Тошнота

Аварийная лестница на заднем дворе школы ведет с железной площадки вниз. Она ржавая от постоянной сырости, жутко скрипит, и с нее сыпется верхний слой металла — рыжий, как кошка Эрика Картмана. Снег закончился утром, но в небе все еще ровным слоем стынет свинец, в воздухе висит ужасный мороз, а задний двор школы еще никто не расчищал, и до самого забора его украшают серо-белые сугробы. Возможно, его расчистят завтра. Возможно, он так и останется лежать, и весной тут будет настоящее озеро. Так было уже пару лет назад. Старшеклассники окрестили его «Великое озеро старшей школы», и кидали в него камешки, пока курили одну за другой. Вода характерно булькала, от места столкновения шли круги — зрелище неинтересное, но довольно завораживающее, если присмотреться. Крейг Такер чиркает зажигалкой — та не поддается. Никто из взрослых не знает, что замок аварийного выхода взломали еще много лет назад (Кто именно это сделал — Крейг не знает), и ржавая скрипучая лестница стала пристанищем для тех, кто курит. — Такер. Крейг поднимает голову. Это Карен Маккормик — сестра его бывшего одноклассника Кенни. Крейг знал ее совсем ребенком, потому что раньше, лет пять назад, она приходила к ним домой есть печенье и играть с его сестрой Тришей. Они строили дома из досок отца и миниатюрной мебели, катали кукол на машинах и пекли воображаемые кексы на детской плите. Летом игрушки были проданы на гаражной распродаже, и теперь Триша совсем исхудала, живя возле унитаза, а Карен Маккормик стоит едва ли одетая на морозе, курит что-то, что ей удалось стащить у братьев, и ее каблучки цокают об металл каждый раз, когда она переминается с ноги на ногу. — Пойдешь курить крэк у нас на заднем дворе? — Иди уроки учить, — отвечает Крейг и зажигалка вдруг поддается. Он тут же прячет ее в карман куртки, выпускает дым и пар наружу. Руки его красные, обветренные и все время мерзнут. — В прошлый раз было весело, — продолжает Карен. В прошлый раз было холодно, темно, и непонятно, кому именно принадлежал смех, голоса, и руки. Именно тогда, когда Крейг вернулся домой под утро, почти уже адекватный, он нашел Тришу, стоящую босиком на морозе и ревущую во весь голос. Она так и не ответила, сколько она там простояла, но, судя по тому, что отделалась только простудой, несильно долго. Зато, в конце концов, ответила, что это отец поднял ее из кровати, долго орал и таскал ее за волосы за съеденную булку хлеба, а потом выкинул ее на улицу. Обычно дело оканчивалось пощечиной и ругательствами, и произошедшее пугает, оставляет осадок в горле, от которого мутит и тошнит. Мистер Такер, естественно, не всегда был таким — вечно пьяным, злым и с отеками на все лицо и шею. Это случилось, когда мать Триши и Крейга собрала вещи и уехала с кем-то, кого никто не знал, оставив детям подарки, вроде коробок с конфетами и печеньем. Никто не знал где она, как с ней связаться, и почему такое решение вдруг пришло ей в голову, но с тех пор жизнь постепенно становилась совсем другой, словно кто-то поворачивал красивую медаль на сто восемьдесят градусов. Крейг по-взрослому обратился в органы опеки после того случая, и, может быть, все бы имело иной исход, пусть не такой счастливый, как хотелось бы, если бы Триша не начала все отрицать. «Нет, не было ни хрена. Крейг, тупой идиот, не ври, никто тебя не бил, ты просто подрался! А это я с лестницы упала! Пап, скажи им, пусть они уйдут!». После Триша ревела, била Крейга в плечо и кричала, что он поступил с их родным отцом как последний мудак. У отца, кстати говоря, было такое же мнение. — Что ты вообще тут делаешь? — Спрашивает Крейг у Карен, будто ему интересно, и та тушит сигарету о перила лестницы. — Решила податься в старшую школу, — она стряхивает с головы снег, прилетевший с крыши, и ее волосы, собранные в глупый хохолок с мелкими косичками, чуть качает ветер. — Или просто найти Финнегана, он мне сотку проспорил. — Финнеган на мели, — со знанием дела отвечает Крейг, точно зная, что Карен это не волнует, и скоро этот маленький мальчик будет иметь дело с ее братьями. У Кевина были мускулы, у Кенни — бита, а еще у обоих были пушки, естественно, нелицензионные. — Его чуть не замели на прошлой неделе, и он залег на дно. — Плевать. Пусть теперь устроится уборщиком, или дворником. — Пусть, — хмыкает Крейг. Карен хочет сказать что-то еще, но от необходимости ее слушать Крейга избавляет грохот железной двери, скрип лестницы, и женский смех. У Бебе куча косметики на лице, у Клайда идиотская куртка в красную полоску. Они спускаются на площадку, шатая лестницу, Бебе тянет им обоим сигареты. — А потом они позвонили и сказали, что это был я, — распинается Клайд, изливая душу, но Бебе только смеется, в прочем, Клайд не обижается. — О, привет, — обращается он к Крейгу и Карен. — А ты что тут делаешь? — Курю, — отвечает Крейг. — Я не тебе, идиот. — А она пришла выбивать дурь из Финнегана. Бебе вновь смеется, жжет сигарету, и тянет зажигалку Клайду. Ее светлые спутанные волосы завязаны в небрежный хвост на затылке, а на рукаве сливовой куртки прожег от сигареты. Так случилось, что Клайд и Бебе, не считая Маккормиков, стали единственной компанией Крейга. Это был тот случай, когда не он выбрал друзей, а они выбрали его, впрочем, в конце концов он понял, почему его другом в итоге не стал, к примеру, Токен. Потому что Токен, по крайней мере, закончит школу. Крейг не мог назвать Бебе и Клайда кем-то, вроде близких людей. Они часто вместе вечером гуляли по заброшенной стройке в восточной части города, пили пиво и играли в телефон, а также сидели рядом за партами — это было все. Он не знал, что творится за их улыбками и светящимися глазами, так же как они не знали о том, что происходит у Крейга в том месте, которое он называет домом. — Маккормики… — Тянет Бебе, усмехаясь и качая головой. — Пусть Кенни и Кевин бьют в зубы, а то больно кривые они у Финнегана. — Передам, — щемит улыбку Карен. — Клайд тут рассказывал, что Лола не хочет делать аборт, а отцом все-таки оказался он, — Бебе смеется, затягиваясь и заливаясь одновременно. Клайд выглядит так, будто сейчас заревет. Крейг фыркает. — Поздравляю, — говорит он, — ты будешь плохим отцом. — Пошел ты, — обижается Клайд. — Могу посоветовать того, кто даст ей битой в живот — так даже лучше, ибо бесплатно. Карен и Бебе смеются, воздух от их разговоров дышит паром, поднимающимся вверх. Рваная куртка Крейга совсем не греет, а жуткий мороз обещают до самого конца февраля. Автомагистраль, виднеющуюся отсюда, кутает морозный туман. — Кстати, чувак, — Крейг не докуривает, тушит сигарету о перила, и отправляет ее вслед за окурком Карен. — Ты спросил отца? — А потом прячет руки в карманы. — Спросил, — кивает Клайд. — Но ты в пролете, ему сейчас не нужен оболтус, работающий на полставки, тем более без опыта. Хотя, если ты бросишь школу, тогда можно. — Я подумаю, — вздыхает Крейг. — Кенни и Кевин бросили школу, — вставляет Карен, переминаясь с ноги на ногу и ежась на ветру. Крейг не понимает, почему она все еще тут стоит, если так замерзла. — Чувствуют себя супер. Думаю, тоже доучиться до старшей школы и свалить. Бебе жмет плечами: — Свалю, если залечу, — заключает она. — А, — Клайд сильно затягивается, держа сигарету большим и указательным, и выпускает дым вперемешку с паром. — Твикам, кажись, нужен был официант, или что-то типа того. — Хм, — только и отвечает Крейг. — Подойди к Твику, спроси. Я точно не знаю, просто слышал. — Ага, — отвечает Крейг и перед глазами плывет. Частично от головной боли и тошноты, частично от плохого сна и голода, но, по большей части, от упоминания о Твике. Он бы сказал сам себе, что быть сильно влюбленным — это стресс, но слово явно не подходило, особенно, когда тело сковывалось льдом, в груди холодело, а руки начинали дрожать. Наверное, есть такой диагноз, который стремно называется, когда человек вдруг загораживает собой серый туманный горизонт в те моменты, когда остаешься в одиночестве, наедине со своими неопределенными мыслями, смотришь в одну точку, и еле дышишь, потому что каждый вздох — это усилие над собой. Он ненавидит все это примерно так же, как Триша ненавидит свою несуществующую полноту, но сделать с собой, как и Триша, ничего не может. Хуже всего то, что он не может перестать следить за ним: в школе, и на улице, и на площадках, и в кофейне, и в социальных сетях, но самое паршивое — это в окна его дома. А от того он знает его всего. Что он общается в основном с Токеном и Джимми, а иногда с шайкой Стэна, к которой, с возрастом, прибились еще Венди и Николь; Что он так и не научился верно застегивать рубашку, а потому родители купили ему олимпийку на замке, и ему очень нравится дергать его вверх-вниз за бегунок, хотя со временем он стал гораздо, гораздо спокойнее; что он какое-то время учился писать левой рукой, что пользуется пастой «White» и ненавидит электрические щетки, и любит песни «Cherry», и конфеты «Like» в красной обертке, и садится делать уроки не раньше восьми вечера, и голову он сушит не феном, а полотенцем. Еще он помогает отцу в кофейне, и у него хорошо получается. И что самое-самое важное — у него пока что никого нет. И много таких мелочей, за которые Крейгу стыдно, и за которые он ненавидит себя. Так странно, Твик всегда боялся всего, но он никогда не мог подумать, кого действительно ему стоит бояться. На Крейга явно действует то, что когда-то они ходили, держась за руки, и думали, что встречаются, но он не считает это оправданием. Он думает, что все это — спектакль, разыгранный перед самим собой, потому что чем больше драма, тем громче аплодисменты. Прожектор, свет, вот он, Крейг Такер — главный герой. У него проблемы дома и он безответно влюблен. А на самом деле, все неважно. Зал пуст. Может, когда все начиналось, говорить с Твиком было просто волнительно, но, чем больше они переставали общаться, тем больше это становилось страшно. Крейг тянет с этим до конца уроков. Маркер плохо пишет, а губка плохо стирает — закон жанра в классе химии, и дежурная Энни не особо старательно трет доску. Там остаются цветные разводы. Чуть выше таблички с основными элементами Менделеева, правда, они тоже уже никакие. Крейг замечает, что смотрит на них, за плечо Твика, и к горлу немедленно подступает тошнота. От того ли, что вместо обеда у них с Бебе и Клайдом были сигареты, или от того, что на Твика все же придется перевести взгляд — понять трудно. Но вид у Крейга такой, какой обычно — он держит руки в карманах, и на лице спокойствие, так хорошо ему подчиняющееся. — Привет, Крейг, — голос Твика инстинктивно заставляет Крейга на него посмотреть и разве что вздохнуть. Он в своей олимпийке, замерший с книгой по химии в руках, и волосы в беспорядке, а на лице стынет удивление. Крейг бы тоже удивился — они не разговаривали в этом году, кажется, ни разу. — Привет, — говорит Крейг, и, конечно же, интонация в голосе никуда не ползет. Он говорит так, как должен говорить. Телефон вибрирует, и Крейг рад, что он может на что-то отвлечься. На потресканном экране смс от Триши. «Когда ты за мной приедешь?». Крейг решает, что ответ напишет позже. — Что-то хотел? — Спрашивает Твик и запихивает книгу в рюкзак. — Мистеру Твику нужен официант? — Он убирает телефон в карман, туда же прячет руки, и вновь обращает внимание на Твика. — Бариста! Лессли уволили, потому что он алкаш! — Мне нужна работа. Твик надевает рюкзак и поправляет лямки. — Лесси работал два на два с четырех до десяти, или… А-а-а, я не помню точно, Крейг, но вроде с четырех до десяти, потому что с восьми до четырех стоит Анна. — Ладно?.. — Я спрошу у отца. — Спроси. «Твик, ты идешь?» — Зовет кто-то, и Твик, кинув на Крейга долгий взгляд, уходит. Энни лениво трет доску, класс пустеет, разговоры утихают, а тошнота Крейга чуть отступает. Он выдыхает, будто все это время не дышал вовсе. «Иду». — Пишет он Трише, достав телефон. С того случая он не оставляет сестру одну дома, потому что, по крайней мере, он может как-то ее защитить, если отец опять вдруг будет не в духе. Это сложно, потому что в расписание Триши не входит ходить в гости, или в кино; она ест, потом ее выворачивает, а дальше она спит большую часть времени; проснувшись, играет в телефон, а в особо хорошие дни делает домашнее задание. Теперь она живет у Крейга в комнате, которую они запирают на ночь, и на все просьбы выйти из дома начинает реветь. И, хуже всего то, что, пока она спит, Крейг остается наедине со своими мыслями. Однажды Крейг даже предложил ей сбежать, зная и в душе радуясь, что та найдет тысячи причин этого не делать. Это было так же бессмысленно, как и бейсбол зимой, потому что он знает: сбежать — это оставить Южный Парк, а оставить Южный Парк — это оставить Твика. Просто ему нужна была какая-то видимость того, что он ищет пути решения проблемы. Дома никого нет, единственная лампочка на кухне тускло светит желтым, сквозняк ходит сквозь комнаты туда и обратно. Обшивка от окна отошла еще в прошлом месяце, и его никто так и не починил, зато отопление пока что оплачено. Триша раскладывает на столе целые богатства: картошку фри, несколько маффинов разных вкусов, стандартный обед из школы, который она всегда съедает дома, пачку печенья, связку бананов и шоколадные конфеты. Страшно подумать, что эта маленькая хрупкая девочка съест всю эту гору еды за раз. — Кого в этот раз ограбила? — Спрашивает Крейг ровным голосом, садясь напротив — ножки стула скрипят о паркет. Та жмет плечами, вскидывая бровь, и макает сразу несколько картофелин в кетчуп. — Миссис Ройс, — хмыкает она и отправляет их в рот. — Можно тратить по сотне баксов без пароля, пока она не заметит пропажи. — Хорошо. — Угощайся. Крейг тянется, берет одну картофелину, и откусывает маленький кусочек, смотря в пространство. Тошнота поднимается из желудка к горлу, и он понимает, что на большее пока не способен. В этом доме всех тошнит. Отца — от алкоголя, Тришу — от еды, его самого — от жизни. Пока Триша обедает, он выпивает горячий чай, идет на улицу, чтобы немного расчистить дорожку от снега, убирает со стола, подпирает обшивку окна бумагой, вырезает купоны на молоко и шоколадные шарики из газеты — позже нужно будет сходить в магазин. Потом приходит сообщение от Твика. «Приходи завтра в кофейню после школы». И у Крейга перехватывает дыхание. Он откладывает ножницы и купоны-вырезки в сторону. Триша жует печенье, а вокруг нее баррикады из фантиков и упаковок. — Я теперь буду работать, — говорит Крейг, собирая их и сминая в кучу. — Хорошо, — отвечает та. — Где? — У Твиков в кофейне. Та застывает с кусочком у рта, поднимает рассеянный взгляд на брата. Она теперь всегда такая — рассеянная, заторможенная и часто с заплаканными глазами. Они кажутся огромными и блестящими на худом угловатом лице, но смотреть на это не так жутко, как на ее привычку обхватывать запястье двумя пальцами. Кажется, надави она сильнее, и оно переломится, словно это и не рука вовсе, а какой-нибудь сухой сучок. Триша убирает прядь рыжих волос за ухо. — Новый способ шпионить за Твиком? — Заткнись. — Ты как жопа, которая думает жопой, — она убирает пятерней волосы назад. — Если ты там сдохнешь от своей тупой любви, я не приду к тебе на похороны, потому что хоронить тебя будет некому. — Договорились, — голова немного кружится от ее слов, но, в принципе, он чувствует себя адекватно. И он, набравшись смелости, говорит, зная, что за этим последует: — Пока я буду работать, ты будешь тусоваться с Клайдом или Бебе. Та чуть не давится своим мерзким печеньем. — Что? — Жесткий ее тон вдруг сменяется удивлённо-плаксивым, и Крейг вздыхает. — Нет, не буду, я их ненавижу! «Что? — Крейг вспоминает реакцию Клайда на его просьбу. — Ты прости, чувак, но твоя сестра какая-то ебанутая. Это обязательно?». — Ты всех ненавидишь, — заключает Крейг, наблюдая за тем, как искажается болезненно худое лицо его сестры от его слов, в глазах пляшет глупая обида, губы поджимаются. — Да, я всех ненавижу, и тебя тоже! — Голос ее срывается. — Тогда ты можешь оставаться в школе. — Нет! — Тогда ты можешь просто сидеть дома, но без меня. — Я не останусь дома без тебя! Крейг, чтобы чем-то занять руки, собирает вырезки из газет в одну кучу, а потом складывает саму газету напополам. «Свиньи-убийцы в Южном Парке?» — гласит заголовок на первой странице. Глаза Триши наполняются слезами, и она надрывисто всхлипывает, но Крейгу уже все равно, потому что картина стала привычной уже после того, как мать оставила им печенье на полках, а сама уехала. Гораздо больше его заботит то, что Триша снова может оказаться босиком на морозе. — Тогда сама предлагай, что делать, — вздыхает он. Триша его уже не слышит. Ей хочется реветь — она и ревет, опустив голову так, чтобы рыжие волосы закрывали лицо, а руками хватается за свои костлявые плечи. Она ревет, пока Крейг снова убирает со стола и моет посуду, выкидывает изрезанную газету, а сам смотрит в окно. Там, за причудливыми морозными узорами на стекле, через серые сугробы пробирается серый ободранный кот, которого соседи зовут Чавк. Крейг бы вынес ему что-нибудь поесть, если бы дома еще что-то было. Она ревет, когда дверь яростно хлопает, пропуская сквозняк, и в коридоре слышится возня, звон упавших ключей, ругань, а потом шаркающие шаги приближаются к кухне. Отец Крейга — мужчина средних лет, выглядящий гораздо старше своего возраста. Потому ли, что у него отеки на лице и глаза заплывшие, или потому что в волосах пробивается ранняя седина — понять нельзя. Возможно, все сразу. Он грузно передвигается, покачиваясь. Крейг не знает, где он был в таком состоянии. Вряд ли на работе в автосервисе. — Привет, сынок, — говорит он вполне четко. Крейг садится на свой стул и понимает, что не хочет здороваться. — Привет, пап. Он кивает на Тришу: — Чего это она? Все, что отец видит — это своих исхудавших детей, даже не понимая, что они исхудали, и почему. Наверное, у него есть видимость, что все хорошо, и, пусть он выпивает, его чудесные сын и дочь вполне счастливы, учатся в школе и скоро поступят в колледж. Так ли он рассказывает в баре Скиттера? Он не знает, что Триша больна на голову, и что Крейг тоже болен на голову. В сказках никто не сходит с ума, и то, что в такой сказке жить здорово, Крейг понял, когда курил крэк на заднем дворе Маккормиков. — Ничего, — говорит Крейг. — Кто тебя обидел, солнышко? — Ласково, глотая слова, спрашивает отец, шатко наклоняясь к Трише, а та показывает на брата. — Это он все! — Истерично восклицает Триша, справляясь со словами настолько, насколько позволяет истерика и слезы. Лицо ее красное, и огромные глаза опухли, отчего выглядит она так, словно вдруг стала гораздо старше. В сказках так выглядят ведьмы, творящие глупости. В жизни так выглядит девочка, которой еще нет шестнадцати. — Ну-ка, признавайся, чего ты там сделал, — спрашивает отец, и, когда Крейг не отвечает, фыркает: — Ну, чего молчишь? Натворил дел, а теперь мне ее вопли слушать? Какого ж дьявола ты вечно к ней лезешь, самый умный, или что?! Давай, молчи, умник, раз уж есть права хранить молчание! Да заткнешься ты или нет?! — Мистер Такер внезапно хлопает по столу, Триша взвизгивает, а Крейг сует руки в карманы толстовки, сползает немного вниз, чтобы поза его стала полулежащей, и смотрит в одну точку. Голову раскаляет металл, в висках пульсируют вопли Триши, вопли отца и гул сквозняка. Его воротник толстовки пахнет сигаретами. Ему кажется, что он идет через мрачный лес, вниз по горке, видит волшебный дом, который светится мягким синевато-зеленым, находит там того, кто может исполнить любое его желание, чтобы попросить немного тишины, которую он обычно так ненавидит.