это не первое и не последнее утро что я тебе подарю мы слишком молоды, чтобы вести себя мудро я знаю что говорю это не первое и не последнее утро никто не отнимет и мы подозрительно мудрые для молодых
с примы легко улизнуть незамеченными, особенно если дело близилось к утру и состав команды был практически рандомный, но ванечка фаллен всегда любил делать из своего прихода/ухода целую шоу-программу, как будто писал топовые текста заранее. пока ванечке всей толпой заливали, что анимешник не может быть гомофобом, он гнусаво и почти пискляво матом орал на всех вокруг и говорил, что все пидоры, а он один в пальто стоит красивый. ванечка светло — тем более обхуюженный — был невыносим, потому что его милый и тёплый ротик иногда извергал такое, что стоять с ним рядом становилось немного ссыкотно. — я боюсь тебя, детка, когда ты такой возбуждённый, — охра почти пытался разрулить ситуацию, почти. (на самом деле ему даже нравилось) — да я! да он! да блять все вы тут пидоры несчастные, особенно славка со своей карлицей… — у упомянутой карлицы (при том, что он был старше вани на нихуёвую десятку) аж пиво носом пошло, фаллен получил от славы подзатыльник, как нашкодивший младший брат и отправился за салфетками, когда слава предлагал пока мирону антихайповскую футболку. у мирона чуть второй раз нос пивом не пошёл от таких предложений. пока ваня и ванечка выясняют, кто в доме пидор, за этим внимательно наблюдают мирон со славкой, потягивающие пиво на старом протёртом диване — они оба взрослые люди (а мироняныч уж тем более), и именно потому их отношения до сих пор не превратились в вечное выяснение отношений, как было у вани в квадрате. окси было немного жаль друга, который крепко спутался с малолетней педовкой с максимализмом вместо башки, слава за такие слова его начинал хуесосить, но в итоге соглашался, да и все остальные тоже. люди потихоньку расходились в гостевые комнаты или разъезжались по домам, у кого такой имелся. через некоторое время все четверо и бухущий, но, сука, всё ещё красивый как из легенд, замай переместились на небольшую кухню, где ни души до этого момента не было, что странно. на столе лежала марочка со смешным рисунком котика и пакетик фена. - ну что, "настоящие чувства - пятичасовая ебля под спидами"? - хохотнул своим приятным чуть севшим голосом охра, мирон шутку поддержал, а ванечка сделался весь красный и незаметный, как будто он вообще девица пуританского воспитания и впервые слышит о поллюции и копуляции. охра продолжил шёпотом в и так алое ушко ванечки: детка, поставлю вопрос раком - как далеко ты готов зайти? ваня светло треснул ему по рёбрам, но потом сам же ласково их огладил ладошкой. охра принял это за делай со мной, что захочешь - ну ладно, мы пидоры, ебал я твоё мнение, как кая и герду, - многозначительно начал славка, злой на то, что его детку обидели, пусть это сделал и его лучший друг. никто не смеет называть его карлицу карлицей, кроме самого славки (у них в почти пустой квартире валялось соглашение), - а сам-то в жопу даёшь и не морщишься, сука мелкая. - мы не пидоры, мы так дружим... - ванечка светло сразу стушевался, когда разговор перешёл в плоскость его постельной жизни. - да, мы с ванюшей хорошие друзья. - ебать, миро, ты слышал? они так дружат, пиздец, - славу прорвало на смех, а мирон сочувственно/сочувствующе взглянул рудбою прямо в глаза, но увидел там такое сборище чертей, дури, мусора и обожания, что осознал - такая позиция у мелкого ненадолго. итак, как уже упоминалось, когда ванечка хотел уйти (с охрой, конечно, который каждый раз провожал бедную несовершеннолетнюю детку до мамочки), начиналось маленькое представление (для охры, очевидно). обычно светло либо начинал сучиться, огрызался на охру и демонстративно не обращал внимания на татуированную руку, легонько касающуюся внутренней части бедра, так же демонстративно пытался замаскировать свою дрожь от касаний за холодом; тогда рудбой (закатив глаза до максимума) показывал, что он тоже может что-то там решать (именно от такого охры — с хриплым низким голосом, твёрдой хваткой на чужой тонкой руке, властного, такого, перед кем хотелось пасть ниц — ванечку за секунду уводило в дали далёкие) и вёл злую суку к маме домой. конечно же, блять, все давно всё поняли. рудбой попал окончательно, так, что за уши от этих гладеньких как у девочки ножек не оттянешь. компанейский парень дружелюбным и любящим общие тусовки не переставал быть, только во всём чувствовалась некая искра, некий прищур глаз выдавал его с потрохами; ебаный светло лишь плотоядно ухмылялся. либо был другой вариант событий, когда светло превращался в прелестного сонного котика (таким он особенно часто становился после игрищ на — теперь уже — их личном балконе). тогда рудбой осторожно вел разомлевшего мальчика домой к маме. сегодня сработал второй, милый вариант. на часах четыре утра, горизонт начинал розовиться нитками, ваня и ванечка шли с примы, общей коммуны, у обоих красные глаза (от травы) и щёки (от холода). и красные губы (от поцелуев на балконе). и красные отметины по всей шее (от чужих зубов). ваня евстигнеев потирает свою погрызённую шею и молится, чтобы ванечка получше замаскировал свою шею, потому что охра и так не нравится маме фаллена, она думает, что старик ваня развращает её сыночка, а там некуда было уже развращать, сам справился. у парадной рудбой пытается поцеловать ванечку, тот сетует на то, что маменька заметит, а охра замечает, что обычно ванечке на это всё равно и намекает на шею как у жертвы нападения стаи голодных и тёплых котиков с мягкими лапками. при попытке захватить его в тёплые объятия, ванечка с очаровательной миной брыкается и стучит в бок — ване почти больно, но так приятно это мнимое сопротивление. — я не пидор, вообще-то — ванечка, я ж тоже, — и их губы сталкиваются в самом неловком, но кусачем поцелуе прямо у парадной. - мы никому не скажем, шш "ванечка" всё никак не может оторваться от чужих губ и по маленькому шажочку в минуту двигается к парадной, охра усмехается, его детка — такой ребёнок, хочет всё и сразу, но он совсем не против подержать широкие ладони на округлых мягких ягодицах и погладить бочка лишние десять минут. в какой-то момент становится совсем холодно, даже если они прижимаются друг другу, и ванечка разрывает поцелуй с характерным мокрым звуком и разочарованным стоном — вот уж говорят, что мальчишка дорвался. эти порывы, стоны, вздохи и нахмуренность лица охру не просто веселят — он с ума сходит от каждой псевдодетской эмоции светло, хочет снимать в портретном каждое проявление, каждую складочку меж хмурых бровей, но не сегодня, сегодня ванечку надо отправить к маме спать. он даёт светло жвачку, чтобы мама не заподозрила, одевает его в собственный любимый шарф просто так (потому что блять ну и хуй с ним, у них и так ничего не понятно, зачем ещё усложнять). целует в местечко под глазом, светло жмурится от удовольствия и последний раз прижимается губами к губам, затем отталкивает охру от себя (то есть скорее отталкивается сам) и бежит домой, к маме, к грише, к месту, где нет охры, где будет грустно, но есть вещи, сохранившие запах одеколона рудбоя и его сигарет. он плотнее кутается в шарф и машет рукой на прощание рудбой отвечает мягкой улыбкой и мыслями о том, что они совсем поехавшие на пару «не пидоры». он, счастливый и замёрзший, совсем протрезвевший, медленно бредёт по пустым утренним улицам, уже совсем светло; улыбка шире некуда. и в его башке уже совсем светло через три минуты телефон пищит о пришедшей смске, а охра за это время даже на сто метров не отошёл от дома ванечки. от кого: детка мамы нет дома, заваливайся! и от смски разит желанием написавшего, что ж, рудбой очень непротив ещё разок почесунькать гришу и выебать хорошенько его хозяина. какие же они юные и глупые ещё, им всё кажется заманчивым. ванечка раздевается и тушуется под голодным взглядом, обиженно матерится; рудбой закатывает глаза и закрывает их большими ладонями. светло тушуется, ведётся на татуированные руки, залипает, но снимает с себя одежду. рудбой думает: солнце, ну что я там не видел? рудбой говорит: бля, да раздевайся, я не смотрю а сам делает между пальцами в ладони маленькие щели, через которые отлично проглядывается сухое, острое, ещё такое нескладное, кое-где мягонькое, но по-своему очаровательное тело мальчишки. гриша мяучет что-то важное, вьётся вокруг ног вани, отвлекает от голенького хозяина, который стоит и мёрзнет, сам не понимая, почему. холод приносит некое спокойствие, они не хотят думать, они не хотят спорить, они просто возьмут эту ночь как единственное, что они пока что могут разделить наедине. в объятиях охры ванечка не мёрзнет, а горит. и даже на спидах им - уставшим и замёршим, не удалось бы показать свои настоящие чувства это неважно, это не первое и не последнее утропривет, язык, добро пожаловать в мой рот у нас ещё так много времени до утра