Искры на закате

Слэш
NC-17
В процессе
302
автор
Shangrilla бета
Размер:
планируется Макси, написано 556 страниц, 39 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
302 Нравится 418 Отзывы 195 В сборник Скачать

Глава 17. Асфодель (2)

Настройки текста

Всё можно пережить, кроме смерти, и люди всё вам готовы простить, кроме незапятнанной репутации. Оскар Уайльд

       Ты ступаешь по скользкому краю        В неизвестность грядущего дня,        Из возможных дорог выбирая        Ту, что верно минует меня.        Отпускаю тебя на рассвете        В откровенье ночного пути.        Вопреки клевете и наветам        Пусть душа твоя к цели летит!        Felidae «Отпуская тебя»        В чёрных розах в общем-то нет ничего плохого. Это всего лишь жест вежливости, старинная манера приглашения, использующаяся вместо карточек и тому подобного. Розой можно вызвать на дуэль, а можно на свадьбу, тут главное — кто прислал цветок с какими словами. И в чёрном цвете тоже нет ничего дурного. Чёрный — цвет жизни и нового начала (ну не зря же подвенечные наряды черны?), да и вообще чёрный — цвет инарэ, так уж сложилось и ничего с этим не поделать.        И не было в чёрной розе ничего страшного. Не было, да только это, по сути, совершенно неважно…        Шарль поправил выбившийся из общей композиции букета цветок. Белые волнистые лилии. Цветы смерти. Асфодели.        Раулю всегда шли лилии, это были его цветы. В них те же утончённость, манерность, изящество и аристократизм, выверенность каждой линии. Четыре белых цветка. Люди приносят цветы своим покойникам как-то странно: то ли чётное, то ли нечётное количество, а у инарэ есть лимит, который не нарушишь. Он не мог принести больше четырёх, все же не часть семьи, он вообще непонятно что: ни друг, ни любовник. Друзья не спят друг с другом, любовники не вываливают проблемы, не дискутируют и не так уж и переживают, если это, конечно, любовники в правильном понимании — объединённые потребностью тела, а не связанные каким-то болезненным духовным родством двух замученных и изголодавшихся по теплу душ.        Граф с еле слышимым вздохом откинулся на каменную кладку стены. Он сидел в одной из многочисленных ниш некрополя. В метре над головой была глазница узкого окна. Классическое прямоугольное здание с множеством колон по фасаду и такими вот арочками для ожидающих своей очереди на прощание. Марсель всё же правильно решил. Малый некрополь на отшибе столицы, в тишине и рядом с вересковыми полями, которые теперь цветут. Шарль как раз шёл через одно такое. Раулю бы понравилось.        К горлу подступил ком. Граф закрыл глаза, сглатывая вязкую и горькую слюну. Он не ел и не пил со вчерашнего вечера. В горло ничего не лезло, даже воды было не выпить. Слёзы также не шли. Это был прямо-таки какой-то заговор: у всех приглашённых лихорадочно блестели глаза, но слёзы не лились. Только потом, после прощания, когда они выходили из сердца этого Дома Скорби, наговорившись с бывшим Господином Рееры.        Шарль повернул подаренное кольцо камнем вниз. Незачем окружающим видеть такой примечательный перстень, он слишком долго украшал другие пальцы и его наверняка все помнили.       — Вы забыли.        Шарль вздрогнул и повернулся на голос, но первой всё равно заметил протянутую лилию, а уже потом «дарителя».        Марсель де`Сарэ был не очень-то похож на отца. Возможно, потому, что густые прямые волосы не вил, а последнее время ещё и стал коротко стричь, на военный манер. Глаза у него были зелёные, а вовсе не серые, руки не столь утонченные, да и очаровательной родинки над узкими губами не было и в помине. Единственное явственно отцовское — это просто-таки физическая атмосфера спокойствия и непоколебимости, разливающаяся вокруг нынешнего Господина Рееры. Столице, конечно, нужен такой оплот спокойствия, вот только под ноги Раулю этот город вполне мог лечь, а Марселю… Марсель не был отцом — и этим всё сказано.       — Извините?..       — Вы забыли ещё один цветок, — Марсель только что не всучил его графу. — Их должно быть пять, а у вас четыре.       — Но я вовсе не…        Господин Рееры посмотрел на Шарля с молчаливой укоризной. Уже отходя, он полуобернулся. Взгляд этот был долог и проникновенен.       — Переверните камень. Если он подарил вам это кольцо, значит, вы имеете право носить его в открытую.       — Да, я… Марсель!        Шарль сам удивился тому, как стремительно вскочил на ноги, но всё же не подошёл. Странно было лезть с утешениями к тому, кто значительно старше и, судя по всему, не сильно опечален.       — Я не выказал вам соболезнований.       — Это излишнее, да у вас и не получится в должной мере. А из кольца сделайте печатку, раз так печётесь о его неузнаваемости. Что же до соболезнований… по-моему, это я должен вам их выразить.        Марсель сухо кивнул и удалился, оставив Шарля в смешанных чувствах и с неприятным осадком в душе. Правда, лилий у него теперь пять и одна дана ближайшим родственником, а это прямое право на прощание совсем другого уровня.        В противоположной стороне каменного коридора раздались неспешные шаги. Медленно и плавно выплыл в луч света Красный Жрец и чуть склонил голову с мягкой полуулыбкой.        «Инэ, ваша очередь».        Шарль расправил лилии и пошёл следом за провожатым. Алая накидка Красного Жреца текла по плитам, как поток крови. Забавно, если подумать, вопросами жизни и вопросами смерти занимаются одни и те же инарэ. Именно к Красным Жрецам идут с вопросами продолжения рода, именно они заведуют некрополями. Это в общем-то логично, если учесть, что первый раз диагностировал бесплодие как раз один из Красной братии. С тех пор они так и отдуваются за всех эскулапов, хотя методику передали давным давно, но инарэ такие инарэ… Из тысячелетия в тысячелетие передаётся какая-то маниакальная привязанность к первоисточнику. Та же песня и с некрополями, а впрочем… Кто ещё будет заниматься этими вопросами, как не кровотворцы?        Жрец аккуратно приоткрыл створки одной из узких дверей во внутренние покои. Некрополи представляли собой что-то на вроде здания в здании. Главный покой, он же внутренний, он же Последний Покой — это комната, в которую ведут несколько десятков дверей из внешнего коридора, где ожидают прощающиеся. Открывают эти двери только Жрецы, они же определяют очерёдность и каким-то невообразимым образом всегда знают, пусто во внутреннем покое или нет, хотя они не толпятся во внешнем коридоре и никаких списков у них нет.        Жрец текуче обернулся к графу, всё так же мягко улыбаясь немыми губами, перечёркнутыми алой полосой татуировки.        «Вы последний. Можете общаться сколько угодно, он отвёл вам больше всего времени».        Шарль шагнул внутрь с лёгкой тревогой. Отвёл? Он разве мог ещё что-то кому-то отвести? Хотя, конечно, мог, это же Рауль.        На самом деле Шарль попросту не верил, что Господин Рееры мог умереть. Не верил, выбирая асфодели, не верил, собираясь, не верил, даже спрыгивая с подножки экипажа и уже сидя под узким окном, ожидая очереди. Не мог он умереть, да ещё и так! Только не Рауль. И то, что он, Шарль, не может докричаться, что ему рвёт нутро, сердце, душу и сознание, — это всё мелочи и не по-настоящему. Разве же всё это может быть по-настоящему? Это так же немыслимо, как если бы солнце поменялось с луной местами. Это невообразимо.        Когда он только попытался это представить, осознать в полной мере, его накрыло так, как не накрывало даже после посещения «Золотых кущ». Там ничего из ряда вон не случилось. Подумаешь — умерли люди, подумаешь — насилие, подумаешь — семейная жизнь полетела в тартарары (то, чего не было, терять не страшно). Всё это уж точно не приводило к тому, что из апатии граф впал в состояние почти истерического хохота в комплекте с кровавыми слезами. О, как перепугался Дарсия! Ну ещё бы, когда и без того ненормальный супруг начинает хохотать, захлёбываясь в слезах, это кого хочешь напугает. А как трогательно его отпаивали успокоительным, ну просто умиление… Где он такой заботливый был двадцать лет? В ближайшем борделе?        В Последнем Покое светло и несколько пустынно. Сквозь стеклянный купол крыши пробивается свет. Неяркий и рассеянный, небо второй день затянуто тучами, но его вполне достаточно. Запах асфоделий намертво впитался в эти стены. Они видели слишком много прощальных церемоний, слишком часто их украшали цветы мертвецов.        У людей покойники лежат в гробах, запакованные, сжатые этим жалким, тесным пристанищем. Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом ходить негоже. У людей есть кладбища, они прячут своих мёртвых от солнца под землёй, у инарэ ничего этого нет: ни кладбищ, ни гробов, ни памятников. У людей нет своей веры, её отобрали сыновья и дочери ночи; хорошо, что оставили хотя бы погребальный обряд, посчитав его не таким уж принципиально важным.        Ложа Господина Рееры под цветами не видно. Он тонет в их белом душистом облаке, спокойный, прекрасный и чуть ли не счастливый, по крайней мере, тонкие губы под очаровательной родинкой полуулыбаются. Чёрные завитые локоны бесподобны в окружении лилий, а в ресницах запутались редкие косые лучи скупого в этот день солнца.        Шарль неуверенно касается руки любовника, и что-то обрывается в груди, потому что та тёплая, податливая и при этом неживая. Бархат кожи и её фарфоровая белизна всё те же, но голубоватые венки больше не несут в себе крови, а под рёбрами не слышится сердцебиения. Четыре лилии граф довольно небрежно кладёт вокруг, а пятую, лишнюю неожиданно подаренную, на грудь Господина Рееры, поражаясь, почему до сих пор на ней нет цветка. Это самая главная лилия, подношение прародительнице. Неужели Марсель забыл? Это ведь прерогатива наследника…        Кожа на скулах такая же тёплая, как и на руке. На мёртвого Рауль не походит совершенно. На спящего, но не на мёртвого.        Шарль подхватывает лежащего инарэ под шеей. Рауль всегда выгибался от этого жеста, охотно подставляя горло, но только теперь мышцы не напрягаются, а позвонки не образуют дугу. Голова чуть откидывается под собственной тяжестью, а не движимая волей заключённого в теле духа.       — Прекрати это, пожалуйста. Рау, это не смешно, слышишь?..        Шарль убирает руку, голова Господина Рееры занимает прежнее место, и только одна вороная прядка чуть изменяет своё положение. Граф, уже не стесняясь, аккуратно трясёт любовника за плечо. Умер? Что значит умер? От чего, скажите на милость? От старости? Это даже не смешно.       — Рауль, прекрати. Нашёл время впадать в спячку, все с ума сходят и разыгрывают твои похороны, а ты дрыхнешь. Рауль!        Крик замирает под потолком и словно гудит там. Горло сдавливает спазм, а на лилию и на белоснежное кружево рубашки на груди старшего инарэ падают капли крови. Странно… Он и не заметил, как полились слёзы.        Спазм отпустил, прорвавшись глухим неконтролируемым рыданием. Шутка затягивалась и всё больше походила на правду. Господин Рееры не спешил просыпаться, выходить из анабиоза или чего бы то ни было другого. Он мягко полуулыбался и ничего не видел. Шарль сжал тёплые и тонкие пальцы любовника.       — Совести у тебя нет… Как ты мог?.. Ты подумал, как я буду без тебя?..        Последнее замечание, конечно, эгоистично, но с чего он взял, что его жизнь только его? Она принадлежит Шарлю, Марселю и его сёстрам, лорду Дэшему и всем тем, кто пришёл прощаться. Это и их жизнь тоже, и уходить так резко, без предпосылок — вот это и есть настоящий эгоизм.        Граф плавно опустился на колени и положил тяжёлую голову на ложе лилий. Цветы, конечно, примнутся, но это последнее, что теперь волнует.        На улице начинает накрапывать дождь, хотя солнце иногда и пробивается. Шарль не мог бы сказать, сколько просидел подле Господина Рееры и что подвигло его подняться. Просто в какой-то момент слёзы закончились и почему-то стало удивительно пусто. По щекам бежали капли дождя, а в некрополе скрипели, закрываясь, двери. Все, кто приходил прощаться, стояли теперь под дождём под защитой зонтиков или полей шляпы. В здании тихо загудело. Если в небо и поднимался дымок, то его было или очень мало, или он был прозрачен и незаметен на фоне туч. Рядом с некрополем становилось всё жарче.        Стоящий рядом лорд Дэшем тяжело вздохнул. У него не было ни цилиндра, ни котелка — насколько Шарль знал, это вечно шестнадцатилетнее чудовище вообще не любило головные уборы. Теперь же, с мокрым золотом волос, несколько потрёпанный и несчастный, он выглядел старше и серьёзнее, без привычной смешливости.       — Вам будет его не хватать?..       — Рауля? Да, я буду скучать, мы дружили слишком долго, чтобы отпустить безболезненно, — лорд потянулся к внутреннему карману своего лёгкого плаща и достал портсигар. Пальцы его чуть дрожали, пока он раскуривал одну из дорогих сигар с золотым кантом. — Забавно… Выкуриваю их только на похоронах, но никак не рассчитывал побывать на таком мероприятии в честь Рауля. Он, конечно, старше меня и болен, но не ожидал от него такой каверзы, — старший инарэ сделал глубокую затяжку, подняв глаза к небу, выдохнул дым наподобие дракона, так же спокойно и в то же время угрожающе. Золотой глаз, который он скосил на слушателя, был полон какой-то спокойной злобы. — А всё ты. Шарль то, Шарль сё… Надорвался из-за тебя, а у тебя, мальчик, общего с его мужем только имя, но этот старый романтик возомнил невесть что. Ты хоть в курсе, что он был болен? Что его разъедало изнутри, а дар надрывал в моральном плане? Его предсказания довольно точны, если за них заплатить, конечно.        До этих слов Шарлю казалось, что больнее уже быть не может. Какая наивность…       — Он никогда не говорил…        Лорд Дешэм хмыкнул.       — Будет он тебе говорить. А его трубка ничего не напомнила? Например, курительницу для эшмера, м-м-м?.. Нет?.. Ничего не ёкнуло? Его внешний вид не смущал в последние годы? Я руку дам на отсечение, он что-то подсматривал для тебя в грядущем. Один такой сеанс стоил ему нескольких лет. Или ты наивно полагал, что он умер от старости? Это Рау-то? Пф… А я его предупреждал, я просил остановиться. Но он только огрызался, ровно так же, как огрызался на каждый косой взгляд на своего обожаемого Шарли. Проклятое какое-то имя в его жизни, что вы ему дали, кроме боли и смерти? Мальчишка, было бы из-за кого голову терять…        Недокуренная сигарета полетела куда-то в кусты, а Шарля окинули взглядом с ног до головы. Этот взгляд даже не смешал с грязью, нет, он поставил в положение ниже грязи. Лорд Дешэм развернулся на каблуках и удалился, не дожидаясь окончания прощания.        Карие глаза оглядели небо рассеянно и затравленно.        Это правда? Это я виноват? Рауль, Рау, это я виновен?..        Небосвод безмолвствовал. Его лазурь на горизонте несколько распогодилась, и дождь, всё ещё шедший, в остальных местах приобрёл красноватый оттенок в лучах заходящего солнца. Именно в тот момент, когда мировое светило уже ушло наполовину за черту земли, вновь заскрипели, открываясь, двери некрополя. Вверх и несколько вбок высыпало золотыми искрами, а воздух одуряюще запах лилиями. У инарэ нет кладбищ или усыпальниц. Они им ни к чему. Тела вечно молодых так долго и так плохо разлагаются, что те предпочитают сжигать своих мёртвых. Вместо пепла плоть детей ночи рассыпается искрами, а те развеиваются и истаивают. Эффектный уход, достойный истинных сыновей великой прародительницы.        Золотой сноп искр словно ветром понесло вперёд, на зрителей. Сотня, тысяча сверкающих огоньков терялась в траве и между деревьев, как волна о камни, разбивался их поток о пришедших прощаться и нёсся дальше.        Шарль опустил голову и закрыл глаза, пряча скупые и особенно болезненные последние капли слёз. Марсель, что стоял впереди всех, ближе всего к некрополю, болезненно вытянул руки навстречу огонькам. Мужчина, наследник, новый Господин Рееры? Отнюдь. Мальчишка, лишившийся отца. И пусть у него свои дети и семья, теперь маска холодности спала и очень явственно показала тоску и боль, что скрывались за ней. У графа не было права тянуть руки, тосковать, приносить ту, пятую лилию. Кто он такой, чтобы всё это требовать и желать? Если это правда, если он первопричина, то какой наглостью был один факт появления здесь.        Прекрати сию же секунду. Мон ниирэ, моя радость, мой упрямец…        Шарль открыл глаза почти испуганно и не веря. Ему чудился родной голос и тёплое прикосновение к щекам, чудесная мудрая улыбка, без перегибов, но с полнотой чувства, а небо мнилось серым и очень знакомым в своём оттенке. Чудилось, потому что ничего не было, и гулкой речи тоже не было, ибо то, что ему слышалось, совершенно точно не затрагивало уши, голову и ментальное сознание.        Меня заждались, а ты пойдёшь и без меня. Никому не позволяй свернуть тебя с пути. Прощай, моё сердце. Дальше ты сам.        Золотая искра рассыпалась в кулаке, когда граф так самонадеянно попытался её удержать.        «Рауль! Рау! Не оставляй меня, не уходи! Я без тебя не смогу, я не могу сам! Рауль!»        Шарль так отчаянно потянулся к чужой ускользающей душе, весь подался куда-то вне самого себя, но так ничего и не встретил и ни за что не смог ухватиться.        Ветер шелестел вереском, солнце давно уже село. Ночь опустилась на город и его окрестности, с каждой минутой забирая крохи утреннего тепла.        Дальше сам… только ты сам…

***

      — Мерсэ диере онно версе…       — Дифтонг должен быть восходящим, а у вас нисходящий. И звук «с» межзубный и слегка гнусавый.       — А по-моему, это бесполезные тонкости, я не собираюсь говорить на старом наречии.       — Инэ, вы собираетесь его понимать, а для этого нужно знать тонкости произношения. Более того, мы с вами мучаем литературный вариант, а у этого языка, как и у любого языка в принципе, есть диалекты…       — Маан, только диалектов мне и не хватало…        Дарсия откинулся на спинку кресла со стоном и закатывая глаза к потолку. Последнее — вредная привычка, которую он подцепил у Шарля. У того это выходило в разы эффектнее, но чем богаты, тем и рады…        Профессор Алар только украдкой посмеивался над своей добровольной жертвой. Семь лет назад никто не заставлял Главу Синей партии начинать брать уроки старого наречия. Ни одна живая душа, то было добровольное желание.       — У вашего супруга, если угодно знать, чудесный столичный диалект и очень правильное произношение.       — Да-да, я понял, какой у меня образованный и чудесный муж, вот только я за всё это время хорошо если через слово понимаю то, что он говорит.       — Раньше и через слово не понимали. Я уже давно говорю: практикуйтесь с ним, а не со мной. У меня и у Графа Крови разные сферы интересов и словарный запас. Вы говорили, что у него языковое образование, так что он может спокойно оперировать «мёртвой» частью языка, вы же это понимаете?        Дарсия понимал. Это понимание делало его несчастным и совсем разрушало шаткую надежду понять мужа. Практиковаться? С Шарлем? Да, конечно. Тот говорит что-то каждый день, наверняка что-то важное, без экивоков обычных их бесед, а что-то действительно нужное, да ещё и смотрит так… Не то проникновенно, не то выжидающе. Что прикажете, каждый раз спрашивать? Ну нет, насмешки над собой он не потерпит даже от Шарло, как бы дорог тот ему не был.       — Арэ, сжальтесь надо мной на сегодня. Мне ещё нужно примириться с вашими диалектами.        Профессор Алар только хмыкнул.       — Ну примиряйтесь, друг мой, примиряйтесь…        Из институтского крыла Глава выходил с тяжёлым сердцем. Он никогда не был силён в языках. Любые точные науки, но не гуманитарные, и точно не языки! Нет же, угораздило, взял в мужья филолога, или кто он там, и мучайся всласть… Врагу не пожелаешь такого удовольствия. Впрочем, сейчас, когда у Шарло кто-то умер и он ходит как в воду опущенный, языковой барьер — это не главное. С супругом что-то творится, ему плохо, но он не говорит почему. Когда умирают друзья — это ужасно, но такое ощущение, что вместе с этим у графа отмерла как минимум половина души и сердца. Он не даётся, даже поцеловать проблема, не говоря уж о большем. Он плохо спит, не ест, такое ощущение, что не пьёт и вообще сходит с ума. Дарсии этот процесс совершенно не импонирует.        Лорд потянулся было, почти позвал, но Шарль на похоронах, он вряд ли будет настроен говорить, так что не надо. Придёт домой — расскажет. Может быть.        В особняк на улице Гиацинтов Глава заглянул просто потому, что было по пути, но, как оказалось, не зря, столкнувшись в дверях с посыльным из частной школы с запиской от воспитателей.       — Что-то с Анри?        Альфред и Эрнест — оба уже в коридоре и на отца смотрят тревожно. Анри им обоим не чужой, а для Эрнеста так и вовсе кто-то навроде младшего брата, с которым он охотно возился всё его детство и теперь всё ещё присматривает и помогает с уроками.       — Ничего нового, очередная драка и просьба забрать мальчика сейчас.       — Я пойду… — Дарсия мягко отстраняет младшего сына, потянувшегося было за шляпой. — Его же нужно забрать…       — Я сам заберу, заодно поговорю с преподавательским составом. Это не дело дёргать родню из-за каждой драки, я больше чем уверен — их по десятку ежедневно и затевает их не только Анри.       — Их, может, и по десятку, но не все же дерутся, как он, — Альфред хотя и хмурится, но, как показывает практика, всегда на стороне своего сводного брата. — С тобой пойти? Незачем заставлять его ждать во дворе, пока вы будете выяснять отношения с коллективом.       — Делай свои несчастные чертежи и иди спать, ради Маан. С мальчиком я разберусь сам, а ты уж разберись со своим помятым выражением.        Альфред совершенно отцовским жестом потёр лицо и провёл рукой по волосам. Он и впрямь устал и замучился с чертежом — кому, как не родителю, было знать. Вайрэ ухахатывался с мужа и пасынка, почти лежащих на чертежах, только Дарсия держал норовившие свернуться в рулон листы, а Альфред ползал по ним с карандашом и линейкой. Правда, благодарить за поступление в инженерный и примирение с отцом также нужно было графа. Ну и Анри, так неожиданно взбаламутившего их семейство. Мальчика ведь тискали решительно все, просто в разных пропорциях.        Обернувшийся в дверях лорд переливчато свистнул и ударил ладонью по бедру. В глубине особняка раздался лай, и через миг выскочил Иу, забавно подкидывая задом и виляя хвостом.       — А вайири не придёт? — Эрнест запоздало подумал, что обычно в это время заходит граф вроде как проведать сына, а выходит, что всех жителей дома. — Я его который день не вижу.       — Шарль на похоронах.       — А кто-то умер? Инэ Этелберт?       — Нет, слава Маан, не он. Но кто-то из близких друзей.        Слишком близких, как по мне.        На улице поднялся ветер и стал накрапывать дождь, то и дело прерываясь. Анри сидел на бортике фонтана во дворе школы, целиком поглощённый в созерцание золотых карпов. Иу с разбегу ткнулся в маленького хозяина носом, почти свалив в воду.       — Вайрэ? А даа не при… — Анри осёкся и хотел исправиться, Дарсия не особенно жаловал старое наречие, а он то и дело на него сбивается. — Папа не придёт?       — Не исправляйся. Нет, он на похоронах и…       — А кто?.. Инэ Рауль? Да, точно… Как жаль… Я тоже хотел попрощаться.        Анри в упор смотрит на отчима. Лорду дорогого стоит не отводить глаз и смотреть прямо и просто. Лет до трёх Анри был совсем маленький, забавный и похожий на отца. В нём были какие-то порывистость и искренность, так свойственные Шарлю. Но дальше… Дальше стало понятно, что Анри совсем не то, что отец. Карие глаза старшего графа всегда были более тёплыми, огненными и искристыми. В глаза Анри смотреть неприятно. Они пронизывающие и даже в моменты возбуждения кажутся холодными. Что такое десять лет — по сути, совсем дитё, но только уж очень-очень понимающее.       — Ты бы устал, к тому же похороны — не место для детей, ты же понимаешь?        Юный граф кивает очень серьёзно. Шарля эта серьёзность забавляет, Дарсию — нет.       — Подождёшь, пока поговорю с вашим руководством? Только перейди под дерево.        Лорд оставил пасынку свой зонт и пошёл к школе. Ему искренне жаль было супруга, который раз за разом выслушивал жалобы на сына. Он, как и Шарль, не верил, что дело было только в Анри. Им пели о беспокойности мальчика, его агрессивности и возбуждаемости, и если агрессивность — это ещё куда ни шло, то всё остальное… Анри чудесно учился. Схватывал на лету и спокойно мог закончить несколько классов экстерном. Ну, а если не ладил с другими учениками, преподавателям так сложно держать их под надзором? Он же не со всеми дерётся, а только с ограниченным кругом лиц.        От директора лорд выходил с тяжёлым сердцем. Шарля всё же нужно уговорить на военную школу. Прежде всего ради Анри, раз уж в обычной не понимают, что такое дисциплина. В крайнем случае поучится дома, сам граф так прекрасно выучился и ничего, зачем было оставлять сына в такой неблагополучной среде? Ради закалки? Так толку явно будет мало, только сломанных носов среди сверстников прибавится.        На улице всё то же самое, только Анри трёт подозрительно тёмную щёку.       — Рири, меня меньше десяти минут не было, когда ты успел языками с кем-то сцепиться?       — Я и слова не сказал.        На боку у Иу, как и на щеке его хозяина, грязь. Лорду только и остаётся, что со вздохом намочить платок в фонтане и, присев на корточки, оттереть пасынку щёку. Мда… А вот после таких выходок совсем не жаль этих идиотов… Кидаться грязью… видно, решить вопрос по-другому не могут, а побить уже отчаялись.       — Рири, ты против военной школы?       — Нет, вайрэ.       — Но придётся много учиться и догонять, ты младше положенного.        Анри только невесело хмыкает. В его исполнении выходит как-то излишне криво и решительно.       — Не страшно. Я вечно попадаю куда-то раньше срока.        Замечание верное и колкое. Юный граф родился раньше положенного, вырос раньше, раньше других начал учиться, только заговорил поздно, но это обычная история для тех, кто говорит на двух языках. Первое время он вообще чудовищно мешал их в речи, так что понимал только отец, но потом более или менее выправился и даже старался при отчиме говорить только на общепонятном, избегая старого наречия и чувствуя чужую неприязнь. Хотя сейчас это Дарсию уже не так и трогало, Анри говорил медленнее родителя и его вполне можно было понять.        Кусты чуть позади зашелестели, в них хрустнула ветка. Лорд предупредительно накрыл плечо пасынка, прижимая к себе и вместе с тем уводя. Ещё одна драка им не нужна, а Анри вряд ли спустит то, что ему и Иу прилетело грязью. Он и сам бы не спустил, а раз так — манёвр в виде отступления тем благоразумнее.        К дому шли в молчании, хотя Анри иногда кидал выразительные взгляды на лорда. Чёрные ресницы так и махали.       — Тебя что-то тревожит?       — Вы не будете ругаться?       — За что?        О, любимая игра: задай вопрос — получи два в ответ. Нет, в чём-то он совсем как Шарль.        Легкое пожатие плеч и внимательный взгляд.       — За драку?       — Да.       — Нет, не буду. Да и Шарль, думаю, не будет.       — А я могу подождать папу у вас?        Лорд чуть не оговорился: «У нас — это где?». Ну разумеется, дети нечасто бывали в особняке на площади Семи Певчих. Им незачем было видеть то безобразие, что творилось там до недавнего времени и тем более слушать разговоры двух не то чтобы равнодушных, но словно опостылевших друг другу мужчин, постоянно балансировавших на тонкой грани приличий и договорённостей.       — Я ему скажу, и он зайдёт завтра.        Лёгкое пожатие плеч, даже не так, мимолётное движение не то подчинения, не то признания чужой силы и авторитета. Анри не настаивал, хотя ему явственно хотелось. Иногда, совсем нечасто и порой в незначительных мелочах он всё же как отец. Глава выдохнул сквозь зубы, сжимая худое плечико.       — Хорошо, пойдём, но ждать придётся долго, а я не могу тебя развлекать.

***

      — Я уж думал, не дождусь.        Дарсия принял плащ из рук вконец замученного супруга и придержал, пока тот снимал туфли. Время позднее, прислуги уже и в помине нет, да и мужа Глава в состоянии встретить сам.       — Ты какой-то вконец замученный. Хоть самого тебя хорони.        Шарль вздрогнул, словно от пощёчины, и поднял испуганные глаза: обычно чуть синеватый белок покраснел, радужка стала почти чёрной, а выражение затравленным. Он отшатнулся, когда Дарсия попытался поправить упавшую ему на лоб прядь.       — Извини, я очень устал.       — Не страшно. Тебя там сын караулит. В засаде, — на последних словах лорд хмыкнул. Анри всё же упрямец, каких немного. — Только теперь уже спит, но ты лучше разбуди, так как, во-первых, спать сидя не лучшая идея, а во-вторых, жаль его трудов.        Шарль только вымученно кивнул.        В гостиной он ласково погладил вороные кудри, и Анри, даже толком не проснувшись, потянул к отцу руки. Тот поднял его без вопросов и усилий, хотя мальчик давно вырос из того возраста, когда все кому не лень таскали его на руках. Скорее всего, граф прижал к себе сына даже слишком крепко, тот еле дышал, но попыток отстраниться не делал. Он просто отдавал своё тепло и ласку родителю, который неосознанно вытягивал из него всё, что мог. Замученный, опустошённый и, как никогда, сам нуждавшийся в тепле и ком-то родном.        Дарсии от вида этого объятия становилось горько, тошно и по-чёрному завидно. Его обнять попытки даже не сделали, шарахнулись, чуть ли не испугались.       — Рири, тебе давно пора спать.       — Дар, я оставлю его у нас, хорошо?        Можно подумать, он собирался возражать и выталкивать пасынка ночью за дверь.        Шарль не отпускал сына до самой комнаты, а потом ещё полчаса сидел рядом, вглядываясь в знакомые безмятежные черты. Его мальчик, его чёрное солнышко… Вот и всё. Больше у него никого и нет. Дед, бабушка и дядя — это, конечно, хорошо, но они всё же не настолько ему близкие… Теперь нет даже Рауля. И не утопишься, и не повесишься, на кого он оставит Анри? Нет, надо жить… Только зачем?..        До спальни добрался без свечей, и сердце чуть не выскочило из груди, когда он наткнулся на мужа. Всё, финиш… Уже не видит, не слышит и не чувствует ничего, словно местная анестезия на всех органах чувств.       — Ты чего не спишь?.. Тебе завтра рано в Парламент нужно…       — Как ты прикажешь спать, когда супруг у меня непонятно где, да ещё и в таком состоянии?       — Извини…        «Раньше ты прекрасно спал и даже в компании, но у меня нет сил огрызаться».       — Я могу тебе чем-то помочь?       — Помочь? Нет, не нужно…        «Воскрешать ты точно не умеешь, а больше мне ничего не поможет».       — Дар, я очень устал, ты не против, если я пойду спать?..        Не дожидаясь ответа, Шарль прошёл мимо в свою комнату и рухнул на кровать, с горем пополам стянув верхнюю одежду. Он не уснул, рухнул в тяжёлую чёрную темноту и не намерен был подниматься, даже если дом охватит пламя.        Глава Синей партии ещё долго ворочался в тишине, на пустой и неуютной кровати, ловил отголоски чужого горя и решал, чего хочется больше — прибить этого дурака, чтобы не мучился, или…        На «или» мысли свернули на совсем уж отчаянно-непристойные варианты, за которые ему наверняка достанется по зубам. «Встряску» всё же устроить надо, но он подумает об этом завтра и на свежую голову. Сейчас же спать и только спать, пока сам не свихнулся под грузом чужих переживаний.       …Никакой «встряски» так и не вышло, а вот сойти с ума вполне бы себе получилось, ибо это горе, не луковое, а упрямое и черноволосое, наутро так и не проснулось. Потом поднялся жар, начался бред… проект в Парламенте провалился, Глава не уделил ему должного внимания. Наказание, а не муж, ну просто наказание! Главное, чтобы поправился, выпороть всегда успеется…

***

       Неделю спустя смотреть в зеркало было странно. Сначала долго не укладывалось в голове, что собственно произошло. Ну проспал он несколько суток подряд, ну бредил и температурил, но лицо-то от этого не меняется. Только вот теперь серебряная поверхность утверждала обратное.        Шарль всегда был внешне похож на отца — настолько, что это сходство раздражало. Не спасал даже вздёрнутый бабушкин нос, он всё равно был сын своего отца — первого столичного мота и безудержного картёжника. Но в тридцать четыре это было как-то не так явственно, а вот теперь, теперь, когда ему точно тридцать шесть, это уже не его отражение. Ещё и волосы… Ну дурак, он же раньше намеренно их стриг, отец никогда не носил кудри до плеч, всегда хвост или рассыпанной по плечам и спине гривой.        Шарль невольно накрутил одну прядь на палец и чуть дёрнул. Дожил. Быть похожим на отца — быть не собой? Ну нет. Он последние годы и так был кем угодно, только не собой. Нет его стрижки, нет его изумительного возраста, вечных бесшабашных двадцати четырёх лет, нет его былой яркости.       … Ты очень изменился, Шарло. Вырос. Осталась самая малость — последняя инициация…        Рауль, старый перечник! Инициация?!        Шарль дёрнул за прядь с такой силой, что смоляной локон отозвался болью и фактически разорвался. Боль не принесла облегчения, но в голове прояснилось, а в карих глазах появилось то выражение, которого столькие годы не доставало Дарсии, — огненность и горячность.        Господин Рееры прекрасно обо всём знал. Его смерть — это последняя инициация, финальный рубеж. Знал и не сказал. Не попрощался. Бросил.        Да пошёл он лесом со своими инициациями и экспериментами над его израненным несчастным сердцем! Оно и так как лоскутное одеяло, успевай только сшивать. Мало того что бросил его одного, так ещё и прихватил с собой самую живую, самую отзывчивую часть его души. Любить? Теперь? Кого? За что?        Портняжные ножницы мало подходили для цирюльных процедур, но чёрные локоны охотно подлетали кверху, скручиваясь спиралями и маскируя иногда не очень ровно срезанные концы. Роскошные чёрные пряди, мечта и зависть любой кокетки, до волоска были отданы на пожирание камину. Человеческий волос тлеет не очень приятно, вороная грива инарэ только добавила огню яркости и искр.        С гардеробом граф ничего пока делать не стал, только перерыл добрую половину, пока не нашёл кроваво-алую материю.

***

      — Китти, солнышко, мне нужен отчёт, у нас много работы.        Секунду назад беззаботно смеявшаяся девушка обернулась, резко шарахнулась назад, наступила на собственный подол и упала, благо в руки Дамиена.       — Эффект настолько сногшибательный?        Шарль, не стесняясь, иронично смеётся, и это пугает и удивляет зрителей ещё больше.       — Можешь на меня обижаться, но ты… — Дамиен мучительно подбирает слово, оглядывая главу Алой партии с головы до пят. — Я даже не знаю… Ты вроде бы стал старше, но при этом помолодел. И я беру свои слова обратно — все те годы, что я тебя знаю, ты не франтил. Ты это делаешь сейчас.        Улыбка полных губ неприятна. Она жёсткая и почти высокомерная. Дарсия мог бы собой гордиться: у него был способный ученик и чужую улыбку перенял себе легко.        Чёрные локоны уже позабыто щёкочат скулы и шею, а голове непривычно легко. Конечно, причёску скорректировали в парикмахерской, подрезав волосы ещё покороче и надушив, но алый бант — дань не моде, а собственному вкусу — горел на груди и тепло оттенял его светлую кожу. В карих глазах плясали шальные огни.       — Китти, солнышко, я получу отчёт?        Девушка кивнула, поднялась и поспешила прочь, прихватив с собой капитана.        Оставшись наедине с собой, Шарль сначала поёжился, а потом с тоской посмотрел за окно на серое небо. Осторожно коснулся запертой рамы окна так, что печатка с алой шпинелью сверкнула на уровне глаз. На камне красовалась баранья голова, а сердце защемило.        «Рау… Зачем?.. Я не хочу медленно подыхать без тебя, не хочу… Он меня не любит, понимаешь? Я теперь, наверное, тоже, ты забрал то, чем ещё можно было любить, а больше я не хочу, это слишком больно. Дальше сам. Что сам? Да разве я могу сам?»        Инарэ упёрся лбом в холодное стекло, за ним стал накрапывать дождь.        Пусто, холодно и бессмысленно. Внутри ледяная пустыня, а огонь показной и ненастоящий — так, жалкая подмена былого величия. Гореть? Греть? Нежить?..        Огонь так многогранен, так велик, но то пламя, что теперь в нём, злое и нехорошее. Оно не способно созидать, оно не греет, а лишь жжёт. У него был такой потенциал! О, какое в нём было начало! Рауль так долго подпитывал его маленький живой огонёк, а теперь его нет, и жизни в пламени тоже нет, есть испепеляющая ярость.       — Шарль, ты просил отчёт. Я принесла ещё и свежие сводки, если интересно. Тебе плохо?..        Последнее предложение уже совсем другим голосом, с беспокойством. Ах, Китти… Да, ему плохо. Ему пусто и холодно, зябко от того, что таится внутри. Но теперь плохо будет всем… А ему в первую очередь.        Карий взгляд, обращённый на бумаги, зол и расчётлив.        «Радость моя, ты же хотел огня, я ничего не путаю?»
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.