Люблю сильнее, чем Он

Макс       Так привычно спать рядом с ним. Потом просыпаться от нежных прикосновений. Чувствовать, как изящные пальцы скользят по моему лбу, убирая упавшие на него пряди, спускаются по виску, и вот уже моей щеки коснулась теплая ладонь, ненадолго задержалась там, в то время как большой палец очертил контур моих губ, слегка надавил, приоткрывая их.       Я еще не показываю того, что не сплю. Почему-то не хочу открывать глаза и видеть, как мой коллега усмехается, облизывает губы и приветствует. Не очень хочу, хотя это так привычно.       Так привычно, что его пальцы уже прокладывают дорожку по моей шее, затем отодвигают одеяло и касаются груди, оглаживают напрягшиеся от неожиданной прохлады и предвкушения удовольствия соски.       Так привычно, что он склоняется к моему уху, и, опаляя его горячим дыханием, шепчет: «Ты не спишь, Ночной Кошмар», касается губами моей шеи, легонько прикусывает нежную кожу — и, рвано выдыхая, я резко распахиваю глаза.       — Мелифаро, может, не надо? Я поздно лег, не выспался и вообще… — я сделал попытку прикрыть шею ладонью, но оба моих запястья были тут же перехвачены и грубовато дернуты вверх, закреплены железной хваткой над головой.       — Ты не выспался, потому что пять часов помогал нашему штатному Зануде разгребать отчеты, несмотря на то, что я ждал тебя. С каких пор ты предпочитаешь мне его? — резко спросил мой коллега. Пальцы на моих запястьях сжались так сильно, что я вскрикнул и невольно рванулся в попытке освободить руки.       Злость на лице моего партнера тут же сменилась виноватой и немного испуганной улыбкой.       — Прости, прости, Макс. Прости, — он поднес мои запястья к губам, ласково поцеловал каждое, ласковыми движениями языка снял боль с побелевшей от его хватки кожи.       Делает мне больно — обычно не нарочно — и тут же искренне кается, извиняется. Так привычно. Я всегда хожу с синяками, засосами и укусами на запястьях, шее, груди, бедрах — он любит жесткий и страстный секс, не понимая, что иногда мне хочется нежности, а не грубости. Я помню, как влюбился в него — яркого, жизнерадостного, веселого и сильного, могущественного. Помню, как рад был нашей первой ночи, поцелуям, как взбудоражили в первый раз эта страсть и горячее тело, гибкое и загорелое. Но… не помню Любви. Влюбленность, страсть, нежность, но не Любовь.       — Мне пора собираться, Мелифаро. Я и не заметил, что уже почти закат. Спасибо, что разбудил, — вместо ответа вздохнул я, осторожно отбирая руку и запуская пальцы в темные кудри.       Мы никогда не называли друг друга какими-либо нежными прозвищами. Максимум — «незабвенный». Даже во время секса я слышал лишь свое имя и… нет, не было ни единого признания в любви. Он считал, что это и так понятно — он же со мной, он порой готовит (!) нам завтрак, забывая, правда, что я не могу есть пищу с таким количеством перца, но все же. Еще он всегда встает на мою защиту, часто выбивает Дни Свободы от Забот для нас — тогда мы идем смотреть что-нибудь на улицу Старых Монеток или же остаемся дома, откровенно бездельничая и, порой, не вылезая из спальни. Я не сомневался: любит. Любит, просто по-своему, видимо. Так, как ему привычно.       Почему же я не люблю? С языка не срывается «любимый», глаза не горят, когда я вижу его нагим, сердце не колотится, когда он прижимает меня к стене. Зато я по-прежнему смеюсь его шуткам, острю, вступаю в перепалки, надеюсь на него, доверяю, мое тело отзывается на его ласки. Он знает, как сделать мне приятно, и часто балует меня… или принуждает. Как сейчас.       — Мы еще успеем насладиться друг другом, — он кидает короткий взгляд на часы и вжимает меня в ковер, осыпая шею, ключицы, грудь поцелуями и грубыми укусами, отнимая выбор и желание сопротивляться.       Я выгибаюсь, с тихим стоном удовольствия подставляюсь под небрежную ласку, чувствую резкую вспышку боли, тут же смешавшуюся с удовольствием. Мой крик смешивается с его стоном, жар распространяется по всему телу, я цепляюсь за его плечи, затем обнимаю, прижимаюсь. Меня приобнимают одной рукой в ответ, шепчут что-то пошлое на ушко. Так привычно и, казалось бы, сладко. Почему же отдает горечью?