Трухлявые сердца

      С момента сердечного приступа Шарон Лихман прошло четыре с половиной года.       Она оправилась, вернулась к нормальной жизни, продолжила работать в том же сумасшедшем темпе, часто не ночуя дома. Возможно, она таким образом хотела поскорее убить себя, а возможно, не знала, как иначе забыться. Орит уехала вскоре после выздоровления Шарон вместе с Генрихом и Сальвадором. В последние дни своего пребывания дома она не могла больше смотреть в глаза матери, не могла есть и спать и, казалось, была одержима странной идеей. Она уехала домой в спешке, толком не попрощавшись и не позволив себя обнять. И, как бы она ни любила Мелло, она порвала с ним. Их будущего больше не было. Ни Канады, ни Рождества, ни сугробов и никакого Лос-Анджелеса.       Орит не звонила из Орлеана ни Керен, ни Шарон. Войдя в ненавистный ей дом, она бросила у порога чемодан и крепко обняла Лили, беспокойно мявшую подол своего передника — она весь день пекла пироги к возвращению неродной дочери.       — Я дома, мам, — тихо, хрипло и едва сдерживая слёзы, сказала Орит. — Я больше не уеду, обещаю. Больше никаких Эл-Эй.       На глаза у Лили навернулись слёзы. Она очень похудела за время отсутствия Орит, была бледной и усталой. Дрожащей рукой она погладила девушку по фиолетовым волосам, у которых уже показались заметные каштановые корни.       — Что случилось, Орит? — всхлипнула Лили, она думала, что слово «мам» было плодом её разыгравшегося воображения. — Тебе там не понравилось?       — Моё место здесь, — невыразительно ответила Орит. — Ты… поможешь мне? Генрих так нахваливает свой юридический факультет, и я подумала… что тоже могла бы там учиться.       — Орит, ты ли это? — Лили тепло улыбнулась, крепко стиснув её в объятиях.       — Я, — она тяжело вздохнула. — В какой-то момент каждый осознаёт, что жизнь одна, и что проёбывать её — не круто.       — Не выражайся. Это очень не идёт девочке.       — Не проси о невозможном. И… я есть хочу. Что у нас в холодосе?       За это время Орит поступила в Новоорлеанский университет вместе с Сальвадором. Он не был подкованным юридически, но, пообщавшись с Самантой и увидев красоту Лос-Анджелеса, решил, что может проявлять себя не только в спорте, но и в искусстве. Он стал часто писать, много читал, увлёкся историей литературы и, в конце концов, прорвался на филологический факультет. Он был с Орит в толпе первокурсников на концерте какой-то незнаменитой знаменитости, устроенном специально для них. Он был с ней вместе с Генрихом, хотя оба знали, что не их она хочет видеть рядом в самый важный момент своей жизни. Она порвала с Мелло, разрушила своё с ним будущее ради спокойствия биологической матери и делала вид, что не жалеет об этом.       Она хорошо училась, даже старалась обогнать Генриха с его отличными оценками и бралась за любую работу, какую ей предлагали. У неё появились новые друзья, с которыми Орит проводила много времени, веселилась с ними, посещала вечеринки. И иногда не выдерживала. Пропадала на два-три дня из дома или пила. Однажды она набила себе две новые татуировки — красный череп на правом плече и солнце в области сердца. Генрих понял значение этих татуировок. Это были Руфь и Мелло, два действительно важных для Орит человека, которых она хотела забыть и которые никогда не исчезнут из её памяти. Но что же тогда значила роза, обвиваемая змеёй? Генрих этого не знал, да и Орит об этом не говорила.       К разговору о Руфь они так и не вернулись. И, чем дольше Генрих учился и чем больше расследовал дела, тем меньше у него было времени думать о самоубийстве. Младшая сестра признала его и, казалось, впервые за долгое время, у него появилась семья. Семья, в которой он не был лишним элементом, семья, в которой он мог найти поддержку и понимание.       Керен порой звонила ему, расспрашивала, как у них дела, что они делают, и приглашала в гости. Её жизнь вернулась в привычное русло, год назад она закончила обучение в юридическом колледже, носила фамилию Дживас и жила с Мэттом в большой квартире. Мелло, по её словам, оставил это жилище.       Неужели для него Орит была настолько важна, что он решил оставить дом, в который вложил столько средств и усилий? Генрих ему не верил. Он вообще мало кому верил и ревниво оберегал близнецов от напрасных отношений. Керен была далеко, и после истории с Руфь тоже не смогла жить в старом доме. Она сорвала веточку со старого персикового дерева и пыталась прорастить его в новом доме; она научилась готовить, нашла работу и стала очень гостеприимной и нежной молодой женщиной. В её жизни всё встало на свои места, и теперь она уже ходит с округлившимся животом и ждёт наступления самого важного в своей жизни срока.       Орит стояла в мантии выпускника на сцене перед сотнями родителей, друзей, родственников, журналистов и студентов, которым до выпуска терпеть ещё больше одного года. Ей, как одной из лучших выпускниц, дали право произнести речь. Генрих помнил, что два года назад удостоился такой же чести, но для него это было вполне обыденно: он привык к пристальному вниманию толпы. А вот у Орит дрожали руки.       За прошедшие годы она изменилась. Теперь у неё были длинные каштановые волосы, она использовала косметику, носила каблуки, которыми полюбила громко цокать по полу, перестала сутулиться. Всё в ней изменилось — она созрела, стала настоящей взрослой женщиной — вот только сердце оставалось трухлявым. Генрих видел в её глазах грусть, страх и одиночество и прекрасно знал природу этих чувств.       — Я… благодарна своей матери, Лили Лихман, — несмело начала она, подойдя к микрофону. — За помощь, которую она мне оказывала, и за то, что сказала мне даже не смотреть в сторону полицейской академии. Не знаю, буду ли я хорошим юристом, но торжественно клянусь надрать задницу любой преступности!       — Лихман, — шикнул на неё стоящий рядом куратор.       — Я хочу сказать спасибо своему брату Генриху за то, что был рядом, служил опорой в учёбе и заботливо позволил скатать курсач. А у меня баллов больше, чем у тебя!       Генрих улыбнулся, скромно опустив взгляд.       — Я хочу сказать, — она глубоко вздохнула, — своим братишкам-юристам, что дерьмо случается, и важно…       — Лихман…       — Важно превратить его в удобрение, а не вляпаться! — быстро договорила Орит, пока у неё из рук не вырвали микрофон. Её большая аудитория слушателей вовсю гоготала от её манеры изъясняться.       На негнущихся ногах она спустилась со сцены и крепко обняла Лили и Генриха. Сальвадор был на своей церемонии вручения дипломов, но обещался присоединиться к ним на торжественной пьянке по поводу окончания учёбы.       Лили утирала слёзы платком. Она больше не выглядела такой замученной, как пять лет назад, исчезли её мешки под глазами, появился румянец на лице, и она слегка прибавила в весе. Создавалось ощущение, что Алан больше её не трогал, и, видимо, Орит поспособствовала этому. Она вернулась в Орлеан, чтобы уничтожить свой самый главный и самый гнетущий страх, чтобы отомстить за Руфь и избавиться от мучений и, видимо, добилась в этом успеха.       — Орит, — с улыбкой произнесла Лили. — Тут к тебе приехали…       — Э? — она нахмурилась. — Кто? Я же говорила, что это обыкновенный день, и что никого не хочу видеть.       — Это тот день, который может случиться всего один раз в жизни, — мягко, назидательно произнесла Лили. — А может и не случиться вовсе. Поэтому давай сделаем его запоминающимся.       Генрих смотрел на них и не понимал, как Орит могла ненавидеть эту женщину и плеваться ядом в её сторону.       — Ма, запоминающимся этот день станет, если я упеку отца в психиатричку.       — Орит, нельзя так говорить.       — Я ЧЕЛОВЕК С ВЫСШИМ ОБРАЗОВАНИЕМ — без злобы, театрально проговорила она. — МНЕ МОЖНО ВСЁ И ДАЖЕ МЮСЛИ!       Лили улыбнулась, глядя на неё. И всё-таки, несмотря на свою язвительность, Орит её слушалась. Ворчала, но покорно шла следом за приёмной матерью к тем людям, которых не хотела видеть. Она знала, кто приехал. Шарон, Керен, может быть, Мэтт. У них своя семья, у Орит — своя, и ей очень не хотелось смешивать эти два взрывоопасных элемента. На то, что он приедет (Орит старалась даже в мыслях не называть Мелло по имени) она уже не надеялась. Он явно уже не одинок. Нашёл себе новую бабу и живёт счастливо, вымогая деньги у мирного населения.       Орит не ожидала, что её встретят четыре человека, вместо трёх. На неё гордостью смотрели Шарон, Мэтт, Керен и её огромное пузо.       — Ма-а-айский вечер, — произнесла Орит, вскинув брови. — Мэтт, неужели у тебя, всё-таки, есть писька?       — Однажды я тебе расскажу, какая, — с широко улыбкой произнесла Керен и потянулась к Орит. — Поздравляю тебя, родная.       Орит склонилась и похлопала Керен между лопаток, приняла объятия от Мэтта и Шарон, стараясь не смотреть им в глаза. Она боялась, что они прочтут в её взгляде немой вопрос, боялась, что ответят на него и скажут, что Келей в мире стало больше на одного или на двух.       — Орит, — начала Керен. — Он…       — Как вам моя речь? — прервала её Орит. — Заебись, правда? Я хотела ещё при всех послать папулю в известное место, но боюсь, это разбило бы к хуям его любящее сердце, — она глубоко вздохнула. — Я скоро. Не хочу пропустить церемонию бросания шляп.       Она убежала, подобрав мантию и громко цокая каблуками туфель. Керен и Мэтт переглянулись, крепко держась за руки, а после перевели взгляд на Генриха.       — Я слышал, что любовь живёт четыре года, — задумчиво ответил он. — Если дольше, то её можно считать вечной.       Керен отвела взгляд в сторону.       — Наверное, ей следует найти более подходящего молодого человека. Более порядочного…       Позже в толпе выпускников они нашли Орит, заставили сделать с десяток фотографий, были рядом, когда она бросила шапочку выпускника высоко в воздух с криком:       — БЕЗРАБОТИЦА!       Были рядом, когда Алан позвонил Лили и угрожал разрезать на части и скормить ей же её любимую Орит. Все четыре с половиной года Орит собирала на него компромат, по которому его навсегда и без суда и следствия отправят в психиатрическую больницу. И вот, после огромных усилий и публикации материала в СМИ, это, наконец-то, удалось сделать. Орит забрала у Лили телефон.       — Йо, пап, — дерзко произнесла она. — Мы тут с братишкой хотим пожелать тебе порвать очко в процессе лечения. Генрих, иди сюда, ругнись хоть разок в честь моего выпуска из универа. Три, четыре. Порви…       — …очко, — дополнил Генрих, тяжело вздохнув.       — Он чудо, правда?       Но Алан уже сбросил вызов.       — Орит, — удивлённо воскликнула Керен.       — Что? Я просто решила, что этот ублюдок проведёт долгую, полную страданий и мучений жизнь в психиатрической клинике. Я ЖЕ НЕ ЗВЕРЬ, ЧТОБЫ УБИВАТЬ ЧЕЛОВЕКА!       После этой новости новую волну поздравлений она принимала уже гораздо искреннее. Самый главный страх её жизни теперь сидел в комнате с жёлтыми стенами и не мог до неё добраться, не мог больше причинить страдания маме, настоящей маме, которая оберегала её и подставляла под удар себя. Орит была счастлива. По крайней мере, до того момента, когда они начали праздновать.       Добившись всего, чего хотела, она чувствовала пустоту. Ту пустоту, с которой жил Генрих, и которую не заполнят ни одни аплодисменты.       — Знаете, — она вздохнула, надевая кожаную куртку поверх выпускного платья — элегантного, чёрного, без изысков и довольно скромного. — Развеяться мне надо. Я скоро.       Сказав это, она знала, что больше не вернётся.       Старая машина, слишком грубая для девушки, слишком большая для неё, слишком маленькая для большой компании. Старый красный пикап, с которым Орит всё никак не могла расстаться. Она повернула ключ зажигания, с улыбкой слушая знакомое и родное рычание двигателя.       — Как насчёт расхерачиться сегодня о бетонную стену, малыш? — она тяжело вздохнула. — Нет. Мы с тобой не должны хотя бы сегодня расстраивать маму. И Шарон с Керен, наверное.       Она выкрутила громкость в магнитоле до сотни и вдавила педаль в пол.

Do you think about me all the time? When you're lost and at sea, am I on your mind? You put the color to my black and white You're the fuel to my fire Can you hear my voice on the outside? Am I with you on such lonely nights? You take the wrong away from all the right You bring me back to life.*

      Орит незаметно для себя начала подпевать, не обращая внимания на текущие по щекам слёзы. В её жизни больше не было ни страхов, ни обязанностей, ни тайн. Она свободна, она счастлива, она…       …резко затормозила, когда отметка на спидометре доползла до ста пятидесяти. Ремень врезался ей в грудь, выбил воздух из лёгких. Ей навстречу на такой же сумасшедшей скорости нёсся мотоциклист. Он затормозил в сантиметре от переднего бампера пикапа Орит.       Стиснув зубы и смахнув слёзы с лица, она отстегнула ремень и вышла из автомобиля.       — КТО ВАМ, МАЛОЛЕТКАМ, ВЫДАЁТ ПРАВА?! — в ярости воскликнула она, подходя. — А ЕСЛИ БЫ Я ТЕБЯ СБИЛА?!       — Может быть…       Орит вздрогнула, услышав до боли знакомый голос, который старалась и всё никак не могла забыть.       — Может быть, я очень хочу, чтобы меня сбили. Однажды я так встретил любимую девушку. Как думаешь, это сработает во второй раз?