между пальцами щель

они с ванечкой приходят рановато, только-только начинает темнеть, несколько человек на диване лениво потягивают дешёвое пиво, балкон пустует, а бонг валяется без дела; побазарить откровенно не с кем слава ожидает встретить мирона на приме в вечер субботы; они не виделись уже неделю из-за вечной работо-учёбы-дома, так что вседозволенность родной тусовки уносит в никуда с одной банки пива они с ванечкой раскуривают один косяк на двоих на общем балконе, кашляют за жизнь, делятся чем-то личным; время тягучее, сладкое, как дым; ванечка курит, хотя обещал ване, что не станет (скорее только потому, что говорил, что не станет - рудбой будет ругаться, а светло лишь бы наказали) ванечка здесь ведёт себя как одна из тех деток, за которыми принято ухаживать - откуда-то в его руках едва начатая бутылка красного вина; слава только диву даётся все знают, что у светло что-то с рудбоем, что-то серьёзнее, чем дрочка на приме; никто правда не знает, в чём там соль зато соль для текилы (та, которая всем интересна, в отличие от чужих отношений) сыпется на стол; молодёжь отдыхает когда миро появляется, все рады его видеть; он с весом, но делится не со всеми. слава пьяно улыбается ему, даже рукой машет в качестве приветствия. за спиной фёдорова рудбой, и как только ванечка это замечает, то по-детски не знает, как сесть и куда деть взгляд (а ещё проверяет, пахнут ли руки сигаретами) поздоровавшись со всеми, мирон берёт славу за руку и отводит в одну из комнат; закрывает на ключ миро смотрит прямо в глаза, показывает мягкий язык и марочку в руке, заманивает шалым взглядом - славке после пива и травы больше ничего в этом мире не нужно было, только розовые губы и расплывающася марка на чужом языке. та растворяется между ними в поцелуе в комнате больше никого нет, только они и метафизическая поебота вокруг яркими образами и вспышками, наркотики - это плохо, но когда они затевают что-то вместе, всё кажется немного лучше, чем есть на самом деле. усталость накатывает, они лежат рядом, но словно в разных мирах, держась за руки на матрасе со странными пятнами, которые похожи на живых существ у них всегда так - одновременно всё просто и сложно, а кислота обоих по перфорации рвёт, мажет, хуюжит; они просто лежат рядом, но словно друг в друге, и это так крипово ощущается вечер субботы надвигается, сдвигает всё к херам; употреблять - плохо, но так похуй

***

ванечка смеялся до жути заразительно на продавленном диване, голову опрокидывал миленько так, рукой задевал сидящего рядом залипшего славку, эдакий мальчик-солнце, вечно пьяный, вечно котик; впрочем, рудбой в эту игру ни разу не поверил в руке у светло полупустая бутылка лыхны, другой он будто сжимает ваню за горло - пьяным он становится развязным, ещё более дружелюбным, рот свой пиздливый раскрывает по поводу и без, тактильный до жути ване это не нравится; но его никто не спрашивает, вот он и сидит, сжимает крепко бонг татуированными руками, показывает всем позарившимся сложенную в фак "hard", втягивает в себя горьковатый дым, выпускает сладкими кольцами; перед глазами красующийся светло немного расплывается, но так даже лучше, так ревность и желание схватить и не отпускать своё слегка отступает миро подваливается рядом и, пожалуй, только ему разморённый евстигнеев готов пожертвовать пару тяг; ваня закрывает глаза, а под веками целые миры, стрoбоскопом расходится образ мальчишки - ебать, каким он казался невинным и мелким на первых тусовках но сейчас рудбоя уже не проведёшь, он-то теперь наученный, он-то видел, что детка умеет воспоминаниями кроет не хуже, чем травкой; там и поцелуи у парадной, и облизывания на балконе, и детка на коленях в своих этих охуительных шортиках; коленки страдают на паркете в одной из комнат примы, чтобы потом капризно терпеть зелёнку ваня падает в объятия миро, тот пьяно смеётся, но обхватывает тепло руками; рудбой только и успевает перехватить хлёсткий взгляд котика с дивана, глаза закрываются, тело устраивается на мелком фёдоровом поудобнее, им в уголочке хорошо, тепло и уютно; чисто по-дружески они падают в разморённое состояние минут на пять, может больше, время течёт сквозь пальцы мягко и тепло, внутри трепещет ощущение внешней слабости; ваню кружит взглядом по потолку в эпицентре комнаты, но глаза сами находят ванечку всё там же - на старом диване, таком приятном на ощупь. а ванечка злится, это легко заметить и почувствовать даже через всю комнату; ещё недавно беззаботный и пьяный, он злобно зыркает ровно на то место, где заканчиваются руки мирона и начинаются ванины бёдра - ваня на это хрипловато смеётся у вани удивительно хорошо получается крепко стоять на ногах, он движется в сторону ванечки, а тот лишь фыркает и отворачивается, спалив размытую улыбку. рудбой чувствует прилив сил и чувств, цепляет светло за холодные запястья, подымает (хотя тот только выглядит лёгким, такой мелкий и щуплый) и тянет на себя. показывает на сигареты и спизженную у кого-то зажигалку в свободной руке, а потом тащит в сторону того самого балкона (забывает отругать за запах табака на ладонях) ванечка вырывается для вида, но следует по намеченному пути, победно оскаливается на мирона, который плевать хотел на все эти сложные взаимодействия - ему бы в тепло, а лучше к славке. карелин, кстати, как раз выходит из транса, больше не выглядит таким обхуюженным, как раньше, вроде даже соображать может. его всегда крепко брало, когда вперемешку много всякого разного, но сегодня как-то особенно миро ухмыляется, наблюдая за таким славой - опустошённым в трипе, мягким и разможжённым; карелин хватается за осознание местоположения собственного тела - это заметно по лицу и коротким движениям (сам попросился в общую комнату, между прочим) фёдоров поднимается из своего тёплого уголка, чтобы забрать славу к себе в логово, опутать тёплыми руками, словно щупальцами и греть, греть, греть - мирон знает, славу всегда трясёт, когда он приходит в себя слава не может смотреть на него благодарно, недостаточно в себе ещё, но мирон ведётся на собственную галлюцинацию, заводит одну руку за славину шею и мягко целует, не ожидая ответа, мажет большим пальцем по щеке и осторожно гладит: слава не отвечает; где-то в голове мысль о том, что они, наверно, странные, только никто и слова не скажет наедине ване удаётся разглядеть светло полностью - тот до умиления пьяный, румяный такой, вроде ещё обиженный непонятно на что, а вроде сам прильнул, когда прохладный летний ветер мазнул по голым ногам; рудбой не может сдержать широкую улыбку, ему до безумия нравится ванечка такой - пьяный и его - вот ты мудак, непонятно ничего с тобой, - светло хрипит, поглаживает шею сзади, впивается в волосы. - мудак, бездельник, на меня не смотришь, не гладишь... - та-ак, всё, больше котиков всяких себе не беру, - отвечает евстигнеев скорее себе, но прижимает к себе, ближе, ближе, целует в щёку - можно перемотать туда, где уже всё решено? - ванечка жмурится, но выглядит до безобразия довольным светло уже почти засыпает на ходу, в его телефоне два пропущенных от мамы - и евстигнееву пиздец, они и так почти спалились в прошлые выходные, когда ванечка неаккуратно показался перед мамой с разбитыми обработанными коленками и лиловым синяком на щиколотке, оставленным сильными ваниными руками для неё рудбой - лучший друг ванечки ха, лучший друг на часах уже утро воскресения, ещё немного - и рассвет а ванечка ещё маленький, у него в квартире спящая мама, кот гришка и домашка на понедельник; ваню аж пробирает от этой мысли - он-то в универе давно забыл, что такое учёба вне сессий маленький ванечка в тёплых объятиях даже успел задремать, засопел тихо, руками хваткими вцепился в широкие плечи; рудбой держит, что же ещё делать, и прикидывает, в каком случае им меньше достанется - ваня, почему ты пил больше, а взяло тебя меньше? - раздаётся откуда-то снизу, жарким дыханием; ванечка носом тычется в грудь - ты ж маленький ещё, - ваня честно пытается не умиляться сонному котику, не получается, сука, не получается ванечка несогласно мычит и сползает ниже - ваня еле-еле успевает его словить за талию и думает, что пора относить его домой - какая тут может быть ночь, когда мама спалит, если вернёшься позже шести?