Расскажи, о чём жалеешь

Всё шло по-прежнему… хотя, на самом деле, нет. Состояние Дэвида Маккоя быстро ухудшалось. Уже через два месяца ему пришлось покинуть свою должность в больнице. Он еле ходил, редко разговаривал, и его организм всё чаще давал сбой. Леонард убедил Джоселин переехать к его родителям. Донна была слишком занята выпускным и своей новой супружеской жизнью, чтобы помогать в полной мере. Их отец упрямо отказывался от всех сиделок, которых они пробовали нанимать, и без поддержки семьи Элеоноре Маккой пришлось бы заботиться о нём одной. Переезд только добавил напряжения в его отношения с Джоселин, которые с каждым месяцем всё больше трещали по швам. Но это лишь одна причина. Другой причиной была беременность Джоселин… и её недовольство по этому поводу. Она утверждала, что это он виноват, когда одной ночью пришёл домой и вынудил её заняться незащищённым сексом из жалости… по её словам. Вдобавок дела не клеились и на работе. Вся больница ожидала, что он с легкостью возьмёт на себя обязанности отца… или, может, он сам себе это надумал. Теперь, когда отец слёг в больницу, коллеги ожидали, что Леонард пойдёт по его стопам. Увы, его душа к этому не лежала. Он пошёл в медицину ради людей, не ради престижа. Он отказался от постоянной должности и перешёл в больницу в соседнем городе. Должность участкового врача была не такой почётной, но здешний отдел исследований был намного лучше оборудован. У него был определённый опыт в этой сфере, поэтому он легко убедил главу отдела разрешить ему заняться собственным проектом. Неважно, что многие ученые по всему миру трудились в поисках лекарства от пирроневрита. Он должен был взяться за это сам. Должен был сам решить эту проблему. Реально же, вряд ли у проблем, в которые превратилась его семья, работа и жизнь в целом, было хоть какое-то решение. Бессилие пожирало его изнутри. Каждую жизнь, которую ему не удалось спасти, он считал личной неудачей. Каждый раз, когда Джоселин называла его плохим отцом, её слова резали, словно нож. Каждая провальная попытка облегчить страдания отца погружала его глубже в отчаяние. Так просто было позволить дурным побуждениям овладеть собой. Виски, бурбон, бренди, пиво — неважно. Всё это притупляло боль собственных неудач. Горькая жидкость помогала на время забыть обо всём, что его тревожило. Он стал огрызаться на Джоселин. Уходил от отца, хлопая дверью. Материл персонал на работе. И это помогало ненадолго выпустить пар. Но внутри него по-прежнему бушевал шторм. К тому времени, как родилась его прекрасная дочь, Джоанна, отец совсем поплохел. Маккой уже перестал считать, сколько раз наведывался в больницу. Время неумолимо истекало. Он всё больше времени проводил в лаборатории, долгие смены работал в приёмном отделении, когда от лаборатории его уже начинало тошнить, и всё меньше времени с семьёй. Джоселин вполне заслужено обвинила его в небрежности и абсолютно незаслуженно — в измене. Видимо, она не понимала, что единственное, с чем у него были близкие отношения, — это стакан и бутылка виски. Врачи предлагали отцу подписать отказ от реанимации… и Дэвид Маккой не желал слушать какие-либо доводы. Он наверняка понимал, что врачи правы: современная медицина в данном случае лишь помогала продлить страдания. Но Маккой прекрасно знал, что отец никогда его не подпишет. Ему не позволит гордыня. В его глазах это означало бы поражение, а Дэвид Маккой никак не мог показать миру, что, на самом деле, он вовсе не колосс, какого из себя строил. Он должен сохранять видимость, даже когда в глубине души он жаждал объятий смерти. Сначала пошли намёки. Разговоры о пациентах, решивших покончить с собой, не дожидаясь мучительного конца, размышления об этичности подобных процедур… Маккой понял его намёки, но не мог исполнить желание отца. Не только потому, что это означало бы очередной его провал. Была и другая причина, которую он стыдился признавать. Он хотел, чтобы отец поскорее умер. Он хотел, чтобы всё это закончилось. Хватит с него лжи. Хватит ожиданий, которые он не мог оправдать. Хватит жизни в попытках всем угодить. И ему было мерзко даже думать об этом. Очередной затянутый день на работе, бесплодные часы в лаборатории и ужасное время дома. Семья погибла в крушении флаера. Он не смог никого спасти. Трое детей, двое взрослых. Все мертвы. Очередной новый метод генотерапии провалил предварительные этапы тестирования. Вдобавок ко всему у Джоанны воспалилось ухо, и Джоселин была не очень довольна, что ей пришлось сидеть с дочерью, когда, как она сказала, «это он хотел ребёнка». Леонард не знал, что именно подтолкнуло его навестить отца в тот день. Возможно, всё дело в самобичевании. Может быть, это такой странный способ наказать себя, ведь он должен был найти решение, но не смог. На тот момент он стоял на ногах исключительно благодаря чудовищной смеси из кофе, виски и чего-то ещё. Маккой зашёл в больницу и направился к палате, шагая по коридорам с решимостью человека, идущего на эшафот. Мимо него проходили медсёстры, спешившие к беспокойным пациентам. Их работа не заканчивалась даже ночью. Они молча кивали ему, но никто даже не подумал его остановить. Пройдя мимо сестринской, он дошёл до нужной палаты. Две медсестры, наблюдавшие за показателями, улыбнулись при виде него. Одна из них что-то сказала. Кажется, он что-то ей ответил; он был почти уверен, хотя и не помнил, что именно. Он остановился перед дверью в палату отца, собираясь с мыслями, но автоматическая дверь открылась, не оставляя ему времени на раздумья, и он молча зашел внутрь. Дверь с шипением закрылась за его спиной. Леонард подошел к кровати и окинул взглядом спящего. Отец беспокойно ворочался во сне. Его дыхание было хриплым, а лицо искажала гримаса боли, несмотря на подключенную капельницу с анальгетиками. Теперь, когда он наконец здесь, Леонард понял, что не может это сделать. Но почему? Он делал то же самое для других пациентов, давал им уйти из жизни на своих условиях, а не жертвами тяжёлой болезни, но теперь, когда речь шла об отце… И почему Дэвид попросил именно его? Неужели он не мог обратиться к другим врачам? Почему хотел покончить с собой руками сына? Маккой не мог отделаться от мысли, что всё это — одно последнее испытание. Маккой-старший не хотел, чтобы кто-то знал об этом его решении. Леонард помнил, что отец всегда считал пациентов, выбравших этот путь, слабыми и безвольными, а теперь же он сам решил к нему прибегнуть. Он придерживался своей идеологии, хотя бы для виду, но Маккой был почти уверен, что эта просьба была скорее вызовом ему самому. И Маккой знал, что испытание это он провалит. Он тяжело присел в кресло у кровати и закрыл лицо руками. Все эти переживания знатно его вымотали, физически и эмоционально. — Леонард? Услышав своё имя, Маккой поднял взгляд на сморщившееся от боли лицо отца, увидел мольбу в его глазах и замер. Отец пристально смотрел на него. Слишком гордый, чтобы просить вслух, но глаза его умоляли покончить с этим. Маккою стоило больших усилий отвернуться. Он приготовил нужные препараты, проверил и перепроверил дозировку. Всё будет выглядеть так, будто Дэвид просто заснул, никто и не узнает правду. Никто не станет его винить, кроме него самого. Он всегда будет знать, что натворил. — Леонард, — вновь произнёс голос, так же слабо, но настойчиво. Маккой заставил себя повернуться. — Папа. Дэвид ничего не ответил. Слышно было лишь его тяжёлое дыхание. Когда он наконец заговорил, его слова застали Маккоя врасплох. — Как там мама с сестрой? — Они… — Маккой на нашёлся, что ответить. Он ведь не мог рассказать, как обнимал их, пока они рыдали, увидев на больничной койке тень человека, что когда-то был отцом и мужем. Он не мог сказать, что не выдерживает груз ответственности, который на него свалился. Не мог сказать, что Джоселин стала только раздражительнее, а ему самому едва хватало времени на неё и ребёнка. Он мог солгать… как, впрочем, и всегда. — У них всё нормально. Дэвид кивнул и тут же зашёлся приступом кашля. Его лицо покраснело. Маккой сразу потянулся увеличить уровень кислорода, но у постели тут же появилась медсестра; он даже не слышал, как она вошла. Он с некой отрешённостью наблюдал, как она умело поправила капельницу и изменила необходимые параметры на приборе, пока состояние пациента не стабилизировалось. Сказав пару ободряющих слов Маккою-старшему и кивнув его сыну, она ушла. — Если что-то понадобится, зовите. Какое-то время они оба молчали, пока Дэвид не задал вопрос: — Как Джоанна? — Уже сама держит спинку. Она, бывает, не спит по полночи, но я заметил, что на свежем воздухе она засыпает быстрее. Мама говорила, что когда я был маленький, ты тоже выносил меня на улицу. Дэвид слабо улыбнулся. — Только так тебя и можно было уложить. Тебе будто всегда казалось, что ты пропускаешь что-то важное. — Ещё бы. Хочешь не хочешь, но во сне обязательно что-нибудь да пропустишь, — негромко сказал Маккой. Его отец помолчал ещё немного, а затем сказал: — Такое мне в голову не приходило… — он снова зашёлся судорожным кашлем и лишь через несколько минут смог восстановить дыхание. Когда он вновь заговорил, его голос был пропитан болью. — Сон мне бы сейчас не помешал, но… нервные окончания… будто горят, — Дэвид отдышался и продолжил: — Я всегда представлял это иначе… быстро… не это… медленное… мучительное… Я десятилетиями спасал людей… и после всего, что я сделал, так мне суждено умереть? Маккой заёрзал в кресле. — Не говори так, пап. Случиться может всё, что угодно. Каждый день находят всё новые лекарства, и… Его слова прервал резкий смешок отца. — Не обманывай себя, Лен… Мы оба прекрасно знаем, что меня ждёт. Сначала начинают разрушаться нервные окончания… боль просто… невероятная… со временем пропадает способность ходить… потом говорить… лежишь в постели, ходишь под себя… отказывают лёгкие, тебя подключают к аппарату… пока мозг не загнётся и не наступит смерть… целые месяцы… месяцы боли и унижения… возможно, даже годы. Маккой не решался посмотреть на него. Он подошёл к подоконнику и, глядя на небо, пытался забыть яркие образы людей, умирающих от пирроневрита, которые вызвал отец своим описанием. Голос отца прозвучал не громче шёпота. — Я просто хочу заснуть, Лен… ты ведь можешь меня понять? Маккой резко развернулся. — У тебя есть семья, — слова давались ему с трудом. — Донна только-только вышла замуж. У нас с Джоселин родился ребёнок. Отец ничего не сказал, поэтому Маккой продолжил. Он сам не заметил, как повысил голос. — Ты не можешь просто взять и сдаться! Просто потому, что так легче! А как же Донна? Как же мама? Ты о нас подумал? — Леонард… Маккой проигнорировал его. — Ты хоть понимаешь, чего ты от меня хочешь? Подпиши отказ от реанимации. Попроси кого-то другого. — Я не хочу просить кого-то другого. Не хочу, чтобы кто-либо знал. — Почему? Боишься, что они узнают? Узнают, что крепкий как кремень доктор Маккой не такой уж и крепкий. Наконец-то они узнают тебя настоящего! Что ты никогда таким не был, ты никогда не мог выдержать реальность, тебе всегда нужны были женщины, выпивка… — Ты не знаешь, каково это… — Нет, не знаю, но будь я в такой же ситуации, я бы не вёл себя, как ты. В глазах Дэвида загорелся гнев. С новообретённой живостью он приподнялся на локтях, сурово глядя на сына. — Ты бы не вёл себя так, потому что ты не можешь. — Потому что я слабак? — когда отец и в этот раз не ответил, Маккой продолжил наседать: — Давай, скажи это, ты же всегда хотел. Я слабак, я не могу это сделать. Все же так думают, Леонард Горацио Маккой навсегда обречён жить в тени своего отца, — Маккой горько засмеялся. — Но я доказал, что они неправы, я закончил медицинский, я стал врачом. У меня есть семья, и это не я всегда стараюсь сбежать от проблем. — Я не сбегал. — Но и за свои поступки ты никогда не отвечал. Вечно прятал концы в воду, вечно всё замалчивал, и лгал, постоянно лгал. Ты хочешь, чтобы я это сделал, потому что это снимет всю ответственность с тебя. Ведь только это тебя и заботит, — лицо Маккоя налилось багрянцем. — Я вечно был ни на что не годен, кроме как хранить твои секреты. Про тех медсестёр, с которыми ты вместе «обедал», когда я ещё был в младшей школе. Бутылки джина, которые ты прятал от мамы, все те ночные вызовы якобы «в больницу», — Маккой едва не кричал, удивляясь, как на его крики ещё не сбежалось полбольницы. Но следующие слова прозвучали чуть ли не шёпотом, пропитанным горечью. — Почему умер Дейв. Маккой-старший, кажется, собирался разразиться гневной тирадой, но последняя фраза заставила его побледнеть. — Я… я не виноват в смерти того мальчика. — Конечно нет, это же я виноват. По крайней мере, ты хочешь, чтобы я так думал, чтобы все так думали — чтобы о твоём секрете никто не узнал. — Уходи, Лен. Оставь меня, — Дэвид опустился на подушку, тяжело дыша, но его сын не собирался замолкать. — Это не из-за меня кучка детей открыла сервант со спиртным. Где были взрослые в тот день? Где, мать его, был мой отец? Маккой ехидно хохотнул. — А я скажу, где он был. Он заперся в сарае для лодок, где трахал какую-то медсестру, а потом напился вдрызг и не смог уследить за своими племянниками и племянницами, не говоря уже о собственном сыне. — Ты должен был знать, что нельзя трогать спиртное. — Да, должен был. Мне было семь, и я это прекрасно знал, но ещё я знал, что мне нужно убирать в своей комнате и чистить зубы, и маме всё равно приходилось заставлять меня всё это делать. И когда дети постарше попросили у меня ключ, конечно, я им его дал, я был так рад, что кто-то наконец обратил на меня внимание. — Всё не… — Почти все напились, все, кроме меня и Дейва, а ты даже не заметил. Можно мы построим плот посреди озера? Конечно, только не мешайте мне пить. Двенадцать пьяных детей на плоту размером с кухонный коврик? Ничего страшного, только не шумите, чтобы я мог и дальше ужираться в хлам. — Леонард, перестань… Но его было не остановить. — Кто-то из детей упал в воду? Фигня. Но потом ты наконец заметил, что двух из нас не хватает. Я чуть не захлебнулся, Дейв утонул, а ты сделал вид, что ни в чём не виноват. Это я отдал ключ, я баловался и столкнул Дейва, я во всём виноват. Твоя тайна в безопасности. — Я бросил, Леонард, неужели ты не можешь простить? — Простить что? То, что меня считали убийцей моего двоюродного брата? То, что ты вечно заставлял меня лгать, лишь бы не выдать свои грязные секреты? Нет, не могу. — Прошу тебя, Лен, прекрати. — Это ты прекрати: прекрати лгать, прекрати всё замалчивать. С меня хватит. Я не стану делать то, что ты попросил. Можешь считать меня слабаком, кем угодно, но с меня довольно. — Пожалуйста… — Я НЕ СТАНУ ТЕБЯ УБИВАТЬ! — от крика содрогнулся воздух. Отец и сын не сводили друг с друга взглядов. Наконец высказавшись, Маккой чувствовал себя оплёванным. Дверь в палату тихо открылась, и внутрь заглянула медсестра. — Я слышала крик… — она осеклась, почувствовав напряжение в комнате. Оба Маккоя не обратили на неё внимание. — Мне надоели твои секреты, папа, надоело делать за тебя всю грязную работу, — с этими словами он вышел из палаты, пройдя мимо ошарашенной медсестры. Его переполнял гнев. Ему было стыдно за свои слова, но он не собирался извиняться за правду. Выйдя на улицу, он поймал флаер до дома. По дороге начал накрапывать дождь. Оказавшись на своей улице, он неторопливо прошагал по дорожке к знакомому порогу. Он жил здесь с самого детства, и теперь остался здесь вместе с Джоселин, чтобы помочь матери. Их старый сельский домик обычно радовал глаз, но сейчас служил лишь мрачным памятником всем тем воспоминаниям, которые он так стремился забыть. Злость схлынула, оставив лишь холодное чувство вины. Дождь усилился. Не доходя до двери, Маккой замер. Холодные капли стекали по его лицу непрекращающимся каскадом, попадая за шиворот и пропитывая одежду насквозь. Стоя под проливным дождём, он чувствовал изнурение. Войдя в дом, он неуклюже стащил с себя грязные ботинки. Он прошёл вглубь темного коридора, к гостевой спальне, где поселились они с Джоселин. Он даже не потрудился включить свет в ванной, сразу разделся и включил горячий душ. Потом переоделся в чистое и осторожно пробрался через тёмную комнату к своей кровати. Джоселин уже спала. Несколько долгих секунд он молча смотрел на её силуэт, прежде чем забраться в кровать рядом с ней. Своими движениями он ненароком её разбудил. — Леонард? — пробормотала она. — Да, это я, — сказал он. Его голос звучал вяло, под стать его состоянию. — Сейчас три утра, ты говорил, что смена закончилась в девять, — сонно потребовала Джоселин. Маккой не ответил. Включился свет. Джоселин поморгала и слегка приглушила яркость, затем повернулась к Маккою. — Где ты был? Он уловил обвинительные нотки в её тоне, но продолжал молчать. Джоселин в свою очередь продолжала сверлить его взглядом. — Что случилось? Что-то ведь не так, да? — У меня были другие дела. Ничего не случилось. — Да нет же, что-то случилось. — Нет, не случилось, — упрямо повторил Маккой. Джоселин собиралась что-то добавить, но он потянулся к ночнику и выключил свет, пробормотав: — Хватит прикапываться, я же сказал, было много работы. — Так много, что ты задержался аж на шесть часов? — Маккой промолчал, и Джоселин шумно вздохнула: — Лен, нельзя так… Маккой бросил на неё раздражённый взгляд, хоть он и не мог видеть её в темноте. — Да замолчи ты уже! Между ними повисло молчание. Он почувствовал, как Джоселин притянула к себе одеяло и повернулась к нему спиной. Ему оставалось довольствоваться тишиной. Дыхание Джоселин вскоре выровнялось, но Леонард всё никак не мог заснуть. В голове всплывал образ отца на больничной койке, бледного и угасающего, то и дело мелькали воспоминания о пациентах, которых он не смог спасти, и о первой смерти, увиденной им. Время стёрло детали, но даже спустя столько лет его память не покидало мертвенно-бледное лицо мальчика, его посиневшие губы, остекленевший взгляд, вода, ручьями стекавшая с его одежды, и отчаянные крики людей, пытавшихся привести его в сознание. Он сам не заметил, как задремал, когда проснулся от собственного вскрика. Сердце колотилось в груди, он лихорадочно хватал ртом воздух. — Видимо, поспать сегодня не выйдет, — пробормотал он себе под нос. — Я всё равно не заслуживаю спокойный сон. Последние слова он произнёс шёпотом, однако они оказались услышаны. — Нет, не заслуживаешь, особенно после того, что сказал, — Джоселин зашевелилась, и в темноте он смутно разглядел её укоризненный взгляд. — Ты не спишь? — Нет. Я проснулась, когда ты пнул меня во сне. — Извини, — буркнул он. — Значит, за это ты можешь извиниться. А за то, что сказал мне заткнуться, не хочешь? — Давай не будем начинать, я устал… — Это не я начала. Сначала ты приходишь домой посреди ночи, потом… — Я не хотел. — Ты не хотел? Сколько раз я это уже от тебя слышала? И что изменилось? Я приготовила ужин, сидела тебя ждала, а ты даже не додумался позвонить и сказать, где ты, — Джоселин слегка повысила голос. — Сегодня была наша годовщина, или ты забыл? — Я постараюсь загладить вину… — Постарается он. После стольких раз я тебе не верю, — Джоселин села на кровати. — «Я заглажу вину». «Это было первый и последний раз». «Такое больше не повторится…» Почему ты просто не признаешься, что проторчал на своей бесценной работе, помогая людям, ведь у тебя нет времени думать о нас, жалких смертных. Уверена, мы с Джоанной всё поймём, — Джоселин уже даже не пыталась говорить тихо, и Маккой всерьёз забеспокоился, что она перебудит всех в доме. В особенности, Джоанну, спавшую в своей кроватке в углу комнаты. — Тише, Джоселин, не то разбудишь Джоанну, — устало пробормотал он. — А, так теперь ты о ней волнуешься? Чего ж ты не подумал о ней сегодня вечером, во время своих очередных попыток войти в историю медицины? — То время я провёл не за работой, — наконец не выдержав, выпалил он. Он старался не думать о том, чем занимался в то время. Старался забыть, как стакан за стаканом пытался довести себя до состояния хотя бы частичной апатии ко всем тем проблемам, которые не мог решить. Пытался забыть и боль в глазах отца от тех ужасных вещей, что наговорил ему сын. — Ты был не на работе? — переспросила Джоселин. Её тон быстро стал осуждающим. — Тогда где ты шлялся всё это время? Прошло шесть часов… — Я был в больнице. Она фыркнула. — Ну да, могла бы догадаться. Опять ты… Маккой резко её оборвал. — Я был у отца. Джоселин замолчала на полуслове. Она ничего не добавила, но Леонард почувствовал её руку на своём плече. — Как он? — Так же, — всё так же лежит, мучаясь от боли, а его сын, который мог ему помочь, струсил и сбежал. Маккой попытался прогнать из головы непрошеную мысль, прислушиваясь вместе этого к словам Джоселин. — Прости, Лен, если бы я знала, то пошла бы с тобой. — Ничего, он… он почти всё время был не в себе. — Ты хочешь об этом поговорить? Маккой не ответил и после нескольких минут Джоселин снова легла рядом. Совсем скоро она снова уснёт, но у самого сна не было ни одном глазу. Он вусмерть устал, но никак не мог забыть. Не мог забыть, что он сказал и то, что ему не хватило смелости сделать. Джоселин притихла. Он подвинулся ближе, жалея, что не может перенять хоть каплю её спокойствия. В темноте он протянул руку и аккуратно провёл пальцами по её шее, едва касаясь кожи. Она пробормотала что-то во сне и повернулась к нему. Они мягко соприкоснулись лбами. Не зная, откуда возникло это желание, Леонард внезапно и страстно поцеловал её в губы. Он ощутил, как в груди вскипает гремучая смесь из злости, страха, вины; желание рвать и метать. Эмоции и чувства разрывали его изнутри, так и просясь наружу. Посиневшие губы… капли воды на холодных бледных щеках и перепуганные взрослые вокруг… укоризненный взгляд мёртвого ребёнка. Он целовал её вновь и вновь, жадно, отчаянно. То, что он подсмотрел в лодочном сарае… Женщина с красными губами и почти без одежды, шептавшая отцу: «Когда вы расскажете о нас своей жене, доктор Маккой?» Джоселин сонно приоткрыла глаза и собиралась что-то сказать, но он не дал ей такого шанса, обезмолвив её ещё одним поцелуем. «Спрячь эти бутылки, сынок» Он очертил рукой её лопатки, притянул Джоселин к себе. Опрокинул её на спину. «Где ключ, Лен?» Он смутно слышал возражения Джоселин, но не мог остановиться. Поначалу она отталкивала его, но вскоре её попытки стали вялыми, а затем она обняла его за шею, прижимаясь ближе. Леонард расстегнул последние пуговицы на её ночнушке. Оба дрожали от распиравших их эмоций. Его тело горело, её же ощущалось холодным. Он вошёл в неё, игнорируя её удивлённый вскрик. У него всё под контролем. Он не слабак… он мог это сделать. У него всё под контролем. Джоселин старалась двигаться в ритм, но он схватил её за запястья, прижимая их к кровати; он даже не думал об её удовольствии. Хоть раз в жизни он хотел позволить себе каплю эгоизма. Это было подло и несправедливо, но это то, что было ему нужно. Быстро и жёстко. Разрядка, которой он так жаждал. Минуты спустя он наконец отстранился. Он ничего не чувствовал. Он лёг на спину и уставился в потолок, глядя, как комнату постепенно наполняет утренний сумрак. Джоселин лежала у него на груди. Ему показалось, что она заснула, пока в темноте не раздался её шёпот: — Лен, с тобой всё в порядке? Маккой не знал, как ответить на этот вопрос. Как сказать кому-то, что его отец желал умереть и попросил его самого довести это дело до конца? Как сказать, что дело не только в этом, но и во всех тех грязных секретах, взваленных на него отцом и не дававшим ему покоя? Нет, с ним всё совсем не в порядке, но он ведь не мог в этом признаться, ведь Джоселин начнёт расспрашивать… она попросит объяснений, а объяснить он этого никак не мог.