После хорошего обеда вы готовы простить что угодно и кого угодно — даже своих родственников. Оскар Уайльд
До свиданья, мой мальчик, до встречи. Лепестками колоды таро Опускается время на плечи, И монета встает на ребро. До свиданья, мой милый изгнанник. До краев ледяной темнотой Наполняет меня осознанье, Что идешь ты дорогой не той. Felidae «Отпуская тебя» Какая-то маленькая птичка не умолкая пела в кустах малины. Никаких ягод весной ещё не было, но птичка не казала клюва из куста и мелодично стрекотала. После сытного обеда Шарль лениво и благодушно осматривал застеклённый сад деда и неспешно листал книгу, полулёжа на плетёной кушетке. Правда, он больше смотрел на сына, чем читал. Анри с необычайным для десятилетнего мальчишки упорством сидел у куста, высматривал птичку и протягивал полную горсть семян. Рядом с юным графом полукругом лежал огромный дог. Он иногда помахивал хвостом и лизал руку маленького хозяина, которой тот упирался в землю. — Рири, солнышко, я боюсь, она занята. Ей нужно строить гнездо. Мальчик вздыхает как-то очень по-взрослому и аккуратно пересыпает семена. Завтра он вернётся к своему занятию. Анри всё в чём-то такой же упрямец, как и отец. Шарля любовь сына к пернатым и радует, и забавляет. Растёт в семье орнитолог, а то всё сплошные бездари: то вояки, то театралы, то дипломаты, то игроки. Анри садится к отцу на кушетку и приваливается к тому всем телом, обнимает поперёк живота. Ему тоже лениво, и он слегка расстроен неудачей. Впрочем, несильно. В саду особняка на улице Гиацинтов есть прирученный дрозд, два кота, кролик и, конечно же, Иу — чудесный чёрный дог, который ходил за своим хозяином по пятам, а теперь свернулся калачиком под кушеткой. Шарль ласково прошёлся по чёрным кудрям. Сын у него загляденье, настоящий де`Кавени. Крупные карие глаза, вороные кудри, несколько пухлые губы и прямой острый нос. Вырастет — будет точной копией прадеда, ибо уже сейчас тянется к солнцу и явно перерастёт отца. — Рири, ты можешь мне пообещать одну вещь? Мальчик напрягается всем телом, вжимается в отцовский бок и при этом отрицательно мотает головой. — Нет, даа. Я всё равно его побью в следующий раз. Пусть только тронет рыбок. — Я не прошу тебя не драться. Но некоторые конфликты можно решать и другим путём. — Жере — дурак. Он по-другому не понимает. Максималистичная детская уверенность. И всё бы ничего, и Шарля бы не волновала драчливость сына (ему ли заикаться о драчливости?), если бы не одно но. Анри не просто дерётся со всеми мальчишками, он делает это жёстко, агрессивно и сильно. У него нет друзей, а животных ему жаль куда больше, чем людей или соплеменников. Сначала это не казалось проблемой, а потом он вывихнул неприятелю руку. В другой раз сломал. Графу не хотелось бы, чтобы однажды детская драка закончилась смертью. — Рири, кулаками ты в него мозги не вобьёшь. — Дедушка нажаловался? Вообще, Регар де`Кавени для Анри прадедушка, но сам инарэ эту приставку не выносит и ворчит, что не так уж и стар. И да, получить выволочку от других родственников Анри не так зазорно, как от отца, который и не поругает-то толком, и голоса не повысит, но смотреть будет слишком уж выразительно, хоть под землю проваливайся. — Нажаловаться можешь ты, а дедушка доводит до моего сведения, что у меня растёт волчонок. Анри, я не могу тебя окружить одними девочками. Тебе придётся иметь дело с мужчинами и терпеть их, даже если они дураки, а таких, родной мой, большинство. К девочкам маленький инарэ и впрямь терпелив. По части противоположного пола у него удивительно здравые выводы: девчонки народ вздорный, иногда капризный, но слабый. Драться с ними нельзя, обзывать тоже и, вообще, всегда можно уйти, если они начинают слишком уж задирать. Потом же первыми мирятся. Ещё бы! Ручной дрозд есть ведь только у него. А ещё есть Виржи, маленькая Виржиния, которая никогда не дерзит, любит животных и с удовольствием лазает по сомнительным оврагам, деревьям и кустам, не заботясь о том, что её хорошенькое платье будет испачкано. Анри её за это очень уважает и милостиво прощает то, что она быстро устаёт, иногда хнычет и уж очень слушается старших. Анри хмурится и молчит. Ну точно волчонок. — Пойдёшь домой или останешься у дедушки? — Пойду. Мальчик встаёт легко и суетно, Шарль неспешно и плавно. Огромный дог лижет ему руки и виляет хвостом. Иу — подарок Дарсии. Тот откуда-то притащил весьмилетнему Анри полудохлого щенка. Граф чуть не прибил супруга на месте: слишком жестоко было давать мальчику надежду — собаку, которая так и не вырастет, умрёт через несколько часов, а в лучшем случае дней. Щенок не умер. Маленький инарэ выкармливал его и грел, кажется, даже спал с ним и давал грызть себе пальцы, ибо щенок был ещё слепой, совершенно беспомощный и его ещё рано было отрывать от матери. Анри это не смущало. Он выращивал себе метрового друга, ласкового как телёнок со всеми домашними и безжалостного с чужими. У Иу были чудесные зубы. Большие и крепкие, разорвавшие горло человеку, который в бедном районе позарился на глупого маленького детёныша ненавистных инарэ. Урок из ситуации извлекли все. Анри уяснил, что, если папа говорит «нельзя», — значит, нельзя, ибо ему всё же виднее. Шарль выяснил, что сын у него мало того что упрямый, так ещё и очень себе на уме, и ему ничего не стоит ускользнуть даже от бдительного дедушки Вие, если что-то взбредёт в эту чудесную кудрявую головку. — Диэрэ, мы пошли. Регар де`Кавени молча выходит на крыльцо, подпирает плечом косяк и раскуривает трубку. Судя по тому, что мундштук у неё тонкий, трубку эту он отобрал у супруги. Леди Агнесса куда эмоциональнее мужа, который провожает гостей всегда молча да и в принципе говорит так мало и так неохотно, что глубокий хриплый голос плохо сочетается с ним, вечно сорокапятилетним. Бабушка спускается с крыльца к внуку и правнуку, нежно проводит по щеке Шарля рукой и прижимает к себе Анри. Тот не охотник до ласк, но стоически терпит и вежливо прощается с родственниками на старом наречии. Особняк в районе Старых садов отец и сын покидают неспешно. Граф смотрит на тёмное здание в окружении фруктовых деревьев с чувством ностальгии, и его накрывают воспоминания о примирении. Десять лет назад, за несколько месяцев до рождения Анри, Шарль пришёл сюда без приглашения с одной единственной целью — помириться. Встретили его довольно холодно, впрочем, удивляться не приходилось. Бывший дипломат всегда был сдержан, хотя это обстоятельство плохо вязалось с его огненным даром. Он помнил размолвку с сыновьями, до сих пор не простил их, и, наверное, то был один из немногих случаев, когда Холодная Голова всея Виеста по-настоящему вспылил. Хотя свою невестку он любил. Та несколько лет безуспешно билась над вопросом воссоединения семьи, но, увы, так и не преуспела. Шарль деда помнил не очень-то хорошо, они виделись нечасто и всегда чуть ли не тайком. Бабушка примирилась бы охотно, но быстро сникла под напором супруга. Всегда было удивительно, как эта женщина, которую до сих пор побаивается добрая половина правительства, так уступчива во всех вопросах с мужем. Впрочем, гнев сошёл на милость, когда Шарль предупредительно расставил все акценты по местам. Он не нуждался в содержании и поддержке. Ему нужен был опекун над сыном в случае его, Шарля, преждевременной смерти и доверенное лицо, управляющее землями до совершеннолетия Анри. На этом обеде был и дядя Адэр. Граф с удивлением осознал, что больше не сердится. Пропала мальчишеская привычка искать виноватых и делать их центром своей беды. Теперь есть только ситуация и пути её решения. Правда, когда встал вопрос об опекунстве, Шарль рыкнул на заикнувшегося было родственника с неожиданной злостью. — Никогда. Уж лучше Дарсии, но не вам. Ан нет, одна персона у него таки бережно лелеялась в списках нон грата. Драгоценный Глава Синей партии, и что было с ним делать, все так же оставалось неразрешимым вопросом. Шарль любезно приподнял шляпу перед четой знакомых на противоположной стороне улицы, Анри склонил голову. Вообще-то небрежно, но граф не стал ругать сына. Это было бесполезно. Через молодость и неопытность того, как дерево сквозь лак, проступали родовые черты. Гордыня. Непокорность. Нежелание гнуть перед кем бы то ни было голову. И кое-что новенькое: абсолютная уверенность в своих силах. Старый перечник, как обычно, был прав: Анри — копия своего прапрадеда. Того и гляди отхватит кусок чужих земель для родного государства, а потом вдрызг разругается с Князем. Это он, пожалуй, может. Будущая гордость и проблема Виеста с восторгом смотрела на каменных львов, держащих в зубах опоры моста. Анри погладил ближайшего по морде и потрогал оскаленные клыки. — Маленькие. — Что? — Маленькие, даа. Клыки. — По-моему, соразмерные его росту. Анри улыбнулся так, как частенько улыбался Рауль — мягко и при этом мудро. Такое ощущение, что в Реере есть тайный орден «Всезнающей улыбки» и что эти двое там состоят. — У тебя больше. Озадачив отца, дитя счастливо умчалось вперёд. «Рау, извини, если отвлекаю, что не так с моими клыками?» «А что с ними не так?» «Они у меня разве крупнее, чем нужно?» «Смотря какие, но вообще-то да. Извини, я немного занят». Ощущение чужого сознания схлынуло. Маан, ещё один заговорщик. «Смотря какие». У него что, зубы в три ряда? «Шарль, где тебя носит?» «И тебе всего доброго, Дар». «У нас в гостях твой друг и твоё Солнце, посему, радость моя и отрада, я уповаю на то, что ты появишься в течение ближайших двадцати минут». «А иначе на твоём счету будет двое убитых рыжих?» «Не смешно». На контрасте с тёплой глубиной и полумраком сознания Господина Рееры, ощущение от беседы с супругом было другим. Не такая уж глубина, но всё же менее приятно, светло, но как-то промозгло. Кажется, тот обиделся, впрочем, не страшно. — Рири, ты не против омнибуса? — Нет, — мальчик в четыре прыжка оказался рядом. — Ты придёшь вечером? — Постараюсь. Анри очень серьёзно кивнул и пошёл рядом, больше не отходя от родителя. В омнибусе сел у окна, разглядывая проходящих мимо, Шарль его очень хорошо понимал. За окном было интересно и не душно, как в железной консервной банке, по счастью, полупустой. Иу сидел рядом с хозяевами, доброжелательно посматривая на даму в кремовом платье и наверняка мечтая стать на него лапами и вызвать весёлый переполох. В дом на улице Гиацинтов Шарль заходить не стал. Он только проследил за тем, чтобы на порог вышел дворецкий, и после в щель закрывающейся двери увидел, как Анри снимает широкополую шляпу и стягивает перчатки выше локтей. В особняке на площади Семи Певчих граф столкнулся с супругом в коридоре, недалеко от гостевого зала. — Ты три часа без меня прожить не можешь? — Могу, но не в обществе твоего друга и протеже. И вообще, я опаздываю на встречу, но не могу же я их выгнать? Шарль возвёл очи горе. Нашёл проблему. Потом зацепился взглядом за шейный платок Главы и со вздохом решительно за него ухватился. — Скользящий узел. Двадцать лет скользящий узел, это же ужас. Глава, которого в прямом смысле чуть не придушили, вытянул шею и нахмурился, но манипуляциям не мешал. — Уж лучше скользящий узел, чем твои эти многослойные выверты. — Чем тебе «пион» не угодил? А, молчи. Знаю я твои ответы, — Шарль ловко поддел шёлковую петельку, расправляя узел и платок. — Всё, иди. Ей-ей, даже если в столицу явится кто-нибудь лет тридцать не вылезавший из деревни, он без агиток поймёт, что вы консерваторы, ему достаточно будет посмотреть на тебя. — Ну не все же бегут впереди паровоза. Того и гляди он на вас наедет. — Зато мы его обгоняем, а не бежим за ним с тяжеленным ненужным чемоданом, хватаясь за поручни. — Мы никого не догоняем, а вполне себе едем первым классом. Шарль только фыркнул. — Да ради Маан, кто я такой: рушить чужие иллюзии. Судя по довольной улыбке Этелберта, он метафоричный диалог двух инарэ слышал. — А ты на него очень хорошо влияешь. — Я на Дара? Не смеши, Эт. — Нет, правда, лет восемь назад он бы не предложил нам чая, а годиков этак шестнадцать назад вряд ли даже пустил на порог. А теперь чай, светские беседы и даже вежливые вопросы Жулю. Я боялся, у меня челюсть упадёт. — Ну не надо делать из моего мужа непонято что. Вежливости у него всё же не отнять, а Жуль далеко не первый в списке того, с чем он вынужден мириться. Итак, — Шарль легко сел в кресло напротив гостей и закинул ногу на ногу. — С чем пожаловали? — А просто так ты нам не рад? — Ну что ты, Эт. Но я вижу лукавых бесят в зелени глаз зовущей. Солист только мягко улыбнулся, однако зелёные глаза стали ещё хитрей. — Фьери, у нас с инэ Этелбертом для вас несколько новостей и предложение с моей стороны. Шарль кивнул и откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать, хотя по большей части просто «глаза кормил», любуясь игрой косых лучей в медных кудрях, спадавших ниже плеч, матовым сиянием белой здоровой кожи, которую весной и летом высыпает веснушками, и тонким запахом чистой рубашки и тела. Жуль всё же клад, и не только из-за голоса, но и из-за характера — вредного, но верного. Взросление и отсутствие изматывающей работы сказались благотворно: молодой мужчина вытянулся, приобрёл сбитую конституцию, голос его не пропал и только развился. Первое время Шарль бывал на каждой постановке и с удовольствием слушал и смотрел. Актёр из бывшего сталелитейщика вышел не самый лучший, но и не худший, однако голос был всё же чудесен. На первых порах его старательно задвигали на второй план. Шарлю пришлось попортить себе достаточно крови, чтобы пропихнуть протеже на самый верх, но игра стоила свеч. Даже Рауль одобрил, а это уже немало, с его-то жизненным опытом. За все задержки, тычки, препоны и остальное граф отыгрался позже. Выбив себе право диктовать цены на ложи знати, он избранным образом их «задрал», но не сразу, а только после тонкого и долгого расчёта. Жуль ведь был пресимпатичненький. А инары не уступают сильному полу в желании заполучить на ночь-две «певчую птичку» или хотя бы на неё полюбоваться. Платят за любование они из карманов мужей и не очень-то смотрят, сколько оттуда берут. Впрочем, графу было важно, чтобы эти самые мужья ранее мешали его солисту. До неженатых счастливчиков он дотянулся по-другому. Со сцен стремительно стали пропадать красивые, но бесталанные. Тихая и культурная закулисная война в среде искусства стала разорять и подтачивать участников. Выигрывали только двое: рыжий бас и его покровитель, вечно находящийся где-то рядом и в тени, но мастерски подбрасывающий углей в топку парового котла, и так грозившего взорваться. Уже этого Рауль не одобрял, но Шарль дорвался до большой игры. Былое общение в кругах корифеев искусства позволило давить на слабые места, распускать шепотки. Слухи — всё же страшный ресурс, особенно в умелых руках. — Для начала о театре. Буду откровенен, мне не нравится здание у Канала Цветов, — управляющий банком взял со стола чашку чая, немного отпил и поставил на блюдце, изящно держа фарфоровую композицию на весу. — В него придётся много вкладывать. Фасад ещё ничего, но внутри — это тихий ужас. — Оно запущено, это правда. Но более выгодного положения не придумать. Эт, мне нужен этот театр, и я готов в него вложиться. — Тебе мало солиста с твоим тавро, ты хочешь целый театр под сенью витых рогов? — Ты имеешь что-то против шэрэ на моем именном знаке? — Я ценю твою иронию и готов финансировать твою задумку, но не понимаю, зачем тебе это. Из любви к искусству? Шарль вздохнул и проникновенно посмотрел на Жуля. Но бас нимало не стеснялся того вопроса, который будет поднят. Они давным-давно его обговорили и пришли к согласию. — Деньги, Эт. Увы, деньги. На всём можно заработать, и лучше всего это получается в тех отраслях, в которых хоть что-то смыслишь. Ты хоть примерно представляешь, сколько я зарабатываю на Жуле? Управляющий посмотрел на солиста. Он опасался, что человека заденет такая постановка вопроса. Не тут-то было, тот только осклабился на зависть некоторым инарэ. — А ты об этом знаешь? — Разумеется. Моя доля от прибыли составляет три восьмых. Мой дом вы видели, инэ. Я думаю, вы легко посчитаете, с каким доходом я могу себе такое позволить. Глаза управляющего округлились. — Шарло… — Что, мой хороший? Я вырос из котёнка в расчётливую гадину? Я знаю. И мне нужен театр. И акции винных заводов, которые я у тебя просил. Взгляд из удивлённого стал несколько… напуганным. Шарль только хмыкнул: косо, невесело и неприятно. — Ладно, оставим это. Жуль, у тебя было предложение. — Это не совсем предложение. Вы слышали о Неприкаянном Милле? — Это тот несчастный, которого никуда не берут? Сам не видел, но говорят, играет неплохо. — Я видел, и не только я. Весь театр признаёт его талант. Есть только одно но. Он инарэ. Смоляные брови поползли вверх. — Ты шутишь. — Отнюдь. Миллиган Оррети преступил ваши правила касательно унизительной работы. Он хочет играть и к тому же запальчиво молод. Мне, конечно, странно говорить об инарэ, который старше меня, что он молод, но временные рамки наших народов всё же сильно разнятся. — Ты говорил с ним? — Да. — О моём покровительстве? — Как можно! Вы могли не согласиться. Нет, мы говорили на общие темы. Он бедствует, и мне это не совсем понятно… Впрочем, я вообще последнее время мало что понимаю, вы так выворачиваете мою реальность, что я того и гляди потеряюсь. — Потерянный ты мой, тебе что, плохо? — Нет. Это и настораживает. Шарль закатил глаза. — Люди. — Инарэ, — в тон покровителю протянул Жуль. В чём-то Дарсия был прав: люди в обществе Шарля наглели, но ему это нравилось. — Ладно, а напишу вам адрес и пойду, у меня ещё репетиция впереди. — Иди, репетируй. Только не совращай мимоходом никого, я уже устал держать барьер между тобой и инарами. Бас фыркнул. — Нужен я им больно… Рыжий солист ушёл, а Шарль ещё некоторое время вертел карточку. — А ведь нужен, к сожалению… Нос бы, что ли, сломал… — Ты думаешь, это исправит его смазливость? Скорей уж он станет только привлекательнее в глазах прекрасного пола. Боевая рана, как-никак. А то ты думаешь, почему девушки вешаются на военных? — И всё же я надеюсь, последний припев фривольной песни, на которую ты намекаешь, это не про Жуля. Этелберт покаянно опустил глаза. — Да воздастся праведникам за веру их.***
— И, кроме того, делегация из Аркары. — Они-то тебе чем не угодили? — А кто ими, по-твоему, будет заниматься? — Ну явно не Глава синей партии! Дарсия провёл рукой по волосам, приглаживая, успокаиваясь и переводя дыхание. — Не самолично, но когда приезжают делегации, то парламент некоторое время стоит на ушах и занимается чем угодно, только не вопросами благоустройства страны, понимаешь? Шарль серьёзно кивнул и поёжился. Обнажённому телу было все же прохладно, несмотря на по-летнему тёплую ночь. — Потраченное время можно использовать на то, чтобы подтвердить теоретические выводы реальными цифрами. Засади своих инарэ за работу, и пусть высчитывают реальную ситуацию на фабриках, раз ты так хватаешься за этот проект. А посольством занимайся сам с несколькими приближенными. — Если бы всё было так просто. Есть же учёт… — Так отправь их в отпуск! По документам. Вообще, кто из нас сделал карьеру в политике, ты или я? Синеглазый инарэ смотрел на супруга долго и как-то странно, слишком вдумчиво и плавно перетекал из сидячего положения в лежачее, устроившись на боку и подперев голову рукой. — Смотрю я на тебя и невольно прихожу к выводу, что была бы ваша кампания поприличней и хоть в половину такой же сообразительной, как ты, у вас, может, и был бы шанс выбиться в парламент. — Сочту это за комплимент. — И правильно сделаешь. Что с твоим рисунком? Дарсия как-то раньше не интересовался цветом ильве у супруга, но все течёт и меняется, и появляются новые привычки и обычаи. В том числе и сидеть или полулежать по ночам на кровати и говорить. Началась эта традиция случайно, просто в какой-то момент взвинченного Главу прорвало и он почти нажаловался, какие кругом идиоты. Шарль любезно согласился и предложил решение. Потом ещё раз… И ещё… А в какой-то момент супруги пришли к мнению, что говорить по ночам и без одежды удобнее. Последнее не то чтобы обязательно, но как-то в процессе так выходило… Теперь вот брачная вязь. Сдалась она ему, право слово, ну серая и серая… — Ничего. Он в полном порядке. — Ты настолько равнодушен к моей персоне? — Нет. Дарсия аккуратно взял руку супруга и приблизил к себе, проходясь по рисунку большим пальцем. — Красивая. Сложная, крикливая, но красивая и идёт тебе. — Дар, ты ничем не ударялся? Я за месяц слышу от тебя меньше приятного, чем за этот день, тысяча извинений, ночь. — Я ничем не ударялся, я всего-то подтверждаю очевидное: у меня умный и красивый муж. И соболиные брови в который раз за день поползли было вверх, но быстро вернулись на место и чуть не столкнулись на переносице, ибо Дарсия проникновенно и со вкусом покрывал нежными поцелуями предплечье графа, поднимаясь по руке всё выше. — Эк тебя пробрало-то… Шарля бесцеремонно заткнули и повалили на кровать. — Молчи, ради всего святого… Рот можешь не закрывать, но не язви… Несмотря на нежности и мягкий голубой взор лорда, Шарль ожидаемо вскинулся и вспылил. — О, спасибо! Я могу рот не закрывать!.. — Да помолчи же ты... Глава предусмотрительно прекратил пререкания, беспрестанно занимая чужой, слишком колкий язык. Шарль, сопротивлявшийся из вредности и для проформы, охотно «поплыл» под чужим напором. Всего на долю секунды его насторожило только одно — слишком светлые глаза супруга. Цвета утреннего неба, а не зимней ночи, но этот вопрос вполне мог подождать. Утром, начавшимся ближе к полудню, никакой голубизны не было и в помине. Чистейшая синева разливалась по радужке, и граф бы в ней утонул, но у него был впереди насыщенный день, а супруг вроде бы не обладал пристрастием пропадать неожиданно и навсегда, и этот вопрос можно было разобрать позже.***
— Кого вижу я на нашем скромном собрании! Господин Глава явил свой светлый лик нашему сообществу! Дамиен пыхтит трубкой, как паровоз, того и гляди издаст прощальный гудок и отбудет. Шарль его юмора и радостного настроения не готов разделить. Он хмуро бросает на стол последние донесения и не садится, падает в кресло во главе стола в доме капитана личной гвардии Князя. — Явил. Более того, я почти в бешенстве. Если это, — небрежный кивок на отчёты, — и есть результаты наших трудов, то в этом году нам делать на выборах нечего. — Эх, нет тут Ирэна. Вот уж у кого был энтузиазм по части того, чтобы выдвигать партию. — Давай напомню тебе, мой забывчивый друг, не ты сместил его и взыскал с меня долг? Дамиен прилежно склонил голову и приложил руку к сердцу. — Надо сказать, я о том ничуть не сожалею. Шарля не то чтобы насильно впихнули на должность Главы, но он спокойно относился ко вторым ролям, не претендуя на главную. Когда в партии произошёл раскол, граф как-то сразу оказался в оппозиции к Ирэну, осуждая его методы и излишнюю самоуверенность. Тот во многом полагался на умение преподнести идею, а не на реальные показатели. Конечно, в парламенте любили почесать языки (спасибо Дарсии за невольное информирование), но сам Шарль бы против такого метода. Он в любом споре любил весомые аргументы, подкреплённые чем-то кроме патетики. Дамиен разрыв поддержал, более того, сразу же нашёл нового Главу и в пух и перья разругался с бывшим начальником, не сдержавшим такого предательства. Конечно, часть былого коллектива ушла, но подавляющее большинство осталось, и чёткий план действий импонировал им больше былых уверений и голословных надежд. Девять лет под новым главенством, ни одной заявки на выборы, происходившие это время. Тишина и деятельность, деятельность и тишина. Графа Крови любили далеко не все, управленцем тот оказался жёстким, некоторые даже роптали, что людей господин Глава любит куда как больше, чем сородичей. Вот только людей не было в составе партии, были инарэ, которые быстро теряли должности, доверие и членство, если их проволочки и неисполнительность дорого обходились общему делу. Шарль не тешил себя надеждами — он не лучше супруга. Главу Синей партии подчинённые не любили, как и не любят его, хотя у Дарсии есть ещё его происхождение, которое как рыбья кость в горле у всего правительства Рееры. И да, он просто умница. Просто молодец с этим чёртовым браком, который обеспечил ему богатство и супруга из ветки Старой Крови. — Нет, это не всё! Китти спешит к столу, шурша юбками. Вообще, она их ненавидит, но смелости надеть штаны ей не достаёт. Виест всё же не Земля Отцов Основателей, тут девушки будут носить платья и корсеты ещё очень долго… И почему эта страна так не любит Дарсию? Идеальный консервативный правитель консервативного государства. — Смотри, это свежие, а это задержавшиеся. Тебе понравится. Девушка довольно улыбалась. Ей нравилось заниматься такими важными общественными делами, да ещё и в компании, признающей её качества, а потом уже думающей о том, какого она там пола. Хотя придерживал дверь, подвигал стул, принимал и накидывал пальто Шарль и остальные мужчины с завидным постоянством и исправностью. Граф просматривал бумаги и всё больше хмурился. Китти сникла. — Что-то не так? — Всё отлично. У нас очень много работы, господа. Приезжает делегация из Аркары. Нужно досконально изучить те же объекты, что и Синяя партия. Все их наработки я потом принесу. Но рыть нужно хорошо! Действительно хорошо! Как в деле с винными заводами. И ещё… Шарль напряженно раздавал указания, планировал, записывал, иногда ругался, но держал процесс под контролем. Дамиен только выпускал клубы дыма, поглядывая на своего Главу. Позже, когда все разойдутся и будет выпит фужер красного вина на прощание, капитан пристально посмотрит на графа. — Как ты на это решился? Нет, право, когда Дарсия поймёт, что ты будешь бить по его партии изнутри, на основе их проколов, незримых для других… — Какая разница? Тебя волнует моя моральная составляющая? Напрасно… — Он твой супруг. Как можно видеть врага… — Можно. Можно больше двадцати лет делить с ним ложе. Не лезь в это, не твоя забота. — Может, и не моя, но ты муштруешь наш состав, ты хочешь идеала, а его не бывает и все прокалываются… — Значит, мы не будем. Шарль сцепил зубы и уже в дверях наклонил шляпу. О, Дамиен знал этот жест. Равносильно тому, что баран наклоняет голову и выставляет рога. Упрямец. — Готовься. Мы баллотируемся в этом году. И мне плевать, кто будет стоять у меня на пути.***
— Ты делаешь большую глупость, моё сокровище, но кто я такой тебя останавливать? Рауль провёл рукой по спине Шарля, но пальцы соскользнули, и конечность лениво упала на простынь. Господину Рееры было слишком хорошо и сыто даже для нежностей. Шарль же с удовольствием выводил на широкой груди узоры. Порой так же лениво целовал предмет своего хорошего настроения то в губы, то в шею. — Ты один из немногих, кого я послушаюсь, радость моя. Если бы ты знал, как я тебя люблю, то ворчал бы меньше. — Физически или морально? Тычок под рёбра палача только смешит. — И это всё, что ты можешь после стольких лет моих измывательств над тобой? — Ах, ты так?.. Руки любовнику Шарль заламывает в шутку, с восторженным блеском в глазах. В шутку получает пяткой в живот. Рауль всегда бьёт в полную силу, не жалея и не нежничая, но граф не сердится. Господин Рееры никогда не бьёт именно ради боли, но его жёсткая методика чрезвычайно эффективна: больно — отражай, уворачивайся или терпи, не выпуская противника из вида. Шарль умеет всё это и даже больше. Потасовки, несмотря на шуточность, всегда болезненны, но это не мешает обоим инарэ ими упиваться. В промежутке между ударами несколько пухлые губы накрывают узкие, и всякое сопротивление сходит на нет. Одно плохо: по комнате летят перья из разорванной подушки, а завитое великолепие Господина Рееры больше похоже на воронье гнездо. — Подушек на тебя не напасёшься… — Да эта первая, павшая невольной жертвой! Чёрная бровь изгибается идеальным полукружием. У Шарля так никогда не получается. — Как твои драгоценные поживают? — Хорошо. Ещё раз спасибо за беседу с Анри. — Не за что, но надеюсь, ты понимаешь, что вопрос не исчерпан и что ты ничего не сделаешь в этой ситуации. Шарль хмурится. — Что-то сделать можно всегда. — Нет, Шарло. Не в случае, когда смерть целует в лоб своего наместника. Убивать — тоже талант. — Мой сын не будет… — Твой любовник — наместник смерти, и он не выбирал этот путь. Есть вещи, которые вершатся без нашего согласия. — Сомневаюсь, что ты душил своих оппонентов. Рауль спокойно и несколько равнодушно пожал плечами. — Я, в принципе, был поспокойнее. Душил… Подумаешь, не убил же… — Ладно, оставим, ты не мастак рассуждать о детях. Теперь уже Господин Рееры дарит свою необычайную улыбку и нежно проводит по скуле любовника. — Ну извини. Я всегда говорил, что отец и наставник из меня не очень. — А то, что я затеял, правда глупость? — Да нет. Ты сдюжишь. Серые глаза становятся удивительно серьёзными и почему-то печальными. — Ты очень изменился, Шарло. Вырос. Осталась самая малость — последняя инициация. Из тебя вышел чудесный цветок. Шарль, как кошка, потёрся щекой и широкую ладонь любовника и поцеловал её в центр, касаясь губами линии жизни. — Рау, если бы ты знал, как я тебя люблю… Мудрая и грустная улыбка в ответ. Всевидящая и всезнающая, и краткий поцелуй в губы. — Я тебя тоже, моя радость. Вие…***
Записку принесли с утра. Ксан предупредительно принёс её Шарлю на серебряном подносе в кабинет. — Инэ спустится на чай или вам принести сюда? — Дарсия дома? — У нерти выходной. Шарль отложил бумаги и взял записку с подноса. «Буду у Вас в два часа пополудни. Если будете отсутствовать — известите меня. Д.» Рядом с одиноким инициалом стояла золотистая закорючка. Сильно стилизованная золотая кобра — именной знак лорда Дешэма. За чаем граф нервничал. Вечно шестнадцатилетнее чудовище раньше не оказывало дружеских визитов, хотя относилось вроде бы неплохо. — Что-то не так? Ты какой-то скованный. — Нет, всё нормально. Как продвигается ваш проект? — Да никак. Поскорее бы убралась эта делегация, чёрт бы их побрал. Ксан вошёл с полупоклоном и обратился к Шарлю: — Инэ, пришёл лорд Дешэм, куда его проводить? — В зелёный кабинет, пожалуйста. Шарль поднялся, а лорд вопросительно поднял бровь. — Он просил о встрече. Не мог же я отказать? Оказавшись в кабинете, граф пожалел, что попросил проводить гостя сюда. Он и так нервничал, а в этом самом кабинете инэ Имон, управляющий Дарсии, обычно занимался тем, что сводил счета, и, хотя экономика его земель выправилась, самой процедуры Шарль побаивался, как и двадцать лет назад. — Здравствуй, Шарль. Тот, только что не подпрыгнув, резко повернулся к вошедшему да так и замер. — Извини, если напугал. И что написал. Я сейчас не в состоянии пользоваться гулкой речью. Инарэ был подавлен и разбит, его золотые глаза сильно потемнели, а уголки губ гнулись книзу, хотя обычно изображали насмешливую ухмылку. — Ты же ещё не знаешь? — О чём? Вышло хрипло. Горло словно бы сдавили. Шарль только теперь увидел розу в руках лорда. Иссиня-чёрную. Граф инстинктивно отшагнул от страшного цветка, а потом ещё раз, когда этот цветок неумолимо к нему потянулся. Вернее, его протянули. — Я сам вызвался тебе сообщить. Марсель в одиночку не справляется, да и не был с тобой так хорошо знаком, чтобы посылать стороннее лицо и ты бы понял. Писать он сейчас не в состоянии и вообще в прострации. Похороны в малом некрополе в четверг. Попрощаться сможешь в любое время в течение дня. Отвратительный благоуханный цветок занимал собой уже полмира и продолжал расти. Шарль почти не слышал слов лорда, он вообще ничего не слышал. Его словно оглушили и ослепили. Голова тяжелела, а взгляд плыл. Он никак не мог понять почему, а лёгкие ему словно сжал спазм. Он не сделал ни вдоха с того момента, как увидел этот чёртов цветок. — Он умер очень легко и быстро. Просто уснул и не проснулся. Я знаю, вы в последнее время особенно сблизились. В общем-то, ему не стоило так напрягаться с поездками и… Шарль не позвал. Заорал как только мог, всем сердцем желая одного — дотянуться. «Рауль! Рау!» Отклика не было. Не было дискомфорта, какой бывает при попытке общения с тем, кто далеко. Была пустота и тишина в эфире. Абсолютная тишина. — Шарль! Лорд Дешэм не сделал и попытки, а Дарсия, заметивший падение в зазор двери, к которой подходил, чтобы удостовериться, что с супругом всё нормально, просто не успел. Шарль упал в обморок, при падении ударившись виском об угол стола.