Трухлявые сердца

      Когда Шарон Лихман вернулась домой, перед её глазами предстала не самая приятная картина: её самая тихая дочь, забитый хиккан и бастард её бывшего мужа, суетясь и не покладая рук, убирались в доме, переставляя на другие места вещи, до блеска натирая полы, полки, мебель и даже почти добираясь до потолка. В доме стоял плохо маскируемый жареным кофе запах желчи. Лишь увидев эту сцену, Шарон мгновенно поняла, что дети что-то прячут, и это что-то не должно быть увидено её глазами.       — Мне стоит знать, что происходит? — устало и как-то вяло произнесла она. Последний месяц она вкалывала, как проклятая, пытаясь вместе со своей группой расследования отправить за решётку такую важную шишку, каковой был Мелло. И, следовало ожидать, ничего у неё не получалось. Даже окружной прокурор не имеет такого влияния, каким пользуется мафия. Свидетелей нет, улик нет, а, следовательно «нет тела — нет дела».       — Нет, миссис Лихман, — жизнерадостно улыбаясь, Генрих убрал со лба прядь волос. — Всё в порядке.       — Да? Ну ладно, — вяло произнесла она, удалившись в свою комнату.       До Шарон не сразу дошло, что кого-то в доме не хватает. После долгой разлуки даже месяц совместной жизни не смог дать Шарон привыкнуть к тому, что в её жизни должна присутствовать её младшая, нелюдимая, дикая девочка, разбивающая сердце матери и сама того не подозревающая.       — Где Орит? — невыразительно спросила она.       Пауза продлилась не больше мгновения, но она уже успела насторожить Шарон.       — В автосервисе, мам, — проговорила первое, что пришло на ум, Керен.       — В одиннадцать ночи? — вздохнула Шарон. — Керен, если бы ты сказала, что она долбит травку, это было бы хотя бы похоже на правду.       — Мам, Орит этим не балуется, — нервно пробурчала Керен. Она чувствовала, что Шарон близка к истине, и потому хотела её отвлечь каким-нибудь, пускай даже очень глупым, разговором.       — Конечно, — Шарон закрыла глаза. — Тогда бы деньги на её кредитке закончились бы в два раза быстрее. Так где она?       — Миссис Лихман, — решил спасти ситуацию Генрих. — Орит переработала. Целый месяц без выходных я гонял её по своим делам, её нервировали быдловатые коллеги и розыгрыши, какими пугают новичков в полиции. Нервный срыв…       — Да? Мне казалось, она довольно счастлива.       — Родители не так хорошо понимают своих детей, как другие дети, — Генрих не переставал улыбаться. Керен, поражённо глядя на то, как этот человек беззастенчиво лжёт в глаза, прониклась к нему уважением. — Вы, наверное, устали. Мы подождём Орит, а вы идите отдыхать.       — Конечно. Но сперва позвоню ей.       Она достала телефон из сумочки и быстро нашла нужный номер. Молодым людям оставалось только наблюдать за ней, широко раскрыв изумлённые глаза.       Орит за прошедший месяц приучила себя рано ложиться спать, но в эту ночь ей было не до сновидений. Её промежность изнывала от непривычной боли. Мелло не выпускал её из постели несколько часов, даже несмотря на тот факт, что ей нужно было возвращаться домой. Всякий раз, как она собиралась подняться, он обнимал её, прижимал к себе, целовал кожу так чувственно, что Орит трясло. Дважды эти ласки привели к тому, что, несмотря на острую боль, Орит позволяла Мелло взять себя. И в эти моменты, ощущая его плоть в своём теле, она наконец-то чувствовала себя полноценной, ни в чём не виноватой, нужной. Она не хотела уходить, хотя и знала, что сделать это придётся. По крайней мере, ей нужно забрать из дома свои вещи.       Большую часть времени они разговаривали. Орит и не думала, что сможет болтать столько, что её будет не заткнуть. Обычно ей нравилась в себе чисто мужская склонность к молчаливости, но не после произошедшего. Мелло показал ей, насколько всё это время она была одинока, и сейчас, почувствовав абсолютное доверие к своему первому любовнику, она спешила посвятить его в детали своей жизни. Это было глупо, и всегда казалось ей неправильным, но ничего поделать с собой не могла. Мелло слушал её, иногда рассказывал что-то сам, иногда подшучивал над ней, чтобы вновь увидеть, как она злится, но гораздо больше обнимал её, гладил её волосы, целовал. Он успел соскучиться по теплу человеческого тела и сейчас никак не мог вдоволь им насладиться.       — Отец тебя точно не одобрит, — игриво улыбнулась Орит, опустив голову на плечо парня.       — Ты только поэтому со мной? — он убрал прядь фиолетовых волос с её лица.       — Не-а. Но мне приятно думать о том, что я смогу вывести его из себя ещё сильнее. И теперь, когда ты рядом… мне не будет страшно рядом с этим жирным ублюдком.       — Твой отец остался в Орлеане, — он ласково поцеловал Орит в лоб. — А тебе нужно начать думать о будущем здесь.       — Моё будущее прямо сейчас начинает нудить. Как насчёт того, чтобы рвануть в Канаду, никого не предупредив? Я хочу отметить Рождество в сугробе…       — Безответственно.       — И что? Ты слишком долго был слишком ответственным, тебе так не кажется?       — Может быть, ты и права, — он погладил её по щеке, глядя в глаза. — Канада… не боишься замёрзнуть?       — Я закутаюсь потеплее. В кучу шуб, свитеров и штанов…       — Что ж, раздевать тебя будет долго, — он задумчиво потёр подбородок. — Зато легко закатать в снежный ком и сделать снеговика.       — Да иди ты!       — Ты же хочешь Рождество в сугробе, — улыбаясь, он приблизился и чмокнул её в губы. — Вываляю тебя в снегу, принесу домой, раздену и буду отогревать…       Орит невольно покраснела, глядя ему в глаза.       — А если найдём дом, который придётся делить с соседями?       — Им это, конечно, не очень понравится, — он усмехнулся, глядя на то, как лицо Орит становится всё более пунцовым. — Но я не собираюсь считаться с их мнением.       — Мелло!       Он умилённо рассмеялся. Орит, поддавшись чисто женскому возмущению, стукнула его кулаком по груди.       Зазвонил мобильный Орит. Песня V is for Vampire группы Powerman 5000, которая страшно не нравилась Генриху, и от которой Орит была в восторге. Она приподнялась на кровати и потянулась к карману своих брюк.       Мама.       Орит поднесла мобильный к уху.       — Ма-а-ам? — протянула она. — Что-то случилось?       — Где тебя носит в такой час? — голос Шарон был каменным.       — А… ну… я не рассказывала тебе, но у меня есть парень. Сегодня у него День рождения…       Орит невольно вздрогнула, стоило ей услышать судорожное дыхание Шарон. На мгновение ей показалось, что терпение её матери — это шашка динамита, которая только что после этих слов перегорела.       — Что ж, — голос Шарон был полон гнева. — По крайней мере, ты не лжёшь. Молодец. Люди лгут в двух случаях: либо им есть, что скрывать, либо они трусы.       — Мам?       — Ты немедленно отправляешься домой. И под домом я имею в виду не жильё в Лос-Анджелесе. Ты полетишь на самолёте до Нового Орлеана, к отцу.       — Чего?! Да что случилось?!       — ТВОЙ ПАРЕНЬ СЛУЧИЛСЯ! ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ, С КАКИМ УРОДОМ СВЯЗАЛАСЬ?!       Орит почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Импульс Шарон прошёл. Тяжело выдохнув, она не сразу поняла, что своим гневом добьётся только одного — окончательно оттолкнёт дочь от себя. Разве она сама не такая же? Разве не связала свою жизнь с ублюдком, который наплодил детей на стороне? Разве она не ошибалась? Шарон вновь заговорила, уже спокойнее:       — Орит. Мелло Кель — главарь мафиозной группировки. Я и Генрих собираем улики против него.       Орит не ответила.       — Орит, — Шарон почувствовала отчаяние. — Ты… ты не должна повторять моих ошибок.       — Это моя жизнь, ма.       — Послушай, — Шарон зарылась пальцами в волосы. — Я понимаю, он обаял тебя, но подумай, какой позор ты навлечёшь на свою семью, если правда вскроется…       — Я НЕНАВИЖУ СВОЮ СЕМЬЮ! — теперь вспылила Орит. Шарон слышала по голосу, что она плачет. — НЕУЖЕЛИ НЕ ЯСНО?! Отец, оттрахавший половину Орлеана… его шлюха, из-за которой меня увезли в ту преступную дыру… да ещё и ты. Ты ни слова не сказала. Ты НИЧЕГО не сделала, чтобы меня вернуть.       — Орит, таким было решение суда.       — ДА ЕБАЛА Я В РОТ ЭТИ РЕШЕНИЯ СУДА! ЕСЛИ БЫ Я БЫЛА НУЖНА ТЕБЕ, ТЫ БЫ ЗАБРАЛА МЕНЯ!       — Орит… — Шарон почувствовала, что силы оставили её. — Орит, всё гораздо печальнее, чем ты думаешь.       — Выкладывай, — Орит закрыла лицо рукой. Мелло сел рядом с ней на кровати и наклонил голову поближе к мобильному. — У нас ведь блядский вечер разговоров о семье, любви и недоёбанной чести!       — Это не телефонный разговор…       — Лично к тебе я не поеду, — огрызнулась Орит. — Подавись своими тайнами, я проживу и без них вместе с Мелло.       Шарон глубоко вздохнула и устало прошла на кухню, кивнув перепуганной Керен и Генриху, приказывая им следовать за собой. Они сели в столовой, Шарон включила на телефоне громкую связь. Сальвадор, чувствуя себя лишним в этой семейной разборке, поднялся на второй этаж, слыша, как тот, кого Шарон не должна была увидеть, приходит в себя после бутыли коньяка.       — Вы… мои дочери, отличаетесь от нормальных девушек, — голос Шарон был невыразительным, слишком спокойным и грустным. — Вы росли в разных условиях, на вас серьёзно сказались семейные проблемы и обе вы не могли говорить примерно до четырёх лет. Вам всегда было трудно находиться в обществе, общаться, открываться людям. И эта проблема куда глубже, чем мой развод с Аланом.       Керен в недоумении смотрела на мать, Генрих тоже нахмурился, пытаясь понять, к чему она клонит и почему позволяет ему это услышать.       — Дело не в генетике, — продолжила Шарон. — Я всегда нормально себя чувствовала в обществе, вашему отцу легко даётся общение. Да и ваш… более старший родственник в социуме неплохо уживается.       Генрих напрягся.       — Ты о ком? — тихо спросила Керен.       — Не важно, — отрезала Шарон. — Важно другое. Орит, ты слушаешь?       — Да.       — Включи громкую связь. Хочу, чтобы эта мразь тоже кое-что узнала.       Орит послушалась и опустила телефон на столик, стоявший рядом с кроватью. Внезапно ей стало невероятно холодно и, чтобы избавиться от этого чувства, она покрепче обняла Мелло. Он погладил её по спине и накрыл одеялом, чувствуя, что она вся дрожит.       — Вы… всегда жаловались на своего отца, — продолжала Шарон. — Я всё помню. Помню даже то, что вы, наверное, забыли. Помню, что он, когда ты была младенцем, Орит, кухонным ножом оставил у тебя на спине метку, чтоб не перепутать с Керен. Помню, что Керен за плохое поведение он вырывал волосы. Помню, что вас обеих носил на скотобойню и заставлял слушать, как орут от ужаса и боли свиньи… Всё помню.       По её щекам скатились две крупные слезы.       — Я не солгу, если скажу, что мне было наплевать, — продолжала она. — Для меня была важна только карьера. Молодые матери получают большую зарплату, их не уволят по действующему законодательству, они, буквально, могут себе позволить выкрутить яйца своему боссу и получить повышение с нихера, — Шарон истерически хохотнула. Это прозвучало болезненно, неестественно, фальшиво. — И я выкручивала. У меня было неважное образование, зато купленный диплом с отличием. Я была оторвой, что в школе, что в колледже, но хотела денег… вот и спуталась с криминальным авторитетом.       Она сделала паузу, чувствуя, что голос слишком дрожит от слёз. Немного успокоившись, она продолжила.       — Самое отвратительное в том, что я действительно его любила. Он добивался меня упорно, норовисто, нагло и… я не устояла. Стоило Алану сказать слово, и неугодного ему человека убивали, стоило ему щёлкнуть пальцами, и в его руке появлялась пачка фальшивых денег. Он был силой и властью в Лос-Анджелесе, пока не понял, что выгоднее зарабатывать по-другому. В полиции, например. А что? Его пешки совершают преступления, он сажает их за решётку. Карьера взлетает вверх, нужные люди в полиции куплены, и вот, бывший криминальный авторитет греет свою жирную задницу в кресле начальника полицейского управления, покупает дома с огромными участками, шлюх, наркотики, выпивку. Отвратительно, но… жизнь вообще отвратительна. Не стройте иллюзий.       Её затрясло. Генрих поднёс ей стакан воды, и Шарон осушила его залпом.       — Единственное, что нужно было от меня Алану — сын. Наследник, такой же харизматичный, властный и жестокий, как и он сам. Это было наше деловое соглашение. Я рожаю ему сына, он обеспечивает мне успешную карьеру. Он уже был в отчаянии. Он старел, не мог смотреть на женщин, боялся смерти… Он клялся мне в верности, обещал не изменять, чтобы не портить мою репутацию, но сами знаете, не смог не испортить общественное мнение обо мне. До меня у него было двенадцать любовниц, и каждая принесла ему девочку или двух, кроме одной… Я не знала о существовании у него сына, Алан тоже. Этот нарыв вскрылся не так давно…       Керен перевела взгляд на Генриха, он лишь пожал плечами, натянуто улыбаясь.       — Он начал испытывать ненависть к женскому полу. Приказывал своим браткам расстреливать проституток у него на глазах. Резал мелких животных, которые были исключительно женского пола. Поджёг дом старой вдовы-соседки. Сломал руку акушерке, которая принимала у меня роды. Я старалась об этом не думать, но… он явно всегда ненавидел женщин. Криминальными авторитетами не становятся изнеженные домашние детки, которых любят родители. Не удивлюсь, если его мать, ваша бабка, была той ещё блядью. Орит, ты слушаешь?       — Да.       — Хорошо. Потому что я подхожу к заключительной части своей истории. Я не любила вас. Я любила мужа и свою карьеру. В знак этого я даже в тайне провела хирургическую операцию, после которой больше не смогла иметь детей. Тогда я хотела сохранить фигуру для Алана, а сейчас… мне всё равно и на карьеру, и на фигуру, и на свою жизнь. Однажды Алан доходчиво дал мне понять, как я легко могу потерять вас... и насколько это страшно.       Керен смотрела на мать и чувствовала, как всё её существо наполняет знакомый иррациональный страх.       — Вас родилось трое. Старшая — Керен, младшая — Орит и средняя — Руфь. Керен и Руфь были очень слабы после рождения, а ты, Орит, дала глупой матери просраться. Ты была самой большой и… Сидя у меня в животе, ты пинала меня под рёбра так, что я не могла дышать, ты обжирала меня так, точно знала о моей ненависти и ненавидела в ответ. Молоко быстро закончилось, и ты, перейдя на детское питание, вела себя спокойно. Тебе было плевать на меня, мне — на тебя. Керен была горластой, а Руфь… Господи, я её практически забыла…       Две прозрачные капли тяжело ударились о стол.       — Вы… вы просто играли, — Шарон уже не могла сдержаться. Она плакала и не могла остановить своих слёз. — В детском манеже. Я не следила за вами, Алан читал газету. Вдруг в комнате резко запахло… дети… дети так часто пачкают подгузники. Это была Руфь…       Она содрогалась от спазмов рыданий и больше не могла говорить. Потребовалось какое-то время, чтобы Шарон смогла унять истерику и продолжить.       — Алан подошёл к ней. Сжал её плечики. «Как в тебя вмещается столько дерьма? Ты же почти не ешь!» И… он тряхнул её. Руфь заплакала. Вы прижались друг к другу. Я не придала этому значения. Алан часто это проделывал, и мне не было жаль. А после… он поднял Руфь за ножки. Она висела вниз головой. Замахнулся ею… Я… я… никогда не забуду этот звук. Вл… влажный хруст, с… с которым… её голова… о стену…       Керен сжала рот рукой. Ещё мгновение, и её стошнило на пол. Так больно, так горько, будто бы вместе с откровением матери из нутра дочери вывернули весь скопившийся внутри неё гной. Керен упала на колени, чувствуя, что ещё немного, и потеряет сознание. Мозг не сохранил этих ужасных воспоминаний, но в памяти было что-то сокровенное, говорящее о том, что всё, рассказанное матерью, было на самом деле. Перед её глазами, как и перед глазами Орит всплыл лишь один фрагмент утраченных воспоминаний: кроваво-красная масса, стекающая по стене.       Шарон была бледна, как труп.       — Я бросилась к вам, защитила вас. Алан хотел и с вами поступить так же, но… что-то во мне в тот момент проснулось. Это был ужас. Ужас, с которым я живу до сих пор. Он бил меня. Сломал мне четыре ребра и кисть левой руки, но вас не тронул. Сил не осталось. Спустя год я уже натравила на него столько людей, сколько могла, но этого было мало, чтобы лишить его влияния и власти. Я судилась с ним, но что я могу? Я всего лишь одна из его девок. А потом пришла на помощь Лили. Моя младшая сестра.       — ЧТО?! — послышалось от Орит.       — Да, — Шарон вновь всхлипнула. — Алан поставил жёсткие условия. Либо мы разводимся, и он воспитывает из самой сильной девочки будущую замену себе, либо он убьёт нас всех. Лили посоветовала мне согласиться. Она уже была с ним в отношениях и смогла женить его на себе, смогла изображать ненависть ко мне, чтобы ни он, ни вы не догадались о нашем родстве. На самом деле, она и правда ненавидела меня. За Руфь. Я и сама себя ненавижу… Но Лили всегда любила тебя, Орит. Когда шиза вновь захлёстывала Алана, она делала всё, чтобы защитить тебя, из-за неё он ни разу всерьёз не навредил тебе, хотя и… жаждал этого. Ради тебя, Орит, Лили пожертвовала собой. Прости, что твоя тётка стала для тебя лучшей матерью, чем была я.       — Чем ещё удивишь? — Орит стиснула зубы. Шарон слышала слёзы в её голосе.       — Орит, — Шарон вздохнула. — Делай выводы. Если ты со своим молодым человеком из-за его власти…       — Ма. До твоего звонка я об этом даже не знала, — Орит замолчала, судорожно выдохнув. — Какого чёрта ты лезешь в мою жизнь и всё в ней портишь?       Шарон закрыла глаза, опустив руки на колени. Она была бледна, с тёмными мешками под глазами, и сейчас Керен видела впервые, насколько её мать стара. Генрих тоже был бледен, но Керен было страшно долго на него смотреть. В его глазах что-то горело. Что-то инфернальное, нечеловеческое, что-то иное, жаждущее только разрушения. Керен впервые видела этого миролюбивого амбициозного человека в таком гневе.       — Родила нас из-за карьеры?! — голос Орит срывался на крик. — Это тебя НЕ ОПРАВДЫВАЕТ! РАЗВЕЛАСЬ И ПРИГРЕЛАСЬ НА ТЁПЛОМ МЕСТЕЧКЕ В ОКРУЖНОМ СУДЕ?! А как же я?.. ТЫ ХОТЬ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, В КАКОМ Я БЫЛА АДУ?! НАСКОЛЬКО МНЕ БЫЛО СТРАШНО?!       Раздался сильный грохот. Орит ударила кулаком по столу. Ещё раз и ещё, пока не ощутила боль в ладони.       — Каждый день жить под одной крышей с той, которая лишила тебя дома, — голос Орит стал тише. — Каждый день терпеть выходки отца. Каждый день слышать хихиканье очередной бабы и чувствовать, будто от отвращения тебя сейчас вывернет. Каждый день закрывать глаза, прятаться под одеяло и осознавать, что мама не придёт. Что она осталась с Керен, потому что Орит ей не нужна. Что мама меня не любит.       Руки Шарон сильно задрожали. Она сжала рубашку в области сердца.       — Да, я не помню никакой Руфь, — Орит утёрла слёзы. — Первое, что я помню из детства — то, как мы с Керен сажали на заднем дворе персиковое дерево. Она захныкала, увидев червяка, и я её ударила. Каждый год я жалела о том, что сделала. Надо было врезать сильнее.       Керен не выдержала. Она подскочила с места и сжала дрожащими руками мобильный, глядя на него сквозь пелену слёз.       — Орит! — воскликнула она. — П… прости меня!       — Да чего уж…       — Я и подумать не могла, — голос Керен стал похож на хныканье маленькой, беспомощной девочки. — Что тебе было так тяжело.       — Не важно.       — Я была такой эгоисткой! Прости меня!       Орит не ответила. Из динамика телефона она услышала шорох одежды, стук, шелест, звук разбиваемого стекла. Рыдания Керен мгновенно оборвались. Тишина, воцарившаяся в комнате, становилась зловещей.       — Керен, — прохрипел Генрих. — Звони девять-один-один…       — Что случилось?! — не выдержала Орит.       — Я перезвоню, Орит, — Генрих схватил телефон и сбросил вызов. Он был более закалён в таких ситуациях, и потому не колеблясь набрал номер скорой помощи. Шарон, держась за область сердца, тяжело упала на пол. Её глаза были широко раскрыты, тело содрогалось, и от невыносимой боли она не могла даже вскрикнуть.

***

      Её отправили в реанимацию. Туда, куда под строжайшим запретом не пускали даже близких родственников. Генрих и Керен приехали в больницу на машине скорой помощи, полупротрезвевший Мэтт добрался позднее. Как выяснилось, на пьяную голову Мэтт и правда водит куда лучше, чем на трезвую. Последними прибыли Мелло и Орит, когда им сообщили о том, куда надо отправляться.       Выглядела Орит жалко. Она не хотела быть здесь. Проснувшаяся в ней ненависть к матери сменялась яростью на себя и тем самым чувством вины, которое преследовало её всю жизнь. Слишком много лишних слов было сказано при Мелло и Генрихе, слишком много яда она выплеснула в сторону матери и родной сестры. Орит даже была готова простить Шарон её непростой характер. Сейчас ей и самой было страшно, ведь из-за неё мог умереть родной ей человек. Этот страх сжимал сердце ледяными пальцами, напоминая Орит о том, что она всё ещё способна испытывать это простое человеческое чувство.       Мелло с презрением смотрел на белые больничные стены, когда они вместе, держась за руки, прошли по длинному коридору.       — Мелло? — тихо обратилась Орит.       — Ненавижу больницы, — с хмурым видом отозвался он. — Ещё с детства.       — Что-то произошло?       — Сейчас ты вряд ли захочешь это услышать.       — Сегодня ночь откровений, — Орит нервно хмыкнула. — Давай…       — Моих родителей врачи не спасли, — он опустил взгляд. — С того самого момента началась моя ненависть к ним. Глупо, конечно, но детские чувства не так уж и легко перебороть в себе.       Орит остановилась. Когда Мелло обернулся к ней, она подошла и крепко-крепко обняла его за шею, уткнувшись носом в плечо.       — Я с тобой не из-за карьеры, — сдавленно прошептала она. — Я, конечно, догадывалась, кто ты… Ну кто ещё будет носить при себе оружие, если не детектив или мафиози?..       — Я знаю, — в ответ он крепко обнял её, ласково зарывшись носом в её фиолетовые волосы, так раздражавшие его. — И я не женоненавистник.       Она всхлипнула, закрыв глаза, чувствуя странный покой в объятиях любимого человека. Всю жизнь ей было до того одиноко, и вот сейчас, когда она наконец-то нашла того, кто сумел пробиться сквозь толщу её зла и недоверия, не могла ощутить себя полностью счастливой. Чувство вины давило на неё. Ему ведь тоже всегда было больно. Сирота, изуродованный огнём и утративший цель в жизни, попавший под колёса её автомобиля. Даже сейчас, когда самое страшное, казалось, позади, ему продолжают причинять боль, обвиняя в том, что он может стать таким же, как самый большой мудак во вселенной.       — Ты так нужен мне, — она улыбнулась сквозь слёзы, чувствуя себя счастливой хотя бы в том, что теперь она может хоть кому-то сказать эти слова. — Мелло… никогда не отпускай меня обратно в Орлеан. Я умру, если вернусь туда.       — Глупая, — не сдержавшись, он в порыве нежности стал целовать её лицо, заставив зажмуриться. — Ты будешь жить со мной.       Добравшись до губ, он оставил на них свой тёплый, до боли ласковый поцелуй. Орит крепко стиснула в пальцах его кожаный плащ, вновь чувствуя себя совершенно беззащитной.       — Я люблю тебя, — прошептал он, соприкоснувшись с ней губами.       — И я тебя, — её голос стал тоньше, нежнее. — Идём. Как-то это… неправильно, что мы в больнице заняты подобным.       Он кивнул и, сжав её руку, повёл Орит к дверям реанимации.       Как только они вошли в коридор, к Орит подошла Керен и крепко-крепко сжала в своих объятиях. Орит не обняла её в ответ.       — Как мать?       — Сердечный приступ, — бесцветным голосом ответил Генрих. — Думаю, всё в порядке. Ей вовремя оказали помощь.       — Ну, а вы как?       Генрих не ответил, но Орит почувствовала в нём острую перемену. Он был белее мела, и на лице вместо привычного дружелюбия была посмертная маска. Он не мог простить себе. Не мог простить того, что пытался подражать своему отцу, пытался превзойти его, даже связался с мафией, только ради того, чтобы отправить за решётку ненужных людей и обеспечить себе повышение. И всё ради чего? Он — не единственный ублюдок, не такой уж исключительный, чтобы, засучив рукава, свергать отца с Олимпа. И, самое главное, он идёт точно по его стопам. Раньше Генрих ненавидел себя, не мог смотреть на себя в зеркало, но теперь, узнав правду, чувствовал такую ненависть к своей преступной крови, что готов был харкать ею, избавлять от неё своё тело и исцеляться болью от грехов.       Но сильнее всего выводило его из себя то, что до правды он не смог докопаться. Он столько изучал биографию семьи Лихман, столько наблюдал за ними издалека и вёл расследование, но упустил столько важных деталей. Какой из него гениальный детектив? Какой новоорлеанский принц? Обыкновенный выскочка. Выкидыш одной из шлюх Алана Лихмана.       Нельзя было обожествлять мать. Нельзя было слепо восхищаться отцом.       Но, в конце концов, он ещё так молод. И как же всё это время были слепы его глаза.       — Эй, — подойдя, Орит села рядом с Генрихом кулаком слабо стукнув его по плечу. — Ты сам на себя не похож.       — Отъебись.       Орит широко раскрыла глаза. Керен внезапно ощутила, как на самом деле боится этого человека. Мэтт, выпивая очередную бутылку воды, скосил на него задумчивый взгляд.       — Ты чего? — спросила Орит.       — Заигрался я с вами в семью, — холодно проговорил Генрих, глядя на дверь, за которой врачи боролись за жизнь Шарон Лихман. — И забыл о том, что мне нужно на самом деле.       — Слушай, — Орит вздохнула. — Я тебя предупреждала, что мой папаша — мудак. До этого дня я не знала, что он… настолько ничтожество.       Мелло тронул Орит за плечо, заставив её замолчать.       — Я, конечно, терпеть тебя не могу, — спокойно проговорил он. Генрих, казалось, несмотря на пугающий вид, внимательно его слушал. — Но если надумаешь пустить пулю в лоб старшего Лихмана — дай знать.       Орит резко встала с места, шокировано глядя на Мелло, на Генриха, на Керен, которой на плечи опустил тяжёлую руку Мэтт, вспомнила рыдания матери и тот ужасный грохот, с которым она упала на пол.       — Это… — голос Орит ослаб до шёпота. — Н-наверное, это правильно…       — Да, — выдохнул Генрих и перевёл взгляд на Мелло. — Почему ты хочешь мне помочь? Я об этом не просил. Чёрт… да я столько компромата на тебя собрал! И всё-таки… недостаточно, чтобы убить ещё и тебя. Ты не должен умирать. Ты хотя бы спас этот чёртов мир.       Мелло перевёл взгляд на Орит и увидел в её глазах проблеск понимания. В какой-то момент ему показалось, что она не выдержит груза свалившейся на неё правды. Все эти тайны безответственных родителей слишком тяжелы, чтобы их можно было вынести и продолжать жить, беззаботно улыбаясь и притворяясь счастливым.       — Большая часть благодарности принадлежит надменному выскочке по имени Ниа, — Мелло отвечал спокойно. В конце концов, он тоже испытывал к Генриху слишком сильную неприязнь, чтобы принимать его благодарность. — Когда-то я был таким же, как ты. «Я лучше», «я превзойду его», «я стану первым». А потом проснулся, как только получил шрам. Понял, что мог погибнуть и никак не испортить жизнь Кире, этому ублюдку, который был слишком смел для переустройства мира, и слишком труслив, чтобы взглянуть в глаза умирающего. Для начала угомонись, а потом принимай решения.       Генрих хохотнул. Болезненно и фальшиво, прямо как и Шарон часом ранее.       — Да кто ты такой, чтобы тебя слушать?! — в его взгляде отчаяние граничило с безумием. — Да и мне всё равно нечего терять. Нет семьи, нет будущего, нет шансов… Ничтожество, из которого пытаются раздуть сенсацию!       Мелло не ответил.       — Как я мог обвинять тебя? — Генрих стиснул зубы от отвращения. — Как я могу обвинять в чём-то Алана?! Я ведь убил столько людей… Из-за моих рефлексов погиб фанатик Киры и мой напарник… Если бы я вмешался, Хелен была бы жива… Если бы меня не существовало, мама…       Он сжал губы в линию, чувствуя, как глаза жжёт от слёз.       — Если надумал застрелиться, — прервал тишину Мелло. — Делай это там, где не придётся соскребать твои мозги. Ты же не хочешь чувствовать себя виноватым и перед клиннинговой компанией?       Генрих в ярости стиснул зубы. Он сжал руки в кулаки, и Мелло почувствовал, что ещё немного, и Генрих сорвётся и ударит его.       — Генрих, — слабо прошептала Керен. — Не надо.       — Ты… с ума сошёл? — просипела Орит. — Ты чего? Прекрати думать об этом.       — Ты всю жизнь живёшь со страхом, Орит, — мягко ответил Генрих, пальцами зарывшись в свои пышные каштановые кудри. — Ты, Керен, в апатии. А я ни разу не проснулся без мыслей о том, что не должен жить, — он закрыл глаза и рукой зачесал волосы назад. — Ну же… неужели я и сейчас никого вам не напоминаю?       Керен мгновенно отвернулась, чувствуя новый позыв разрыдаться.       — С первой встречи напоминаешь, дурень, — Орит грустно усмехнулась. — Его глаза, его нос, губы… только волосы кудрявые и мозги есть. И отношение, точно к младшей сестре. Глупый старший брат, считавший себя умнее всех.       Генрих почувствовал, как у него защемило сердце. Низко опустив голову, он закрыл глаза рукой, не желая, чтобы кто-либо видел, как по его щеке катится слеза. Он же взрослый! Должен сдерживаться! Но от чего-то в груди так невыносимо больно. Орит всю жизнь ненавидела отца, но смогла принять и полюбить его незаконнорожденного ребёнка. Керен, несмотря на свою детскую наивность, смотрела на него тем доверчивым, умоляющим взглядом, который дети дарят родителям. Он всегда видел мир в огне, но теперь его заключило в свои объятия пламя другого рода, мягкое, ласковое и согревающее. И причиняло оно куда больше боли.