Знание — гибель. Нас чаруют сомнения. Оскар Уайльд
Шарль фыркнул на что-то в полудрёме и оттого окончательно проснулся. Солнце ещё только показывалось из-за крыш и чуть подрумянило край неба. Граф недовольно посмотрел на далёкое розовое зарево и вернул голову обратно лорду на грудь. Похоже, старая привычка вернулась окончательно. — Тяжело. — Убрать? — Нет, оставь. Шарль фыркнул ещё раз, на этот раз насмешливо, но его фактически сжали в объятиях и утянули на бок, примяв и погребая под собой. Тихонько хрустнуло крыло. Граф, уже совсем не сонный, аккуратно заворочался в тёплом коконе, стараясь очень уж не тревожить полудремавшего Дарсию. Он осторожно касался горячей мембраны, вёл рукой по её кожаному полотну до кости и дальше. Мягко, деликатно проходился по боку лорда, чтобы самыми кончиками пальцев коснуться основания крыльев, утонуть в ощущении тепла и нежности, исходящего от короткого пушка. — Если ты не хочешь, чтобы я прямо сейчас над тобой надругался, то лучше прекрати там гладить. — А раньше давался. — Я и сейчас даюсь. Но я всегда пускал твои неугомонные руки туда или до, или после наших утех. Там, знаешь ли, чувствительное местечко. — Очень чувствительное? — Шарль запустил вторую руку супругу за спину, а в голос добавил низких, рокочущих нот. Он совершенно провокационно огладил кожу в месте сочленения крыльев, прощупывая все рельефы мышц. А потом ещё и поцеловал, а по факту вылизал лорду добрую половину груди, вырывая у того стон. — Бесстыдник… — У-у-у… Ты даже и не представляешь какой. Шарль поднимается на руках и «ведёт» за собой супруга всего лишь тем, что, чтобы не разрывать поцелуй, лорду приходится тянуться за желанными губами. Они оба улыбаются в процессе, хотя и самыми уголками губ, на нормальную улыбку нет ни времени, ни желания. Отголоски взаимного удовольствия и так чувствуются всей душой и телом. «Ты точно хорошо себя чувствуешь?» «Главное — вовремя спросить, когда уже залез пальцами куда не надо». Против собственных слов Шарль прогибается в пояснице, чуть откидывает голову и прикусывает пухлую нижнюю губу. Когда он открывает глаза, почти чёрные от желания, маслянисто блестящие, порочные, Дарсии дорогого стоит держать себя в руках. Граф, ёрзающий у него на коленях, горячий, жгучий и явственно демонстрирующий, что ещё немного — и кого-то пребольно покусают за нерасторопность. Вся его демоническая порода наружу, вся страсть, яростность. При всём желании иногда его нельзя назвать красивым. Пугающим, жёстким и даже жестоким, порой непривычно циничным и расчётливым, и это тоже видно в такие моменты, когда он вот так бескомпромиссно раскрывается до самого дна. В его двадцать четыре такого и близко не было. Мальчик сопротивлялся, но в общем-то охотно подчинялся. А вот мужчина, который теперь запускает руки лорду в волосы и тянет до боли в корнях, сам поставит условия кому угодно, и с этим придётся считаться. Дарсия не поцеловал — до крови укусил и без того припухшие алые губы Шарля. Из горла рвался низкий рык, но ему отвечали тем же. Той же болью, острым, болезненным удовольствием и низкими гортанными звуками. В какой-то момент граф даже распорол лорду когтями плечо, и горячая кровь побежала по руке и спине. Шарль облизнул царапину и зажал рукой. Не стал ни пить, ни слизывать, просто мимоходом лечил, словно боясь отвлечься от основного действия. — Шарло… медленней… В ответ только рык, почти отчаянный, почти болезненный. Пот течёт по вискам и спине. Жарко до одури, а граф, ко всему прочему, нещадно оглаживает чужие крылья, то перехватывая у основания, то проходясь по ворсу на мембранах, так что все нервы взбудоражены до предела. Уже на пике отчаянный прогиб в пояснице, последний рывок навстречу и… вопль. Не наслаждения — боли. Дарсии приходится сжимать челюсти и обнимать мужа. Самого его трясёт, вот только, в отличие от Шарля, от пережитого и ещё не схлынувшего наслаждения, в то время как граф воет, а потом тихонько постанывает без слёз. К финалу у него прорвались-таки крылья. Первый раз не в истинной форме. Первый и самый болезненный. — Тс-с-с… тише, родной… сейчас… После оргазма последнее, чего хочется, — шевелиться. Но нужно унять чужую боль, да и удовольствия Шарль так и не получил. Дарсия одной рукой обнимает мужа за плечи, а другой скользит тому по талии и ниже. — Что ты делаешь?.. Не надо... я не хочу... ох!.. Шарль вжимается в чужое плечо и прячет лицо, уткнувшись лорду в изгиб плеча и шеи. Совсем недавно он же не стеснялся ничего и никого. Маан, какой разный, какой противоречивый. Он теперь дрожит и пытается сжать бёдра, а заодно и подтянуть ноги к груди. Извивается, но не страстно, а болезненно, и потому заторможенно и нерешительно. Постанывает тихо и судорожно жмётся к мужу. Вот теперь в нём опять та же мальчишеская робость, что в двадцать четыре. Граф чуть изгибается в чужих руках, перед тем как затихнуть и почти обмякнуть на Дарсии. Тот спокойно вытирает белёсые капли с ладони и живота, своего и Шарля. Граф всё ещё не поднимает лица, цепляется за плечи супруга, и лорд просто сидит с ним на коленях, стараясь погладить по спине так, чтобы не трогать болезненные участки. Шарля отпускает медленно, куда дольше, чем раньше. У него хорошая регенерация, куда лучше, чем у Главы Синей партии, но длительная голодовка и недавно приобретённое обличье сделали своё дело — он сильно ослаб. И восстанавливать резервы придётся постепенно. Граф отстраняется, трёт глаза и пытается убрать взлохмаченные кудри с лица. Вид такой, словно бы он только проснулся и не было этой вспышки страсти. — Маан, стыд какой… — Порой ты говоришь невероятную чушь. Дарсия мягко «роняет» супруга с себя на простыню. Так и говорить удобнее, и Шарль, возможно, не будет чувствовать себя зависимо-уязвимым. Тот аккуратно шевелит крыльями, морщится, но не стонет. — В самый дурацкий и неподходящий момент. — Отнюдь. Это не плохо и не стыдно, так тоже бывает. И это, поверь, лучше, чем если бы ты вернулся из истинного обличья с ними. Тогда куда больнее и проблематичнее. А так, можно сказать, даже обезболивающее было. — Угу, как же. — Ну, вообще-то выброс гормонов в кровь… — Мы можем не развивать эту тему? Шарль ткнул супруга в грудь раскрытой ладонью и чуть отвернул голову так, чтобы смотреть исподлобья, а не прямо. В ответ удостоился только иронично-нежной улыбки. — Знаешь, что меня всегда в тебе поражало? Ты до сих пор можешь краснеть. — Иди ты знаешь куда?!.. Шарль полез бы с кулаками, но спину прострелило от лопаток до копчика, так что граф со стоном только дёрнулся вперёд, упёрся в матрас дрожащими руками и замер так под острым углом. Дарсия вздохнул и положил руки супругу на плечи. Медленно-медленно, самыми кончиками пальцев прощупывая мышцы и бугорки позвонков, пробираясь к лопаткам и основанию крыльев. Чёрные ворсинки у основания слегка влажные и слипшиеся. Крылья ожидаемо «вылезли», повредив несколько кровеносных сосудов. Пройдёт ещё какое-то время, прежде чем организм перестроит кровеносную систему так, чтобы она спокойно менялась вместе с кожей, костями и мышцами, нараставшими и уменьшающимися по желанию обладателя. Шарль уткнулся лбом в чужое плечо, пока ему деликатно ощупывали новую пару конечностей. Боль стала стремительно отступать, то ли из-за регенерации, то ли из-за совершенно волшебных манипуляций Главы Синей партии, умудрявшегося «возвращать» вздыбившиеся мышцы на место. — Пошевели ими немного. Только не резко, чуть-чуть приподними вверх. Первый взмах всё ещё болезненный, но с пятого «гребка» словно бы кости встают в пазы суставов, а кожистые складки распрямляются и готовы ловить ветер. Странно, но приятно ощущаются чужие касания на мембранах. Дарсия фактически гладит нижнюю, наиболее бархатную, покрытую пушком перепонку. На верхних, кожистых, почти голых, пигментированных до угольной черноты, следы от прикосновений горят огнём. Осмелев, Шарль выпрямляется и раскрывает крылья на полную. Распластывает два огромных полотнища в горизонтальной плоскости, чуть под углом, разведя в стороны когтистые опорные пальцы. Свои крылья лорд так и не убрал. Теперь, на контрасте, видно, что они у Дарсии всё же не чёрные, а тёмно-тёмно серые. Опорные пальцы почти незаметные, без саблевидных когтей, а система артерий и вен похожа на сложный тёмный рисунок. — Они у тебя всё же очень красивые, — лорд широким жестом огладил нижнюю мембрану, приглаживая влажноватый пушок. — И погибче моих. — Не уверен, что это плюс. Функциональными они всё равно не выглядят. Шарль поднялся с кровати, потянулся всем телом, на удивление без боли и усилий дотянулся самыми верхними фалангами крыльев до потолка и чуть покачнул хрустальные подвески люстры. Трюмо со всеми тремя зеркалами не могло охватить реальный размер двух новоприобретённых конечностей. Впрочем, Шарля больше всего интересовало, насколько ровно вылезли ложные лопатки. Контраст перламутровой кожи плеч и спины с иссиня-чёрной крыльев был тем явственнее, что нижние мембраны заканчивались на пояснице, а пигментированные «дорожки» на коже спускались по спине и того ниже, почти до ягодиц. — Да красавец, красавец. Иди сюда, — лорд протянул руки, но супруга обратно в объятия не дождался. — Ну что ты высматриваешь, Шарло? Граф недовольно потянул к себе правое крыло за крайний суставчатый «палец». — Слушай, они же совершенно хлипкие. И веса тела не выдержат. — Стесняюсь спросить, ты на них летать собрался? — Дарсия было откинулся назад и прищурил глаза, но, не дождавшись ни ответа, ни супруга, поднялся, потянулся и, убрав крылья, принялся собираться. — Шарль, они же не для этого. — Странная какая-то система, а для чего тогда? Что, даже планировать нельзя? Ну, Дар! Граф не очень-то вежливо выхватил из-под руки супруга халат, но дождался только щелчка по лбу, а после его молниеносно и неделикатно дёрнули за крыло. — Ай! Да что ты!.. Оу. Крылья «сложились» удивительно легко. Спину в который раз не прострелило болью, и ложные лопатки в кои-то веки сразу встали на место. — Полегчало? В этой ипостаси с крыльями легче. Да, они не для полётов. Вся их функция в охлаждении летом, более или менее длительном «зависании» в воздухе и в том, что я с тобой делаю весь наш брак. Хочешь — кутай, хочешь — укрывай. Хочешь — ничего не делай. Предупреждая следующий вопрос, любознательный мой, — Глава Синей партии неаккуратно поддел подбородок супруга, так что открывший было рот для вопроса Шарль вынужден был его закрыть, — ты бы целовал меня так же часто, как допрашивал, какая бы жизнь началась. Так вот, предупреждая вопрос «зачем»... Да незачем. Не нужны нам эти крылья. И истинное обличье незачем. Оно есть. С ним надо как-то жить. Ровно как и дар. Ты свой как-то сильно используешь? Хотя ладно, да, кровники используют. Все остальные постольку-поскольку. Обличье я за двадцать лет нашего брака, не говоря уж про мою чуть более долгую жизнь, сколько раз применял? Ровно столько, сколько мы пытаемся обучить тебя с ним справляться. Оно нам всё не нужно в современных реалиях. Ответил? Шарль нахмурился и смолчал. «Отмер», лишь когда Дарсия, уже освежившийся и почти одевшийся, придирчиво подбирал оттенок шейного платка к серёжке Главы, выуживая то одну, то другую из шкатулки. — Пока ты не ушёл на своё обожаемое собрание… — против замечания мужа лорд сморщил нос и осуждающе посмотрел на Шарля через зеркало. — Как мы по-твоему появились? — Появились где? — Как вид. — О. Тебе теорию эволюции или версию Алых жрецов? — Мне бы твоё мнение без ёрничания. Лорд полуобернулся к Шарлю, восседающему на кровати и, судя по всему, не собирающемуся из неё выбираться ещё минимум полчаса. — А тебе никуда не надо? — У меня свободно сегодняшнее утро. Но как только я тебя выпровожу, так займусь делами. Не уходи от темы. Дарсия только вздохнул. — Мне нечего тебе сказать. Лично меня в полной мере не устраивает ни один подход. Если верить теории эволюции, то было две прогрессивные ветви и, соответственно, наш общий предок — нечто сродни летучей мыши. Этакая протомышь. Но основная-то наша личина не звериная, хотя мы и называем её истинной. И дети, рождающиеся с крылышками, — признак атавизма. Против родства людей и обезьян ничего не имею — одинаково бестолковые твари. Ах, паррэ аннэ мон, — лорд изобразил поклон и даже не подумал пригасить усмешки, — в присутствии главного борца за равноправие о людях или хорошо, или никак. Но с доказательный базой проблемы. Останки эйвов мы находим разной степени сохранности, но их строение черепа ни с чем не спутаешь. Останки людей тоже находим, но как-то они не больно-то похожи на промежуточную стадию между обезьяной и современной человеческой особью. И если уж начистоту — кости эйвов в разы старше. — Может, лучше сохраняются. — Не смеши меня, кости у всех кости. Разве что эйвы ближе к нам, чем к людям, но и то только по длительности жизни, они после смерти чудесно разлагаются, в отличие от нас. И вот мой последний аргумент — наши-то склепы где? Что-то в музее естествознания нет ни одного действительно старого скелета инарэ. — У нас давняя традиция кремации. — Я смотрю, ты адепт теории эволюции, контраргументы так и сыпятся, — Дарсия едко хмыкнул, но через время заговорил спокойнее. — Хорошо, у нас традиция кремации. Но даже сейчас есть те, кто погибает вне дома. Ну вспомни хоть прошлогоднюю статью в «Утренней звезде»: трёх инарэ нашли на склоне Кашгау и то случайно, а сколько бы они там ещё пролежали. И погибли эти несчастные лет пять назад. Опознали чудесно — там чего только не сохранилось кроме костей. Кожа, мышцы, внутренние органы. Что, во времена до кланов никто не уходил в горы, не ломал шеи на спуске, не тонул в трясинах? Мы куда-то дели слишком большой пласт истории. Чудесно, что мы помним возведение первых городов, а до того мы, чёрт возьми, что делали? Те же претензии к Книге Крови. У меня нет никаких сомнений в существовании некогда Маан и её жертвы во имя своего непутёвого народа, это как раз очень по-женски, но наше божественное происхождение несколько… сомнительно. Тогда уж присоединюсь к левому движению жрецов, что ратуют за нашу демоническую породу. Шарль насмешливо фыркнул. — Консерватор, поддерживающий левое религиозное течение? Ор-ригинально. — Ты сам просил мнение без ёрничания и сам теперь хохочешь. Граф лениво отмахнулся. — Брось, я смеюсь лишь над последним доводом, но вообще-то я с тобой целиком согласен. — Теперь можно узнать, к чему был этот метафизический диспут? К тому, к чему и недавний исторический экскурс? Ты до чего хочешь докопаться, радость моя, до истоков нашей кровожадности? От этого предположения Шарль встрепенулся, но быстро вернулся в прежнюю леность и откинулся на подушки. — Если бы все проблемы решались только нашей кровожадностью, как было бы хорошо… Граф закрыл глаза и вздохнул. Когда щеки коснулось чужое дыхание, он первым чуть подался навстречу и коснулся горячих уст. — Возьми к этому платку серёжку с длинным сапфиром, раз у тебя сегодня настроение аквамаринового цвета. — Ты же не смотришь. — Мне не надо на тебя смотреть, чтобы знать, что сейчас ты насмешничаешь. Так что бери сапфир, он мне нравится больше. И, ради Маан, выкинь эти духи, тебе нельзя ничего с нотками полыни. Возьми мои с белым табаком, если тебе так нужно перебить твой натуральный запах. Хотя, право слово, ты единственный известный мне мужчина, который может спокойно жить без парфюма вообще. Уходи, мерзавец, хватит на меня глазеть. Тихий смешок, звяканье серебра о драгоценные камни, шорохи ткани и, наконец, не скрип, но нота дверей в симфонии чужих сборов и ухода. Шарль потянулся всем телом, всё так же лёжа, но глаза открыл, только когда лорд покинул особняк и пропало успокаивающее чувство прохлады. Ему было о чём подумать. И желательно в полном безоговорочном одиночестве. Почти лёжа в ванне так, что тёплая пенная вода намочила волосы и достала почти до подбородка, Шарль чуть прогнулся в пояснице, выпуская крылья. Те, с журчанием стекающей с них воды, вытянулись вперёд и вверх, загораживая собой солнце, бесстыдно заглядывающее в большие окна с витражными вставками. Цветных пятен в ванной комнате тут же стало больше. К золотым, розовым и голубым бликам прибавились кроваво-алые и тёмные, почти синие тени. Мембраны на просвет, при всей свой пигментации, оказались красно-серыми, сети же сосудов — чёрными, тёмными и почти страшными. Правое крыло плавно двинулось вверх и в сторону, делая почти взмах. Когти на последних фалангах клацнули о глазурь ванны, а опорный палец прильнул к мембране, почти вдавливая в тонкое полотно опасное навершие. Крылья действительно были никакие. Не практичные, не сильные, даже не прочные. Абсолютно бесполезный атавизм. «Привет» из прошлого, потонувшего в страхе, человеческой крови и наверняка жестокости, которая не мыслилась потомкам. …так что же он в этом прошлом ищет? Боли? Крови? Граф в очередной раз наведался в библиотеку на половину супруга. Со страниц старого, как сама Реера, трактата на него скалились изображения соплеменников. Ночницы, кожаны, лисицы, крыланы, вечерницы, и это лишь малая часть видов, подвидов и групп. Не самые симпатичные морды и отнюдь не мирный темперамент. Боги? Нет. Демоны? Очень на то похоже… Шарль отложил книгу. Ответов за два дня он не найдёт. Если найдёт их вообще.***
Деревянная балка мерно поскрипывала под ногами. Брать на верхотуру клеймор Шарль и не подумал, слишком давно не упражнялся на высоте, да ещё и без надёжной опоры. Обретённые неделю назад крылья чуть добавили уверенности и баланса, но не настолько, чтобы танцевать на тонкой перекладине. Да и Дамиен не Рауль — может, и кинется ловить приятеля, но нет гарантии, что поймает. — Ты витаешь в облаках в самом прямом смысле, Шарло. — Извини. Плохо сплю. Внизу саркастически хмыкнул Роярн и стал обмахиваться веером вдвое чаще. — Супруг мешает? — Именно, Рори. Но не в том смысле, который ты вкладываешь. Начинает говорить о налогах — не успокоишь. Заместитель Главы Синей партии хмыкнул, но не очень иронично, и заработал веером сильнее. Роярну нравилось поместье Шарля в Иствуде, сама его компания и даже общество Дамиена. Но летняя жара баронета добивала в прямом смысле, и он всё больше сидел в тени и на сквозняках, неизменно к вечеру хватаясь за продутые до воспаления части тела. Но менять свои привычки категорически отказывался, как и уезжать из гостей, пока его друг и Глава сводили смету общих расходов. Послышался приглушённый стук копыт. — Едут. Пока дойду до конца и спущусь, Дар как раз придумает, как бы устроить мне головомойку. — Брось, — Роярн отмахнулся от слов Главы Алой партии веером, как от мошкары. — У Дарсии много недостатков, но он не любитель сваливать всю вину на одного, когда сам оплошал. Вы всего-то заигрались в делёж имущества, меньше надо было его друг другу отписывать. — Если мы сейчас опять пойдём переделывать, то попросту чокнемся. Уж лучше штрафы и повышенная пошлина на полгода. — Не согласен, что это лучше, — Дарсия легко сбежал по ступенькам во внутренний двор. Шарль уже хотел съязвить, что он для трёхчасовой «прогулки» по жаре больно свеж, но лорд приложился к графину с лимонадом и даже проигнорировал протестующий стон со стороны Роярна. — Извини, Рори. Я сейчас попрошу принести второй, — следующее замечание уже касалось Шарля. — Маан, почему моя идея облегчить тебе жизнь вылилась в то, что я испортил её себе? Вопрос был чисто риторическим. Граф объезжал владения вчера, и отнюдь не свой благополучный Иствуд, а Поющие Холмы Дарсии, закостенелые в рамках старых норм и очень туго встающие на новые рельсы. Хотя, несмотря на все управленческие ужасы, земли лорда Шарлю нравились. Очень зелёные, многоцветные, с преобладанием лесов. Шарль чуть пожал плечами и спрыгнул вниз. Дамиен фыркнул и забрал второй кувшин с лимонадом у служки, так и не отдав оный Роярну. — Как падать с двух метров, так Маан избавь, а как прыгать, так пожалуйста. — Ты сравниваешь несравнимое, Дами. Падать я, скорее всего, буду быстро, больно и с ускорением. Спрыгиваю же я на ноги, да и от этой парусины есть толк, — граф щёлкнул по крылу, прежде чем совсем их убрать, — ветер ловит и чуть снижает скорость. Рори, ты бы, может, крылья выпустил? С ними не так жарко, а мне на тебя смотреть страшно, ты плавишься весь. Баронет страдальчески отмахнулся. Дарсия возвёл очи горе, а потом провёл самыми кончиками пальцев другу по лицу и шее. В итоге ладонь лорда прижали к груди с совершенно неприличным стоном наложения. — Холодненько! Маан, как хорошо! Триста лет жизни и коня за жену-северянку! Дарсия гортанно хохотнул и попытался освободить руку от чужой хватки, взамен оставив несколько кусочков льда в руках Роярна. — Не советую. Тебе нужно рядом существо максимально мягкое и эфирное, а не девушка кровь с молоком, которая быка за рога к земле прижмёт. — А на севере только такие? — Дамиен старательно набивал обожаемую трубку и параллельно просматривал бумаги, принесённые лордом. — Никого лёгкого и эфирного? — Можно подумать, такие выживут в условиях полугодовой зимы. Реера слишком на юге, и если кому-то экстренно нужна невеста, то пусть ищет на землях до Низкой гряды, не залезая дальше. Роярн в который раз за неполные пятнадцать минут отмахнулся. — Скучно с вами. Где мой Эт, мне его обещали к обеду, а уже скоро ужин. — Ух ты, всю жизнь думал, что Этелберт мой, а на его монополию, оказывается, есть ещё желающие! — Шарль сел под бок к капитану и забрал часть бумаг. — Я смотрю, даже на заводе тебя послушались, Дар. Чудесно. Они мне вечно сжирали все нервы и самообладание. Осталось дождаться Эта, он всё это обещал высчитать. И если после этого ты не признаешь, что мой друг сокровище, следующую смету подводи сам. — Я надеюсь, мы к тому времени разгрузим управляющих и это бумажное безобразие прекратится. — Надейся, родной. До проверок осталось чуть, ты сам прекрасно понимаешь, как мы будем всем Советом бегать по владениям друг друга и смотреть, кто и что скрывает. Хоть не понимаю, почему этим занимается Парламент. — Парламент занимается надзором только друг за другом, — Дамиен затянулся и выпустил дымное колечко. — Все норовят побольнее прижать оппонентов и подальше под ковёр замести собственные недочёты. Ничего нового, когда вводили винные цензы, было ровно то же: слишком хотели угомонить инэ Амори, а с ними и Синюю партию. Вышло ровно наоборот, «Золотые кущи» — всё ещё лучшее из того, что может предложить Виест в винной линейке. — С прошлого года их обгоняют «Осколки звёзд». А что до подковёрных игр, мы всегда и всем мешаем, даром что самая постоянная партия, — Дарсия поднял бокал с лимонадом на ладони на манер чайной розы, и стеклянные стенки тут же заискрились морозными узорами. — Риидэ был менее кусачим Главой, чем я, а толку? Или ты, или тебя. — А ничего, что мы сидим уютным кругом двух Глав и двух заместителей самых бодающихся партий? — хмыкнул Роярн, но его удостоили лишь ироничными взглядами. Дарсия и Шарль с согласной ленцой чокнулись бокалами. — Какая разница, как мы говорим и где? Всё равно все всё узнают. Мы пробовали играть в молчанку и строить козни. Помогло? Нет, мы сели в лужу оба, и пока главное — не утянуть в эту лужу партии. Выберемся — будем намечать планы поодиночке. Дарсия на замечание супруга хмыкнул. — Ну, мы-то выберемся. А вот вы — не знаю, не знаю… — Если кто-то будет умничать — не получит такой гладкий отчёт с земель, как хотел. — Если кто-то не получит отчёт, кто-то будет платить штраф из своего кармана. Мои земли под твоим управлением, дорогой. Роярн закатил глаза. — Маан, вам когда-нибудь это надоест? Поскорее бы приехал Этелберт, и чума с вами обоими. — Надоест ли? — Дарсия кончиками пальцев очертил кромку своего бокала и улыбнулся этак задумчиво и очень многообещающе. — Не думаю, Рори. Ой, не думаю…***
— Наконец-то, Маан… Шарль упёрся руками в поясницу и прогнулся так, что захрустели позвонки. После нескольких часов сидения за документами спина болела нестерпимо. Как монотонную работу терпел Этелберт, попросту выгнавший друга из кабинета на воздух, Шарль не понимал. Роярн, расположившийся в густой тени, только хмыкнул. — Старость? — И не говори. А казалось, ещё всё впереди, но нет, меня погубит документация. Никаких тебе эпических битв и славных словесных стычек в Избранном совете. Печаль. Баронет улыбнулся и указал на кресло напротив. Граф только головой качнул, заодно без рук поправив выбившуюся прядь. — Спасибо, но нет. Я уже устал сидеть, да и не для того влез в ирду. — А можно не очень корректный вопрос? Если он какой-то совсем уж интимный, то можешь не отвечать, но почему ты не упражняешься в фехтовании с Дарсией? Ладно раньше вы собачились, сейчас же вроде бы мир. Он же всяко сильнее и опытнее Дамиена. В конце концов, семилучную звезду ему точно не за красивые глаза дали. — Эм… Секундочку, Рори, — Шарль прокашлялся и сглотнул, прочищая неожиданно запершившее горло, — что ему дали? Баронет открыл было рот и тут же закрыл, наблюдая реакцию собеседника. Наверху звякнули стёкла в дверях веранды, и Дарсия перегнулся через перила, выглядывая супруга в саду. — Всё, закончились твои отчёты, Шарло. Надеюсь, твой драгоценный друг их добьёт и мы займёмся другими вопросами. — Радость моя, — Шарль и сам не заметил, как скрестил на груди руки и задышал чуть поверхностнее, придерживая недовольство, — ты ничего не хочешь мне рассказать? Например, о маленькой такой безделушке в виде броши с семи лучами из белого золота, усыпанной мелкими бриллиантами, но зато так, что смотреть на неё больно? Лорд тут же поменялся в лице и посмотрел на друга. Роярн втянул голову в плечи и вообще всей душой желал слиться с кушеткой или спрятаться за веером. — Я не знал, что он не знал. И что ты не говорил. И что нельзя было говорить. Ну Дар! Последнее восклицание совсем уж жалостливое, как просьба о пощаде и капитуляции. Лорд вздохнул и стал медленно спускаться вниз. — Для тебя это важно, Шарль? Вопрос без подтекстов, ровным тоном, хотя по всей позе лорда видно, как неприятен ему разговор. Шарль с раздражением фыркнул и вскинулся. — Ну, как тебе сказать. Судя по всему, у меня в супругах один из одиннадцати лучших мечников Виеста, но я о том ни слухом ни духом. Потряс-с-сающ-щее. — У тебя в супругах Глава одной из ведущих партий. Если угодно, то у тебя в распоряжении ещё несколько моих социальных личин. Но не эта. Это не то достижение, которое составляет предмет моей гордости. Оно ничего не даёт и на самом деле ни о чём не говорит. — Ну, как тебе сказать… — Шарль невольно повторился и хотел было продолжить, но его вовремя прервали. — Погоди, — Дарсия примирительно показал ладони и вздохнул. — Сейчас ты будешь злиться и говорить, что звезда — это не простой знак отличия, а одиннадцать её обладателей — незаурядные инарэ. Может быть. Но это не имеет отношения ко мне, потому что мне эта брошь далась такой ценой, которую я в жизни не согласился бы платить, если бы кто спросил. Я же потомственный вояка, весь мой род — Наместники Севера в четырнадцати поколениях. Я был бы пятнадцатым. Это громкие титулы, а за их достижением для меня стояли десятилетия, десятилетия, Шарль, услышь, работы и боёв. Меня никто не спрашивал, хочу ли я фехтовать и сколько в день я этого хочу. Все мои детство и юношество были подчинены цели продолжения славы и традиций семьи. Меня никто не готовил на политика масштаба страны. Меня вообще по этой части мало готовили, зато выжимали подчистую физический потенциал. Железные Скалы — не то место, где возможны сантименты, и, уж конечно, не то, которое я буду вспоминать с любовью. Эта брошь не окупила моих вложений. Она мера моего мастерства? Нет. Она всего-то показатель хорошей наследственности и практики. Я и сейчас не вижу в том ни чести, ни славы, ни повода тебе говорить об этом. Это не то достоинство и не та часть моей натуры, которую я хотел бы тебе демонстрировать и с тобой делить. Извини, если был не прав. Но о всех значимых моих ипостасях ты осведомлён сполна. Шарль ещё слишком кипел, чтобы просто спустить на тормозах. Но ссориться с Дарсией при Роярне… Тем более что баронет сидит ни жив ни мёртв, но слушает крайне внимательно. Граф вздохнул и постарался говорить как можно медленнее и разборчивее. — Меня знаешь, что задевает в этой ситуации? Ты наверняка так надо мной хохотал, когда я играл в дуэль с Сором. — Маан, да с чего ты это взял?! Ты же хорошо фехтуешь. Разве же я тебе о том не говорил? Сорра — не тот противник, которого может уложить на лопатки заигравшийся новичок. У меня есть вопросы к твоей технике, но это никогда не относилось к силе или возможностям и уж тем более не перетекало в плоскость издевательства и смеха. — Ещё скажи, что, когда я выбил тебе колено, ты тоже мне не подыгрывал. — А вот это уже форменная ерунда! — Дарсия то ли от переизбытка эмоций, то ли из-за недостаточного знания слов перешёл со старого наречия на общий, но быстро исправился, и речь его вновь стала размеренной и негромкой. — Какой мужчина в здравом уме и твёрдой памяти будет поддаваться в такой ситуации? Теоретически я всё ещё сильнее тебя, но это не отменяет твоей изворотливости и прыти. Маан, почему я сейчас тебе рассказываю очевидные вещи? Ты сам был инициатором своего физического состояния, ты сам к нему шёл, так почему семилучная звезда как-то меняет объективный факт твоей силы? К тому же фехтование неравно рукопашной стычке. Пока у меня будет клинок, ты и впрямь вряд ли со мной что-то сделаешь, но вообще-то я не держал в руках что-то длиннее и тяжелее пехотного кинжала с самого института. Это что-то поменяло? Что-то изменило? Что ты так вцепился в эту часть моей биографии? Я не могу её никуда деть, а нужна она мне как собаке пятая нога — ничего, кроме дискомфорта и косых взглядов. Шарль вздохнул и расслабил напряжённые плечи, признавая чужую правоту. Ну не сказал. Можно подумать, они выложили друг другу всё, что там было за душой. Ага, как же. Процесс взаимного притирания только-только пошёл, и уже хорошо, что из этого уравнения с обоих сторон ушли любовники. Вечно выносить этот факт за скобки было невыносимо. Граф окинул поместье взглядом и задержался на веранде. Там аккуратно прикрылась дверь. Роярну хватило такта и времени тихонько уйти и оставить их выяснять отношения любым удобным способом. — А если без дураков, меня против тебя хватит минут на пять? Вопрос был шутливо-риторический, но лорд окинул его совсем другим взглядом и задумчиво покивал. — На пятнадцать. Шарль невесело хмыкнул. С дугой стороны, ожидать чего-то другого было глупо. Он разве лучший фехтовальщик столицы? Отнюдь. Все уроки детства закончились, когда ему выбили плечо, и отец тут же решил, что умение махать клинком сыну пригодится меньше танцев и верховой езды. Рауль при всём старании и терпении тоже не мог сделать из полуотвердевшей глины бойца. Дарсия же даже в быту двигался совсем по-другому: мягче, с большей скупостью движений, но вместе с тем и точнее. Граф обернулся к стойке для клинков и вытащил клеймор, оставив ножны зажатыми в креплениях. Лезвие сверкнуло в солнечных лучах и отразило небо. Примесь серебра делала его поверхность похожей на озеро. Бросок — меч делает полный оборот в воздухе и приземляется остриём в ладонь хозяину, рукоятью к лорду. Опасный и эффектный трюк. Бахвальства ради, конечно, но одобрительный взгляд чужих глаз льстит самолюбию. — Будем проверять? — А что нет? Когда ещё меня лицом о землю потаскает один из Одиннадцати? Дария раскрыл ладонь, и клеймор, расположенный параллельно земле, закачался, обретая баланс. — Хороший клинок. Жаль, короткий для меня. — Найти двуручник? — Если нет бастарда. — Есть. Но он всего на восемь сантиметров длиннее моего. Сейчас. Шарль позвонил в колокольчик и сделал выглянувшему с веранды дворецкому один только жест. Это клеймор приходилось таскать с собой вслед за Дамиеном, не зная, где удастся попросить капитана о спарринге. Весь остальной арсенал и так хранился в Иствуде. Принесённый бастард лорд оценил куда придирчивее клеймора супруга. Но в итоге остался доволен и опустил клинок остриём вниз. Шарль удивлённо приподнял бровь. — И всё? — А разве нужно что-то ещё, чтобы начать? Взгляд у графа стал оценивающе-неприятным. — Ты будешь в этой стойке? «Простак»? — Ты сначала меня в ней достань, Шарло. Ухмылка у лорда вышла чуть самоуверенной, но менять позицию он и не подумал. Шарль невольно отзеркалил чужую усмешку. А то ему мало самого факта чужого превосходства, решили ещё напомнить и поколебать его веру дополнительно. Было бы, что колебать… Граф сделал полшага назад, а потом осторожно вбок. Дарсия против ожидания не стал поворачиваться другим боком. Ему движение «против шерсти», казалось, не доставляло неудобств. Шарль страшно не любил атаковать. Самый уязвимый момент и самый сложный. Можно как снести противнику голову, так и глупо напороться на клинок, да ещё и на ускорении. Пришлось ходить добрых полминуты и искусственно расслаблять мышцы. Бросься он очертя голову вперёд — и сейчас бы не мучился, но чужая собранность и самая простая из стоек здорово сбивали. Рауль учил по-другому. Он и сам по-другому держался. Манернее, изящнее. Сложней. Его фехтование было искусством. Северная школа славилась простотой и жестокостью. Изящных выпадов можно не ждать. Грубой силы — только так. Клеймор должен был кольнуть чужое плечо, но уже на середине упёрся в гарду бастарда. Дарсия не только перехватил и сбил выпад, он проделал это с неожиданной скоростью. Ответный удар Шарль даже не стал парировать, метнувшись назад. Не успели начать, а он уже наошибался: лорд был выше, тяжелее, но не медленнее. Ему не нужно было набирать темп, оборона у него была совершенная и, что хуже того, агрессивная. Полдвижения кисти — и двуручник, только что принимающий удар и спасающий хозяина от раны, поворачивается одной из режущих кромок и тут же прорезает бок зазнавшемуся выскочке. Шарлю совсем не хотелось в роли такового побывать. Со стыдом и ужасом он потратил первые десять минут просто на осознание того, с кем вообще имеет дело. Кинься в атаку в начале, как хотел, — уже лежал бы на земле и не факт, что не располовиненным. Клеймор и бастард были примерно равны по длине, только вот лорда извечно выручал рост. «Крест» и «щит», высокие и эффективные стойки, никогда не дававшиеся самому графу, Дарсия выполнял просто и шутя. Но даже выпады на нижних стойках, теоретически неудобных, он отбивал, отклонял, а часто и высекал искры от трения двух клинков. Что было делать? Изматывать? Выжидать? Танцевать, как с Сорром? Вот только Дарсия не барон, быстрый темп аукнется отнюдь не ему с его лёгкими широкими шагами. — Ты сегодня будешь пытаться мне кровь пустить или только созерцать? — Я бы съязвил, только вот этим как раз и занимаюсь. Как мы оба видим — впустую. — Можем пойти по-другому? — Как? Лорд предпочёл показать, и всё, что осталось Шарлю, — сжимать зубы и мысленно клясть себя последними словами за любопытство. Всё время спарринга Дарсия не нападал всерьёз. Маленькие контратаки заканчивались на парировании и не шли дальше. Теперь первый же серьёзный удар в прямом смысле вогнал в землю. Каблуки увязли в сырой земле целиком, а кисти заломило. Больше никаких контратак и выпадов не было. Только желание того, чтобы сталь бастарда не оказалась внутри тела. Ни Рауль, ни Дамиен не готовили к такому натиску. Ни тому, ни другому до лорда по части силы и скорости было просто не достать. Дарсия рубящий удар переводил в колющий ещё на излёте. Инерция от замаха сказывалась как угодно, но не на движении клинка. Лорд часто открывал бок или живот, но у графа не было возможности этим пользоваться. Шарль еле успевал сменять блоки и ловить чужой меч на лезвии. Теперь мечи пели не смолкая, и концерт их был ужасен. Скрежет, звон и совершенно чудовищные «кромсающие» звуки. Солнечные блики взбесились, соскакивая с клинка на клинок, отражаясь и дробясь. Шарль отступал и больше ни на что не надеялся и не кичился. В голове стало пусто. Глаза щипал пот. Отяжелевшие вихры прилипли к коже, рубашка противно облегала спину от лопаток до поясницы, а ветер из душного превратился в холодный. Удар. Удар. Удар. Лорду, видимо, надоело показывать всё своё мастерство, и он просто добивал противника топорными режущими ударами сверху вниз. Никакой «цапли в камышах» из восточной школы и никаких стремительных «игл» западников. Максимально простые и сильные удары без названия и стоек. Шарль устал. Удобная рукоять неожиданно стала скользкой и невыносимо «живой». Запястья ломило от боли. Рауль бы сделал втык за то, что он неправильно держит меч, но времени поправить хват просто не было: в лучшем случае это будет стоить уха, в худшем — чужой чудовищный удар раскроит грудину, и сердце наконец выскочит из клети. …гарда соскользнула лишь чуть. Всего-то небольшой поворот, другой угол, чуть более острый, чем нужно. Всего один удар, потому что следующий выбил графу правое запястье. Шарль вскрикнул, разжимая руки и уже не заботясь вопросом, без какой части тела он сегодня останется. — Шарль! Крик вышел строенным. У «спарринга» были зрители, благоразумно оставшиеся на веранде и не мешающие поединку. Теперь это было неважно, потому что Этелберта поперёк груди перехватил Роярн и пытался одновременно сдержать и переорать приятеля, а Дамиен что-то кричал слугам в доме. Граф наконец вдохнул полной грудью, осознавая, что частенько забывал это делать, пока держал оборону. Клеймор отлетел влево, бастард вправо. Разрываемое болью запястье покоилось на чужой ладони. Медленно-медленно мир из смазанной круговерти возвращался на ось.***
— Маан, чтоб я ещё хоть раз… — Успокойся. Это я тебя попросил. И мы ничего не сломали. Шарль сжал предплечье супруга здоровой левой рукой и привалился к его тёплому боку. Правую кисть туго забинтовали, но фиксировать как-то кроме не стали. Выбитое запястье ныло, но дня через два обещало полностью восстановиться и больше не тревожить обладателя. Да и не такая уж серьёзная травма-то, по сути. Рауль почти в прямом смысле возил его по земле. Да, из суставов, слава Маан, ничего не выбивали, но отходить от «безобидных» тренировок часто нужно было куда как дольше, чем от нынешнего серьёзного спарринга. Удушающая жара дня отступила после небольшого дождя, и теперь, вечером, когда в лиловом сумеречном небе белый ломтик тонкого месяца, можно жить и дышать. Шарль прикрыл глаза, лениво ища в небе первые звёзды и досадуя на занавески, периодически закрывающие обзор из-за лёгкого ветра. Дарсия попытался аккуратно сменить позу и откинуться ещё дальше на спинку софы. Чувствовать спиной сокращение чужих мышц и движение костей оказалось на удивление приятно. — Ты мне её покажешь? — Кого? — Брошь. — Если напомнишь и по приезде в Рееру я напрягу Ксана разбором хлама на чердаке, а она, кажется, где-то там, то покажу. Шарль не выдержал, повернулся, хотя убирать ноги с пуфика, да и вообще заставлять ноющие мышцы работать, было как минимум досадно. Лорд с каким-то придушенным вздохом отложил книгу, видя неизбежность разговора. — Ну что? — Ну ничего. Просто объясни мне, дураку, свою ярую нелюбовь хоть к чему-то, что касается твоей жизни до парламента. Ты замучил меня политикой. Я «свататься» приходил — и то ты мне лекцию читал о важности правления, а не о выгодах нашего союза. Ты так бился за это несчастное место Главы, а получив, словно отрубил всё, что было раньше. Ты, чёрт возьми, единственный Глава с серёжкой. Да, она тебе идёт. Да, отбивает у некоторых желание злословить, но Маан… — У тебя есть то, с чем ты не хочешь соприкасаться? — Дарсия закинул правую руку на спинку и чуть сменил положение тела, став куда более ленным и, казалось, менее собранным. Вот только синий взгляд с яркими голубыми проблесками оказался слишком колюч. — Даже самыми кончиками пальцев? Даже мимолётно задеть волосами при взмахе головой? Представь выгребную яму. Крутую, склизкую, отвратительную. Пока карабкаешься по её склонам, становишься грязнее, чем если бы лежал на дне и не рыпался. Дело не в том, что моё прошлое — такая яма. Дело в том, что я еле отмылся. Дорвался до воды и очень не хочу назад. Не потому, что там было противно, а потому, что за здесь уже заплачено очень дорого. Ты сам часть моего здесь. Ты всё судишь меня по себе, но мы с тобой продукты разных систем воспитания, Шарло. Твоё прошлое — праздник, который перечеркнуло крушение «Надежды», моё — самая длинная зимняя ночь, которую я отрезал, закрыв дверь натопленного дома. Я не хочу во вьюгу. Там можно жить, но очень не хочется. — Сколько образности… — Я двадцать три года живу с филолого-лингвистом, обожающим искусство, сносно знаю древнее наречие и разбираюсь в тонкостях коннотаций. Уж извини, я старался как мог говорить с тобой на одном языке. Шарль обронил смешок, признавая чужую правоту и право на лёгкую иронию. — Но даже так… Неужели там не было ни одной искорки тепла? — Маан упаси, конечно были. Я не неблагодарная тварь, Шарло, и не кусаю руку, меня кормившую. Может, ухожу, чтобы эта рука меня не трепала, ибо это мало походит на ласку, но не кусаю. Я люблю своих родных. Особенно Изабе. С ней у нас получалось как-то лучше, чем с Диком. Всё-таки с братом у меня слишком большая разница в возрасте, а Изабелле я как-никак обязан первым серьёзным фингалом. Граф удивился и сам не понимал, чему больше: неожиданной теплоте в чужом голосе или фактам биографии. — Ты дрался с сестрой?! — Почему ты так недооцениваешь мою сестру? Это она со мной дралась, — Дарсия переливчато рассмеялся, наблюдая за чужой мимикой. — Какие у тебя очаровательно круглые глаза… Шарль, все дети дерутся. До определённого возраста пол не важен. Мы погодки, Изабе младше меня ровно на одиннадцать месяцев. Она долго не уступала мне в силе и всегда чудесно кусалась и царапалась. К тому же драки в семье всегда… м-м-м… более бережные. Ну не думаешь же ты, что Альфред не задирал Эрнеста и наоборот? Они и сейчас ещё иногда борются. — Ну ты сравниваешь… — Отчего же? Вполне справедливо, хотя мы с Изабе, конечно, мутузили друг друга лучше. Мне страсть как не нравилось ходить по «девчачьим» оврагам и следить за ней, потому что я старше, а ей не нравилось ни то, что я старше, ни то, что мальчик. Мне, наверное, никто так не припоминал мою мужскую природу и её дефектность. Потом не одно десятилетие мне доступно объясняли в Железных Скалах, что лучше бы я не был ни мужчиной, ни первенцем. Хотя бы не второе. На мне так ударно отрывались, что Ричарда никто не тронул. Мама, наверное, не дала. И, если это хоть немного так, мне не жаль. Всё-таки две поломанных юности было бы слишком даже для де`Рэссарэ. — У твоего брата нет военного образования? — Домашнее непрофильное, я бы сказал. Он всегда больше был ориентирован на море, чем на сушу, это я качку не люблю. Закончим вечер откровений? — Ещё пару вопросов, — поднявшийся было Дарсия вынужденно опустился обратно. — Что это был за приём с переходом от «Сечения» к «Копью»? И ещё, есть ли мне резон напрягать Дамиена, если Роярн прав и всё это время я мог просить уроков у тебя? Лорд вздохнул и взял чужие ладони в свои. По тугой повязке на правой кисти графа он прошёлся пальцами особенно бережно. — Вся хитрость приёма в том, что ты отводишь назад не только руку, но поворачиваешь корпус. Инерцией от замаха чуть сносит назад, но, если у тебя длинный меч, это несущественно на дистанции удара. Я тебе покажу потом. А второе… Я не хочу тебя учить. Во-первых, я не умею. Во-вторых, и в главных, я не хочу тебе навредить. Конечно, самые «острые» наши стычки, когда ты меня доводишь до белого каления, но так как в мышечной массе мы почти сравнялись и дерёшься ты препакостно, то я не переживаю. Как-то непоправимо уже не наврежу. Фехтование — совсем другое дело. Если учить, то нужно любить то, чему учишь. Шарль немного расстроился. — Жаль. Мне в целом понравилось. А жёсткие учителя у меня, поверь, были. От воплей поруганной гордыни не умер. — Если ты очень хочешь — можем попробовать. Но точно не на этой неделе и не с тяжёлыми клинками. Шпаги устроят? — О, ты просто не видел, как я фехтую всем, что легче килограмма. Запястье и кончик клинка у меня будут где угодно, но не там, где надо. Хотя бы пусть будут рапиры. — Посмотрим. Теперь мне как минимум любопытно, чем тебе не угодили шпаги. Глядишь, поставим тебе руку, чтобы никто больше её тебе не выбивал. А заодно не лишал клинка, как Сорр. Шарль что-то невнятно пробурчал и поднялся. — Умеешь же испортить послевкусие. Ладно, баста. Пошли спать, а то что-то у меня всё скрипит…***
Шарль легко выпрыгнул из экипажа и рассеянно захлопал по карманам пальто. — У меня твои часы, растеряха. Нечего было десять раз поправлять цепочку. Дарсия из несколько более тёплого, чем улица, коробка на колёсах выбирался неохотно и вместе с тем в разы манернее. Граф, насмешничая над чужой пафосностью, часы из музыкальных пальцев выхватил резким мальчишеским жестом. После распахнул было пальто, чтобы продеть цепочку и спрятать часы в карман, но, провозившись не больше минуты, бросил затею: внутренняя красота красотой, а без пальто поздней осенью было холодно. Под ногами хрустели промёрзлые листья. Разгорячённая гнедая четвёрка исходила паром. Инарэ выдыхали лишь небольшие облачка и ёжились. Ну, может, кроме Дарсии. Лорд рассматривал пейзаж почти благодушно, не замечая расстёгнутой верхней одежды и того, как мех воротника покрывается инеем от его дыхания. Шарль горделивым профилем супруга любовался неприкрыто и безбоязненно. Даже Великая Тройка Перечников устала закатывать глаза на то и дело проскальзывающие жесты внимания со стороны обоих Глав вне зависимости от того, какой оттенок и чувство эти жесты несли. Глава Синей партии, заметив внимание, лишь сузил глаза. Насмешливо, но по-доброму. — Что ты так смотришь? Я встрёпанный по твоей вине? — Ты красивый. И тебе очень идёт хрустальное время поздней осени. Тонкая улыбка стала чуть шире и многократно теплее. — Из нас двоих явно не я тут самый красивый мужчина. Шарль только фыркнул, поднимая воротник тёмно-бордового пальто. Когда обновку в свете выгуливал первый раз, вслед поворачивались даже кучеры экипажей. Кажется, один раз даже столкнулись. Вряд ли от внеземной красоты, скорей из-за гололедицы и неподкованных лошадей, но сам факт! Лорд на удивление не отреагировал вообще никак. Пришлось озаботиться вопросом костюма с тонкой красной нитью в полотне, чтобы ткань на свету отливала бордо, и чёрствый северянин наконец оговорился, что пора бы умерить страсть к эффектам. — Маан, ну где они? Как мы опоздали на три минуты, так нас чуть опять не отстранили, — Шарль выудил свои несчастные часы из кармана пальто. Щелкнула крышка. Золотой хронометр в ладони в толстой кожаной перчатке смотрелся разом и хрупко, и неуместно. — Могли бы уже заняться делом, предпоследний завод же. — Технически мы приехали раньше, а инэ Моррис любит княжескую точность. Остальные старшие его поддержат. Шарль в который раз фыркнул и хотел съязвить, но зашелестели перепонки расправляемых крыльев и Дарсия приобнял ими продрогшего и потому ворчливого мужа. — Не могу слушать чечётку твоих клыков. Вообще можно посидеть в карете или дойти до холла. — Меня вполне устраивают твои крылья. В подтверждение Шарль притянул левое, ближайшее крыло к себе ближе и перекинул его кожаной тогой через плечо. Свои выпускать и не подумал, в пальто их толком не развернуть не свернуть, да и выстуживать свою и без того холодную кровь мало охоты. Кроме того, в туманной дымке на границе видимости появились тёмные тени, а значит, господа Главы изволили-таки подъехать и недолго ему осталось греться. — Завтра наденешь шубу. — Завтра земли лорда-канцлера. А шуба у меня тривиальная. — Ты предпочитаешь околеть на его тюльпановых полях, зато при параде? Через неделю зима. — Иногда ты невозможный зануда. — О, это компенсируется твоим постоянством в позёрстве. Пререкаться можно было бесконечно, но не при других Главах, а инэ Моррис уже не спеша выбирался из экипажа. Лёгкая двуколка с соловым жеребцом подъехала следом, и лорд Дэшем тут же оказался подле старшего коллеги, наверняка рассыпаясь в колкостях. — Как они друг с другом сосуществуют столько лет?.. Вопрос был больше философский, но Дарсия, убрав крылья и одёрнув пальто, ответил. — У дружбы много личин. Порой она маскируется под неприязнь. В конце концов, подавляющую часть проектов регниумов всегда поддерживали электы. А большинству промышленников так-то всё равно, по какому кодексу жить — «Великому» или «Первозданному». — Не скажи, мне нравится «Первозданный». — Ещё бы. А теперь вспомни, сколько у тебя ферм и как он мешает их деятельности. Не можешь ты вспомнить, нет их у тебя. Только Дом Крови и тот в зачаточном состоянии. — А ты, конечно, хочешь себе ферму… — Вообще-то не откажусь. О, Шарль, умоляю, не надо делать такие страшно удивлённые глаза! Я не пацифист, как некоторые. Но пищевое производство у нас под контролем потомственных столичников, так что даже мои внуки в этом вопросе пролетят. А что до нравов, так ты же занят очередной разгромной реформой с тугим ходом. Глядишь и продвинешь её лет за триста. И ещё за столько же заставишь работать. Шарль надулся как мышь на крупу и с мужем до самого завода больше не разговаривал. Главы наконец воссоединились в полном составе, поздоровались, обменялись «комплиментами» и пошли проверять ненавистный процесс исполнения предписаний. Технически пятёрке политиков действительно нечего было делать в землях друг друга и сопряжённых с ними, но многолетнее недоверие переросло в паранойю, которой было легче следовать, чем бороться. Счетоводы и экономисты противоборствующих партий рвали на клочки отчёты друг друга, орали и почти дрались, но кое-как договаривались и составляли совместную смету и прогнозы. Главы всё больше просто проверяли и надоедали друг другу своими недоверчивостью и въедливостью. Маршрут выбирался жеребьёвкой, но в начале осени владения Шарля «чудом» попали под раздачу первыми. И так, как на них, господа Главы не резвились нигде. Немыслимое число придирок, нареканий и несмолкаемое ворчание всех счетоводов графа. Старшее поколение Глав бесила невозможность придраться, младшее поколение бесили коллеги. Дошло до смешного — из банка выдернули Этелберта, углядев его подпись на расчётных листах. Вот только управляющий мало того что не позволил на себя наехать, так ещё и любезно потыкал всё собрание носом в собственные огрехи. Парламент связываться с наследником одного из главных банкиров столицы передумал. В итоге весь запал истратили вначале и многое спустили на тормозах, в том числе и явные недоработки в землях лорда. Так что в середине осени супруги выдохнули, вытерли холодный пот и, пожав руки, в очередной раз принялись перекраивать план дележа земель. Всё мелкие управленцы, только-только привыкшие к новой схеме, проклинали господ, но те уже мало волновались из-за чужого мнения, а тем более недовольства. На заводе в землях маркиза де`Рема из курилок и комфортабельных кабинетов выгнали всё руководство и оставили Глав копаться в бумагах самостоятельно. Шарль скинул сюртук, оставшись в рубашке и жилете, и постарался всё просмотреть как можно быстрее и как можно качественнее. После того как заядлые курильщики в лицах лорда-канцлера и лорда Дэшема доставали излюбленные папиросы, из головы вылетало всё, кроме паров дыма. В итоге всё равно не успел. Осилил лишь половину документации, хоть и с завидной въедливостью. Остальное пришлось бесчестно спихнуть под руку супругу и, весьма демонстративно открыв окна во всём кабинете, уйти. Лорд-канцлер только посмеивался, позвякивая серебряными птичьими черепами, пока перебирал по сигаре пальцами. — Прелюбопытный всё же у вас союз… — Чем? — Дарсия спокойно принял дополнительную кипу бумаг, педантично разложив их ровными стопками в порядке очерёдности. — Живучестью конкурирующих интересов? Инэ Моррис хмыкнул, выпуская колечко дыма. То вышло неровным, но густым и каким-то неуловимо ехидным. — Совсем недавно вы двое напоминали соседствующие вулкан и горный хребет. Только один взорвётся, как с другого сходит лавина. Непрекращающиеся шипение и раздрай… И так по кругу, по кругу… А теперь тихие-тихие, с пасторальными сценами и трогательными жестами в виде крыльев. Прям тошно. — Общие трудности сближают и учат диалогу. Ваша же идея была нас ограничить на какое-то время. — О, не надо пудрить мне мозги, мальчик. Это точно ни при чём. — Как скажете. Дарсия аккуратно пристукнул бумагами о стол, картинно закладывая между ними свои длинные красивые пальцы и подчёркнуто бережно расправляя малейшие вмятины и неровности. Лорд-канцлер фыркнул и сбил пепел с сигары, после чего решительно её затушил, выкуренную в лучшем случае на одну пятую.***
Шарль прохаживался по заводу и любознательно засовывал свой вздёрнутый нос везде, где мог. Люди работали. Рядом с массивными стальными станками, сплющивающими, обрезающими и зажёвывающими металл, они все смотрелись карикатурно маленькими. Даже те из них, кто мог похвастать солидным ростом и бугристой мускулатурой. Контролирующие и просматривающие работу инарэ, напротив, были многократно уместнее, хотя единицы из них остановились хотя бы на третьем десятке лет, а многие были ещё и ниже графа, не говоря уж про людей, и всё же… Шарль не понимал, как сами люди порой путали детей Маан с себе подобными. Что называется, до первой улыбки. Соплеменники чувствовались разительно другими. Сам воздух вокруг них был гуще и словно бы темнее. И чем старше, тем сильнее, словно бы самим своим древним существом прожигая ткань мироздания. Инарэ могут сколько угодно принять на свою светоносность — и всё же они тьма. Когда густая и мягкая, когда острая и опасная, и сам Шарль не находил в том ничего ужасного. Нижние, подземные ярусы огромного производства были погружены в копоть, жар и грохот. Не спасали ни масляные, ни, о чудо, электрические фонари, ни система вентиляции. И если видел граф сквозь чёрно-алое марево сносно, то уши хотелось заткнуть, а кожу стянуть вместе с рубашкой и жилетом, чтобы стало хоть чуточку легче. Внутренняя, истинная ипостась сердито заворочалась, предостерегая не оборачиваться. А так хотелось! Огромная мышь не развернулась бы ни в одном лестничном пролёте, не говоря уже про механизмы, пронизывающие завод, как сосуды организм. А уж грохот для сверхчувствительных ушей был бы совершенно невыносим. И, несмотря на весь дискомфорт, Шарлю было интересно и он спускался всё ниже. Инарэ почти исчезли, людей стало вдвое больше. В массе своей они работали с прессами, прокатывали металлические листы, отсеивали брак, отправляя его на переплавку и литьё. Часто рабочими оказывались вчерашние мальчишки, только-только вырвавшиеся с ферм. Худые до изнеможения, они налегали на рычаги с видимым трудом и старались лишний раз не останавливать полотно пресса. Граф смотрел на такую «работу» с сожалением, но не вмешивался. Глупо бултыхаться в луже, когда такие порядки в целом море. Ох, сколько же ещё работы, сколько… Слева, в одном из рабочих закутков, заскрипело особенно высоко и противно. Шарль быстро зашагал на звук, морщась и проклиная инженеров, не продумавших систему глушения. Один из рабочих боролся с прессом, голыми руками вытягивая из-под него железный лист. Тот частично сполз с полотна, разошёлся, и теперь его узкая лента скручивалась в железную спираль, а основная масса тащила незадачливого работника в «жернова». Шарль схватил рукавицу и через неё ухватился одной рукой за железный лист, а второй за талию «работника». Тот целиком ощущался как лёгкая кукла без костей. Металл поддался и начал рваться посередине. Глупый человеческий выкормыш заорал и перехватил её острые края. — Идиот! Выключи! — Не могу! Перерасход материала! Уже не спасая заготовку, а сосредоточившись исключительно на бедовой голове, посчитавшей, что штраф за брак — куда более существенная кара, чем изодранные до крови руки, Шарль схватил мальчишку, оттаскивая его от ленты. Толчок в спину и одновременно под колени обернул все начинания прахом. Граф ударился грудью о полотно ленты с такой силой, что потемнело в глазах и перехватило дыхание. Мальчишку он, конечно же, выпустил и, кажется, погрёб под собой, хорошенько приложив собственным весом этого задохлика об пол. Попытался опереться и подняться, ещё ничего не видя и не соображая. Руки скользили по движущейся ленте, а выпущенные когти лишь цеплялись и застревали в её шероховатой поверхности. Правую кисть обдало жаром, а потом захрустели кости. Прозрев от боли, Шарль заорал во всю силу связок, мешая стон с рёвом раненого зверя. Кровь зашипела на раскалённом железе, полилась на пол, пока мелкие косточки пальцев перетирались в муку, а мышцы и связки рвались на волокна. Инстинктивный рывок назад обернулся разрывами, агонией нервных окончаний и темнотой. Под пресс прошло всё запястье, а следом захрустела лучевая кость.***
— …лать? — Нет. Не ваша же рука. — Но он… — Нет. В голове какая-то густая хмарь. Сознание было не то полусонным, не то полупьяным, а голова тяжёлой, хотя и лежала на подушке. Чужие голоса слышались как через слой ваты, а на языке остался горький и металлический привкус. Шарль попытался открыть глаза, не смог, решил привстать, опираясь на локти, и... заорал. Следующее пробуждение было чуть милосерднее. Глаза открыть получилось, но в полумраке комнаты было почти ничего не видно. Ближайший силуэт опознать удалось только по привычному ощущению холодка и мягкому светлому ореолу. — Дар? Можно больше света?.. Я почти не вижу. — Можно, если хотите ещё и проблемы со зрением. Глухой голос откуда-то из темноты было не опознать. Шарль чуть сщурился, и очень медленно муть в голове стала отпускать. Смазанное серо-чёрное пятно облеклось в знакомый и очень неожиданный силуэт. Марсель де`Сарэ неспешно подошёл и почему-то коснулся левого запястья графа. Тот сначала даже не понял, что ему меряют пульс. — От снотворного отошли, отлично. Не люблю использовать настойку сонницы, она всегда чревата головокружениями, но на сертию, входящую в состав более лёгкой смеси, у вас ужасная интоксикация. Неприятно было это выяснять опытным путём, — последняя фраза имела какой-то скрытый оттенок, но больная голова его не разобрала. Шарль только понял, что оттенок этот точно был. За разъяснениями пришлось обратиться к Дарсии, но тот смотрел несколько странно. До Главы Алой партии очень долго доходило, что это было выражение не то жалости, не то сожаления, и обе эмоции лорду свойственны не были. — А что, собственно, происходит? И где мы? — Вернулась ясность сознания? Славно, — Марсель говорил размеренно и несколько холодно, а может, равнодушно. Но Шарля больше заботил лорд. Дарсия на военного хирурга смотрел с нескрываемой злостью. Тихой, холодной, расчётливой, а потому, наверное, и более страшной. — Если соблаговолите приподняться и посмотреть на свою правую руку, то очень многое поймёте разом. Только без рывков, пожалуйста, плавно и на мышцах пресса, а не рук. Шарль послушался. Тело ощущалось чужеродным и очень тяжёлым, а конечностей, хоть каких-то, он и вовсе не чувствовал. Правую руку зачем-то прикрыли простынёй, левая ощутимо дрожала. Граф стянул простыню. Выглядело не очень, но не то чтобы критично. По факту воспоминание о боли было даже сильнее, чем она сама. Шарль почти опёрся на локоть, но его придержали за плечи с обеих сторон. — А вот этого не нужно, — Марсель переместился на другую сторону и осторожно приподнял чужую конечность. — Выглядит целым, но это не так. И я вижу, как вы морщитесь на свои кривые побитые пальцы, но они как раз меньшая проблема. Кости кисти очень мелкие. Их сложно повредить, и они в массе своей просто вышли из суставов, что поправимо. А вот предплечье — песня. Когда ваше частично горелое, частично сырое мясо отодрали от железа, то от лучевой и локтевой костей осталась лишь каша из острых осколков. Шарль представил и с трудом подавил рвотный позыв. Теоретически он не мог видеть и помнить месиво из крови и костей, оставшихся от руки, но практически картина неопрятного фарша стояла перед глазами, не желая пропадать. Любому мяснику за такую работу пришлось бы пожертвовать рабочим местом, но бездушному механизму, который даже не сразу остановили, было всё равно. Пальцы нашлись отдельно от кисти. Саму кисть расплющило и растянуло, хорошенько подрав кожу железной крошкой. Предплечье… Впрочем, от него как раз ничего не осталось. Культю плеча венчал сустав с осколками костей, спасибо, что не раздробило локоть. Кожа с предплечья слезла фрагментарно. В целом картина тянула на дешёвые театральные декорации, если бы не запах палёного мяса, кровь, боль… Крови особенно много натекло на пол, в ней перемазались дорогие туфли окружающих инарэ, она была на фартуке перепуганного мальчишки. То, что было рукой, растащило на несколько метров, пришлось даже частично разобрать, а вернее, чудовищно разворотить механизм пресса. Железо, перепачканное кровью и украшенное лоскутками мышц. Чудовище с разодранной пастью и опорожнённым желудком... Теперь же рука была условно цела. Боль пряталась под несколькими слоями обезболивающего и ещё не схлынувшим эффектом от «сонных зелий». Но стоит этому чуду пропасть, что будет? Он сможет ей хотя бы шевелить, не говоря уж о большем? — Такому чудесному состоянию вашей руки мы обязаны вашему лечащему врачу и супругу, если бы мне вовремя позволили… — Что ты говоришь, — Шарль непроизвольно вздрогнул от шипящих нот в глубоком голосе лорда. Дарсия говорил спокойно, подчёркнуто негромко, но все согласные звуки у него выходили какими-то угрожающе «шекающими», бессознательно неприятными. — Пусти тебя первого, так мы, конечно, не стояли бы перед вопросом сохранения руки. Ты бы сразу отрезал лишнее, подровняв локоть. — А что хорошего в том, что сохранили? Криво сросшиеся кости? Множественные разрывы? Марсель не сбился с тона, но атмосфера в комнате стала напряжённее. Шарлю роль буфера между двумя явно недолюбливающими друг друга мужчинами не нравилась. Но и уйти-то было некуда. — Можно всё-таки конкретики? Её надо… отрезать? — Ампутировать? — Марсель, как и ожидалось, чужую заминку подавил жёстко и без каких-либо колебаний. Вообще мягкости и понимания от сына Господина Рееры можно было не ожидать: профессиональная деформация внесла сильные коррективы, самому хирургу ампутировав чувство сострадания. — Если бы вы попали ко мне с завода, вопроса и впрямь бы не стояло. Но, честно говоря, мне жаль сил вашего организма, которые он уже затратил на исцеление и сращивание. Так что я могу собрать это безобразие заново. Это будет долго и больно. По новой придётся сломать каждый неровный участок. А это почти всё, — при этих словах хирург стал прощупывать графу предплечье, и чувство боли наконец вернулось, обжигая нервные окончания. — Если же отрезать, мучений будет меньше, правда ненадолго. Регенерация конечности, как и её заживление в пересобранном состоянии, одинаково неприятны. И всё же я за ампутацию. Восстановление дольше, боли меньше. Шарль опустил глаза. Во-первых, давило чужое сосредоточенное внимание, от него явно ждали ответа и как можно скорее. Во-вторых, банально было страшно. Инарэ не люди, потеря конечности не фатальна. Но боль! Внешность… Физические дефекты неприятны. Они противны самой сути вечно моложавых чудовищ. Дети Маан еле-еле смирились с тем, что не все шрамы рассасываются и некоторые метины остаются с тобой навсегда, но что будет, когда неостановимый прогресс дойдет и до этой проблемы? Что будет, когда свои же соплеменники придумают, как свести резервы организма на нет целиком? Инарэ не держат несимпатичных людей. Они не доходят даже до ферм, что уж говорить о Домах крови. Всё слабое и ущербное искореняется. Конечно, даже при ампутации общественное отторжение не коснётся целиком, но Маан, даже одна тень этого неприятия ужасна, если ты живешь в непрекращающемся режиме коммуникации. Сколько рука будет восстанавливаться, отрастать? Четыре месяца? Шесть? Год? Шарль знал, что выберет, ещё когда намёк на выбор только прозвучал, но всё же поднял глаза и сказал не то, что от него ожидали. — Я могу немного поговорить с супругом наедине? Марсель закатил глаза и цокнул с таким видом, что без всех слов стало понятно, что он думает о чужой смелости и мозгах. Но всё же ушёл. Только тогда Шарль позволил себе оглядеться. Конечно же, он не узнал оружейную в доме на Шумной площади. Марсель сильно поправил внутренний облик отцовского дома. Пропала шёлковая обивка стен, цвет сменился с коричневого на кипенно-белый, стерильный, и пропало малейшее ощущение комфорта. Там, за одной из стен, бывшая операционная Господ Палачей. Впрочем, теперь она операционная по факту. Практика у главного военного хирурга восточной армии Виеста в столице не хуже, чем на передовой. Стало как-то неуловимо горько. Старый особняк при Рауле даже ощущался не так. А теперь ему, Шарлю, тут точно не место. Хрустнула накрахмаленная простынь. Дарсия, переместившийся мужу под бок, в этом предоперационном пространстве смотрелся так же странно, как и сам Шарль. — Чем закончился осмотр бумаг? Лорд тяжело вздохнул и привычным жестом недовольства пригладил себе волосы. — Это то, что ты теперь хочешь узнать? Нормально всё прошло. Ингланд впал в полнейшую прострацию из-за тебя, его словно самого потрепало. Конечно же, Дэшем теперь с него не слезет из-за техники безопасности, но мне почему-то кажется, что это как раз ни при чём. Вот ты не мог пройти мимо, м? Позвать надзирателей? В конце концов, отдёрнуть этого злополучного мальчишку и уплатить штраф, раз тебя так тянет на подвиги? Это человеческое отродье сопли и слёзы по лицу размазывало, пока его допрашивали, и неужели ты думаешь, что из жалости к тебе? Отнюдь, он переживал, что ему голову открутят за покушение на инарэ. Справедливости ради, надо сказать, что открутили. — Что?! Дар, за что?! Он не толкал меня под пресс! Синие глаза нехорошо сузились. — А тебя толкали? Шарль чуть прикусил губу. Об этом он хотел поговорить с супругом уже после операции. Как и о многом другом, чуть менее насущном, чем проблема потери конечности. Он посмотрел на руку, чуть пошевелив пальцами. Движение отозвалось болью, а вот эффективности было чуть. — Ты не знаешь, он точно сможет собрать это нормально? Дарсия ещё раз вздохнул, но понятливо переключился с одного неприятного разговора на другой, такой же неприятный и тяжёлый. — В общей сложности ты дремал третьи сутки под огромным количеством обезболивающего и снотворного. Даже Алого жреца приглашали, потому что сердце у тебя почти замерло в какой-то момент. И да, Марсель — один из немногих врачей столицы, который может сохранить тебе конечность. Но, как видишь, очень не хочет это делать. Я не люблю его всем существом. Признаю профессионализм, но не люблю. Это он собирал Адейри челюсть, и его стараниями у Аде остался только один тоненький шрам, а не что-то другое. Но пока ты у него на столе, то цены в тебе не больше, чем в куске мяса. Если бы мог, я, конечно бы, настоял, чтобы тобой занимался кто-то другой. Но Марселя из столицы дёрнул Ингланд, и противиться было поздно. Возможно, я сделал глупость, не пустив его сразу, но наш разнесчастный Тюдо уже собирал тебе кости и пытался составить из фрагментов нечто целое, а не отрезать мешающие осколки с девизом: «И так вырастет». Шарль ещё раз посмотрел на свою руку. — Ладно. Хотя бы попробуем её сохранить, потому что резать мне страшно. Если не получится — значит, не получится. Граф порывисто уткнулся лицом супругу в плечо, но Дарсия против ожидания не стал быстро разрывать объятия, а запустил руку в смоляные кудри и неловко погладил мужа по голове. — Ну что ты… Даже если не получится… Это будет очень неприятно, но не непоправимо. Сидеть пришлось довольно долго и набираться не то храбрости, не то ощущения чужой ласки и принятия.***
Операция не запомнилась. Только яркий свет электрической лампы, почему-то включённой в яркий солнечный день, и холод операционного стола. Проснуться довелось уже в особняке в районе Изумрудного дола, и от одного привычного запаха, ощущения ткани и игры света в цветных стёклах окон стало легче. Болела вся правая половина тела, но как-то глухо. Шарль осторожно приподнялся и попробовал осмотреть руку, но под слоями гипса, конечно же, ничего не разглядел. Даже пальцы оказались замурованными, оставалась лишь надежда, что ненадолго. Тихонько скрипнула дверь, впуская в спальню Дарсию, и тот, судя по жесту у горла, только выбрался с собрания и пытался стянуть платок. Заметив пробуждение супруга, тут же о том забыл и опустился на кровать, вглядываясь в чужое лицо. — Ты как? Шарль левой рукой потянул и ловко сдёрнул с супруга лоскут синего шёлка, намотав его на кулак. — Нормально. Сколько? — Неделя. Шарль кратко ругнулся и обратился к окну. Маан с собраниями, но он пропустил множество других событий. А сколько пропустит ещё? Позволит ли раненая конечность вести прежнюю социально активную жизнь?.. — Давай исходить из малого, — Дарсия аккуратно накрыл чужую ладонь, всё ещё сжатую в кулак, — тебе сохранили руку. Всё могло быть хуже. И да, никак не отдам. В ладонь опустилась печатка со шпинелью. Шарль осмотрел перстень, а после опустил на простынь и надел на левую руку. Непривычно, но с подарком Рауля расторгаться больше не хотелось. Даже несмотря на то, что этот самый перстень, вероятно, нашли глубоко внутри механизма, отдельно от пальца его потерявшего. — Гипс с кисти тебе снимут завтра-послезавтра. Со всего предплечья — на порядок позже, но жизни сильно мешать не будет. Если, конечно, у тебя в ближайшие четыре месяца не была запланирована поездка в горы с элементами скалолазания. — Мой театр… —…откроешь с гипсом на руке. Даже придумывать, что бы эдакое в петлицу заправить, не придётся, и так фурор произведёшь. Шарль глазами и мыслями постоянно возвращался к руке. Гипс наложили качественно, гладко и аккуратно, но смотрелось и чувствовалось чужеродно. Хотелось задействовать руку вот прям сейчас. И нос почесать. Правой рукой и никак иначе. —…надцать часов. Шарль обернулся к мужу, только теперь замечая у него вертикальную морщинку между бровями и мелкие «лучики» у глаз. Тоже устал. Тоже, верно, хотел бы иметь целого супруга, чтобы не общаться с неприятными врачами, всей роднёй и всеми знакомыми и не гасить истерию в партиях, а онная, конечно же, была. Но ни слова раздражения или неудовольствия. С Дарсией вообще удобно было болеть. Всегда. Даже раздражаясь или проявляя лишнюю активность, он в итоге успокаивался, и у него на руках можно было спокойно умирать с твёрдым пониманием того, что все твои незавершённые земные дела есть кому привести в порядок. — Извини, что ты говорил? — Рассказывал, сколько часов себе пересобирали кости. Болит? — Нет, не чувствую. Думаю, ещё не отошёл от всей той химии, что в меня залили. Сложно было вернуть меня домой? Лорд отмахнулся. — Пободался с Марселем немного. Его воля — лежать тебе ещё неделю в анабиозе. Что имеет внутреннюю логику с учётом твоего характера, но даже в бессознательном состоянии я предпочитаю держать тебя максимально близко. Ты чувствуешь достаточно сил, чтобы через час выдержать детей, друзей и неугомонных коллег по партии? — Да, детей можно прям сейчас. Ты их потерпишь? — О Маан, я, конечно, тиран и деспот, но я не запрещал детям появляться на пороге этого дома ни вообще, ни в частности. Дарсия поднялся было, но Шарль удержал его за руку. — И ты больше ничего не спросишь и не скажешь? Лорд смотрел как-то странно и излишне долго. Шарль так и не понял его настроения, и ответ Главы Синей партии никак ему в этом начинании не помог. — В отличие от многих других, у меня с тобой будут длинные беспокойные ночи, а значит, масса возможностей узнать у тебя интересные моменты. Отдыхай. Остаток дня до вечера пролетел стремительно и бестолково. Руку удалось уложить на перевязь и кое-как привести себя в порядок. Лёгкую растрёпанность хотелось бы списать на шарм, но выглядело наверняка болезненно, а не экстравагантно. Первыми действительно примчались дети. Против обыкновения, все трое были разговорчивы и контактны, даже Анри не уходил из-под отцовского бока, позволяя себя целовать и ерошить волосы. Эрнест, и так экспрессивный, просто удивительно экстравертный для своей подмороженной семьи, говорил втрое больше обычного. При этом мальчики явно были осведомлены. Видимо, вечным стенаниям Шарля Дарсия внял и на вопросы хотя бы детей стал отвечать в максимально развёрнутой форме, а не рычанием по типу: «Придёте — увидите, а пока не лезьте». — Вам это не сильно навредит? — Альфред глазами указал на перевязь. — Мы можем помочь? — Боюсь, нет, мой мальчик. Разве что найдёте симпатичную фиксирующую повязку. Все четыре месяца я в гипсе не выдержу. Кости у меня восстановятся быстро, мышцы — и того скорее, но ваш отец, конечно же, не позволит мне разделаться с этим безобразием, как уйдёт боль. А на более лёгкий аналог, надеюсь, согласится. Друзья и верхушка партии так же навестили и посетовали на неаккуратность графа, но Шарль даже заикаться не стал, что его неаккуратность была ни при чём. Дарсия всю беседу простоял в дверях, всем видом олицетворяя грозовое облако. Не верил? Опасался? Шарль не спрашивал даже мысленно и не лез прощупывать чужое сознание. К вечеру искалеченная конечность разнылась. Шарль не стал и пробовать засыпать или хотя бы подниматься в спальню. Отоспался, пока бесчувственное тело таскали по разным домам и многократно ломали кости. Так что граф сидел у стола из серебристой сосны и рассматривал свою кровавую карту. Одна из меток была совсем рядом с заводом инэ Ингланда, но это ни о чём не говорило. Меток в целом было много, каждая у мест, которые он хоть мельком да видел. — Болит? Музыкальные пальцы ласково зарылись в чёрные кудри и помассировали затылок. Шарль от ощущений такой простой ласки почти уплывал и очень хотел продолжения. — Ноет, но терпимо. Следующий месяц мне вообще не светит моя любимая поза сна на боку, что уж теперь… — Больше. Не стоит надеяться, что я позволю тебе послабления. Я видел твою руку. Я сам помогал тебя транспортировать. Так что пусть сначала всё нормально срастётся, и, может быть, потом я тебя потренирую в фехтовании. Заодно разработаешь мышцы после их долгого покоя. — У меня быстрая регенерация, зачем так долго ждать? — Ну так рушить всегда быстрей. Шарль вздохнул и долго молчал. Неприятную часть разговора начинать не хотелось, и всё же фигуру молчания следовало убрать. — Ты не веришь, что меня толкнули? Дарсия явно подбирал слова, прежде чем ответить. — Я не вижу смысла. Не не верю. Но не понимаю. Или ты сам грешен тем, в чём меня упрекаешь, и что-то недоговариваешь. — Я рассказал тебе всё, что знаю. Всё, чем занимаюсь. Я не переходил никому дорогу так, чтобы о том не помнить. Ну не из-за театральных же происков меня, в конце концов, так наказали! — Пойдём по-другому. Спланированным это не выглядит. — Это вообще никак не выглядит. Ну, кроме как назидательная акция, и то не ясно, за что. Кому выгодно, зачем? Ей-ей, на политические дрязги тоже не тянет. — Скажем так, на политику под руководством хоть кого-то из глав. Мелко, глупо, топорно. Можно навредить куда как сильнее и без кровопролития. — Символизм? — Маан с тобой. Теперь даже поэты таким не занимаются, — Дарсия вздохнул и на какое-то время замолчал. — Пойду сварю нам кофе. — А ведь это была моя прерогатива… — Ты можешь заняться истинно политическим трудом — контролем за исполнением. В конце концов, когда ещё тебе выпадет шанс мной поруководить?***
Послание пришло ровно на следующий день после посещения Марселя и освобождения из гипсового плена пальцев. Не сказать чтобы это сильно помогло, но даже беглый осмотр пересобранной конечности упокоил. После манипуляций Марселя пропали странные очертания предплечья. Сероватая кожа и синяки, конечно, не внушали доверия, но более правильные очертания пальцев, а не прежние скрюченные полукогти, уже внушали оптимизм. Презирая все медицинские показания, Шарль старался касаться предметов правой рукой. Не брал, не сжимал кисть (да и не мог), да почти не ощущал фактур, только температуру, но уже это был праздник. Непримечательный конверт из желтоватой бумаги был среди общей стопки писем. Шарль вскрывал его осторожно, потому что нож для писем держал не очень-то уверенно и потому что не имел привычку вести корреспонденцию с теми, кто не озаботился подписаться. Впрочем, в конверте был лишь один лист недорогой бумаги с напечатанным на машинке предложением. Не лезьте не в своё дело. Шарль к совету отнёсся философски. Дарсия — практично. Княжеские криминалисты залили несчастный клочок бумаги реактивами, а княжичи лично пришли снимать показания. Происшествие на заводе приобрело дурной привкус во всех отношениях. — С каким удовольствием я бы сказал, что вы сами это и организовали, — княжич Родерик прожигал Шарля взглядом, но поделать ничего не мог. Тот, несмотря на руку на перевязи, был свеж, добродушен и цвёл, казалось, от одного того факта, что досаждал княжеской фамилии своим вечным участием в столичных происшествиях. — Но, к сожалению, не могу. Хотя бы потому, что на заводе слишком много свидетелей. — Так вы нашли организатора? На вопрос лорда княжич Люсьен покачал головой, а главный дознаватель скривился, как от запаха тухлого яйца. Собственные расследования для него всё чаще имели этот неприятный запах — его полной, тухлой некомпетентности. — Организатора — нет. Трупы людей с выпущенной кровью на нижних ярусах и механизм со взрывчаткой — да. Вы чертовски неудобная фигура, инэ Шарль. Вы вечно оказываетесь в неудачное время в неудачном месте, вы доставляете проблемы своими взглядами, вы мешаете всем партиям за раз, но, возможно, то, что вас чуть не покалечило, спасло всю правящую верхушку Парламента от теракта и потерь. Посадить бы вас в Белую башню лет на пять, как тихо стало бы в столице… Княжич Люсьен, по обыкновению довольный непонятно чем, ободряюще похлопал брата по руке и отсалютовал графу чашкой чая. — Ваше здоровье. Оно нам всем невероятно пригодится. Эрцгерцог впервые за время разговора отвернулся от окна, посмотрел на хозяев дома и уронил, спокойно и твёрдо: — В столице вводится комендантский час. Все контролирующие и охраняющие структуры будут работать в усиленном режиме. Княжеское терпение не бесконечно, и если его чашу хотели переполнить покушением на членов парламента, то задумка удалась. А теперь замечу лично для вас, инэ Шарль. Прислушайтесь к данному Вам не очень вежливому, но дельному совету — не лезьте никуда. Хотя бы годик, ради Маан.