* * *
Пару месяцев спустя Леонард всё-таки узнал, что отец скрывал от него, ещё и худшим из возможных способов. Последние несколько недель он то и дело ловил на себе странные взгляды от доброй половины больницы, а вскоре получил несколько анонимных открыток. «Доктор Маккой, наши молитвы с вами» «Желаем скорейшего выздоровления!» Поначалу он думал, что это какой-то розыгрыш. Должно быть, больничные сплетники сделали его «жертвой» какой-то неизлечимой болезни. Он уверял их, что всё нормально, но без толку. В ответ он получал лишь жалостливые взгляды. Он зашел в столовую, перекусить перед долгим рабочим днём, когда к нему подошел доктор Ридус, глава неврологического отделения. — Я лишь хотел сказать: мне очень жаль. Знаю, медицина не стоит на месте, но… Маккой решил, что с него достаточно. Он с грохотом поставил поднос на стол. — О чём ты? Ридус слегка покраснел. — Хотел сказать, что мы все с тобой… — Да что вообще происходит? Это что, какая-то шутка? После его слов в столовой повисла тишина. Многие смотрели на него с искренним недоумением, но он видел, как некоторые отводили всё те же чёртовы жалостливые взгляды. Ридус выглядел растерянным. — Ты… ты не знаешь? — Не знаю что? — Я не вправе тебе говорить. Я думал, ты знаешь. Я… — Слушай, что бы там ни было, я хочу услышать ответ и… Его прервал писк коммуникатора. Он хотел было продолжить, но звук не прекращался. Он достал коммуникатор, не сводя сердитого взгляда с Ридуса, который решил воспользоваться моментом и уйти. Мысленно проклиная всё на свете, Маккой ответил: — Что? — Доктор Леонард Маккой? — Слушаю. — Я Кайл, медбрат из отделения неотложной помощи больницы Атланты. Вас указали как контактное лицо на случай экстренной ситуации. Я звоню сообщить… Остаток разговора он слышал отрывками. В ушах гудела кровь. Маккой смотрел перед собой невидящим взглядом, едва ли улавливая его слова. — …потерял сознание… дыхание прекратилось… в критическом состоянии… Маккой закрыл коммуникатор и огляделся. Всё это перешёптывание, странные взгляды, пожелания, дурацкие открытки… Теперь он знал, в чём дело. Впрочем, ничего необычного. Конечно все узнают об этом раньше него. Конечно его отец тяжело болен, а он узнаёт об этом последним. Так поступали Маккои. Так поступал Дэвид Маккой. Можно было ни во что не ставить сына, до тех пор, пока последствия ошибок не давали о себе знать. Тогда всё, что натворил отец, становилось его ответственностью, его обязательством, которое он, как послушный сын, должен был взять на себя. И именно это он сейчас и сделает.* * *
Маккой добрался до больницы так быстро, как только мог. В приёмном отделении было многолюдно. Маккой прошёл мимо охранника-денобуланца, обошёл медсестру, возмущенно кричащую ему что-то вслед. Он нашёл лечащего врача и убедил её, что ему нужно увидеть отца прямо сейчас, пусть это и против правил. — Он уже дышит самостоятельно и даже может говорить, что, разумеется, хороший знак. Произошёл инфаркт. Мы провели реваскуляцию, как только обнаружили его, и сделали регенерирующий… Маккой прервал поток медицинской терминологии одним вопросом. Наверное, самым важным в тот момент. Всё, что с ним происходило, было лишь симптомом чего-то более серьёзного. — Какой диагноз? — Очевидно, инфаркт, пневмония… — Не морочьте мне голову. Это он сказал мне не говорить? — он смерил женщину пристальным взглядом. — Если это так, то мне плевать, что он там хочет от меня скрыть. Я должен знать. Врач поджала губы. — Доктор Маккой, уж вы то должны понимать… У пациента есть право на врачебную тайну… Леонард глубоко вздохнул, стараясь скрыть закипающий в глубине души гнев. — Я же сказал, мне плевать, что он хочет хранить в тайне. Прямо сейчас он не в состоянии принимать решения из-за своего положения и препаратов, на которых вы его держите, поэтому в ответе за него я, — врач смутилась, но Маккой продолжил: — Это мне приходится разгребать последствия его идиотских решений. Меньше всего меня сейчас заботит его конфиденциальность. — Вам стоит присесть. — А я бы предпочёл постоять. Женщина вновь засомневалась, но наконец сказала: — Болезнь ещё на ранних стадиях… Маккой сглотнул. Если на ранних стадиях всё настолько плохо, то чего ожидать на более поздних… он даже думать об этом не хотел. — Ксенополицитемия? — спросил он хриплым голосом. Не стоит исключать генетическую предрасположенность. — Нет… это пирроневрит. Она продолжала объяснять, рассказывая о том, как протекает заболевание, но Маккой её не слышал. Он слышал о пирроневрите. Это одно из тех заболеваний, что по сей день оставалось неизлечимым. Миллионы других болезней, от которых погибло бесчисленное количество людей, давно перестали быть проблемой, но оставалось ещё много тех, лекарства от которых не существовало. Его отца ожидала долгая и мучительная смерть, и он ничего не мог с этим поделать. Органы перестанут функционировать, нервные окончания будут гореть огнём, откажет зрение, вкус, обоняние, дышать станет невозможно, и только после всего этого остановится сердце. Ужасный конец. Доктор поняла, что он не слушает её, и замолчала. Леонард склонился над спящим отцом и прислушался к тяжелому дыханию. Почувствовав его присутствие, Дэвид открыл глаза. — Они позвали… тебя… — каждое слово давалось ему с трудом, но он продолжал говорить. — Так… ты уже… знаешь? — Да, пап, я знаю. — Не говори… матери… и сестре… — прохрипел он. Маккой покачал головой. Все эти годы он покорно хранил его секреты. Но не в этот раз. Они заслуживали знать правду, и сообщить её должен был он сам. Если он не скажет, а они узнают об этом от кого-то ещё, он никогда себе этого не простит. — Прошу… — он услышал мольбу отца, но развернулся и молча вышел из палаты, словно его это не касалось. Он уже слышал голоса матери и его сестры Донны из коридора; они хотели узнать, что же произошло. — Лен, вот ты где. Донна тут же подбежала к нему. Медсестра, к которой она приставала с вопросами, благодарно кивнула Маккою и поспешно ушла, пока её не продолжили допрашивать. — Кто-то сказал, что папу положили в больницу. Мы пробовали позвонить, но он не отвечал… — дрожащим голосом выпалила Донна, всматриваясь в его лицо. Мама ничего не сказала, но она смотрела на него покрасневшими глазами, поджав губы. Казалось, она уже знала, что он собирается сказать. Он прокашлялся, собираясь с мыслями. — Пойдём присядем. Они вернулись в приёмную, где он начал свои объяснения. Было отрицание, вполне ожидаемые слёзы, вопросы, надежды, бессвязная речь. Он уже видел такое много раз. Только в этот раз это не кто-то другой. Это его семья. Его отец. Он говорил не с тем, кого забудет уже через несколько часов; не с тем, кто после пойдёт домой, думая, как же справляться с этим. Он тот, кому придется справляться с этим. Потому что он врач в этой семье. Потому что он старший. Потому что это — его ответственность.