А я милого узнаю по походке-2

Вечерело. Сегодня даже раньше, чем всегда, потому как всё небо было затянуто тучами, и признаки приближающегося мая будоражили кровь похлеще спиртного. Антон сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу. Стекло было разбито давно, он лишь почистил край от острых осколков. Холодный ветер дул в лицо. Здание это было заброшенным. Когда-то его использовали Темные как штаб-квартиру экстренного реагирования. Антон тогда был совсем зеленым оперативником Ночного Дозора, вышедшим на улицы по приказу Гесера. Именно в тот день всё перевернулось с ног на голову: Антон умудрился вляпаться в самый эпицентр противостояния Великих, и оказался не столько разменной фигурой в их долгоиграющей партии, сколько добровольно, из любопытства, нырнул с головой в эндшпиль, а в финале прошелся по самому краю. Он до сих пор помнил тот разозленный взгляд Завулона. И всё еще ощущал противные мурашки, вспоминая серые, холодные, но такие цепкие глаза. И такими же они были, когда Антон наткнулся на Завулона через три дня после свадьбы. Ночью они славно покуролесили, утром сил хватило лишь на душ и чтобы быстренько ретироваться, а упомянуть о завтраке — язык не повернулся. А потом Антона словно заклинило: он попытался вспомнить, как вел себя на церемонии, обрывки мыслей не приносили утешения; а воспоминания сослуживцев не отличались оптимизмом. Потому Антон в первый день пытался утонуть в работе, уговаривая себя, что непременно позвонит Завулону, но вечером, и попытается извиниться. На второй день кто-то обронил, что Завулона срочно вызвали в Прагу, и Антон иррационально обиделся на него. Действительно, зачем предупреждать об этом, когда можно скрыться в неизвестном направлении — а ты сиди, гадай, ждать или не ждать, да и как жить дальше. Весь третий день Антон пытался забыть, как ему было плохо прошлой ночью: мозг отрубался от нервов и усталости, а тело хотело своего — оно помнило и торопливые прикосновения, и жесткие пальцы, и зубы на тех местах, где кожа особо чувствительна; и от таких картинок кровь шумела в ушах, и ком был в горле, и пересохшие губы трескались в отчаянной попытке сдержать крик. Но звонить первым, да еще посреди ночи — Антону гордость не позволяла. Антон так и не понял, на чем же они с Завулоном сошлись: Антон вроде предлагал оставить ему возможность приходить когда захочется, но у Завулона подобное предложение не вызвало восторга; а последний озвученный вариант, что муженек позвонит сам, когда посчитает это уместным, так и остался не востребованным. В итоге Антон бесполезно сжимал в пальцах телефон, долго смотрел на номер, затем сдавался и приказывал себе ни о чем не думать. Не думать — и всё. А после обеда при выходе из офиса он столкнулся с Завулоном, тот зыркнул, как стервятник, — пренебрежительно и зло, и Антон понял, отчетливо так осознал, почему никто не знает, какого же цвета у Завулона глаза. Они совсем не синие, и даже не темные. Они серые, льдистые, амальгамно-пугающие — они всего лишь отражают его отношение к тебе, не более того. И теперь они были такие же, как тогда, много лет назад — на крыше. В груди Антона неясно кольнуло, и он понял, что проиграл. Упустил возможность, проворонил, опоздал, и уже никогда не догонит ушедший поезд. Гесер как-то позже попытался выяснить в чем дело, но Антон почти открыто послал его. Взял внеочередной отпуск, несколько дней провалялся в постели, затем выбрался на крышу своей многоэтажки и весь день кормил голубей, заставляя себя не думать о том, чего так невыносимо хочется. Телефон был в кармане, но Завулон не звонил. Хорош муженек, ему и дела нет до метаний Антона. Впрочем, чему тут удивляться. Смелости, какая была раньше у Антона, не находилось, наглости — и подавно. И наверно, Завулону это единственное и нравилось в нем, так что без всей своей безбашенности он Завулону даром не сдался. Иначе тот позвонил бы. Непременно позвонил. ** А потом удалось выпросить у Игната видеозапись церемонии сумеречного бракосочетания. Лас настоял, чтобы просмотреть её всем одновременно и коллективно в дежурке родной конторы, хотя Антона от этой мысли сразу замутило, но против коллектива не попрешь, и пришлось смириться. Его тянуло поглядеть лишь на один фрагмент — как Завулон отреагировал на него, явившегося в невменяемом состоянии. Хотелось проверить: его глаза были столь же безучастно-амальгамные или все-таки сохраняли хотя бы тень заинтересованности? Потому что иначе было непонятно, зачем он вообще согласился на всю эту катавасию. Но ведь согласился же. И «сволочь» выдыхал горячо и, казалось, искренне. Тогда в чем дело? На записи все казались довольными и немного нервными. Снимали в основном своих, Лас фигурировал даже чаще молодоженов, но картинки не портил. Игнат улыбался и махал в камеру, косился в сторону немного хмурой Ольги. Юлька мелькнула на периферии, очень довольная жизнью. Антон вспомнил, как тогда его злил Завулон, как выкабенивался, и невольно взгрустнулось. Куда всё делось? Сейчас почему-то лишь полный игнор. В просмотровой захихикали, прикрывая глаза рукою. Антон глянул на монитор — точно, его привезли, аккуратно поставили к стеночке. Гесер мелькнул в кадре — разозленный, как сапожник, молниями разве что не сыпал, подчиненных, наверно, пожалел. Антон старательно выискивал в записи Завулона, но тот, кто снимал, то ли боялся его, то ли еще чего, но нужной картинки не было. Антон кашлянул — в горле совсем пересохло. Лас придвинулся ближе, сразу сказал на ухо: перекосило его тогда, видел бы ты — как. И хотя они шептались, Игнат сразу догадался, о чем, и закивал, подтверждая. Лас добавил: и все боялись ему дорогу переходить, вот он и не попал в кадр. Как увидел тебя тогда — сразу его и переклинило. Но хорошо, что я тебя все-таки привез, лучше так, чем вообще сбежал. А потом ты стоял рядом с ним почти смирно. Отвечать только на церемонии забывал. И Юрий, зам.главы, тебя периодически встряхивал за шиворот. И что? — хотелось спросить Антону. Но Игнат сам сообразил и зашептал на другое ухо: а когда один раз он, значит, слишком резко тебя встряхнул, Завулон на него вызверился и затем сам придерживал. Молча так, терпеливо. А Гесер за тебя отвечал. Складно так, инквизитор даже вопросами потом мало сыпал, из уважения, наверно, всё по существу. Идиотизм, — сказал Антон. И краска лицо залила, стыдно стало аж до пяток. Почему никто не протрезвил, не помог? Еще и в записи теперь это всё есть — позорище. Оказалось, есть не всё, тактично обошли момент, когда брачующиеся давали клятвы заботиться и жить рука об руку. Наверно потому, что один-единственный момент этот проспал, а Гесер вряд ли взял на себя ответственность в такой клятве за другого. Антон опять вспыхнул и мысленно выругался — хоть под землю провались, да, жаль, что сумрак и там достанет. А вот момент надевания и активирования колец сняли тщательно. И кольца заработали у всех, Ольга даже натурально так изумилась в самую камеру. Антон кинулся к камере, перемотал запись и еще раз момент посмотрел — никакого подвоха. Его кольцо тоже вспыхнуло голубоватым огнем и засветилось. Затем настало время пересменки, и все дозорные разошлись на работу. А Лас велел Антону потом запись назад принести, когда бесконечно перематывать надоест. Антон сидел на полу, отматывал и отматывал, вглядывался в лица, пытался что-то вспомнить. И выловил-таки несколько мгновений, когда, казалось, Завулон не подозревал, что его снимают. Грустный он был, убитый какой-то. Но язвил и зубоскалил втрое больше обычного. И заму его досталось, и Гесеру, и даже Ольге. А Антона тогда пристроили за стол, ближе к торту, там он и досыпал, уткнувшись в плечо соседа по сидячему месту. Был еще момент, когда Завулон немного встрепенулся перед отъездом. Гесер его отозвал куда-то в сторону, тот поднялся, вилку отшвырнул. Антон увеличил стоп-кадр. На столе осталась белая бумажная салфетка с кровавым контуром из кетчупа. Что он там чертил, рисовал? Антон увеличивал картинку, увеличивал — ничего не разглядеть, размытое пятно. Пришлось принскринить, да в графическую программу, добавлять резкости и монохрома. В итоге проступил-таки рисунок, и Антон сразу потерял дар речи: сердце разбитое там было, изувеченное. Веселенькое откровение, ничего не скажешь. Антон вздохнул. И тут же вздрогнул: телефон тренькнул смс-ской. Пустой смс-кой, без единого слова или смайла. Так мог делать лишь один. Неужели учуял? Сволочь…