***
Итачи сидел в своей комнате на кровати и со стороны, без особого интереса, слушал, как Кисаме ругается с Какузу. — У тебя не может быть этой карты! — сокрушался Хошикаге. — Она вышла еще в самом начале. Ты жульничаешь! — Докажи, — оскалился Какузу. — Ты перепил. — Ксо, — тихо выругался Дейдара. Он был пьян, но прекрасно видел своих оппонентов: Кисаме — идиот, которого обмануть легче, чем у ребенка забрать конфету; Какузу — старый плут и обманщик, вероятно, в уме тратил деньги, которые выиграет у них сегодня, и обильно спаивал всех; и, конечно же, Хидан — идиот еще больший, чем Кисаме, но безмерно самоуверенный идиот. Дейдара видел для себя лишь одно решение: выйти из игры, сбросив карты. Хидан, сидевший напротив Дейдары, подленько хихикал и самонадеянно обозвал Какузу «хуёвым лузером», за что был одарен вполне «лестным» замечанием в ответ. В конце игры в дураках остался как раз-таки Мацураши. Он вспылил и, когда накинулся на напарника с кулаками, ненамеренно (или нарочно) опрокинул стол, за которым сидела вся компания. Дейдара и Кисаме кинулись удерживать Хидана, но он брыкался как кобылка. Под громкие маты и проклятия они увели язычника в его комнату. Через несколько минут комната опустела, и Итачи остался один. Наедине с собой. Учиха мыслями был слишком далеко. Можно сказать, он находился где-то всё ещё там, на кухне. С Конан — будь она неладна. Четыре часа назад Итачи планировал лечь спать, чтобы рано утром попрактиковаться в тайдзюцу. Но восемь часов назад в их с Кисаме комнату ворвались незваные «гости» и притащили с собой много вкусной еды и ящик саке. Итачи не желал в это ввязываться и ушел. Кисаме вернул его, уговорив забыться этим вечером. Итачи услышал друга и решил, что, возможно, тот прав. Поначалу мужчины сидели, играли и разговаривали. Они много пили, мало ели. Чем пьянее они становились, тем развязнее становилось их поведение. У Итачи и Дейдары начал зреть конфликт, который мог легко перетечь в драку. Однако ящик с выпивкой закончился, и Итачи вызвался принести еще саке. Он хотел протрезветь, дать время Дейдаре образумиться и побрел темными коридорами. Шел интуитивно. Слух убийцы различил еле слышимый звук: стон. И он бы развернулся, ушел, если бы не интерес, который пробудил в нём недавно выпитый алкоголь. Где-то там, на подкорках сознания, он понимал, что не его собачье дело, кто и где там извращается, но, блин, азарт уже разгорелся в нём. Вспыхнул, пожаром выжигая здравый смысл. Он буквально вдыхал этот мускусный, сладкий запах секса, а его тело приятной судорогой отзывалось на каждый женский стон. Блядь, Хаюми Конан слишком громко и классно стонала. Он узнал её ещё до того, как увидел в развратно-сексуальном виде на столе. Узнал по сбитому, хриплому дыханию. Он облокотился о дверной проем, нахально наблюдая за жалкой попыткой женщины самоудовлетвориться. Усмехнувшись про себя, он собрался было уйти, как его словно током пришибло. Он обернулся, как поражённый. Ему показалось, или она прошептала: «Не уходи»? А потом. Потом у него на неё встал. У него на НЕЁ встал! Нереально сложно устоять, когда женщина перед тобой в самом непристойном виде. Ещё сложнее, когда ты пьян. Но Итачи смог. Сейчас он чувствовал себя омерзительно. Липкое неприятное чувство охватило нутро. Он знал: это ненависть. Итачи с ужасом смотрел на свои руки, прокручил в голове, что делал на кухне, и воспоминания болью отзывались в голове. Забыть, забыть! Он хочет это всё забыть и никогда не вспоминать! Мерзко-мерзко, забыть-забыть-забыть…Пролог
26 января 2018 г. в 20:20
Примечания:
Если не хочется читать то, от чего будет непрекращающееся чувство стыда, то можно начинать с 1 главы.
У Конан давно всё было неидеально.
Так ли всё плохо? — один вопрос. Так ли хорошо, чтобы не стремиться к большему? — другой. Одно она знала точно: ни первый, ни второй не тревожили её душу.
Конан горячей щекой соприкоснулась с холодным камнем стены. Расслабленная поза. Глаза сомкнуты. Спокойное выровненное дыхание, когда грудь вздымалась в такт каплям воды, лениво капающим с потолка. (И у того, кто бы увидел её, могло сложиться ошибочное предположение, что она задремала. Картина была умилительной.) Однако Конан думала, находясь в решительном расположении духа и внимательная к каждому шороху. В уме проходила тяжёлая, ни с чем не сравнимая умственная работа. Женщина пыталась переступить через себя. Через свою гордость. Через всю ту гадость в душе и голове, что тянула назад. И, облизнув пересохшие губы, сглотнула. Она медлила нарочно, оттягивая момент безумия.
Сегодня Конан сорвалась. Почти что слетела с катушек, решительно не понимая, где правда в её действиях и поступках, а где — ложь? Смешались и столкнулись в ней всё и ничего.
Собственные желания были омерзительны ей. Она ненавидела себя за проявленную слабость, но была бессильна против нее. Внутренние демоны ненадолго, но одержали победу над холодным разумом, плавя мозг. У Конан слишком давно не было секса, чтобы противиться собственной природе. Если душа отрицала, то тело — нет.
И горькая усмешка омрачила красивое лицо.
Конан села на кухонный стол и чуть прогнулась до едва слышного хруста в спине. Вздохнула. В темноте нащупала длинный и продолговатый овощ. Она целые три дня не могла думать ни о чем, кроме того, как он окажется в ней. Но у неё были месячные, и она терпела зудевшее уже под ногтями желание мастурбировать.
Темнота приятно действовала на уставшие глаза и придавала уверенности: никто никогда не узнает об её личном безумстве. Никто и никогда! Она специально выбралась из своей комнаты глубоко ночью, когда все спят. Она кралась по сырым коридорам, как вор — тихо и аккуратно. Даже застоялая мёртвая тишина не внушала в сердце веру, что авантюра пройдет удачно. Лишь добравшись до заброшенной кухни, она спокойно выдохнула. Но расслабляться было рано. Сексом мастурбацию не назвать, однако она прекрасно снимает телесное напряжение. (А может, Конан заставляла себя так думать.)
Конан сильно рисковала, находясь здесь. Она очень боялась быть здесь. Она сильно-сильно ненавидела себя за желание быть здесь. Ей не хотелось быть пойманной. Что о ней подумают? За кого примут? А если поймают мужчины, они будут смотреть на неё, как на… кусок мяса?.. Умом женщина понимала: вероятность, что эти грубые неотесанные мужланы придут в это Богом забытое и сырое место, хоть и мала, — риск исключать нельзя. Но мозг Конан не хотел работать. Мысли путались, внимание рассеивалось.
Честно говоря, Конан была не в себе. Ее поведение было глупым, импульсивным, что было для нее обычно несвойственно. Вечером они пили с Нагато. Много пили. Слова лились рекой, и все из ее рта. Кажется, она плакала, говорила несвязный бред, а Узумаки внимательно слушал. Молчал, но Конан не нужны были слова, потому что она интуитивно ощущала поддержку друга. Сердце болело, ныло, и еще эта дурость в голове засела. Хотелось кричать, но она только плакала. Потом они попрощались, и Конан пошла к себе. Она собиралась лечь спать, но в какой-то момент ей показалось, что ее попустило и она в состоянии трезво мыслить. Потом она пришла в себя здесь. Как дошла, помнила фрагментарно: вот она встала; идет, смотря себе под ноги; темнота; снова идет, прислоняясь к стене, а потом уже села на стол, держа в руке огурец.
Женщина едва слышно сглотнула в предвкушении и с раздражением мотнула головой. Что о плохом думать. В пекло. Гори всё синим пламенем.
Конан откинула голову назад, раздвинув стройные ноги. Перед глазами заплясали мушки. Рвано выдохнула, концентрируясь. Но возбуждение никак не шло. Тогда она раздраженно потёрла виски и с головой попыталась уйти в воспоминания, напрямую связанные с Яхико. Его невинные поцелуи, их чистая юношеская близость. Его горячие руки… доброе лицо недалеко от ее собственного. Ласковая улыбка.
Увы, старая любовь лишь расслабляла напряжённый ум, но никак не разжигала в ней нужного пламени. Даже крохотного огонёчка. Наоборот, гасила его напрочь. Все, что между ними было, — святое, а все, что происходит с Конан сейчас, — чертов грех. Если она начнет вспоминать прошлое, то скорее не трахнет себя, а утопит в чувстве вины за физическое желание. Она и так отказывает себе в сексе с мужчинами.
Нет! Нет… нет… Яхико, прости! Молю: прости!..
Конан знала: если сейчас она себя не трахнет, то жуткий недотрах застигнет в самый неподходящий для этого момент — и тогда будет полный крах. И женщина тысячу раз прокляла себя: зря она не пользовалась случаями, когда трусики можно было буквально выжимать.
«Конан, нужно расслабиться», — приказала она себе.
И честно попыталась. Медленно вдохнула и также спокойно выдохнула. Закрыла глаза. В воображении тут же возник размазанный, без определённых индивидуальных черт, мужской силуэт. Она представила, как его тёплая ладонь шаловливо скользнула под майку и принялась бесстыже мять упругую грудь. Куноичи приподняла свою майку и немного погодя сняла, положив рядом. Дотронувшись до своего соска и нежно ущипнув его, Конан потянулась к своим губам. Раздвинула их и обильно смочила свои пальцы слюной. Медленно запустила руку в трусики. Как жаль, она практически не намокла. Она ощущала тепло своего тела, слышала биение своего сердца.
Осторожно она приспустила шорты вместе с нижним бельем до коленей. Одной рукой она мягко мяла грудь. Другой — той, что более юркая, — ласкала себя там, в самой чувствительной зоне. Холодные и смоченные в слюне пальцы принялись осторожно ласкать промежность. Очень медленно, но все же естественные соки увлажнили ее, и Конан ввела в себя один пальчик. Потом второй и с небольшим дискомфортом третий. Стон сорвался с бледных губ раньше, чем она успела себя заткнуть.
Конан замерла. Прислушалась.
Было тихо. Конан не слышала ничего, кроме биения собственного сердца. Кроме бурлящей, подобно кипятку, крови в ушах.
Конан посчитала до пятнадцати, прежде чем расслабиться. Вдох, выдох.
Так, нужно срочно вернуться к мужскому образу. Не комильфо трахаться без мужчины. Лучше уж так, с вымышленным.
Потихоньку она распалялась. Женщина закрыла глаза и попыталась представить своего вымышленного партнера. Постепенно фантазия вытеснила остатки сознания и внимания. Конан погрузилась в себя и свои мечты. Первое, что пришло на ум, — были губы. Пухлые — пусть они будут пухлыми и мягкими, как у Яхико. Мужчина из воображения должен поцеловать её в губы. А еще у него должно быть горячее дыхание. Такое, чтобы кровь в венах стыла, а кожа покрывалась мурашками. Она представила, что рука мужчины касается её, и провела собственной рукой от подбородка до низа живота. Потом медленно поднялась к грудям. Сжала их уже обеими руками. Но ощущения были пресными, какими-то ненастоящими, фальшивыми. Признаться, Конан не верила своим фантазиям. Она не верила, и от этого хотелось кричать. Прикусить внутреннюю сторону щеки до крови, чтобы боль заглушила разочарование, растоптала это противное чувство на корню. Потому что Конан сильно-сильно обозлилась на себя, на грёбаный недотрах и на всё-всех-вся.
Всё изменилось в следующую секунду.
Чужое тепло коснулось её продрогших рук. О, Господи, ей это снится, да? Если да, то Конан не желает просыпаться. Женщина лишь сильнее зажмурилась, не желая спугнуть галлюцинацию, где существовал мужчина, от тепла которого сердце сжимала приятная истома. Она завладела телом ещё до того, как он прикоснулся. Такое вообще бывает?
Конан ощутила чужое дыхание у своего уха. И от этого захватило дух. Ух! Мужчина коснулся своими сухими губами виска, а потом едва ощутимо поцеловал скулу. Его тёплая шершавая ладонь накрыла грудь, несильно сжимая. Так, чтобы, вероятно, не сделать ей больно. Он чуть прикусил и потянул кожу на шее, и, как бы в качестве извинений, нежно зализал то место. Конан вздохнула от удовольствия. Горячий шершавый язык очертил ореол её соска. Слегка прикусив, фантом вобрал его в рот, приятно посасывая. Конан вцепилась в острые края стола и часто задышала. Как можно так издеваться над ней? Интересные у неё галлюцинации.
Женщину едва потряхивало от каждого его прикосновения. Там, где он прикасался, будто распускались бутоны.
Влажными горячими поцелуями он опустился до лобка. Голова закружилась от умелых ласк. Словно он — живой. Она почти что чувствовала его прикосновения. Конан вновь ощутила его сбивчивое дыхание у своего уха, словно мужчина навис над ней. Женщина почти по-настоящему услышала его глухой стон, рык, когда чужие пальцы вошли и резко толкнулись в ней. Конан инстинктивно схватилась за сильные плечи и, врезавшись в чужое тело, моментально открыла глаза. От испуга она чуть не оттолкнула от себя вполне реального мужчину, рука которого крепко держала её за талию. Надо же, кто бы мог подумать…
Учиха Итачи?!..
Мир рухнул. Конан мертва. Сгореть ей со стыда, если:
— Не бойтесь, — сказал он, похабно улыбнувшись. Точнее, Конан подумала, что Учиха ей улыбнулся, ведь в этой ёбаной темноте, учитывая, что он выше неё, трудно различать чужие эмоции.
Сердце забилось где-то в глотке. Затошнило…
Страх — удушливый, подобно веревке, перекинутой через шею, — взял в тиски горло. Стало трудно дышать, и Конан внутренне задрожала. От Итами воняло алкоголем, или это разило от нее. Конан подумала, что он пьян так же, как и она.
Конан не осмелилась поднять свое лицо. Её взгляд уперся в чужое горло. Если бы женщина подняла глаза чуть выше, то увидела округлившиеся от удивления глаза Итачи. Почуяла его страх, смятение, смущение… В память мужчины отчетливо врезалось красивое лицо в паре сантиметров от собственного.
Конан не смотрела ему в глаза, а он — ей. И время на короткий миг остановилось для них.
Миллион мыслей пролетели в прелестной женской голове, и тысячи воспоминаний пронеслись перед глазами. Конан вспомнила, как в первый раз жизни поцеловалась, как искренне радовалась успехам друзей, как плакала навзрыд и чувствовала жизнь во сто крат ярче, чем сейчас. Почему сейчас? Она вдруг вспомнила, что когда-то чувствовала себя живой: с пульсирующей кровью в венах; с сердцем, полным переживаний, любви и тревог, и взгляд — тогда её взгляд — определено был распахнутее, обнаженнее, шире. Весь мир тогда был ярче! Конан не до конца осознавала, что ей нужно делать. Она слышала чужое дыхание. Дыхание человека, который ей безразличен, так же неважен, как букашка под ногами. Но также она чувствовала тепло его тела и не хотела его отдавать.
Он был пьян от алкоголя. Она — от похоти и… тоже алкоголя.
Секунда. Всего лишь секунды Конан хватило для того, чтобы подумать: «К черту!» Всё, что до этого тяготило её долгие годы, вдруг стало неважным, блеклым и маленьким. Конан сильно захотела забыться и забыть. Себя, Яхико, Нагато… И она впилась в чужие губы поцелуем, буквально врезавшись в чужой рот. Итачи замер. Рука на ее талии, казалось, дрогнула. Еще секунда — и Итачи углубил поцелуй. Затем он резко толкнулся в ней и, не сбивая медленно-охренительно-классного темпа, ввел в неё еще палец. Конан сильнее обвила руками его шею, вынуждая Итачи чуть опустить голову, и они кожей почувствовали напряжение друг друга.
Казалось, ледяной воздух вокруг них начинал плавиться, оставляя в виде пара следы на стене.
— Убью, ах!.. если… остано…вишься, — сбивчиво прошептала она ему на ухо, запинаясь каждый раз на том месте, когда он резко, до основания, входил.
У Конан уже достаточно сильно поехала крыша, чтобы останавливать весь процесс. Он хрипло надтреснуто рассмеялся:
— Можете не сдерживаться. Кроме нас, здесь точно никого нет.
Конан не ответила. Вместо этого она снова поцеловала Итачи в губы. Эмоции переполняли Конан, и она хотела их выплеснуть, поэтому она царапалась, кусалась и ненавидела… Её железное сердце горело. Казалось, оно вот-вот взорвется от перенапряжения.
Итачи и Конан разорвали поцелуй, тяжело дыша. Горло горело, першило.
Вдох-выдох-вдох. Вдох-выдох-вдох.
И снова этот парализующий взгляд — глаза в глаза. Конан физически почувствовала, как его взгляд скоблит ей внутренности ледяной крошкой.
Его пальцы легко и свободно выскользнули из неё.
И женщину тут же накрыло разочарование. «Уже всё?» — хотела съязвить она, потому что внизу живота так больно-приятно жгло. Но Итачи не собирался уходить. Наоборот, он без лишних слов спустил со стола Конан, которая настолько обезумела от возбуждения, что была не в состоянии дышать без утробного рычания. Он развернул её спиной к себе и аккуратно уложил горячую Конан на ледяную поверхность стола. Стопами она едва ли касалась пола, словно ненамного, но парила над ним. Её обувь стояла у входа, потому что на стол она забиралась уже без них, и теперь Конан пробивала дрожь.
Конан горела. Она немыслимо сильно хотела его член в себе. Его член в себе! А в благодарность за это Конан с радостью ему бы ему отсосала. Как же давно она не чувствовала на губах этот солоноватый вкус спермы. Конан уже сейчас бы облизала головку, сомкнула тугое колечко губ у члена и ловила собачий кайф от того, как он толкается в её влажном и тёплом рту. Эта картина заводила её. Заставляла желать Учиху Итачи больше. Интересно, а у него большой, маленький или средний?
Итачи опустился на колени, покрывая поцелуями правую ягодицу и массируя её рукой. Вязкая смазка соблазнительно текла по внутренней стороне бедра. Женщина инстинктивно оттопырила задницу, чтобы ему было удобнее. Он развел ягодицы Конан пошире, отчего она внутренне сжалась, и кончиком языка коснулся набухшего от возбуждения клитора. Конан была довольно сладкой на вкус. По её телу прошли электрические импульсы, и она задышала чаще. А Итачи, уверенный в правильности того, что делает, коснулся её между ног губами. Смазка вязко стекла по его подбородку и капнула на пол. Он то посасывал клитор, то вылизывал половые губы, то дразнился, играя с Конан своим языком. Не то, чтобы он фанат куннилингуса, просто не удержался. Пьяную голову отключило ещё тогда, когда он увидел влажную… другую Конан, мастурбирующую на столе.
Конан не сдерживала себя. Она забыла об осторожности, потому что они оба чувствовали это. Конан закусила нижнюю губу, стараясь кончить раньше времени. О, боже, что он делал с ней! Женщина подалась назад, посильнее насаживаясь на его язык, и уже чувствовала себя на пределе, когда Итачи вдруг отстранился. Она, слегка приподнявшись на локтях, обернулась и затуманенными от вожделения глазами посмотрела на него. Тело ныло от желания.
Она вздрогнула, когда снова почувствовала его пальцы в себе. Одной рукой Учиха грубо и больно мял упругую грудь, а второй растягивал её внутри. Не сказать, что Конан была совсем уж узкая, но и что хорошо растянутая — тоже. Она почти привыкла к тем ощущениям, которые испытывала от пальцев Итачи, но когда резко почувствовала в себе что-то длинное и очень холодное, то громко и протяжно застонала то ли от удивления, то ли от наслаждения.
— А-ах… ты!..
Итачи зажал ей рукой рот и, когда удостоверился в том, что женщина будет тише, задвигал в ней огурцом. Он ввёл его не на всю длину, а где-то на одну треть. Загонял то резко, то плавно. Он как бы дразнил её. Женщина пыталась поймать ритм Итачи и подстроиться под него, но он был слишком непредсказуем, чтобы она могла это сделать. Конан пыталась сама насадиться на огурец, но Учиха, кажется, не приветствовал самодеятельность. И уже когда он стал загонять его чуть больше, чем наполовину, у Конан перед глазами искры посыпались. Уже ничего не соображала. В этом мире существовали лишь она и этот предмет, который практически весь в ней.
— Так кто я?
— Ты ёба-ный ах… ублюд-о-ок, — развязно прошептала Конан как в бреду.
— От стонущей женщины это даже приятно слышать, — горячо отпарировал Учиха.
Пьяный Учиха, мастурбирующая Конан — эти два идиота нашли друг друга.
Конан не кончила, но тело обмякло в бессилии, а дыхание спёрло где-то в глотке. Сердце на миг замерло, чтобы потом забиться как бешеное. С каждой новой секундой оно наращивало темп, разгоняя по жилам горячую, как магма, кровь. В голове всё прояснилось. Все проблемы вдруг показались решаемы и не настолько губительны. Три-четыре-пять минут она смотрела в одну точку, практически не соображая.
Когда она очнулась, Учихи уже не было. Конан подумала, что, может, ей это всё приснилось. Но нет, ни один сон не может быть таким реалистичным. Таким, чтобы тело ломило, а в голове не было ничего, кроме звенящей пустоты. Довольная улыбка тронула красивые губы, и Конан, надев майку и натянув трусы с шортами, съехала спиной по стене.
Что-то стеклянным звоном брякнуло у нее под ногами. Конан потянулась и нащупала баночку из-под саке. Кажется, эта та самая, которую они пили с Нагато этим вечером? Нет. Как бы она здесь оказалась? Или… Неприятная догадка кольнула сознание, и Конан бросилась к шкафчику на полу. Она грубо распахнула дверцы, стала ощупывать внутренности шкафа. Она искала возможный тайник. Одна доска поддавалась, и Конан вытащила её. Внутри шкафа хранился огромный, по меркам Конан, запас саке. Холодная сырая комната — идеальное хранилище для алкоголя!
Смешок, а затем хохот вырвался из ее груди. Конан затрясло как в припадке. А-хах-ха-ха, дура, дур-ра… Очень скоро смех превратился в истерику. Слезы брызнули из женских глаз. Конан ударила себя головой о стену, чтобы боль помогла привести ей себя в чувства. Чтобы физическая боль заглушила сердечную. Грязью, чертовой шлюхой — вот, кем Конан се6я чувствовала. Стыд — она чувствовала ебаный стыд каждой клеточкой тела!