добрый вечер.
Это дружелюбие обезоруживало. Орит готова была поклясться, что удивился незнакомец наигранно, но его улыбка и мягкий, очень нежный тон голоса сбивали с толку. Рука Орит впервые задрожала, когда она сжимала в руке перцовый баллончик.
— Ох! — искренне воскликнул юноша. — Прости, пожалуйста, за вторжение! Я не хотел тебя напугать, — он вновь улыбнулся. — Это моё любимое место во всём Орлеане, но я готов разделить его с близким другом. Отсюда очень красивые закаты, не хочешь пофотографировать?
— Погоди, — не сдержалась Орит. Из незнакомца била такая энергия, что она невольно почувствовала себя сонной и уставшей. — Ты вообще кто?
— Мои извинения, я забыл представиться, — лучистая улыбка не сходила с его лица. Он говорил быстро, речь выдавала в нём высокий интеллект. — Генрих Мартин. Я ученик юридической школы при Новоорлеанском университете.
Орит присвистнула. Когда-то и она хотела попасть в эту школу, пока из-за череды убийств в Орлеане, произошедших благодаря ублюдку Кире, не поняла, что её истинное призвание — работа вне стен кабинета. Где-то на дне её трухлявого сердца теплилась мечта стать полицейским и закончить полицейскую академию.
— А в социальных сетях ты есть? — с подозрением спросила Орит. — Ну, отправлю следователям твою страницу, на случай если ты решил меня завалить. В друзья добавят, лайкнут…
Генрих засмеялся.
— Конечно. Я понимаю твои опасения.
Орит с удивлением заметила, что этот примерный ученик невероятно популярен в интернете. Ей стало стыдно, когда она отправляла ему запрос в друзья. Она не была настолько социальной личностью, и весь круг её знакомств ограничивался пятью людьми.
— Орит Лихман? — переспросил Генрих. Орит показалось, что он вновь удивился как-то… преувеличенно. Будто он уже давно знал её имя. — Какое необычное имя…
— Еврейское, — пожала плечами Орит. Она убрала телефон в карман джинсов. После необходимой процедуры знакомства она, казалось, прониклась к этому человеку хрупким доверием.
— А что оно означает?
— Свет, — Орит сжала губы в линию. — У меня ещё сестра есть, её зовут Керен, и это имя означает «луч света». Наверное, мы родились ночью или типа того.
Генрих умилённо улыбнулся.
— Ну а моё имя германское, и означает оно, что я властелин двора.
Орит не сдержала улыбки. Удивительно быстро перестаёшь бояться человека, если ему удаётся тебя рассмешить. Орит вновь бросила внимательный взгляд на Генриха, пытаясь подметить в его фигуре значимые детали. Он худощавый, высокий, очень аккуратный и опрятный. Типичный культивируемый системой образования отличник, любимец учителей и тот, кто на собраниях будет орать громче всех. И что-то всё же беспокоило Орит, когда она смотрела на Генриха. Его лицо казалось ей странно знакомым. Из-за затянувшейся депрессии Орит казалось, что все люди одинаковы, на одно лицо, и поэтому ей было тяжело запомнить о них что-либо, особенно имя, но… где-то она видела эти невыносимо грустные карие глаза, где-то уже сталкивалась с этой обаятельной улыбкой, где-то уже замечала эти тонкие, почти аристократичные черты лица.
— Что-то не так? — смущённо спросил Генрих. Он оглядел себя с головы до ног, думая, что где-то испачкался.
— Кого-то ты мне напоминаешь, — пожала плечами Орит.
— Ох… — это заявление не просто обескуражило, оно напугало Генриха. — Мне как-то говорили, что я похож на Ли Пейса. К сожалению, это сходство не предоставляет мне успеха у девушек.
Орит отказалась от попыток вспомнить, на кого похож её новый знакомый. Да и какая разница? Через полчаса она сядет на автобус, включит музыку на телефоне и навсегда забудет этого человека. Осталось только под каким-нибудь предлогом сбежать отсюда…
— Скоро сюда подойдут мои друзья, — предупредил Генрих. — Мы приходим сюда… из-за атмосферы. Нам нравятся заброшенные дома в Орлеане. Когда жизнь не насыщена событиями, ты начинаешь сам себя пугать такими жуткими местами… Ты здесь по этой же причине, правда, Орит?
— Типа того.
— Присоединишься к нам? Нас трое. Я, мой давний друг из волейбольной команды и подруга…
Генрих помрачнел. Он не знал что рассказать об этой девушке. Зато Орит не сдержалась от язвительного умозаключения:
— Ты знал, что женщины способны проявлять большие жестокость и изобретательность при убийствах, чем мужчины? Если мужчина бьёт, женщина вопит слова поддержки…
Он заулыбался.
— В тебе совершенно нет американского дружелюбия, Орит. Не будь такой трусихой по отношению к своим ровесникам.
— Слышь, — не сдержалась Орит, как это с ней часто бывало. — Не путай смелость с долбоебизмом и предусмотрительность с трусостью. Если бы я тебя боялась, я бы спряталась за колонной и сидела бы там, пока ты бы не ушёл.
— Твоя правда, — кивнул Генрих. Он не обратил никакого внимания на грубость и не попрекнул Орит за крепкое словцо, как делали большинство парней в её окружении. — Но… присоединишься? Чем больше людей, тем веселее на вечеринке.
Орит не могла отказаться, тем более после того, как её упрекнули в трусости. К тому же Орит знала приёмы самообороны, ей нечего опасаться каких-то там школьников, пускай даже и отличников всяких юридических школ при Новоорлеанском университете. Генрих сел на краю крыши, свесив ноги, совершенно не заботясь о чистоте своей идеально-выглаженной школьной формы. Орит с секунду посмотрела на него, после чего села чуть поодаль, свесив одну ногу. Она посмотрела вниз. От высоты у неё всегда захватывало дух. Казалось, будто открывшаяся перед глазами бездна — это нечто такое, что всегда влекло её, звало к себе, манило. Единственное, что раскрывает свои объятия в таком злом и недружелюбном мире.
— Включи музыку, — попросил Генрих, глядя на закатное небо. Ветер развевал его кудрявые волосы. — Я ненавижу тишину.
Орит достала телефон. Ей всю жизнь нравилась тяжёлая музыка, от которой большинство сверстников затыкали уши. Свой выбор она остановила на The Pretty Reckless – Zombie, и, каково же было её удивление, когда отличник школы при Новоорлеанском университете начал подпевать хулиганской песенке. Орит с улыбкой присоединилась к пению Генриха.
Когда песня закончилась, Генрих протянул Орит кулак. Она стукнула по нему костяшками пальцев.
— Если бы здесь были судьи, — улыбался Генрих, — они бы поставили нам не меньше сотни баллов.
— А ты полон сюрпризов, чувак, — задумчиво проговорила Орит. — Ну… весь такой правильный и домашний, а на деле шароёбишься по заброшенным домам и наизусть знаешь подобные песни. А что если ты человек?!
Генрих засмеялся.
— Натура человека двойственна, — улыбался он. — И я… не такой прилежный парень, каким меня хочет видеть общество.
— Что ты имеешь в виду?
Он вновь посмотрел на закатное солнце. От этой глубокой, невыразимой грусти в его карих глазах у Орит защемило сердце. Ей стало обидно, что даже такой популярный, такой доброжелательный человек ходит с раной на сердце. Что уж говорить о ней — недружелюбной и резкой пацанке, которая так и напрашивается на пиздюли от родного отца? Мир жесток, — решила для себя Орит, — и ранит даже самых приятных на свете людей.
— Например, мне не нравятся Звёздные Войны, — вновь улыбнулся в ответ Генрих. — А ещё я терпеть не могу пончики.
Казалось, взгляд Генриха стал менее грустным, когда он вновь увидел сдерживаемую улыбку на лице Орит. Тот тип людей, к которому принадлежала Орит, улыбается только в исключительных случаях, и поэтому эта эмоция была для Генриха своеобразной, маленькой наградой. Их встреча не была случайной. По разным причинам Генрих хотел встретиться с Орит, и более подходящего места, чем нейтральная территория, не находил. Теперь, раз уж знакомство состоялось, он мог действовать более рискованно…
Орит встала с пола, когда Сальвадор и Хелен поднялись к ним на этаж. Сальвадор Уальд не внушал той мощи, какую внушало его имя. Он был худощавым, одного роста с Орит, весь в синяках, и на его тощем тельце болтался широкий свитер. Из-за чёрных волос и чёрных глаз бледная кожа казалась белее мела, из-за чего синяки и шрамы выделялись только ярче. Орит хотела бы узнать, кто его так избил, но не стала этого делать. В свои шестнадцать лет она ещё пыталась уважать мужской пол и ставила его представителей превыше всего. Хелен Голдсмит не понравилась Орит с первого появления. Её яркие рыжие волосы были острижены по-мальчишески, её одежда была неопрятной и неприятно пахла, её ногти были обгрызены чуть ли не до мяса. Сперва Орит решила, что перед ней бездомная, но когда Генрих разъяснил ситуацию, Хелен взбесила её только больше. Эта девушка была из обеспеченной семьи. Так она одевалась, чтобы позлить родителей и очернить их слишком безупречную репутацию.
— Орит Лихман, — повторила Хелен за Орит. — Разве маленьким еврейкам не положено вечером бывать в синагоге?
— Не знаю, — пожала плечами Орит. — Человеку, воняющему как говно, виднее.
Хелен нахмурилась, Сальвадор посмотрел на Орит затравленным взглядом маленького котёнка. Если глаза Генриха были грустными, то в глазах Сальвадора Орит видела удушающую, гнетущую безысходность. Ответ, конечно, пришёлся троице знакомых не по вкусу, но Орит не собиралась терпеть оскорбления, особенно такие жалкие, как унижение национальной принадлежности.
— Генриху нравится подбирать с улицы подбитых котят, — продолжала Хелен. — Не обольщайся, с нами такие ничтожества тусуют недолго.
— Хелен, — вступился Генрих за Орит. — Поумерь пыл. Орит — наша новая знакомая, а ты ведёшь себя так, будто с цепи сорвалась. Твоё хамство отвратительно.
Хелен обиженно поджала губы, а Орит, переведя взгляд на Генриха, хмыкнула.
— Да всё в порядке, мужик, — она стукнула его кулаком по плечу, будто бы в знак одобрения. — Подбитых котят с улицы кто-то должен подбирать, иначе человечество конкретно проебётся в своём моральном развитии, — Сальвадор вновь поднял на неё затравленные глаза. Орит увидела в них блеск. — И потом, я не собираюсь с вами тусить. Больно надо. Зубрила, соплежуй и шмара из мусорного бака.
Генрих смотрел на Орит с той же невыразимой печалью. Она отмахнулась от этого взгляда. Никто в мире не имел права обижать её. Да и защищать себя она никому не позволяла, так что они с Генрихом квиты. Не делай добра, не получишь зла, — пришло на ум Орит, когда она взглянула на потупившегося Сальвадора. Его ей было жалко. Получил ни за что.
— Вечно всякие нищебродки строят из себя богинь, — голос Хелен срывался на визг. Орит поняла, что она уязвлена. — Ты знаешь, кто мои родители?
— Ну?
— Не нукай! — взбесилась Хелен. Орит чувствовала своё превосходство над ней. Если человек срывается на истерику, значит, он слаб. — Мой папа работает в тюрьме, а мама — главврач. Так что, если не извинишься, крошка, то полетишь с крыши, после чего тебя ни один доктор не зашьёт.
Орит сжала губами сигарету и молча прикурила. Сделав шаг вперёд навстречу Хелен, Генрих замахнулся. Пощёчина вышла громкой, и, как поняла Орит, болезненной, раз Хелен свалилась с ног.
— Это уже ни в какие ворота, — стиснул зубы Генрих. — Не смей хвастаться своими родителями, Хелен! Ты никак не поспособствовала их успеху.
— Ах, ну да, — с ядом в голосе произнесла Хелен. — Ты же бедный сиротка, для тебя тема родителей болезненна.
— Хелен, — подал голос Сальвадор. Неожиданно сильный и глубокий. — Не думал, что ты такая свинья. Ты всегда притворялась милой и весёлой, вплоть до появления другой девушки среди нас.
— Я не собираюсь тусоваться с еврейской шлюхой! — голос Хелен срывался на визг. Она тыкала пальцем в Орит, как, наверное, в начале двадцатого века белокожее население тыкало в чернокожих. — Она нас оберёт до нитки, у неё явно ни гроша!
Орит достала из кармана перцовый баллончик и направила на Хелен. Та замерла в ступоре. Она явно знала, что Орит держит в руке, и вряд ли хотела пожертвовать своей кожей лица и зрением. Орит смотрела холодно. Её взгляд был невыносимо тяжёлым и бесстрастным.
— Я и не такие оскорбления слышала, — твёрдо проговорила Орит. — Мне плевать. Но это не значит, что на тебя нельзя подать в суд, привлечь к ответственности твоих родителей… Ты оскорбила Генриха в том, в чём он не виноват. Проявила расизм по отношению ко мне. А Сальвадор — свидетель этому. Как думаешь, зарплата твоих родителей покроет штрафы, которые пойдут нам на возмещение морального ущерба? Или из тебя сперва выбьют ту поеботу, что скопилась в твоей голове?
Хелен замерла, вперив маленькие глазки в баллончик. Орит выпрямилась и убрала своё оружие в карман. Докурив сигарету до фильтра, она выбросила её с крыши и молча ушла. Она слышала визжащие оскорбления Хелен в свой адрес, но в ответ на них, не оборачиваясь, показала ей средний палец. Она не упомянула имени своего отца, не похвасталась перед заносчивой сукой, что Алан Лихман — начальник полицейского управления в Орлеане. Орит это было ни к чему. Она справится со своими проблемами и без опеки могущественного родственника. И сейчас, уходя на автобусную остановку, Орит впервые чувствовала, что она и Алан — родня. Отец всегда говорил, что вместо того, чтобы бояться, нужно пугать других. Так Орит и поступила, и чувствовала себя как никогда лучше.
Она вставила в уши наушники и ехала домой, поставив на повтор Otep – Lie.
Орит была крайне удивлена, получив утром звонок от Генриха. Она не помнила, чтобы давала ему свой номер. Наверняка, сдуру оставила его на сайте, наперёд думая, что звонить ей всё равно никто не будет. Она думала проигнорировать вызов, но тогда она ещё пыталась стать социальным человеком и старалась уделять внимание всем, кто в нём нуждается. Генрих долго извинялся за поведение Хелен. Извинялся за него и Сальвадор. Он был не таким разговорчивым, как Генрих, его речь была несколько медлительной и застенчивой, но Орит этот парень показался вполне приятным. Она пожалела, что оскорбила его.
В тот же день они втроём встретились, а после виделись каждый день. Вместе посещали кафе, кино, музеи, выставки и волейбольные матчи Сальвадора. Вместе делали домашнее задание, вместе бросали камни на набережной в море, вместе рисовали граффити маркерами. Как-то раз они подожгли заброшенный деревянный дом, в котором, как было известно из новостей, изнасиловали маленькую девочку. Улики были собраны, преступник арестован, так что их действия следствию не помешали. Тогда Орит, глядя на ревущее пламя и столп дыма, устремлённый в небо, сделала своё первое в жизни селфи. Она, Генрих и Сальвадор в отблесках яростного пламени. Эту фотографию она назвала «Похитители сердец». На всякий случай она сфотографировала и пылающий дом, как символ и проявление своей ненависти к этому миру.
Орит связывала дальнейшие события именно с этим фото. Хелен Голдсмит вновь появилась в их жизнях, как въедливый вулканический пепел, оседающий на коже и заставляющий задыхаться. Генрих и Сальвадор после рассказали, что с ними Хелен всегда была милой и приятной, и потому до появления Орит они не замечали, как сильно она отравляет жизнь другим. Более того, Генрих до того её возненавидел, что какое-то время следил за её личной жизнью(он мечтал стать детективом, бредил этой идеей), и узнал много отвратительных фактов. В своей школе Хелен была задирой, она не уважала ни учеников, ни учителей, открыто насмехалась над всеми, за что ей однажды вылили на голову ведро грязной воды. Наверное, после ведра воды ей и пришла идея перестать мыться, — решила Орит. Раз уж от неё воняло на улице, то нетрудно вообразить, какой удушающий смрад витал в классе. Орит мысленно стало жаль одноклассников Хелен.
— Интереснее всего, — говорил Генрих, сидя на чердаке в доме Орит. Это место было чистым — тут не было ни пыли, ни, как говорила Орит, кончи отца после забавы с очередной бабой. Порой Орит полагала, что сексом её похотливый отец занимался и в её комнате, из-за чего потихоньку начинала испытывать отвращение к дому. Генрих и Сальвадор сидели на диване, Орит — в кресле напротив, Лили заказала им пиццу и принесла кофе. — Что Хелен отравляла жизнь не только обитателям школы. Есть такое странное увлечение в Америке, перенятое у японцев… называется самоудушением.
Орит наклонила голову набок, Сальвадор вскинул брови. Со времён первой встречи он стал куда смелее, хотя оставался несколько дёрганным.
— Кажется, я знаю, что это, — проговорил он. — Ну… во время жёсткого секса партнёру может нравиться, что его душат.
Орит присвистнула.
— Я смотрю, Сальвадор любит порнуху погорячее.
— ОРИТ! — Сальвадор густо покраснел, но быстро взял над собой верх. Орит не в первый раз подшучивает над ним, так что он уже начал привыкать. — Я прав, Генрих?
— На шестьдесят пять процентов, — с привычной улыбкой ответил он. — Только это увлечение практикуется не только при половом акте. Обычно подростки душат себя полотенцем, в одиночестве сидя в комнате. Это вызывает сильные и яркие галлюцинации, и считается одним из самых легальных наркотиков. К сожалению, случаи со смертельным исходом всё возрастают.
— Вау, — ответила Орит. — С такими темпами продажа полотенец станет вне закона. Ты за что сидел? — спрашивала она саму себя. — Я за изнасилование и особо жестокое убийство. А я полотенца школьникам продавал.
Сальвадор засмеялся, Генрих улыбнулся, прикрыв рот рукой.
— Тем не менее, Хелен увлекается подобным, — продолжал он. — Эту историю всячески пытаются скрыть, но, если копать глубоко и быть настойчивым, кое-что найти можно. Хелен любит вызывать скорую помощь, говоря им, что у неё в доме висельник. Дожидается приезда. Продевает голову в петлю, закреплённую на дверном косяке, и опускается со стула очень аккуратно, чтобы не сломать себе шейные позвонки. Да, она вешается, как только приезжает скорая. Живёт она на двадцать шестом этаже, так что, пока скорая до неё доберётся, она остаётся жива, и при этом видит галлюцинации.
— Мерзко, — решила для себя Орит. — А потом из-за таких уёбищ скорой помощи не дожидаются те, кто реально в ней нуждается.
— Она ещё и дочь главного врача, — вздохнул Сальвадор. — Так что ей подобные происшествия явно сходят с рук.
Они помолчали. Позже, когда пицца была съедена, а кофе допит, Генрих показал им сообщение, пришедшее ему прошлой ночью. От Хелен. Орит навсегда запомнила эти пропитанные ядом строки.
«Видела новую фоточку у этой еврейской шлюхи. Красиво горит домик. Не боишься, что я вас всех заложу, и за поджог даже ты окажешься в той тюрьме, где тебя будут ежедневно пердолить в зад? Личико у тебя смазливенькое, волосы длинные, за бабу вполне сойдёшь. Да и у Сальвадора ещё не отросли яйца, чтобы он мог постоять за себя. Я помню, как он играл в волейбол. Бесталантный неудачник, как его только держат в спортивной команде? На месте тренера я пиздила бы его в три раза усерднее, чтобы не позорил честь волейбола. И эта сука. В женской тюрьме не будет ни перцовых баллонов, ни её папашки — заправского копа. Почему ты променял меня на неё , Генрих? Тебе так нравятся её длинные ноги? Она же посредственна! Типичный представитель вульгарных масс! Ты клюнул на красивое лицо и подтянутую фигуру? Типичный мужик. Мне обидно, что ты перестал со мной общаться. Подумаешь, сиротой назвала! Меня твоя еврейская блядь оскорбила куда сильнее! Так почему же ты с ней? Ты ведь большую часть жизни был сиротой, а я никогда не была шмарой. Я всё ещё помню твои рассказы о родителях. Ты говорил, что твой отец был хорош для ничего, а вот маму ты любил. Она подарила тебе котёнка по имени Эркюль. Ты впервые разрыдался при мне, когда рассказывал, что тебя забрали в приют из дома матери, и что не позволили забрать с собой хотя бы одного котёнка. Надеюсь, Эркюля сбила на улице машина. Надеюсь, он сдох, и его затоптала на улице толпа. А если он жив, то Я ЖЕЛАЮ, ЧТОБ ОН СДОХ! ЧТОБ ВСЕ ЖИВОТНЫЕ И ИХ ЛЮБИТЕЛИ СДОХЛИ! ИХ ЛЮДИ ЖАЛЕЮТ, А КТО ПОЖАЛЕЕТ МЕНЯ?! ЧТОБ ВСЕ ЖИВОТНЫЕ СДОХЛИ! ЧТОБ ИХ ХОЗЯЕВА СДОХЛИ! ЧТОБ ТВОЯ ЕВРЕЙСКАЯ СУКА СДОХЛА! ЗАВТРА Я УМРУ! СЛЕДОВАТЕЛИ НАЙДУТ СООБЩЕНИЕ, И ВАМ ТРОИМ ПРИДЁТ ПИЗДЕЦ! ПРИХОДИ, И ПРИХВАТИ С СОБОЙ СВОИХ ПОДПЕВАЛ, ПОКА НЕ СТАЛО СЛИШКОМ ПОЗДНО!»
Орит поморщилась. В её ушах стоял, срывающийся на визг голосок Хелен. Если бы существовала кнопка, которая утраивала бы размер букв в сообщениях, Хелен её использовала бы. Орит не знала, откуда этой выскочке известно о том, что её отец — полицейский. Наверное, что-то услышала от родителей и неправильно это поняла. Вздохнув, Орит подошла к Генриху и крепко обняла его. Он был бледен и, казалось, вот-вот готов был потерять сознание. Орит понимала, почему люди любят больше животных, чем людей, подобных Хелен. Животные не отравляют существование хозяевам и не вонзают нож в спину, если с ними поделиться тайной.
— Я в порядке, Орит, — его голос сорвался, он закрыл лицо руками. — Мама… она родила меня вне брака. У меня есть родня, но я для них — позор!
— Генрих, — Орит гладила его волосы, когда он давился слезами.
— Она… она так страдала перед смертью. Я ничем не мог ей помочь! Каждый день я видел, как… как жизнь уходит из неё! Каждый день… ей было только хуже!
Он не сдержался. Его голос сорвался на крик. Рыдания сотрясали его худощавое тело. Объятия Орит обострили боль, сожгли его своим теплом. Он чувствовал искренность от Орит, чувствовал себя нужным и любимым в её объятиях, и от этого ему становилось тяжелее. Все покидали его, каким бы хорошим, каким бы прилежным он ни был. Покинет и Орит. Люди всегда уходят.
— Генрих, — пыталась ободрить его Орит, но в её голосе тоже слышались слёзы. — Ты больше не один. Больше никогда не будешь один. Вместе мы сделали столько всего… рисовали граффити, веселились, сожгли дом. Я была уверена, что ты не позволишь нам этого сделать, а ты принёс канистру бензина. Нам не забрать всю твою боль, но дай нам хотя бы попытаться…
Он сидел, закрыв лицо руками, слушая успокаивающий голос Орит. Сказать ли ей сейчас?.. Нет. Он не выдержит. Слишком много потрясений за один день. Глубоко вздохнув, он выпрямился и вытер лицо ладонями. Ему хотелось извиниться за своё недостойное поведение, но он прекрасно понимал, что если сделает это, то оттолкнёт как Орит, так и Сальвадора.
— Зачем это вам? Хелен права. Я всего лишь приютский мальчишка, и был таким большую часть своей жизни.
— Это не значит, что ты нечеловек, — ответила Орит.
— Знаешь, Генрих, — проговорил до этого момента молчаливый Сальвадор. — Раз Хелен так хочется повеситься, пусть сделает это, — он помотал головой. — Я не хочу её останавливать. Не потому что я такой гордый или обидчивый, а потому что она заслужила такой позорной смерти.
Орит его поддержала, Генрих сидел без движения.
— Мы должны кое-что сделать, — задумчиво проговорила Орит. Она спустилась с чердака и вернулась с бутылкой вина, острым ножиком в руке и глубоким стаканом.
— Тебе это зачем? — спросил Сальвадор.
— Клятва на крови, — ответила Орит. — Слышали о такой?
Она налила в стакан вина, сбросила со стола коробку от пиццы и стаканы, и поставила его посередине. Нож она держала над ладонью.
— Отныне и навек у тебя, Генрих, появится родня, — Орит провела лезвием по ладони, а после протянула нож Сальвадору рукоятью вперёд. Подумав, он тоже полоснул по ладони ножом с такой силой, что кровь полилась на стол. Генрих был поражён. — Клянусь, что никакое расстояние и никакие Хелен Голдсмиты не разлучат нас.
— Клянусь быть верным другом и верным соратником, — поддержал её Сальвадор.
Генрих тяжело вздохнул и поднялся, сжимая нож в руке. На сером лезвии поблёскивала кровь Орит, смешавшаяся с кровью Сальвадора.
— Вы уверены? — спросил он дрожащими губами. Их улыбки были ему ответом. Глубоко вздохнув, он провёл острым лезвием по руке, чувствуя, как боль забирает у него последние силы. — Клянусь, что никогда не опорочу честь быть вашим другом.
Кровь полилась в вино, смешалась, как единое целое. Они по очереди пили до тех пор, пока не осушили стакан. Вино дурманило голову и было таким крепким, что жгло изнутри. Для Генриха боль в руке и жар от вина были ничем по сравнению с тем, что он уже пережил, и сейчас, сидя на чердаке в окружении близких друзей, он наконец-то чувствовал тепло. Ритуальный нож он оставил себе. После этой клятвы что-то изменилось в них, каждый стал смелее и наглее, зная, что теперь он одной крови с кем-то ещё. С кем-то, кто готов прийти к нему на помощь.
Спустя пару дней им сообщили о смерти Хелен Голдсмит.
Полиция не донимала троицу, были общие вопросы, вроде тех, где они были в момент самоубийства и в каких отношениях были с умершей. Орит не чувствовала своей вины в произошедшем, Генрих и Сальвадор разделяли её точку зрения. Они обычно сочувствовали жертвам преступления, самоубийцам и прочим несчастным, но Хелен почему-то не вызывала в них человеческого сострадания. Позже Генрих рассказал, что произошло на самом деле.
— Она опять повесилась во время приезда скорой, — проговорил он, когда они после школы отправились на набережную на новенькой машине Орит. — Но… лифт с врачами застрял.
Орит и Сальвадор переглянулись, решая, не шутит ли Генрих. Втроём они улыбнулись друг другу и крепко, словно не виделись вечность, обнялись, больно ударившись головами. Клятва на крови сопровождалась жертвенной свиньёй, после смерти которой, странное дело, все почувствовали облегчение.
***
Свой рассказ Орит начала в кафе, а закончила уже на набережной, кидая камушки в океан. Её слушали, не перебивая, только иногда Мелло хмурился, когда речь заходила о Генрихе, а Керен судорожно вздыхала, когда Орит рассказывала о хулиганствах.
— Я по ним скучаю, — продолжала Орит. — Генрих — классный, он душа любой компании, а Сальвадор немного ебанутенький. Ну кто будет при клятве резать себе руку так, что потом врачам придётся её зашивать? Только он. Ну… он всегда чересчур старается. Хочет от Генриха не отставать.
После Орит показала побелевший шрам на правой руке. Левая у неё была татуирована, но и на правой, как следовало из её истории, была метка.
— Так что, — хмыкнула Орит. — Сами решайте, парни, общаться со мной или нет. Я же, типа, довела до самоубийства человека и всё такое. А теперь нам пора домой. Пойдём, Керен, скоро пойдёт дождь.
— Откуда ты знаешь? — вздохнула Керен.
— Чувствую ветер…
Подойдя, Керен не сдержалась и крепко-крепко обняла Орит. Та в ответ легонько похлопала её по лопаткам, шёпотом вновь пошутив про сестёр-лесбиянок.
— Я позвоню тебе, — с улыбкой вместо прощания сказал Орит Мелло. — И только попробуй не ответить.
— Попробую, — Орит почесала висок средним пальцем, заставив Мелло улыбнуться.
Этой ночью Мелло не выходил у неё из головы. Орит не могла заснуть, чувствуя внизу живота невыносимый жар. Коснувшись одной рукой рукояти его пистолета, который по-прежнему лежал под подушкой, ладонью другой руки она дотронулась до своей промежности. И содрогнулась от невыносимого возбуждения. В этот раз, впервые за много месяцев, она думала о мужчине, закусив губу, чтобы никто не услышал её стоны.
