Desperado

Всегда, при любых обстоятельствах, Наруто заставлял себя двигаться вперёд. Он лихо бросал своё тело в кресло пилота, закреплял ремни и датчики так ловко-привычно, словно они были частью его самого; затем взмывал душой в небо, и плоская серебристая капля истребителя тянулась за ним. Синева обнимала ласково и жёстко, облака холодили метал, а Наруто чувствовал, как потоки его чакры оплетают металлические крылья и нервами доносят до него прикосновения ветра. Люди говорили ему: тебе повезло! Такая редкая сила! Такой невероятный талант! Но Наруто знал: нихрена не повезло. Судьба никогда не улыбалась ему. Даже свою жизнь, неоднократно облизанную языками смерти, он не считал удачей. Наруто выживал просто потому, что не умел умирать. На земле его держала любовь к небу. Он летал над огромным мегалополисом Коноха-Суна, заглядывал скучающим ветром в окна людей, а затем отчитывался перед начальством за полёты в гражданской зоне и писал объяснительные. Любого другого давно выгнали бы из авиации, но не Наруто. Никто не поднимал самолёт выше него, никто не летал быстрее, никто не выживал при крушениях чаще. Потому капитану Узумаки всё прощали, а он сам не мог остановить себя от бездумных полётов над городом. Всегда, при любых обстоятельствах, Наруто заставлял себя двигаться вперёд. И вся суть его стонала и ломалась, когда для движения вперёд требовалось отступить назад. Вместо полёта вверх — падение вниз. Семь мировых войн перекроили общество на новый лад. Великие кланы шиноби исчезали в битвах друг с другом, сильнейшие — вырождались. Так продолжалось до тех пор, пока способных создавать чакру почти не осталось и люди не успокоились, вынужденные идти по другому пути. Пути слабости и приспособления. Мир шиноби сегодня, думалось Наруто, это тысячи электрических огней, гудящих машин и отвесных стен. Чакра в нём — лишь одна из многих энергий, далеко не самая влиятельная, но наиболее желанная. Потому Наруто с его невероятными объёмами чакры ветра считали счастливчиком. Сам парень мнения толпы не разделял, хоть и не пытался спорить. И снова ему говорили: тебе повезло! Какая потрясающая генетика! Теперь ты послужишь Родине и науке. А Наруто не хотел служить ни одной, ни другой. Он с сожалением покидал привычную часть и ставшие родными самолёты. Каждая машина, словно озлобленный хищник, неоднократно пыталась прикончить его. Изменённая форма крыльев не ложилась на ветер, и в наказание за ошибку в Наруто впивались стальные зубы покорёженной конструкции. Или новый мотор не желал жить нигде, кроме породившей его лаборатории, и взрывался, гневным огненным рыком выбрасывая пилота из кабины в пустоту неба. Но Наруто всегда выживал. Ему, раненному и обожжённому, покорялись крылатые хищники. И когда конструкторы переставали ошибаться, Наруто взбирался на новую птицу, чтобы приручить её. Он не умел умирать. Равно как не умел любить и останавливаться. Новая часть также занималась исследованиями, но разработки её не касались неба, оружия или военной техники. Все усилия учёных были направлены в прошлое. Хронобиология — молодая наука, дикий сплав древних техник, медитации и современного оборудования. Однажды Наруто читал об этом, но потерял интерес не дойдя и до середины статьи. Открытие было невероятным, но совершенно бесполезным, потому он раздраженно бросил журнал обратно, на покосившийся столик в комнате отдыха. Время терпело наблюдателей, милостиво позволяло им заглянуть в своё нутро, но жестоко смеялось над каждым, кто пытался что-то изменить. Ещё один простой и непоколебимый закон физики: прошлое перекроить нельзя. Оно уже свершилось, и всё, что ты делаешь, происходит только с тобой. Путешествия во времени, о которых так долго грезило человечество, оказались возможны невероятным, почти абсурдным образом и, что ещё более странно, происходили повсеместно. Почти каждый хоть раз испытывал на себе подобное перемещение, называя его звучным словом «дежа-вю». Человек погружался в себя, в своё собственное ощущение времени, и заново переживал прошлое. Путешествия по личной временной линии назывались горизонталью и были запрещены для обычных людей. Невозможность изменить прошлое надёжно защищало мир от трагедий, которые пророчили многие писатели-фантасты, но, вместе с тем, дарила путешественнику разрушающую вседозволенность. В собственном прошлом можно было совершать любые, даже самые аморальные преступления, сколько угодно раз, не опасаясь последствий. Человек переставал видеть границы, терял себя и решался на насилие в реальном времени. Наруто бросил читать. Глянец научно-популярного журнала мерзко холодил руку, фотография автора открытия, жирно разрисованная предыдущим читателем, — раздражала. Неприятно было знать, что такое невероятное чудо, как путешествия по времени, способно вытащить из человека самое гадкое, и использовать его можно только для копания в такой же грязи — расследования преступлений. Прежде, чем журнал стукнулся о столешницу и страница перевернулась, Наруто зацепил взглядом фамилию под фото: Учиха, рассеяно подумалось ему, разве они ещё живы? Собственная фамилия Наруто — Узумаки, тоже была весьма известна по историческим хроникам, но также, как и Учиха, в настоящее время являлась лишь пустым звуком. Никто из современников не обладал и сотой долей силы предков. Геном выродился и зачах. Но Наруто снова слышал со всех сторон: тебе так повезло! Какой чистый код! Какая уникальная возможность! Да какое, к чёрту, везение, когда его с мясом отрывали от любимых самолётов, перекрывали необходимые как воздух полёты над гражданской зоной, запирали в тесной лаборатории! Наруто ненавидел своего далёкого предка, на которого так удачно/неудачно оказался похож. На изображениях пятисотлетней давности ему показывали мальчишку с такими же чертами лица, голубыми глазами и золотистыми волосами. Вот только сам Наруто казался себе бледной копией того, далёкого, что смог стать легендарным Седьмым Хокаге. Это он был тусклой старой фотографией с блёклыми прядями на серых глазах. Самой главной пользой от путешествий во времени стала почти стопроцентная раскрываемость преступлений. Способность заглянуть в прошлое позволяла не сомневаться в показаниях, выдавала правду лучше пыток и ядов. Особые люди — операторы — сливали своё сознание с личностью допрашиваемого и путешествовали по горизонтали вместе с ним, контролируя и наблюдая. Отправляясь в новую часть, Наруто думал, что от него потребуют чего-то подобного. Годы армии и боли сделали его волю прочней и острей, чем корпус истребителя, и он мог подавить почти каждого, сломить сопротивление и добыть любую информацию. Но на деле задача оказалась совершенно иной, более масштабной, но, вместе с тем, абсолютно бесполезной. От Наруто требовали спуститься по собственной цепочке ДНК вниз, по крови предков, в тело того самого яркого мальчика со старой фотографии. И зачем? Исключительно ради эксперимента, ради информации о жизни и силе того времени. Путешествие не по личной памяти, а по памяти предков, называлось вертикалью и давалось куда труднее, чем перемещения внутри родного тела. Помимо медитации требовалось сложное оборудование и, конечно же, оператор. Наруто выдали оператора в первый же день. Именно выдали, как прохудившуюся палатку на складе или автомат с кривым дулом. По документам Курама Кьюби был лучшим, а по факту — совершенно невыносимым ублюдком. Он бесил с полувзгляда. С полувдоха. С полуслова. По-пижонски расстёгнутые пуговицы формы. Неуставные длинные волосы, красные, как и глаза. Не сползающая с лица усмешка. Наруто хотелось схватить его за высокий хвост и бить головой обо все углы в комнате, но он справился с импульсивным порывом неприязни и сдержался, сухо поздоровался и только. Не может же столь отвратительное первое впечатление оказаться верным? Действительно, не может. Курама был куда хуже, чем Наруто показалось вначале. «Для установления и поддержания тесной психоэмоциональной связи перемещающийся во времени — далее «Ладья» — и сопровождающий его оператор — далее «Слон» — обязаны проживать вместе и оказывать друг другу полное и безоговорочное содействие», — повелевал Устав. — Если будешь мешать — я выебу тебя веслом! — заявлял Курама. А другие говорили: тебе повезло! Достался самый опытный оператор! Самый лучший, талантливый Слон! После таких комментариев глаза Наруто темнели, и он молча забивал в поисковик слова «удача», «везение», «благо». Нет, не ошибся. Они не изменили своего смысла, а значит, это люди вокруг сошли с ума и не понимали, что на самом деле Наруто катастрофически не везёт. В быту Курама — абсолютный кошмар. Он занимал собой всё пространство, умудрялся присутствовать в их общей комнате даже находясь в другом месте; раскидывал вещи, подминал всё под себя, лепил Наруто по своим привычкам; включал музыку ночами, запирал дверь и, казалось, не затыкался даже во сне. Всё Слону в Узумаки было плохо, везде он тупой и никчёмный. Курама сыпал гадкими остротами как из рога изобилия, извращал любое сказанное в ответ слово, проходился по всему, даже самому больному и тонкому. Но, несмотря на отвратное поведение и систематические нарушения Устава, никто Кураму не наказывал. И Наруто прекрасно знал, почему: его Слон такой же особенный, как и он сам. Потянулись унылые дни. Каждый день Наруто тренировался, оттачивал навыки рукопашного боя, учил историю, географию, политологию пятисотлетней давности. Пытался даже применять техники прошлого, но без наставника древние свитки не поддавались пониманию, и все попытки оставались без результата. А Курама ржал, язвил, издевался, строил гнездо. По-другому творящееся безобразие Наруто обозвать не мог. Кьюби тащил в свой кабинет невообразимые, не допускаемые Уставом вещи: какие-то талисманы, цветастые подушки, сомнительные книги, плакаты с любимыми музыкантами и голыми красотками. Завёл депрессивного хомяка. Но никто, абсолютно никто, не препятствовал ему в этом. За всем этим хламом рабочих мониторов было почти не разглядеть, и любого другого давно наказали бы, но не Кураму. Потому что он — Слон, оператор высокой квалификации, ему нужна точная настройка, спокойствие и монументальный комфорт. После тренировок и учёбы Наруто заползал в комнату, смежную с кабинетом Курамы, затаскивал тело в капсулу и отключался. Уходить в себя было просто. Наруто как личность интровертная легко научился перемещаться по своей горизонтали. Он раз за разом переживал любимые полёты, снова поднимался в небо, чесал ветром свои стальные крылья. Унылая жизнь в новой части окрасилась привычными красками, а Курама орал, что он зря тратит его драгоценное время, и надо падать глубже. И Наруто падал. Тяжело, словно обтеревшись о тысячу лезвий, он вернулся в свои пять лет, когда в последний раз видел мать. Она была нежной, любящей, идеальной, но только до того дня, того момента, того врача, который сообщил ей, что у её сына невероятная способность создавать чакру, почти такая же, как у шиноби прошлого. И она просто сбежала, отрезала от себя ребёнка холодным взглядом. Потому что все знали, что бывает с такими детьми: специальный интернат, Военная Академия, армия. — Я больше не смогу видеть тебя каждый день, — говорит эта чужая/родная женщина напоследок. — Зачем любить и привязываться, если точно знаешь, что связь эта не имеет будущего. Мы знакомы всего пять лет, мы можем жить друг без друга. Раньше Наруто не помнил этих слов, а сейчас ему, взрослому мужчине в теле пятилетнего мальчика, было невыносимо больно. Он возвращался к этому моменту десятки раз, бежал за мамой, плакал, кричал, убеждал недетскими словами. Но она всякий раз уходила от него, впечатывая в мозг одну и туже фразу. После этого Курама вытаскивал Наруто из капсулы, орал, разбивал руки об его кости. Потому что нельзя. Нельзя задерживаться в собственном детстве. До двенадцати лет формируется мозг, психика в этом возрасте совсем другая, и можно завязнуть, рехнуться, пропасть. Наруто знал это, но не умел остановиться. — Я покажу тебе кое-что… — с несвойственной ему серьёзностью говорит однажды Курама и запихивает Наруто обратно в капсулу. На этот раз погружение совершенно иное. Слон тянет, ведёт по памяти, и Наруто впервые по-настоящему понимает, зачем нужен оператор. Этот день — синоним боли. Испытание новой модели. Лёгкий самолёт-разведчик блестящей точкой скользит по безупречному небу. Наруто находит себя в кабине пилота, привычно-надёжно окруженный пищащими приборами, ремнями и дисплеями. На автомате отмечает, что его новая птичка слишком шумная, и тянет руку к герметичным наушникам, но тут же отдёргивает. Наруто накрывает узнаванием, захлёстывает превентивной паникой. Сейчас всё в порядке, приборы работают исправно, но он знает этот день, знает, что сейчас случится. Курама не оставил ему времени изменить что-то. — Сука, — шепчет Наруто, — сука, сука, сука! Хоть наушники не надел… В следующее мгновение по корпусу самолёта прошла живая ломанная судорога. Наруто дернуло. Сейчас он знал, что слишком лёгкая конструкция самолёта не выдержала набранной им скорости. А тогда, восемь лет назад, в этот миг он метался и недоумевал, что же случилось с надёжной, казалось бы, машиной. Но решение принял всё тоже: нажал на кнопку. Наруто вышвырнуло из кабины, на мгновение потянуло вверх, а затем смертельно логично — вниз. Наруто знал это дерево. Знал сук, насквозь вспоровший ему бедро, хоть и чуть выше, чем в первый раз. Как старых знакомых он встретил койотов, кружащих внизу. А ещё Наруто знал, что висеть ему на этом суку трое суток. Пока его, отклонившегося от курса, будут искать по полудохлому маячку. Пока он, измученный бессонницей, болью и потерей крови, будет отбиваться от хищников семью патронами и отборным матом. Эти трое суток — его самое близкое знакомство со смертью. — Если ещё раз заговоришь с матерью — я снова притащу тебя сюда, — звучит в голове голос Курамы. А Наруто кивает и радуется, ведь в первый раз из-за наушников он почти оглох и не слышал ничего, кроме воя собственной крови. Хоть в чём-то было легче. Расставание с мамой — больше не препятствие. Наруто опускается дальше, глубже, вниз, но там живут свои демоны, ведь следующей ступенью были уже не воспоминания, а она сама. Собственная мать — первая слабая душа, пешка, которую он должен выбить с поля. А Наруто не хотел, до боли в мышцах и судорог не желал приближаться к капсуле. И Курама снова тащил его, безвольного/упирающегося, на этот раз абсолютно физически, заставлял опускаться снова и снова. А Наруто не хотел. Слишком лично, слишком больно, слишком противоестественно. Но с каждым разом душа его точилась, каменела, блестела страданием, и он наконец стал осознавать себя не просто Наруто, а Ладьёй, — тем, кто покоряет время. С этого момента его падение превратилось в бой, сражение, доминацию. Он вытеснял личность, которой была его мать, занимал опустевшее поле и смотрел, с ужасом понимая мотивы её поступков. Этот невыносимый первобытный страх перед монстром в темноте вышвыривал Наруто из транса, возвращал в реальность, бил ледяной дрожью и заставлял кричать. В такие моменты Курама вырывался из своего кресла, зажимал Наруто рот и орал сам. Крыл матом, шептал о том, что Наруто ничтожество и слабак. Дрянь. Мусор. Херня. Но потом почему-то так же орал на каждого, кто высказывал неудовольствие темпами их работы. Начальнику любого звания Курама красочно и подробно пророчил о том, что сам засунет его в эту капсулу и протащит через такое дерьмо, что тот до конца жизни будет ссать слюнями при виде красного. Если бы Курама не был таким циничным мудаком, то Наруто решил бы, что он защищает его. Мама — больше не мама. Она побеждена, она теперь просто пешка, которую выбили с её клетки. И Наруто спускается глубже, продолжает доминацию, но эта женщина всё ещё не отпускает его. Теперь он видит её семью, понимает больше, чувствует правильней, но становится — не легче. Эта женщина держит Наруто, жаждет его жалости и понимания. Ему снова тяжело, но не так, как было раньше. В этот раз Кураме достаточно простой угрозы: он притаскивает откуда-то настоящее весло и закрепляет на стене возле своего кресла. Просто поглаживая шершавое деревянное древко он напоминает о своём самом первом ультиматуме. Наруто смотри на эту дикую нелепую картину и смеётся. Истерично, морозно, остро. В окружении плакатов с голыми девушками весло выглядит объектом современного искусства, а Курама — его гордым творцом. Дальше было проще. Наруто не знал тех людей, чьего сознания касался. Все они — пешки на его вертикали, а тела их — чёрные и белые клетки. Имя Ладья стало нравиться Наруто: одна из самых сильных шахматных фигур; изящная лодка, скользящая по бурной реке. Теперь он чувствовал себя ладьёй, научился огибать личности пешек, как камни посреди потока, больше не смешивался и не подавлял, ведь они не были ни целью, ни препятствием. Однако иногда Слон заставлял останавливаться и занимать поле. Не связанный эмоциями Курама видел мир шире, искал полезную информацию, вынуждал учиться. Наруто жил чужую жизнь и тренировался, зачастую не понимая, что делает. — Я сохраню, — пояснял Кьюби, — а ты потом поймёшь и выучишь по-настоящему. Наруто послушно соглашался и двигал чужими руками, делал не принадлежащие ему шаги. Менялось время, менялся мир. С каждой новой завоёванной клеткой вокруг становилось всё меньше привычной техники, всё больше незнакомого и тёмного. Тренировки в реальном времени прекратились, они уже не имели смысла. Теперь Наруто сутками блуждал по памяти своей крови и учился там же. Всякий раз, выходя из транса и откидывая крышку капсулы, Наруто казался себе орлом, каждый день выклёвывающим печень Прометея. Вот только и мясом, и самим Прометеем в этой истории тоже был он сам. Стоило ему выйти из транса, как доминация обрывалась, и приходилось всё начинать сначала, хоть и каждое новое повторение становилось легче предыдущего. Покинуть капсулу хотелось нестерпимо. Она была сделана точно под Наруто, максимально комфортно, но заставить себя находиться в этом гробу хоть одну лишнюю секунду парень не мог. Тело ослабло, от постоянного не движения стало почти прозрачным. Наруто кричал. На крик приходил Курама. Медленный, озлобленный, такой же больной. Он вытаскивал Наруто из капсулы, тащил на кровать, неласково протыкал вены иглами капельниц. Наруто видел кровь на лице напарника, такую же красную, как его волосы. Это шлем, сделанный индивидуально и абсолютно комфортный, протирал кожу. — Завтра я доберусь до него, — в полусне обещал Наруто. — Осталось совсем чуть-чуть…